в  своей  станице.  Этот Мурза  Тазус  злющим  был,
вспыльчивым, как все горцы. Раз чья-то свинья залезла к нему в огород. Князь
в гневе схватил вилы, метнул их в грязное животное - насквозь прошиб!.. Ну и
вот,  Макар женился на  его дочери. Княжне. Стало быть, у меня в роду  еще и
кавказские  предки имеются,  акромя болгарских и русских. Кровь диких горцев
пенится в моих жилах!..
     - Вот, значит  как...  Этот ручеек от  бурного "Терека" чеченской крови
дает себя знать. То-то,  я смотрю и думаю, откуда у тебя этот профиль, почти
греческий?
     -  Это,  возможно, еще  и от  турков,  - ответил Георг.  -  Мать моя  -
болгарка, хотя и обрусевшая, а болгары так же  долго  были под  турками, как
русские под татарами. А  где  турки, там и греки. Турки выкорчевывали греков
из Малой Азии долго... Боже! сколько крови пролито! Сколько крови намешано в
каждом из нас, если начать  разбираться. Какая  уж тут  чистота расы...  Вот
так, моя дорогая.
     - Ясно. А  ждет тебя, мой  горный орел,  казак удалой, путь не близкий.
Как говорится,  дальняя дорога. Настолько дальняя, что  я даже конца  ей  не
вижу. И это странно... Ладно, смотрим дальше. Линия судьбы очень извилистая.
Трудная у тебя судьба...
     - А казенный дом, с решетками на окнах, там не просматривается?
     - Ну, об этом  сказать наверное  трудно...  Решетчатые  линии  на бугре
Юпитера, вот здесь, на указательном пальце, служат признаком сангвинического
характера.  А  маленький  крестик  в  четырехугольнике...  не  волнуйся,  не
волнуйся... указывает на благочестивую, честную и верующую душу.
     - Это про меня? Или про какого-нибудь херо... херувима?
     -  Про тебя, а то про кого же... Сейчас посмотрим Венерин  бугор. Четко
выраженные линии, целых  четыре, указывают на успех у женщин. (Георг расцвел
как майская роза.) А вот  маленький островок  на головной линии указывает на
раздоры между родственниками и на упрямство.
     - Истинная правда. Слушай, ты настоящий гений хиромантии!
     - А вот неприятное сообщение: квадрат,  видишь этот маленький, на бугре
Луны сигнализирует об опасности для жизни... от близкого человека.
     -  Близкого, близкого...  -  озабоченно  пробормотал  Георг,  внутренне
сосредоточившись. - У меня много близких, но никто мне зла не желает.
     -  Не знаю,  - пожала  плечом Инга. - Может, муж мой тебя пристрелит, а
может, тетка твоя перекормит до смерти...
     -  Если  мы действительно  близкие люди, - со  всей серьезностью заявил
Георг, - то тогда мне не страшны никакие опасности... Ладно, глаголь дальше.
     - Да,  собственно,  я  затрудняюсь  сказать тебе еще что-либо... Я ведь
так... по верхам. Детальный анализ  я не  в состоянии сделать. Ну... то, что
желудок у тебя слабый, это ты и сам знаешь...
     -  А  про  таланты ты  там  ничего  не  видишь? - сказал Георг  упавшим
голосом.
     - Про таланты?.. Тут столько линий, разве их  все  запомнишь.  Я же  не
профессионалка. Так что извини, все что знала, - сказала...
     - Ну и Бог с ним, и на том спасибо, - вздохнул Георг и опять закурил  с
огорчения.

     4

     Когда все было съедено и выпито, они засобирались домой.
     - Где же наш кормилец? - сказала Инга, оглядывая зал. - Позови его.
     Их официант обнаружился посреди  зала.  Он обслуживал центральный стол.
Как  раз принес еще одну  бутылку шампанского в дополнение к  многочисленным
ликерам и коньякам, уже украшавшим их застолье.
     -  По-русски  это будет  довольно  трудно сделать,  -  сказал Георг.  -
Кричать:  "официант!" неудобно,  а как-то  по-другому  у  нас, вроде бы,  не
принято  называть.  Ибо  помни  заповедь,  оставшуюся  еще с  большевистских
времен: не называй официанта человеком, это унижает его достоинство.
     - Хороший афоризм, - улыбнулась Инга.
     - Это жизнь, -  ответил  Георг, затягиваясь сигаретой. - Как-то,  давно
это  было, еще  в России,  сидим  мы в  "Каме", и  кто-то  из  нас  окликнул
официанта: "Человек!" Тот сильно обиделся и сказал сурово: "Еще раз назовете
меня человеком, обслуживать не буду".
     Инга  засмеялась  и  посоветовала  использовать  французское  словечко,
звучащее более мягко: гарсон, или немецкое - кельнер.
     - Может быть, это не обидит его?
     - А в старину  у нас говорили -  "любезный" или  "голубчик",  -  сказал
Георг,  бесполезно  махая  рукой согбенной  спине  официанта.  -  Только  не
очень-то он похож  на голубчика и любезностью не блещет.  Пройдоха  - точное
ему имя.
     Официант, словно услыхав свое настоящее имя, быстро подошел  к их столу
и, не  считая (что было  очень дурным  признаком), произнес цифру  счета, от
которой  сердце  у Георга оборвалось  и горячей  котлетой  упало в  живот, а
кончики пальцев похолодели.
     - С вас четыре "орла", - прозвучало, как обвинительный приговор суда.
     Георг,  чувствуя,  как лицо  его  медленно  наливается краской  стыда и
гнева, тихо, но твердо сказал:
     - Дайте мне счет на  бумажке, - он постучал ногтем по  столу.  - Только
крупно и разборчиво. С подробным описанием всего нами выпитого и съеденного.
     - Минуточку, - бросил официант и ушел за кулису.
     Вернулся  он  с  несчастным выражением  на  физиономии и  с  огромными,
доисторическими  счетами  в  руках. Откуда он  только  выкопал  этот  реликт
застойных времен. Нигде в мире, даже в России, уже не пользуются деревянными
счетами. Георг подозревал, что их здесь используют  вовсе не  как прибор для
счета, а  как  орудие пытки.  Официант  специально не  взял  калькулятор  из
садистских соображений.
     Перегнав костяшки на одну сторону,  кормилец  и поилец  стал считать  -
громко,  с треском. Компания рэкетиров весело  наблюдала  за представлением,
комментируя его едкими, обидными словечками.
     "Что  ж  ты унижаешь-то меня  так?  - со все возрастающей злостью думал
Георг, чувствуя, как  пульсирует на виске жилка. - Ведь я же не унижал тебя,
сволочь ты этакая!"
     - Пожалуйста, - сказал официант и протянул листочек с расчетом.
     Георг  глянул  с расстояния  вытянутой  руки,  сосредотачивая взгляд на
корявых буквах и цифрах. Все было правильно. Впрочем, нет, не все.
     - Объясните,- обратился озабоченный клиент,  указывая пальцем в  уголок
листа, где было нацарапано: "+ 1 б", - что такое "плюс одна бэ"?
     - Плюс  одна  бутылка, ответил  официант, держа руки  скрещенными возле
гульфика  своих брюк, словно футболист в ожидании  штрафного удара. - Итого,
значит, две бутылки шампанского...
     - Но мы заказывали ОДНУ  бутылку, - произнес Георг, пронзительно сверля
противника глазами, только что искры не сыпались. - Где вторая?
     -  Вторую  бутылку  заказали  ребята... за ваш счет,  - кивнул  головой
несчастный гарсон в сторону банкетного стола.
     - Я добавлю, - сказала Инга, поспешно открывая свою сумочку.
     -  Сиди спокойно, -  поймав ее  за руку,  ответил Георг  и, не глядя на
сконфуженного официанта, задал ему  вопрос:  -  Значит так... Сколько  будет
"минус одна бэ"?
     - Три "орла", - честно ответил официант, - но...
     - Вот тебе три "орла"  за  НАШ ужин, - Георг выложил из кармана пиджака
на стол деньги, - а это  тебе на  чай или кофе без сахара...  (сверху  легла
смятая бумажка мелкого достоинства в леберах) и считай, что легко отделался.
     Официант сгреб деньги и рысью поскакал к центральному столу.
     - За твоей  спиной стоит ширма, - сказал Георг, поглаживая руку Инги. -
За ней -  выход во двор. Пройдешь через этот черный ход на улицу и подождешь
меня там.
     - Нет, - решительно ответила Инга. - Только вместе.
     - За меня не бойся, я прорвусь... Иди, не огорчай меня.
     - Нет, - упрямо повторила она, наклоняя голову.
     - Ну хорошо, - сказал Георг.
     Он встал с места, помог подняться Инге.  Она крепко взяла его под руку,
и они твердым шагом  направились к  выходу. Один из подонков встал и ленивой
походочкой  вышел в холл и занял сторожевой  пост у парадной двери. Другой -
выехал вместе с  креслом на середину прохода, преграждая дорогу идущей паре.
Он нагло  развалился на сидении и, мерзко ухмыляясь,  сказал остановившемуся
Георгу:
     - Папаша,  ты чем-то  не доволен, а? У  тебя  есть какие-то  претензии?
Платить не хочешь,  да? Денежек  жалко, да?  - фальшиво  сочувствующим тоном
спрашивал он. -  Что ж ты  идешь в кабак, а бабки с собой  не берешь? Или  у
тебя их нет? Тогда сидел бы дома, а не искал бы на старую жопу приключений.
     Он  заржал  взахлеб,  но  тут  же  согнал  гримасу  радости  со  своего
злодейского лица.
     -  Или  у  тебя все-таки  есть деньги?  - опять продолжал  он, с кривой
улыбочкой на тонких губах. - Ну,  конечно, есть. Просто ты жадный.  Ты  ведь
жадный? Ну, что  молчишь? Язык проглотил или в штаны навалил от страха? (все
его "подельники" заржали, как жеребцы на выгоне.) Не бойся, бить  не станем,
мы  сегодня  добрые...  Нашего  шефа  сегодня зарегистрировали кандидатом  в
депутаты,  а  мы  его  агитбригада  (взрыв  хохота).  Так  что, голосуйте за
Мокрухина,  вот  такой мужик!  Ладно, идите,  денежки  свои  только сюда вот
положите... Своих  кандидатов народ обязан любить  и конкретно поддерживать.
Значит,  вынимай капусту,  всю,  какая  есть...  и ее  колечко... Колечко-то
золотое? А, мамзель?..
     Инга побледнела и еще сильнее сжала руку Георга.
     - Все сюда на стол положите,  - спокойно продолжал рэкетир, - и  можете
спокойненько пиздовать домой. Усек, ты?!.
     "Боже мой! - подумал  Георг. -  Боимся  космического вторжения, прихода
Антихриста. Какие там, к черту, зеленые человечки, когда настоящие пришельцы
уже здесь, вот же  они -  слуги  Антихриста. Они  уже раскатали  козлоногому
ковровую дорожку к трону и ждут его прихода..."
     Инга  сняла кольцо  с пальца  и хотела положить  его на стол, но  Георг
забрал кольцо и сунул  руку в карман, повернулся и, когда его губы коснулись
ее волос  возле  уха,  шепнул:  "Иди  к зеркалу, причешись, - и совсем  тихо
добавил: - В зал не выглядывай..."
     Она перешагнула через вытянутые ноги парня.
     - Ух, какие ножки! Так бы и съел их... - прогавкал бандит, промахиваясь
и хватая загребущей лапой воздух.
     Инга  быстро пошла к  раздевалке, скрылась  за  углом стены.  Никто  из
компании не задержал ее, и у Георга с груди упала одна из тяжелых гирь.
     - Ну, давай доставай, доставай, что у тебя там, в кармане?
     - В  каком кармане?  - спросил Георг, отпуская золотое кольцо,  которое
тут же упало в глубь, и нащупал другое - стальное.
     - В котором ты руку держишь, - подсказал терпеливый рэкетир.
     -  Слушай,  отец,  -  вмешался  другой,  менее  терпеливый,  от взгляда
которого веяло жутким холодом (Георг не был сторонником известной теории, но
в данном случае Чезаре  Ламброзо был прав), - давай скоренько, по-мирному...
А то  ведь  мы сейчас  твою телку разложим на этом столе и будем  трахать ее
хором  во все дыхательные  и  пихательные дырки одновременно,  а  ты  будешь
смотреть и пускать слюни... А потом мы тебя...
     Георг продел указательный палец в кольцо, вынул руку из кармана и подал
парню то, что держал в ладони. Парень машинально взял протянутое,  но увидев
тускло отблескивающие грани гранаты, отбросил ее (вместе с  рукой Георга) от
себя,  как  ядовитое  насекомое.  Граната глухо  ударилась  об  край  стола,
отскочила и повисла смертельным  брильянтом на согнутом пальце  Георга.  Все
вздрогнули,  замерев  в напряженных  позах.  Георг, крепко  держа  за кольцо
побелевшим от напряжения пальцем и, придав своим  глазам  лихорадочный блеск
фанатика, сказал:
     - Вот  что, ребятки, мы - боевики  партии Лимонова, а это  наш мандат -
лимонка.  Так что,  не стойте у нас  на дороге, если не  хотите, чтобы  ваши
кишки и яйца болтались на этих люстрах.
     - Да ты знаешь, ты, с кем связываешься?.. - заерепенился жуткий тип, он
подтянул рукава куртки, оголяя бездарные наколки. - Ты, падла!..
     Георг решительно взялся за гранату другой  рукой. Одна  из  проституток
вышла из оцепенения и с коротким взвизгом шлепнулась, как жаба, со стула  на
пол. Руки парней метнулись под куртки.
     - Оставьте вы  его  в  покое, идиоты! - не  громко,  но  внятно  сказал
скромный, худенький дядя  из своего  уголка. Все повернулись к его  столику.
Дядечка, похожий на  бухгалтера, попивал "Боржоми" и тихо перебирал листочки
в  папочке, что-то  подсчитывая на карманном  калькуляторе,  словно  готовил
годовой балансовый отчет.
     - Но, босс...
     - Закрой хлебало, Тетерев-Косач,  когда я говорю... Только хая мне  тут
не хватало. И потом, я не выношу запаха паленой шерсти.
     Георг  сжал  в ладони гранату  и сунул ее в карман, потом повернулся  и
размашистым шагом  пошел в  вестибюль. За  углом, у  зеркала,  стояла Инга и
пристально,   не   мигая,   смотрела   на  свое   отражение,  словно  хотела
загипнотизировать самое себя. Георг  с  трудом  оторвал ее руки от раковины,
обнял за плечи и повел к  выходу. Амбал, стоящий на  стреме, как вышколенный
швейцар, отворил им дверь.



     ВЕЧЕР КИТАЙСКОЙ ПОЭЗИИ


     Когда они шли по вечерней улице - пыльной и в этот час малолюдной, Инга
спросила:
     - Как тебе удалось уйти?..
     - А я им пропуск показал, - судорожно усмехнулся Георг.
     - Какой еще пропуск?
     -  Пропуск  в  ад.  -  И  он продемонстрировал ей "пропуск",  почти  не
разжимая ладони и так, чтобы не увидели прохожие. - Действует безотказно.
     У нее расширились глаза от испуга, удивления и восторга.
     - Настоящая?!
     - Конечно, нет, учебная.
     - А если бы не поверили?
     - Сомневающихся еще пока не встречал, - ответил он и подумал, что  один
сомневающийся  сегодня  нашелся-таки,  этот  ламброзовский  тип,  эта  тупая
скотина, обнаглевшая от своей безнаказанности. И если бы не  благоразумие их
шефа, кафе пришлось бы закрывать на ремонт.  И надолго. Только сам Георг  об
этом не узнал бы  уже никогда. Бог свидетель, он  выполнил бы угрозу, потому
что ненавидел всю уголовную сволочь, которая есть на свете.
     Да, он боялся и ненавидел, но никогда бы не сдался. Ненависть  и страх.
Страх и ненависть  к ним он испытывал всегда, даже когда этого не осознавал.
Даже во сне его противниками и преследователями  были уголовники,  словно он
был  не  простым  художником,  далеким  от  всей  этой мерзости, а отставным
комиссаром  полиции.  По-видимому,  это передалось ему через гены отца, и не
только отца, но и деда, служившего одно время милиционером в Ялте. Два таких
сильных чувства обязательно должны были передаваться через гены.
     А отец его по горло нахлебался этих ощущений, едучи из немецкого лагеря
в советский, и в тех "телячьих" вагонах был  ограблен  уголовниками, обобран
до  нитки,   и  на   зоне  терпел   поборы  и  притеснения.  И  уяснил  себе
крепко-накрепко  волчий их  закон  жизни: никакой  помощи  и взаимовыручки в
быту! Человек человеку - волк. Каждый  сам за себя  - таков закон.  И только
для грабежей и убийств они сбиваются в стаю.
     Если  ты,   из   альтруистских   соображений,   помог   кому-либо,   то
автоматически  становишься  шестеркой того,  кому  помог, а то  и  для  всей
остальной кодлы.  А  он-то, маленький  Георгий, частенько недоумевал, почему
это  папаня  один корячится,  спихивает тяжелую  лодку на воду,  когда стоит
только кликнуть вон  тех кругломордых мужиков, сидящих без дела (к  тому же,
они хорошие знакомые и наверняка помогут охотно), - как  все вместе,  дружно
лодку  спихнут на  воду, точно  перышко.  Но  нет  же,  нельзя!  Папаша  был
закаленным зэком.
     Конечно,  сознанию Георга был чужд этот асоциальный закон волчьей стаи,
и  он  никогда  его не  соблюдал и презирал  тех,  кто  ему  следует,  делая
снисхождение лишь для своего  отца, но  те упомянутые  два острых чувства не
раз,  по-видимому,  сыграли свою спасительную  роль в его жизни. Многие, ох,
многие из его знакомых и малознакомых попали в железные клещи и безжалостные
жернова  тюрем  и  лагерей  по  самым примитивным  обвинениям  - спекуляция,
воровство, кража, разбой. И сгинули там. Или вернулись оттуда нравственными,
а  часто  и  физическими калеками.  Но Георгий  сумел  избежать всего  этого
благодаря своему ангелу хранителю, который сидел в его генах. Но есть предел
человеческому терпению...
     "Я бы сделал это", - повторил он про себя, до  боли стискивая ребристую
рубашку гранаты.
     - Мрази поганые, такой вечер загубили, - глухо сказал он.
     -  Не  огорчайся, милый,  - ответила  Инга, прижимаясь к его плечу, - я
утешу тебя, мой герой, мой рыцарь, мой защитник.
     - Пожалуйста, птичка, перестань. Не люблю я громких слов.
     -  Ладно,  прости   за  высокопарную  тираду.  Я  просто  хотела   тебя
подбодрить.
     Георг насупился и сжал зубы. Как же, герой - кверху дырой, думал он. До
сих пор поджилки  трясутся и рубашка  прилипла  к спине от холодного пота. И
все-таки  он победил свой страх и впредь намерен побеждать. Молодец, что как
ни  торопился,  а  все же прихватил  с  собой  это оружие  отчаяния.  Оружие
террористов  и  политических фанатиков.  Но  именно оно  -  то  единственное
оружие, которого еще боятся эти беспредельщики.
     - Ой! - воскликнула Инга,  останавливаясь,  - Я забыла цветы... там, на
столике.
     - Да ладно,  -  махнул  рукой Георг. - Пусть  их положат  на могилы тех
гадов.
     - Жалко, сказала Инга.
     - Кого жалко?
     - Цветы, разумеется.
     Двинулись дальше,  заговорив  о  цветах. Выяснилось, что ее  любимые  -
маргаритки и гладиолусы.
     -  Вот! - широко  улыбнулся Георг. - Наконец вспомнил!  Вспомнил, где я
тебя  раньше видел,  еще до знакомства... Ты ехала в "гладиолусе" на  задней
площадке,  стояла  у окна.  А  я сидел в автобусе, и ты взглянула на  меня в
последний миг, когда мы уже разъезжались.
     - Когда это было?
     - Седьмого августа, что ли?..
     - Извини, не припомню.
     - Просто ты была  чем-то расстроена.  Лицо  у тебя было грустное.  Нет,
все-таки я убежден - наша встреча запланирована Высшей инстанцией.
     - Чудак. Все-то у тебя символично да мистично. А между тем жизнь бывает
такой пресной, такой гадкой...


     Вечерело.  Все меньше  людей  попадалось  им  по дороге  и  все  больше
встречались бродячие собаки. На одного такого пса они чуть было не налетели,
почему-то  не заметив его,  хотя пес  стоял посреди  тротуара. Собака  резко
дернула головой в их сторону. Георг инстинктивно отпрянул в противоположную,
увлекая за собой Ингу. К счастью, собака  не была бешеной, хотя имела жуткий
вид,  только что вылезшего из помойки хищника. Они сейчас  тоже, как и люди,
стали опасны. Сбиваются в  стаи и отлавливают кошек, жрать-то нечего. И  уже
были случаи нападения на прохожих.
     Шерсть  у хищника на загривке торчала  дыбом, в  остальных местах  была
грязной, свалявшейся. Собака медленно  пошла за ними, припадая на одну лапу.
Георг остро пожалел ее. Вряд ли она доживет до утра со своей хромотой.
     Сегодня ночью, когда на дома опустится тьма, и со всех ближайших свалок
и кладбищ в город войдут одичавшие  и озверелые от голода ее сородичи, - она
примет  свой  последний бой,  короткий  и  яростный.  И  когда  она  упадет,
обессилив,  ее разорвут  на куски  и сожрут.  Таков  их закон: каждый сам за
себя, и все на одного.
     Сами того не  ожидая,  они вышли  на набережную  Нерана. Облокотясь  на
чугунные перила,  наблюдали  они, как  догорает день. Впрочем, до настоящего
заката было еще рановато, все-таки лето. Плыли, отражаясь в глубоких  водах,
рассеянные  облака. Вечер лишь слегка притронулся к восточной части неба,  а
западная часть сверкала точно алмаз.  На  правом берегу, за  вуалью воздуха,
виднелись кварталы Старого города, его башни, шпили и флюгера. За городом до
самого горизонта темнел, зеленел и золотился сосновый бор.
     А  здесь,  у   парапета,   плескалась,  блестела  светлой  рябью  вода,
подгоняемая течением и порывами ветра. В свежем вечернем воздухе ясен каждый
звук. Свистящий шеле