очешь, угадаю,  о  чем ты думаешь? -  прошептала  вдруг Инга на ухо
Георгу. - Будто все это было во сне... Да?
     Он  отрешенно взглянул  на свою спутницу. И словно бы очнулся. Увидел в
этой молодой женщине нечто новое, которое вчера он не заметил,  а теперь это
открылось   ему.   У   нее  были   хорошо  очерченные  брови,  карие  глаза,
гармонирующие с цветом волос -  темно-каштановых, - классический нос, всегда
немного  улыбающийся рот; даже  сейчас,  когда  она отвернулась  и глядит на
воду, в темную, пугающую глубину.
     Георг вовсе  ни о каких снах не думал, а  размышлял  о  самой что ни на
есть жизни  и ее гримасах,  о  том, как все хлипко и ненадежно и  как случай
играет с человеком. Захочет - и  человек  останется жить, а нет - и  человек
умрет. Вторая жена георгова отца, Зинаида, когда еще была девочкой, на такой
вот переправе чудом осталась в живых.  Лодка была  перегружена, и ее высадил
лодочник, да еще довольно грубо,  она даже обиделась. И  тем сильней была ее
обида, когда вместо нее  посадили какого-то инвалида на костылях... Лодка на
середине реки перевернулась, и все утонули в ледяной воде, дело было весной.
Только лодочник спасся, уцепившись за борт. А  Зинаида уж  точно бы пошла ко
дну,  не умея плавать. Так Провидение ее спасло. И  обида ее переменилась на
благодарность лодочнику, который потом умер от воспаления легких.
     - Вся жизнь наша - сон, - ответил Георг, кладя ладонь на ингину  теплую
коленку, туго обтянутую полупрозрачным черным нейлоном.
     - Чей сон? - Она сдвинула ноги, прижав его пальцы.
     - Того, Кто Спит.
     - А если Он проснется?..
     - Наступит Конец Света.
     - Перестань, лодочник увидит.
     Перевозчик  греб,  разгибаясь  и  сгибаясь,   как  неутомимый  шатунный
механизм. Под надвинутым на  лоб капюшоном густилась тьма, даже глаз не было
видно, как на контрастной картине.
     Другая  парочка,  обосновавшаяся  на носовой банке,  вела  себя  иначе.
Мальчик  как  сел,  так  сразу  же открыл  свою книгу,  положил  ее себе  на
коленочки  и  углубился  в  чтение.  Женщина  предалась  женским  думам. Ига
заговорила  с  женщиной  через  голову  лодочника,  совершавшую  маятниковые
движения.  Беседовали,  они, очевидно,  о детях, потому  что тетка погладила
своего по голове, говоря: "Он у меня шибко умный. Все читает, читает... хотя
в школу пойдем только нынче".
     Мальчик  уворачивался  головой,  как  самостоятельный кот, не  терпящий
ласки.  Обложка  его  книги  цветом напоминала  плитку  шоколада,  а  пухлый
желтоватый блок страниц - начинку. Георг почувствовал голод и  подумал: "Я в
его годы конфеты лопал, а не книжки читал..."
     - Хочу шоколадку, - сказал малолетний вундеркинд, отрываясь от книги.
     - Ты уже одну съел, когда шли сюда, - ответила женщина.
     - Еще хочу.
     - Жопка слипнется.
     - Нет, не слипнется...
     Они заспорили: слипнется или нет.
     Почитай нам  какую-нибудь сказку, -  сказал Георг пацану, чтобы отвлечь
их от бессмысленной перебранки.
     - Ой, вы знаете, он ведь у меня сказок не читает, - пожаловалась тетка,
поправляя  платок и, казалось, сейчас заплачет, но вдруг рассмеялась: Он все
этих  читает...   Шопер...  гар...  Шопенгалтера   что  ли...  Вот  не  могу
выговорить.
     - Шопенгауэра? - подсказала Инга
     - Ага, - обрадовалась женщина, - все вот таких... Прям, я  удивляюсь, и
в кого он  такой пошел:  ни  в  мать ни  в отца  -  в проезжего  купца,  как
грится...
     Ингу разобрало любопытство, и она стала просить мальчика почитать.
     - Ну-ка, давай читай вслух, - приказала женщина своему  отпрыску, - и с
выражением.
     -  "Бардо Тедол".  Тибетская  книга мертвых", - огласил  название книги
мальчик.
     Георг и Инга оторопело переглянулись.  А тот стал читать текст, сначала
нехотя, потом все более и более увлекаясь:
     - "...Допустим, вы скончались от обжорства или погибли при бомбежке, не
важно, главное, что вы мертвы. Поймите это и не ропщите. Осознайте сей факт.
Вы умерли. Иными словами,  врезали дуба, отбросили коньки. Перво-наперво, не
паникуйте.  Скажите себе: "все  хорошо!" Иначе вами овладеет  страх, который
увлечет  вас в  долину  кармических  миражей  и низвергнитесь  вы  в область
страданий..."
     - Прости,  мальчик, - прервал  чтеца  Георг. - Там что, буквально так и
написано - "при бомбежке"...и еще слово "коньки"?..
     - Иероглифы "тутань"  и  "гоого"  имеют  широкий  спектр  толкований, -
ответил  мальчик,  презрительно  глядя  поверх  книги  на вопрошавшего. -  Я
адаптирую текст к нашей повседневной обстановке. Чтоб вам было понятнее...
     - А-а... - сказал Георг. - Хорошо, продолжай.
     - "Итак, вы почили в бозе и вступили  в первую область Царство Мертвых,
называемую Чикай Бардо. В этих местах сознание еще парит  в привычных местах
своей деятельности, привычной географии  - всего  привычного, что составляло
при жизни умирающего..."
     -  Что это  там блестит? - воскликнула Инга, указывая рукой  чуть левее
курса лодки. Туман слегка рассеялся, и на том берегу, куда они направлялись,
вспыхнула  звезда. Осветила их и ослепила так, что приходилось зажмуриваться
или  отворачиваться. Даже  равнодушный  ко  всему лодочник высунул  свой нос
из-под  капюшона, взглянул в ту сторону,  но сейчас же нос  его, как  крыса,
юркнул обратно в тень, лодочник отвернулся и стал грести энергичнее.
     - Это блеск  Предвечного  Света, Просветленной Яви,  Первое, что  видит
умерший,  переступив  Порог... - ответил за всех умный мальчик,  сунув палец
между страниц полузакрытой книги.
     - Это прожектор пограничного блок-поста, - сказал Георг трезвым мужским
голосом  и  менее  уверенно  добавил:  -  Надеюсь,  они  не  станут  по  нам
стрелять...
     На   блок-посту   действительно  передумали   стрелять,  подняли  столб
голубовато-белого света в  небо, где  он  почти растворился  в просветленном
воздушном пространстве.  К  лучу  с  блок-поста  с  какого-то  другого места
добавились еще парочка,  и  они  вместе  начали бродить по  небу,  окрашивая
облака в  серебристый  цвет. Ничего  интересного  дальше  не последовало,  и
мальчик продолжил чтение:
     -   "...Тут   и  звуки  самые  разные  могут   наполнить  грохотом  уже
несуществующие уши,  и, кроме  света,  удивительно  острые лучи пронзительно
вспыхнут миражами. Это стихии нашего тела показывают свою основу, свою суть.
Сверкающие  и  пролетающие  мимо  видения,  миражи -  суть мысли  и  чувства
умирающего..."
     Над  ними  с ревом пронесся громадный  американский военно-транспортный
самолет. Весь в огнях, он летел низко, ниже  белесых туч, видимо, заходил на
посадку в Норд-Сарог, где базировались военно-воздушные  силы международного
контингента КЕЙФОР.  Пятнисто-зеленую тушу воздушного левиафана сопровождали
два звена истребителей новой серии "стелс" - угольно-черные, дельтовидные, с
острыми  углами,  непривычных  очертаний,  словно  объекты  футуристического
фильма. Прожектора на левом берегу тотчас погасли.
     Когда ревущая громадина уже пролетела километра четыре, превратившись в
точку на  горизонте, мальчик, беззвучно разевавший рот,  как выброшенная  на
берег рыба, вновь обрел дар речи:
     -  "...Не  распознав  Света  Предвечности  мы  можем встретить  Часовых
Вечности. Явиться  они  могут  в  любом  привычном  вам обличье. Покорись  и
порадуйся  проводнику. Обратись  к  нему  с  мольбой,  и  откроется  Великая
Тропа..."
     - В последние годы мы живем в нереальном мире, - сказала Инга, глядя на
проплывающие мимо быки и стальные балки моста, слегка размытые расстоянием и
туманом. - А что, если мы хотим невозможного или просто несуществующего?!
     Георг   неотрывно   смотрел  на  другой  берег   реки.  Он  внимательно
разглядывал приближающиеся темные холмы.
     - Мое предложение остается в силе. Можешь перебраться в мою хижину...
     Инга махнула рукой:
     - Да я же не об этом...
     -   "...Как  учит   северный   буддизм,   посредством  Великой   Прямой
Вертикальной  Тропы можно сразу  освободиться,  даже достигнуть  Блаженства,
вообще не ступая в пространства Бардо, не  тяготясь длинной дорогой обычного
пути, пересекающего бесчисленные равнины и теснины кармических  миражей. Эта
вероятность подстилает  всю суть учения Бардо целиком. Вера - это первый шаг
на Тайном Пути.  Ибо Вера - есть путь и одновременно правило,  как идти, ибо
сказано, если ты совершенно уверен, что ты на верном пути, - ты потерял его.
Поэтому  следом за  первым шагом - второй шаг: Озарение. Ибо  лишь  Озарение
страхует нас  от  потери почвы  под  ногами  на истинном пути.  С  Озарением
приходит Несомненность. А когда достигнута Исчерпанность  Стремления,  тогда
приходит  Свобода. Успех на  этом  Тайном  Пути всецело зависит  от развития
души..."2
     -  Господи... Георг,  скажи ему, чтобы  перестал читать, - расплакалась
Инга. - Я не могу это слушать! Мне страшно!


     3

     Первое, что увидели они  на безлюдном левом берегу, едва причалив, была
полосатая будка речного сторожа. Потревоженный  неурочной суетой, сей  страж
вышел, опираясь  на  костыль,  в  промозглую сырость тревожного утра.  Зябко
кутаясь  в потертую офицерскую  плащ-палатку, изобразил  на помятом, желтом,
плохо выбритом лице недовольную гримасу.
     - Кто такие?
     - Беженцы, - ответила ему прибывшая четверка людей.
     - Пароль?..
     - "Слава Леберли!" - за всех сказал Георг, сказал первое,  что пришло в
голову.
     Сторож, согласуясь с правилами игры, для порядка выдержал паузу, строго
насупив брови, и вынес вердикт:
     - Ответ правильный. Проходите.
     По каменистым уступам, по какой-то козьей тропе,  стали они карабкаться
наверх. Сторож  вернул  свою  задницу  к  жаровне  с  тлеющими углями. Георг
слышал, как он накручивает ручку полевого телефона и кричит в  трубку: "Але!
Але!.."
     К блок-посту они вышли с заранее поднятыми руками. Из-за бетонных глыб,
нагроможденных в высоту,  высунулся  предупрежденный  сторожем  милиционер и
велел всем остановиться. Потом приказал Георгу: "Иди сюда".
     Георг подошел и остановился так, чтобы видеть и свою группу и постовых.
Милиционер, который его позвал, стоял возле импровизированной бетонной стены
и, расставив ноги, справлял малую нужду. Рядом с ним справлял нужду еще один
милиционер. Георг ждал,  когда  стражи  выссутся, испытывая  острое  чувство
унижения.  А  те, не спеша журча струями по бетону,  весело  продолжали свой
разговор  между собой, начатый еще в помещении блок-поста.  Там вообще  было
весело,  горел  яркий  свет,  слышались  мужские  пьяные  голоса  и  веселые
повизгивания девиц.
     Наконец они закончили свой  физиологический  процесс, потрясли членами,
заправились. Сразу же занялись задержанным.
     - Откуда здесь оказались? - спросил первый милиционер, подойдя вплотную
и быстро, ловко так, обыскал Георга, вернее прощупал, словно погладил. Очень
мягкий обыск  произвел.  За  это  Георг  даже  простил ему свое унизительное
ожидание.
     -  С  того  берега, - чистосердечно признавался задержанный, - лодочник
перевез нас... Спасаемся от бомбежки...
     - Документики покажь, - потребовал милиционер.
     - Вообще-то я местный, свой... - говорил Георга, протягивая бумаги.
     -  Свой,  говоришь...  -  пробормотал милиционер, разглядывая печати  и
фотографию Георга и сравнивая ее с оригиналом.
     Второй милиционер поманил к себе оставшуюся группу беженцев. Те подошли
и  стали перед его  настороженным взором. Первый  милиционер  сразу  потерял
интерес  к  Георгу, вернул  ему  документы и  воззрился на  Ингу.  Его  руки
потянулись  к ней.  "Если он коснется ее груди своими вонючими  лапами..." -
подумал Георг, бледнея, и докончил фразу не словами,  а яркими образами:  он
срывает с плеча милиционера небрежно висящий АКМ. Две коротки очереди, враги
падают, конвульсивно дергаясь под пулями. Потом длинная очередь  по сияющему
окну... И -  гранату  туда,  где  визжат голоса  и  бьются  падающие на  пол
бутылки. Хер-р-р-рак!!! И все разлетается к чертовой матери...
     Георг шумно перевел дух. Нет, на самом деле будет все не так, все будет
проделано крайне неловко, ведь он морально не готов убивать людей... А потом
с ним расправятся. Очень больно и очень жестоко. И в конце - смерть.
     - Скажите, пожалуйста, -  сказал Георг, отвлекая милиционера от Инги, -
что за заварушка случилась?
     - А хрен его  знает. Тарелочки гребаные опять  поналетели...  -  сказал
живой милиционер,  и,  так и не притронувшись к вожделенным  женским формам,
махнул рукой: - Ладно, топайте отсюда по-скорому...
     Женщина  в  платке  вытащила  пальцы  из  ушей  мальчика,  которыми она
перекрывала  слух  ребенку,  пока говорили взрослые  дяди,  рассыпалась пред
стражами в любезности. "Звините,  ребятки,  - говорила она,  - звините,  что
потревожили... Но там такое творилось..."
     - Так им и надо, паразитам, - сказал первый страж, похохатывая.
     -  Верно, - согласился  второй, - пускай этих блядских буржуев потрясет
маленько, а то больно гордые стали...
     И, смеясь, они удалились к своим оставленным боевым друзьям и подругам.

     С  благосклонного  разрешения представителей  власти,  группа  беженцев
взошла на самый верхний ярус набережной и  углубилась на территорию Леберли.
Георг, можно сказать, был у себя  дома. Куда направятся женщина с мальчиком,
его  как-то не  заботило, но,  прощаясь с  ними, Георг  счел нужным  сказать
ребенку, державшему свою чудовищную книгу подмышкой.
     - Ты читал о приключениях Буратино?
     - Нет, - сказал мальчик.
     -  Я  так и думал. Почитай. Гораздо интереснее и полезнее, чем эта твоя
буддийская ахинея.
     -  А  вы знаете, что такое "Лепидодендрология"? - задал вопрос мальчик,
без запинки произнеся последнее слово.
     Георг смущенно поднял плечи и отрицательно покачал головой.
     - Я так и думал, - не без  ехидства сделал  вывод  пацан. -  Это раздел
ботаники.  Почитайте,   наверняка  вам   пригодится,  когда  начнутся   ваши
приключения.
     - Какие еще приключения?
     - Кармические.
     - А-а, ты опять за свое...
     Георг понял, что форма сознания  этого ребенка уже отлита и затвердела.
Перевоспитывать его поздно.
     - Звините нас, - говорила тетка, прощаясь,  и уже в  отдалении слышался
ее  голос:  "Вот   отдеру  тебя  ремнем,  будешь  знать,  как  со  взрослыми
разговаривать..."
     -  Ну что, идем ко мне? - сказал Георг  преувеличенно  бодрым  голосом,
чтобы затушевать смущение. Он вопросительно взглянул на подругу, и бледность
ее лица поразила его.
     - А куда?
     - На вторую вышку...
     - С ума сойти, слишком далеко. Я устала.
     -  Хорошо,  давай присядем на  лавочку -  отдохнем,  дождемся, пока  не
пойдет транспорт.
     - Нет. Переждем у моей подруги. Она тут рядом живет.
     Перспектива  для  Георга  была мало прельстительна, но более разумна: в
такой час сидеть на набережной - опасно.

     Они вошли почти в  такой же сквер, что и  на правом берегу, только этот
был  шире и  не  так ухожен. В  одном месте уже  бесполезно горел  фонарь  и
бледный его свет был особенно унылый. Проходя через  его тусклую ауру, туман
обращался в бисер дождя.
     По   безмолвным  аллеям,  меж  древних  стволов  кленов  и  лиственниц,
двигались  они,  как тени. Инга старалась не стучать каблучками  по бетонным
плиткам.  Художник  даже в эту  минуту  примечал краски кленовых  листьев на
палитре мокрой дорожки.
     В одном месте  на  набережной стоял танк, замаскированный под  памятник
танку.  Инга и  Георг  с  опаской  обошли  его  стороной,  продираясь  через
жасминовую заросль и цепкие ветки акаций.
     Наша парочка  перебежала  улицу,  через всю ширину  которой  протянулся
надутый  узким  парусом  транспарант. "Любовь - это орудие совершенствования
расы" было написано  на нем за подписью Голощекова, хотя это  была цитата из
П. Успенского. И вот с левой стороны уже потянулась длинная чугунная ограда,
за которой виднелся Успенский собор Русской Православной  Церкви, чьи купола
были неумело укрыты маскировочной сетью. Возле расписных врат стоял  молодой
поп  в  черной рясе и в черной  же джинсовой курточке.  С тревогой он озирал
немилостивые  небеса.  Инга  на  ходу перекрестилась,  чем несколько удивила
Георга. "Ты разве православная? - спросил он, но ответа не получил. Инга шла
молча,  глядя  через  ограду,  за  которой  теперь  виднелись  деревянные  и
металлические  кресты,  каменные  надгробья  и другие памятники,  увенчанные
увядшими венками. Это было старое русское кладбище.
     Георг  оглянулся, выискивая глазами  знакомый памятник одному человеку,
но понял, что он остался  позади. Тот человек лежит почти  у  самого входа в
Успенскую  церковь  под овальным могильным  камнем, с  высоким  каменным  же
крестом, покосившимся  от времени.  На  могильном камне вырезано: "Статскиiй
совьтникъ, Александръ Федоровичъ КЕРМИКЪ, бывшiй  управляющимъ Каузинасскаго
государственнаго банка".

     Последние годы Георг завел привычку: по весне, каждое 9-е мая, вместе с
колонной  русскоязычных  демонстрантов  посещать этот старый  некрополь  при
Успенской церкви. Пройдя скорбной  кипарисовой  аллеей,  сначала  побыть  на
митинге  у подножия  монумента  "Скорбящая  мать",  где  похоронены  русские
солдаты,  павшие  во  время  освобождение  Каузинаса  от  немецко-фашистских
захватчиков;  после чего  обязательно минут  пяток постоять у могилы бывшего
управляющим банка. Даже попытался как-то раз выправить тяжелый крест, но это
оказалось выше человеческих сил, во всяком случае, выше его, Георга, сил.
     Причина притягательности могилы Кермика для Георга была ему понятна, не
стоит  ничего искать  здесь  таинственно-магического.  Просто  младший  брат
Георга, Андрей, тоже служил в этом банке, но уже в наше время,  естественно.
Служил инкассатором. И как-то в один препакостный ноябрьский вечерок взял да
и покончил  все счеты  со своей жизнью,  причем сделал  это именно в  здании
банка.  И что  позорнее  всего -  в туалете. Эту  деталь  Георг  никогда  не
упоминал,  если доводилось сообщать  знакомым о  смерти брата,  а,  бывая  в
правобережном Каузинасе, проходя  мимо здания банка, старался не смотреть на
пыльное, никогда не мытое окно ЭТОЙ КОМНАТЫ.  Оно было одно такое среди ряда
чистых  окон второго этажа. И эта  грязь ложилась единственным темным пятном
на светлый образ брата.
     Андрей  не  оставил никакой предсмертной записки,  где  объяснялись  бы
мотивы, побудившие его сделать ЭТО.  С тех пор  минуло более десятка лет, но
для матери  Андрея поступок сына так и остался  навсегда необъяснимым. Георг
же   полагал,  что   знает  причину,  вернее  совокупность  причин.  Они  на
поверхности:   всевозрастающая  тяга  к  алкоголю,  вечная  нехватка  денег,
настойчивые требования жены, дать семье как можно больше средств к достойной
жизни, надвигающаяся  старость (ему уже  было 28!),  а он всегда  хотел быть
молодым.  И,  конечно,  неудовлетворенные амбиции. Время  уходит, а  он  все
бегает  с пистолетиком,  красуется  в джинсовом костюмчике (этакий  ковбой!)
перед девочками-кассирами.  Но то, что было хорошо и здорово в молодые годы,
теперь вызывало лишь глухое раздражение. Кое-кто - и  таких  немало - в  его
годы уже получили  солидные должности: кто - управляющего, кто - зама, кто -
зав. отделом, на худой конец, - начальника смены; а он все тот же мальчик на
побегушках. Стыдно, горько и обидно.
     А главное, нет  любви! Любви с большой буквы, о которой он  мечтал... о
которой  тайно  писал  стихи... И уже  ясно просматривается финишная прямая:
лысина  в  30  лет,  семейные  скандалы,  становящиеся   день  ото  дня  все
истеричнее, и осознание  полной  своей  несостоятельности. В  самом  широком
смысле этого  слова  (Служба  в ракетных войсках не  проходит бесследно  для
мужского  организма).  Сам  Андрей  свои неурядицы  сводил  к  одному:  "Они
зажимают меня по  национально