мой простой вопрос я получил ответ.

- Он всезнающий, - сказала одна тумба.

- Он вездесущий.

- Он всемогущий.

"Вот  тебе  на!  -  подумал  я. - Нашелся среди программистов чудак, который
сочинил религию для роботов".

- Он зовет тебя.

Но  я  хорошо помнил, что "автоматы-разведчики с планеты не возвращаются". И
"завод  остановлен,  персонал эвакуирован". И не вызывал у меня доверия этот
застрявший,  здесь  никому  не  ведомый программист, упивавшийся поклонением
машин. Не разумнее ли уклониться от встречи с маньяком?

-  Благодарю за приглашение, - начал я, пятясь к ракете, - в следующий раз я
обязательно...

Продолжать   не  пришлось.  Вдруг  я  взлетел  вверх  и  прежде,  чем  успел
сообразить  что-нибудь,  очутился  на  плоском темени одной из машин. Другие
держали  меня  под мышки справа и слева. И тут же их ноги зашлепали по лужам
цвета раздавленной клюквы.

- Стой! Куда? Пустите! - Он зовет тебя!

Пришлось  подчиниться,  тем  более что машины, шагающие рядом, цепко держали
меня.  Лапы у них были литые, .с острыми краями, и я боялся сопротивляться -
опасался,  как  бы не порвали скафандр. Ноги машин выбивали дробь по камням,
они  переступали  куда  чаще  человеческих.  Мы  мчались  по  бездорожью  со
скоростью  автобуса.  Внутри  у  меня  все дрожало, копчик болел от ударов о
жесткую   макушку   робота,  в  глазах  мелькали  мазки  кармина,  киновари,
краплака,  сурика.  Мы  шли  малиновыми  холмами,  темно-гранатовой лощиной,
пересекли  реку,  похожую  на вишневый сироп, углубились в ущелье со скалами
цвета  бордо.  Ненадолго  мы  нырнули  в тушь, утонули в черноте. Я не видел
ничего,   как   ни   таращил   глаза.  Но  машины,  должно  быть,  различали
инфракрасное  сияние,  они  топали  тик же уверенно. И опять мы вернулись из
ночи  в  багровый  день.  Вдали  показались удлиненные корпуса и в нарушение
цветовой гаммы голубые вспышки сварки.

"А завод-то на ходу! - подумал я. - Не заброшен. Ошибся мой киберчертенок".

Впрочем,  к корпусам мы не пошли, сразу же свернули в сторону и остановились
у  покатого  пандуса,  ведущего  вглубь. Привычная картина. Передо мной было
стандартное  противометеоритное  укрытие  для  безвоздушных планет. Все было
знакомо:  в  конце  пандуса  шлюз,  налево  баллоны  с  кислородом, метаном,
аммиаком  -  кому  какой газ требуется. Прямо коридор и комнаты, а в комнате
ванна  и  ратоматор  - этот чудесный прибор сапиенсов, расставляющий атомы в
заданном  порядке, изготовляющий любую пищу по программе, тот самый, который
штамповал  для  меня  земные персики во время болезни. Ленты с программами у
меня  были, и, ожидая, пока Он позовет меня, я изготовил себе спекс жареный,
спекс   печеный,  кардру,  ю-ю  и  соус  17-94.  Что  это  такое,  объяснять
бесполезно.  Блюда  эти придуманы здешними "химиками в лабораториях, формулы
смесей невероятно длинны и ничего вам не скажут.

В  общем спекс - это нечто жирно-соленое, кардра - кисло-сладкое, ю-ю пахнет
ананасами  и  селедкой,  а  соус  17-94  безвкусен,  как вода, но возбуждает
волчий  аппетит.  И  я  возбудил  волчий аппетит, поужинал спексом и прочим,
поскольку  же  Он все еще не звал меня, завалился спать. День был тяжелый. Я
ввинчивался  в  пространство, потом вывинчивался, перегружался и невесомился
в  ракете,  трясся на стальной макушке, попал не то в плен, не то в гости. И
если в таких обстоятельствах вы не спите от волнения, я вам не завидую.

Поутру  меня  разбудили гости - тоже машины, но куда больше вчерашних, такие
громоздкие,  что они не могли влезть в помещение, вызвали меня для разговора
в  пустой зал, вероятно, в прошлом спортивный, с сухим бассейном в центре. В
этом  бассейне  они  и  расположились, уставив на меня свои фотоглаза. У них
тоже  были  ноги на кривошипах, подвешенные к ушам, и лбы с эмблемой "дважды
два".  Но  у  вчерашних  машин  лбы были узкие, плоские физиономии имели вид
удивленно-оторопелый.  У  этих же глаза прятались глубоко под монументальным
лбом,   и   выражение   получалось   серьезно-осуждающее,  глубокомысленное.
Вероятно,  это в самом деле были глубокомысленные машины, потому что рядом с
квадратиком  у  них  были  привинчены  пластинки  с  восемью  нулями.  Сотни
миллионов элементов - вычислительные машины довольно высокого класса.

- Он поручил нам познакомиться с тобой, - объявили они.

Я  подумал,  что  этот  Он  не слишком-то вежлив. Мог бы и сам поговорить со
мной,  не  через  посредство  придворных-машин.  Но  начинать  со  споров не
хотелось.  Я  представился, сказал, что я космический путешественник, прибыл
с далекой планеты по имени Земля, осматриваю их шаровое скопление.

- Исследователь, - констатировала одна из машин.

- Коллега, - добавила другая. (Я поежился.) А третья спросила:

- Сколько у тебя нулей?

-  Десять,  -  ответил я, вспомнив, что в мозгу у меня пятнадцать миллиардов
нервных клеток, число десятизначное.

-  О-о!  -  протянули  все  три  машины  хором.  Готов был поручиться, что в
голосах  у  них появилось почтение. - О! Он превосходит нас на два порядка..
- Какой критерий у тебя? - спросила одна из машин.

- Смотря для чего! - Я пожал плечами, не поняв вопроса.

-  Ты  знаешь,  что  хорошо  и  что  плохо?  Я подумал, что едва ли им нужно
цитировать Маяковского, предпочел ответить вопросом "а вопрос:

- А какой критерий у вас?

И  тут  всђ  три,  подравнявшись,  как на параде, и подняв вертикально вверх
левую    переднюю    лапу,    заговорили    торжественно   и   громко,   как
первоклассник-пятерочник на сцене:

- Дважды два - четыре. Аксиомы неоспоримы. Только Он знает все (хором).

- Знать - хорошо (первая машина). - Узнавать - лучше (вторая).

- Лучше всего - узнавать неведомое (третья).

- .Де знать - плохо (мрачным хором).

- Помнить - хорошо. Запомнить - лучше. Наилучшее - запомнить неведомое.

- Забывать плохо (хором).

Там  были  еще  какие-то  пункты  насчет  чтения,  насчет постановки опытов,
насчет наблюдений, я уже забыл их (забывать плохо!).

А кончалась эта декламация так:

- Кто делает хорошо, тому прибавят нули.

- Кто делает плохо, того размонтируют.

- Три - больше двух. Дважды два - четыре.

-  Ну  что  ж,  этот  критерий меня устраивает, - сказал я снисходительно. -
Действительно,  дважды  два  -  четыре,  и  знать  хорошо, а не знать плохо.
Поддерживаю.

И тогда мне был задан очередной вопрос коварной анкеты:

- А какая у вас литера, ваше десятинулевое превосходительство?

-   У   каждого   специалиста   должна  быть  литера.  Вот  я,  например,  -
восьминулевой   киберисследователь.   А   -   астроном.   Мой  товарищ  В  -
восьминулевой биолог, а это восьминулевой С - химик.

-  В таком случае я - АВС и многое другое. Я космический путешественник, это
комплексная  специальность, она включает астрономию, биологию, химию, физику
и прочее.

И  зачем только я представился так нескромно? Почтительность машин вскружила
мне  голову.  "Ваше  десятинулевое  превосходительство"!  Я и повел себя как
превосходительство.  И  тут же был наказан. А восьминулевой первым кинулся в
атаку:

- Какие планеты вы знаете в нашем скоплении? Я стал припоминать.

-  Ць,  Цью,  Цьялалли,  Чачача,  Чауф,  Чбебе,  Чбуси, Чгедегда, Эаи, Эазу,
Эалинлш, Эароп - ваша... Еще Оо.

-  Нет,  я  спрашиваю  по  порядку.  В  квадрате  А-1, например, мы знаем, -
затараторил  А,  -  27  звезд.  У  звезды  Хмеас координаты такие-то, планет
столько-то,  диаметры  орбит такие-то, эксцентриситеты такие-то... - Выпалив
все  свои  знания  о  двадцати  семи  планетных  системах,  А  остановился с
разбегу; - Что вы можете добавить, ваше десятинулевое.

-  В  общем  ничего.  Я,  хм, я новичок в вашем шаровом. Я не изучил его так
подробно.

Затем на меня навалился С - химик.

-  Атомы  одинаковы  на  всех  планетах.  Сколько  типов  атомов  знает ваше
десятинулевое?

Сто  семь  элементов  были  известны,  когда  я  покидал Землю. Я попробовал
перечислить  их  по  порядку: водород, гелий, литий, бериллий, бор, углерод,
азот,   кислород,   фтор,  неон,  натрий,  магний,  алюминий...  В  общем  я
благополучно  добрался  до  скандия. А вы, читающие и усмехающиеся, знаете и
дальше скандия наизусть?

-  А  изотопы? - настаивал дотошный С. И выложил тут же свой запас знаний: -
Скандий.  Порядковый  номер  21.  Заряд  ядра  21.  Атомный  вес стабильного
изотопа  45,  в  ядре 21 протон и 24 нейтрона. Нестабилъные изотопы 41, 43 и
44.  У  всех  бета-распад  с  испусканием  позитронов.  46,  47,  48  и 49 -
бета-распад   с   испусканием   отрицательного   электрона.   У  изотопа  43
наблюдается  К-захват  электрона с внутренней орбиты. Периоды полураспада: у
изотопа  41  -  0,87  секунды,  у изотопа 43... - И закончил сакраментальной
фразой: - Что вы можете добавить?

Я молчал. Ничего я не мог добавить.

И тогда выступил В, чтобы добить меня окончательно:

-  Но  себя-то  вы  знаете  превосходно, ваше десятинулевство? Что вы можете
сообщить нам о химическом составе своего тела?

-  Очень  много,  -  начал  я  уверенно.  -  Тело  мое состоит в основном из
различных  соединений  углерода,  находящихся в водном растворе. Важную роль
играют  в  нем  углеводы,  жиры,  еще более важную - белки, строение которых
записано  на  нуклеиновых  кислотах. Белки - это гигантские молекулы в форме
нитей,  перевитых,  склеенных  или  свернутых  в  клубки. Все они состоят из
аминокислот...

- Каких именно?

Я молчал. Понятия не имел. А у вас есть понятие?

-  Входит  ли  в  состав  ваших  белков  аланин,  аргинин,  аснаргин, валин,
гистидни? - Он перечислил еще кучу "инов".

- Понятия не имею.

И,  уже не величая меня десятинулевым превосходительством, машины заговорили
обо мне без стеснения, как я говорил бы о подопытной собаке:

-  Он знает меньше нас. Возможно, он не десятинулевой на самом деле. Надо бы
вскрыть его кожух и пересчитать блоки.

-  У  него  темп  сигнала  медленнее  наших,  -  заметил  С. - Ему на каждое
вычисление требуется больше элементов.



В уничтожил меня окончательно:

-  У  них, органогенных, сложный механизм с саморемонтом. Почти все элементы
загружены  этим  саморемонтом.  Изучением мира занята едва ли сотая часть. -
Значит, он семинулевой практически! Если не пятинулевой!

- Он ниже нас. Ниже!!!

- Доложим! Немедленно!

У  всех  троих  появились  над головой чашеобразные антенны, встали торчком,
словно уши насторожившейся кошки. На всю планету В объявил о моем позоре:

-  Объект,  прибывший  из космоса, оказался органогенным роботом. Он объявил
себя  универсальным  десятинулевым, но при проверке оказалось, что вычисляет
он  медленно,  знания его неспецифичны, поверхностны и малоценны. Ни в одной
области  он  не  является  специалистом, даже о своей конструкции осведомлен
слабо  и  нуждается  в  тщательном  исследовании квалифицированными машинами
нашей планеты.

Я  был так пристыжен и подавлен, что не нашел в себе сил сопротивляться; тут
же  отдал  для  лаборатории  три  капли  своей  крови, замутненной аланином,
аргинином, аспаргином и черт знает еще чем.

Учиться  никогда  не  поздно, и следующие дни мы провели в добром согласии с
любознательными  А, В и С. В. свою очередь, и я проявлял любознательность, в
результате  чего  получил  немало  сведений  о  светилах, белках и изотопах.
Кроме  того,  мы  совершили несколько занимательных экскурсий. А показал мне
астрономическую      обсерваторию     с     великолепнейшим     километровым
вакуум-телеспоком.  (На  шаровом делают линзы не из прозрачных веществ, а из
напряженного  вакуума,  искривляющего  лучи  так  же,  как Солнце искривляет
световой   луч,  проходящий  поблизости.)  В  продемонстрировал  электронный
микроскоп  величиной  с  Пизанскую  башню.  С  возил меня по городку Химии и
Физики,  окруженному  как  крепостной  стеной  синхрофазотроном  диаметром в
девять  километров.  И все трое вместе показывали мне завод, который я видел
издалека  в  день прибытия, - гигантское здание, полыхающее голубыми огнями.
Оказывается,  это  был  завод-колыбель, здесь в массовом порядке с конвейера
сходили  шести-семи-  и  восьминулевые  А,  В,  С, D, Е, F, О, М, Р и прочие
буквы  алфавита.  Занятно  было  видеть на деловых дворах заготовки: шеренги
ног,  левых и правых по отдельности, полки с ушами, штабеля глаз, квадратные
черепа,  еще  пустые,  не  заполненные  памятью,  и  отдельно  блоки памяти,
стандартные,   без   номеров.   Тут   же,   рядом,   за   стеной,  новенькие
отполированные   восьминулевки  проходили  первоначальное  программирование.
Срывающимися неотшлифованными голосами они галдели вразнобой:

-  Дважды  два  -  четыре.  Знать  -  хорошо,  узнавать - лучше... Помнить -
хорошо, забывать - плохо... Только Он помнит все.

- Кто же Он? - допытывался я.

- Вездесущий! Всемогущий! Аксиомы дающий!

-  Он материализованная аксиома, - сказал В. Любопытное проявление идеализма
в машинном сознании.

- Откуда Он?

- Он был всегда. Он создал мир и аксиомы. И нас по своему образу и подобию.

Тут  уж  я  расхохотался.  Наивное  самомнение  верующих машин! Если бог, то
обязательно по их подобию.

- Разве вы не видели его своими собственными фотоэлементами?

- Он непостижим для простых восьминулевых. Он необозрим.

Все  эти  дикие  преувеличения  разжигали  мое  любопытство.  "Кто  же  этот
таинственный  Он?  -  гадал  я. - Маньяк ли с ущемленным самолюбием, который
тешится   поклонением   машин?   Фанатик   науки,  увлеченный  самодовлеющим
исследованием   ради   исследований?  Или  безумец,  чей  бестолковый  лепет
машинная логика превращает в аксиомы? "Непостижим! Необозрим!"

Но   с  машинами  рассуждать  было  бесполезно.  За  пределами  своей  узкой
специальности  мои  высокоученые  друзья  не  видели ничего, легко принимали
самые  нелепые  идеи.  Впрочем,  как  я  убедился  вскоре,  нелепости  у них
получались  и  в  собственной  специальности,  как  только  они  выходили за
границы своей сферы.

Восьминулевому  А  я рассказывал о Земле. Рассказывал, как вы догадываетесь,
с  пафосом и пылом влюбленного юноши. Говорил о семи цветах радуги, обо всех
оттенках,  которых  не видали эаропяне на своей одноцветной планете, говорил
о  бризе  и  шторме,  о  запахе  сырой  земли,  прелых листьев и винном духе
переспелой  земляники,  о  наивной нежности незабудок и уверенных толстячках
подосиновиках  в  туго  натянутых  рыжих беретах. Говорил... и вдруг услышал
шипящее бормотание. А стирал мои слова из своей машинной памяти.

- В чем дело, А?

-  Хранить  недостоверное  плохо.  Ты  не мог видеть всего этого на планете,
отстоящей на десять тысяч парсек.

И  он  привел  расчет,  из  которого следовало, как дважды два - четыре, что
даже  в  телескоп  размером  во всю планету Эароп нельзя на таком расстоянии
рассмотреть землянику и подосиновики.

- Но я же был там полгода назад. Я не в телескоп смотрел.

-  Далекие  небесные  тела  изучают  в  телескоп,  - сказал А. - Это аксиома
астрономии. Почему ты споришь со мной, ты же не астроном?

- Но я прилетел оттуда.

-  Нельзя пролететь за полгода тридцать тысяч световых лет. Скорость света -
предел скоростей. Это аксиома.

Час спустя аналогичный разговор произошел с химиком С.

-  Морей  быть  не  может,  -  сказал  он.  -  Жидкость  из открытых сосудов
испаряется. У вас же нет крыши над морем.

Я   стал   объяснять,   что   жидкость  испаряется  без  остатка  только  на
безатмосферных  планетах. Рассказал про влажность воздуха, про точку росы. С
прервал меня:

-  Все  это  недостоверно.  Ты, не знающий точного строения воды, выдвигаешь
гипотезы. Почему ты споришь? Ты же не химик.

Но всех превзошел восьминулевой В.

Дело  в  том,  что  я  простыл немного, разговаривая с ними с утра до ночи в
неотапливаемом  спортивном  зале.  Простыл  и расчихался. Услыхав непонятные
звуки,   восьминулевые   спросили   меня,   что  я  подразумеваю  под  этими
специфическими, носом произносимыми словами.

-  Я  болен, - сказал я. - Я испортился. В прокрутил свои записи об анализах
моей крови и объявил:

-   Справедливо.  Сегодняшний  анализ  указывает  на  повышенное  содержание
карбоксильного  радикала  в  крови. Я закажу фильтратор, мы выпустим из тебя
кровь, отсепарируем радикал...

-  Предпочитаю  стакан  ЛА-29  (лекарство,  напоминающее по действию водку с
перцем). На ночь. Выпью, лягу, укроюсь потеплее...

- Не спорь со специалистом, - заявил В заносчиво. - Ты же не биолог...

И тут уж я им выдал. Тут я рассчитался за все унижения:

-   Вы,   чугунные  лбы,  мозги,  приваренные  намертво,  схемы  печатные  с
опечатками,  вы, безносые, чиханья не слыхавшие, специалистики-специфистики,
узколобые  флюсы  ходячие,  не  беритесь  вы спорить с человеком о человеке.
Человек   -   это   гордо,   человек   -   это  сложно,  это  величественная
неопределенность,   не   поддающаяся   вычислению.  Чтобы  понять  человека,
рассуждать  надо.  Рассуждать!  Это  похитрее,  чем  дважды  два четыре, три
больше двух.

К   удивлению,  машины  смиренно  выслушали  меня,  не  перебивая.  И  самый
любознательный  из  троих  - А восьминулевой (потом я узнал, что у него было
много пустых блоков памяти) - сказал вежливо:

-   Знать   -   хорошо,  узнавать  -  лучше.  Мы  не  проходили,  что  такое
"рассуждать". Дай нам алгоритм рассуждения.

Я  обещал  подумать,  сформулировать.  И  всю  ночь  после этого, подогретый
горячим  пойлом,  лихорадкой  и  вдохновением,  я писал истины, известные на
Земле  каждому  студенту-первокурснику  и  совершенно неведомые высокоученым
железкам с восьминулевой памятью.



АЛГОРИТМ РАССУЖДЕНИЯ



1.  Дважды  два  - четыре в математике, но в природе не бывает так просто. В
бесконечной   природе   нет   абсолютно  одинаковых  предметов  и  абсолютно
одинаковых  действий.  Две  супружеские  пары  -  это четыре человека, но не
четыре  солдата.  Две  девушки  и  две  старушки - это четыре женщины, но не
четыре  плясуньи.  Поэтому,  прежде чем умножать два на два, нужно проверить
сначала,   можно   ли   два   предмета   считать   одинаковыми  и  два  раза
тождественными.  Если  же рассчитывается неизвестное, безупречные вычисления
не достовернее гадания на кофейной гуще.

2.  Мир бесконечен, а горизонт всегда ограничен. Мы наблюдаем окрестности, и
выводы   из   своих   наблюдений   считаем  законами,  природы.  Но  планеты
шарообразны,  кто  уходит  на  восток,  возвращается  с запада. "Так" где-то
превращается  в  "иначе"  и  еще  где-то  в  "наоборот". То, что нам кажется
аксиомой,  на  самом  деле только правило, местное, временное, непригодное и
неверное за горизонтом.

3.  Блоху  я  рассматриваю  в  лупу,  бактерию  - с помощью микроскопа. Но у
микроскопа  свой  предел  - длина световой волны. Чтобы проникнуть глубже, я
применяю  иной  микроскоп - электронный, потому что электронные волны короче
световых.  Однако  и электронный микроскоп не способен показать электроны. В
результате  у  специалистов-электронщиков  возникает  соблазн  объявить, что
электрон не имеет размера и даже непознаваем.

4.  Прибор  надо  менять  вовремя  и вовремя менять метод расчета. Мы всегда
знаем  часть  и  все  остальное не знаем. Если неизвестное несущественно, мы
предсказываем  и  высчитываем довольно удачно. Но если неизвестное оказывает
заметное  влияние,  формулы  и  расчеты  лопаются  как  мыльные  пузыри. И у
специалистов-расчетчиков  возникает  соблазн  объявить,  что наука исчерпала
себя.  Видимо,  неудобно  признаваться,  что  ты,  ученый,  зашел  в  тупик,
приятнее утверждать, что дальше нет ничего...

Всю  ночь  я  писал эти прописные истины, а наутро, волнуясь, как начинающая
поэтесса,  прочел  их  трем чугуннолобым слушателям, в глубине души надеясь,
что  реабилитирую себя в их фотоэлектронных глазах, услышу слова удивления и
восхищения...

И  услышал... шипящее бормотание. А, В и С - все трое сразу - решили стереть