халат (от халата ее  мужа
он, чистый, брезгливо отказался, а старый халат Инги был слишком мал, но ему
удалось как-то натянуть его  на себя, запахнуть полы  и завязать пояс),  она
сходила  в  гостиную,  принесла  кофейный  сервиз  -  черный  с  золотом,  -
всполоснула его  водой и выставила на стол. Чашки были  тонкими и  хрупкими,
как лепестки  японской  хризантемы. Судя по темному цвету, вкусу, аромату  и
крепости, кофе  был бразильским, высокого  качества и очень дорогой. Это вам
не какой-нибудь дешевый суррогат, который пил Георг последнее время у себя в
мастерской.  Сделав  последний  глоток  горячего  бодрящего  напитка,  Георг
закурил  сигарету.  Он  любил,  если  выдавался  случай,  совмещать эти  два
маленьких удовольствия в одно большое. Он похвалил кофе и замолчал.
     Воцарилось  неловкое  молчание, поскольку они  еще не  достаточно долго
знали  друг друга, чтобы просто  помолчать вместе. Говорить же о выставке, а
тем  более  об искусстве вообще, Георгу не хотелось,  его  тошнило от  всего
этого. Естественно, что их разговор скатился к общей для них теме.
     - А что, твой муж, - сказал Георг с  осторожностью человека, берущего в
руки хрупкую вещь, -  он действительно очень  плохой человек? Может, он тебя
бьет?
     - Ну, как  тебе сказать... - произнесла Инга, держа  сигарету по-женски
кверху огоньком  и  пуская  тонкую  струйку дыма в потолок. -  Раньше он был
интересным  - и как человек, и как мужчина,  - иначе бы я его не полюбила. А
теперь... он просто импотент, и больше  ничего. И это его страшно злит.  Его
злит, что я могу получать удовольствие не только от работы, но и сексуальное
тоже, а  он - нет. Когда  рухнула Империя и погребла под  обломками все  его
идеалы,  он стал циничным. Стал исповедовать  гедонизм.  Коньяк и бабы стали
его любимым  занятием.  Были. Он гулял напропалую, налево  и направо. Потом,
как  бы в  наказание, подцепил какую-то  редкую  болезнь...  этого своего...
органа. Вылечился, но  стал импотентом. Понимаешь, у него в этом  заключался
весь смысл жизни. Теперь остался один коньяк, да и то при нынешних ценах  не
очень-то пошикуешь... Хотя зарабатывает он и сейчас неплохо.
     - Что, в органах сейчас так хорошо платят?
     - Ой, извини,  я тебя чуть-чуть обманула. По старой привычке сказала...
Он работает в  службе безопасности  какой-то  небольшой фирмы.  Заместителем
начальника.  В общем-то, невысокая должность.  Это  с  его-то  тщеславием  и
амбициями!    Раньше   да,   был   сотрудником   госбезопасности,   молодым,
перспективным. Такая карьера намечалась!.. Но в 90-е годы,  когда  запретили
компартию  и  ликвидировали КГБ, литавцы затеяли чистку всего и вся. Ланарда
моего даже ненадолго посадили  в тюрьму,  потом  выпустили, не найдя состава
преступления...  Этим  периодом жизни он  даже гордился одно время. Потом он
понял,  что старый режим не вернется, и стал  резко перестраиваться. Отрекся
от  компартии - три  часа простоял на коленях в Комиссии по Раскаянью (Георг
представил: в углу, на рассыпанном горохе, со спущенными штанами...), набрал
70  баллов,  - вступил  в  Гражданский Легион.  Во  вновь  созданные  органы
безопасности - Плубис  - его, конечно, не приняли. Теперь он набирает баллы,
чтобы стать хотя бы стопроцентным  литавцем. С чистотой крови у  него все  в
порядке, а баллов  "истинности" не хватает. Вот он их  и добирает в Легионе.
Хотя понятно,  что перспективы  у него хилые...  Таким образом, жизнь лишила
его всех радостей. И началось!..
     Инга скривила губы, невесело усмехнулась.
     - Да, он бивал меня изрядно. Когда был особенно зол, и дела  на  работе
шли  плохо:  начальник  его  -  трезвенник,  катит на него  бочку,  грозится
уволить...  Правда,  Ланард и сам в  последнее время  старался меньше  пить,
чтобы не  стать алкоголиком, но все  равно,  даже  в  малом подпитии  бывает
невыносим.  Своими мелкими  придирками, иногда  доходящими  до  абсурда,  он
доводил меня до истерики. Однажды у  меня  даже  случилось нечто  похожее на
гипертонический криз. Это в мои-то годы!
     Рука ее, держащая сигарету, мелко задрожала, и  столбик  пепла осыпался
на пол.
     -  Я приду  с  работы, -  продолжала Инга,  нервно затягиваясь,  - а он
спрашивает  так  ехидно:  "Ну  что,  Миледи,  наеблась?  Получила  кайф?"  Я
отмалчивалась. А потом однажды  не  выдержала  и брякнула: "Да-да, получила!
Если ты не способен, то что же мне теперь,  в монахини записаться?" Я  врала
ему, я два года ни с кем не  была... Я хотела поддеть  его больнее, чтобы он
заткнулся наконец. И поддела на свою голову...
     Георг весь подобрался как перед дракой, Инга продолжала:
     - Сначала он мне врезал  по  печени, потом содрал с  меня всю одежду  и
сказал:  "Значит,  ты  говоришь, что я не могу  доставить тебе удовольствие?
Очень  хорошо.  Сейчас  ты  убедишься  в  обратном.  Я  доставлю тебе  такое
удовольствие, какого ты во век не испытывала". Он привязал меня  к кровати в
позе роженицы,  предварительно сковав  мои руки наручниками. Затем достал из
ящика письменного  стола свой пистолет,  выщелкнул  обойму, показал, что она
полная,  снова вставил ее в  рукоятку и  передернул затвор.  После всех этих
демонстративных манипуляций он поднес  ствол  к  самым  моим глазам  и велел
разглядеть  там мою  смерть.  Потом  он  приказал  мне поцеловать,  пахнущий
порохом и смазкой, ствол. Он совал мне его в рот, чуть зубы не  выбил. Когда
ему надоело, он спустился ниже и стал водить им по грудям. Возле левой груди
рука  его остановилась, и я увидела, как палец его,  лежащий  на курке, стал
белеть. Палец напрягался! Он хотел спустить курок,  но,  слава  Богу, как-то
удержался.  Может быть, ненависть в моих  глазах, а не  мольба, как он  того
желал, заставили его продолжить издевательство.
     Инга взглянула Георгу в глаза.
     -  Если бы ты видел его лицо  в это время. Маска! Маска горгоны Медузы.
Он  повел стволом вниз  по  животу, оставляя  белый  след на  коже,  а потом
наливающийся краснотой...  Когда холодный ствол пистолета провалился в  меня
по самый  его кулак, он,  этот  подонок, захохотал  как бешенный...  В  вас,
уважаемые  сэры, засовывали когда-нибудь  заряженный  "Тульский Токарев"  по
самую рукоятку? Нет? Тогда вы не знаете, что такое настоящий страх!..
     У нее от волнения перехватило дыхание.
     Георг хорошо знал, что из себя представляет пистолет "ТТ" с его длинным
мощным стволом. Старая  боевая машинка. Давно снятый с вооружения, "ТТ", или
"татоша",  -  излюбленное оружие киллеров. Патрон  калибра 7,62, мощная  его
пуля может остановить даже бронемашину.
     Упрямо пригнув голову, Инга продолжила свой кошмарный рассказ:
     -  ...И он  стал насиловать  меня  пистолетом.  Этот  психопат  всерьез
считался с  мнением фрейдистов, что пистолет  -  синоним мужского органа. Он
пообещал, что будет меня насиловать  до тех пор, пока я не кончу. И добавил,
что  притворство  мне  не  поможет,   уж   он-то  знает,   когда  я   кончаю
по-настоящему. Он двигал этой штукой у меня между ног, смотрел мне в глаза и
скалился,  скалился,  сволочь такая. Я  заявила, что ТАК я никогда не кончу.
Тогда он сходил на кухню, выдрал из  навесного шкафа таймер (как будто он не
мог  воспользоваться  будильником), поставил стрелку на 15  минут  и объявил
свой приговор: если  в течение  четверти часа  в комнате не  прозвучит более
приятного звука, чем трель звонка, то он с наслаждением выпустит внутрь меня
всю обойму! И возобновил свою гнусную работу.
     - Я поняла, что, если я не пересилю себя, мне конец. Целых 5 минут я не
проронила ни  звука. Все это время слышалось только его сопение и  чудовищно
громкое тиканье  таймера.  Стрелка на циферблате неумолимо  двигалась назад,
отсчитывая  последние минуты  моей жизни.  Потом  у  меня  потекла  кровь. Я
надеялась, что он сжалится надо мной, но  я ошиблась.  Чем-чем, а кровью его
не  запугаешь.  К крови он привык. Более того, она его даже возбуждала.  Чем
еще можно возбудить импотента? И он совсем озверел.
     -  Тогда  я  пересилила  свое  отвращение  и   боль,  закрыла  глаза  и
представила, что занимаюсь  любовью со своим первым парнем. С ним я потеряла
свою  девственность.  Тогда  мне  тоже  было  больно,  тоже  текла кровь, но
возбуждение постепенно погасило  боль. Я представила, что это он так неумело
действует  своим железным  от  перенапряжения  органом и...  Одновременно  с
трезвоном таймера меня пронзил первый оргазм, как будто меня  ударило током,
долбануло  и  не  отпускало...  Я орала как сумасшедшая,  а  оргазмы  все не
кончались -  резкие, с  протяжкой,  зарождавшиеся, казалось, где-то  аж  под
диафрагмой, отдаваясь  в грудине. Наконец -  последний:  длинный,  затяжной,
шедший из глубины меня, к низу живота, горячим потоком выплеснулся наружу.
     - Я  открыла глаза  и, находясь на грани обморока,  посмотрела на  него
перекошенным взглядом. Он тоже  смотрел  мне  в  глаза и был  серьезен,  как
никогда.  И... жалок. "Какая  ты счастливая",  -  сказал  он, вынул из  меня
пистолет, сунул окровавленный ствол себе в рот и нажал курок.
     -  Ну,  и?..  -  хриплым  голосом  произнес  Георг,  не  чувствуя,  как
догоревшая до фильтра сигарета жжет ему пальцы.
     - А ничего, - спокойно ответила Инга и с размаху загасила свой окурок в
пепельнице. - Пистолет дал осечку. Что-то там заклинило,  он потом отверткой
ковырялся... Мерзавцам всегда везет. Но в тот  момент,  честное  слово,  мне
было его жаль. Даже застрелиться он  не смог по-человечески. Я погладила его
по  голове  и  сказала,  что  он  сегодня  был  бесподобен  и  что  большего
удовольствия, чем сейчас с ним, я не испытывала. Но, сказала я, если  ты еще
раз сотворишь  со мной подобное, я ночью отрублю тебе голову, пока ты будешь
спать.
     - И он больше не прикоснулся к тебе... с тех пор?
     -  Да. Больше он меня  не  трогал.  Но  не потому,  что испугался  моей
угрозы. Он не верил, что я смогу это  сделать, да я  и сама не верю... Но он
как-то сломался после этого, в психическом смысле.
     - А еще,  -  помолчав,  продолжила Инга, - это неудавшееся самоубийство
вселило в него странную,  с примесью  мистики, уверенность, что с ним теперь
ничего  не  может случиться. Что  он заговорен от смертельных случаев. С тех
пор он стал фаталистом, хотя  раньше ни в  какую мистику не верил.  Часто он
рассказывал  мне, что  во время патрульных рейдов Легиона  почти специально,
словно  испытывая  судьбу,  лез  на рожон под пули,  и хоть бы  что!  Смерть
проносилась мимо его. Такая вот история.


     3

     Ровно через минуту Георг разлепил ссохшиеся губы:
     - То,  что ты рассказала, чудовищно! Зачем ты с ним  живешь?  Почему не
разведешься?.. Тем более, что детей от него, как я понял, у тебя не будет.
     Она  посмотрела на него  как  на конченого лоха  и сказала ровным тоном
педагога:
     -  Вопрос,  извини  меня   за  прямоту,  либо  глупого  человека,  либо
одержимого манией свободы. Я надеюсь  на второе, учитывая твою  профессию. Я
же - просто женщина. Никаких пядей во лбу у меня нет. На какие шиши я должна
жить?  Квартира и  та  принадлежит ему. Свою жилплощадь я  потеряла... Когда
мама  умерла, а  я уже была за Ланардом, комнату, где она проживала, отняли.
Вообще всех  жильцов  выселили,  а дом  по  решению суда  отдали наследникам
бывших хозяев. Ну, ты  ведь знаешь, как это сейчас делается... Мы существуем
в реальном мире, мой миленький. Я  не героиня какого-нибудь женского романа,
которая,  после тяжких  испытаний  ее  добродетелей, в  конце концов выходит
замуж за богатого миллионера и живет с ним счастливо до конца дней своих.
     - За  богатого, значит, миллионера, - усмехнулся  Георг, - А  что, есть
разве бедные миллионеры?
     -  Есть, - охотно ответила Инга.  - Это  те, у кого только один миллион
делеберов... или зайчиков... Ко  мне один белорус сватался, наверное,  хотел
здесь закрепиться. Так он предлагал мне именно миллион зайчиков за фиктивный
брак. Когда я ему ответила отказом, он сказал: "Что же мне тепереча делать?"
Я так потом хохотала, чуть не описалась...
     - Ясно.
     - Ничего тебе не ясно.  Я вижу, что ты из  тех людей,  которые  превыше
всего ценят свою личную свободу,  даже готовых к нищете ради нее... Но таких
людей мало. Во всяком случае,  я не из  их  числа. Конечно, я могла бы снова
поискать работу,  но кто  меня  сейчас возьмет? А  если  и  возьмет, то ведь
обязательно,  пока  не  закрепишься  там,  придется  подкладывать  себя  под
какое-нибудь толстое брюхо...
     Георг машинально подтянул мышцы  брюшного пресса,  хотя никогда не имел
проблем, связанных с избыточным весом, оставаясь всегда поджарым.
     - Что же  касается детей... - Инга замолчала,  словно эта  тема для нее
была  особенно болезненной. -  Что  ж,  если  Ланард  сильно  захочет  иметь
ребенка, - а он уже хочет - возьмем кого-нибудь на  воспитание... Впрочем, -
Инга ехидно  улыбнулась, - если ты готов и, главное,  можешь мне предложить,
как  говорится, адекватную  альтернативу, я,  пожалуй, соглашусь... подумать
над ней.
     Она громко  расхохоталась,  немного фальшиво,  на грани нервного срыва.
Георг   проверил  свои   аккуратно   подстриженные  ногти  и  побелевшую  от
растворителей кожу пальцев и сказал:
     - Ну, в общем, я готов.  Также готов  подумать...  до утра. Завтрашнего
дня.
     - Ладно, пошутили и будет, - Инга встала и начала мыть чашки в раковине
мойки. - А потом, почему ты решил, что мне плохо с ним?
     - Помнится, ты говорила что-то о перекрещении двумя руками, нет?
     -  Ну  да,  говорила. А ты разве не знаешь,  что женская  логика  самая
алогичная логика в мире.
     - Ага! Значит, вы сами сознаете, что логика ваша алогична?
     - Ничего я не сознаю. Женщина живет не сознанием, а чувствами.
     -  Ясно-ясно. "Чуйства!"  -  как говаривал  незабвенный Аркадий Райкин.
Страсти-мордасти!
     - А может, я мазохистка?
     - О! - воскликнул Георг, - тут ты не одинока. У кого в жилах течет хоть
капля русской крови - мазохисты. Мы народ-мазохист. Ужасно  любим страдать и
получать от этого удовольствие.  Иначе чем объяснить,  что русский народ всю
жизнь  - год  за годом, век за  веком -  живет так паскудно. Ведь ни  одного
американца, под страхом казни на электрическом стуле, не заставишь так жить!
     - Ну вот, - сказала Инга, ставя мокрые  чашки на стальной поднос,  - мы
уже  и  до  политики  добрались.  Мой  дорогой,  кухня   на  тебя  действует
разлагающе.
     - Прости, дорогая, - проклятая привычка старого диссидента.
     - Ладно, диссидент, хватит трепаться, пошли... спать, то есть жить.




     ДО ТОГО...

     ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКА ГЕОРГИЯ КОЛОСОВА


     Человек - это прошлое,
     которого уже нет...

     Анатолий Ким, "Отец лес".


     1 АВГУСТА СЕГО ГОДА

     Сегодня, как  обычно, встал  в девятом часу утра. Позавтракав  и  испив
кофею, как говаривали во времена  графа Льва Николаевича Толстого, вышел  на
лоджию покурить (а  вот за это  он бы  меня  пожурил). День  обещает быть на
редкость  хороший. На  небе  ни  облачка, только  горизонт  затянут  голубой
дымкой,  словно мир не  обратился  еще  окончательно и полностью в состояние
вещественности после своего нового рождения, а еще хранит  там, у горизонта,
области неосязаемые и неприкосновенные. И как побочный продукт  этой  ночной
алхимии -  над междугородной  трассой висит с размытыми краями полоса смога,
словно  некая субстанция  выпала в осадок. Не станем  уточнять, какого  рода
гадость входит в состав этой субстанции, и так  ясно. Впрочем,  за последнее
время дышать стало заметно легче, в экологической, разумеется, смысле. А вот
в смысле  политическом... Хотя, как посмотреть... Когда весь мир  переживает
потрясения: старый миропорядок рушится, а  каким будет  новый,  еще никто не
знает,  -  наше  государство, только  что народившееся  путем  почкования от
Литавии, не может составлять исключения.  Нашу республику под условным  пока
названием Леберли (объявлен конкурс на лучшее название республики)  называют
самопровозглашенной.  Хотелось  бы взглянуть на  государство,  которое бы не
провозглашало самое себя. Все провозглашали  о своей независимости вплоть до
Американских Штатов.
     Ну  и  пусть  их,  зато  многим  жителям Леберли  импонирует,  с  какой
энергичностью наш лидер, президент, генерал-майор Адам Голощеков (имя весьма
символично:  Адам  -  Новый человек),  взялся  выполнять  свой  предвыборный
манифест: "Мы  устроим мир  так: всяк будет потен  и всяк будет  сыт.  Будет
работа, будет что жрать, будет всем чистая, теплая, светлая... Бездельникам,
паразитам  и  музыкантам  вход  воспрещен"1.  Впрочем,  за  рамки
политического  приличия  новая  власть  особенно  не  выходит.  Никто  также
специально  не проводит никаких репрессий в отношении литавцев, волею случая
оказавшихся  на  территории  Леберли.  Новая  власть  считает  их такими  же
гражданами,  как  и  русскоязычное  население,  которые  здесь,  в  Леберли,
составляют 90%.  Но  литавцы все равно бегут на Правый берег, бросая дома, и
там, у себя  в Литавии, отыгрываются  на наших "недогражданах", как  они  их
называют, по полной программе.
     Сейчас,  может быть, литавские власти  жалеют,  что все последние  годы
выживали, выдавливали,  вытесняли, насильно  переселяли русское население на
левый берег,  загоняли в гетто,  издеваясь,  насмехаясь, унижая, создали тем
самым предпосылки к возникновению очага опасного сепаратизма. Рассеянную там
и сям нацию легче было бы контролировать.
     Разумеется,  литавцы  никогда  не  отдадут  за  просто так кусок  своей
территории... Они надеются на военную  помощь Нового Атлантического Союза, а
мы надеемся на Россию, члена того же союза. Щекотливая ситуация. Поэтому НАС
предпочитает не вмешиваться, как, впрочем,  и  Россия. При всех естественных
симпатиях к  новому  русскому государству, она  не  может признать  Леберли,
поскольку   мы  -   повстанческое   государство,   а  повстанцы,  по   новым
международным  законам,  почти  террористы.  Леберли  могут  разбомбить  кто
угодно,  причем  на   законных  основаниях,  имея  в  кармане  мандат   ООН.
Единственное, что может предложить нам Россия, это визу на беспрепятственный
въезд  на  ее  территорию.  Нам предлагают вернуться  на  нашу  историческую
родину. Но никто  не хочет добровольно стать беженцем, чья судьба незавидна,
унизительна... Леберлианцы надеются на чудо. Авось, как-нибудь все утрясется
само    собой,   мы   получим   международное   признание,    независимость,
самостоятельность и ехать никуда не надо будет.
     Такие вот дела.
     Как бы там ни было, но пока все замечательно! Стрижи с писком носятся в
воздухе, словно черные стрелы, выпущенные из лука.

     Продолжаю  читать  "Войну  и мир"  Толстого. Колоссальная  литературная
фреска!   Точнее  -   гигантская   мозаика,   но   удивительной   цельности,
поразительного блеска  и чистоты.  Вот где  кладезь мудрости!  Какой  угодно
мудрости  - житейской, философской. Хоть каждый год перечитывай  эту великую
книгу и всегда  найдешь что-то  новое. Нет, Лев Толстой никогда не устареет.
Потому что он  не плоско однозначный моралист,  он, как  выражаются  господа
ученые, амбивалентен, он действительно - кладезь всего:  великих прозрений и
великих же заблуждений.
     Кстати,  в связи с постоянным ожиданием войны  с Литавией, этот роман у
нас вдруг вновь стал очень популярен.


     4 АВГУСТА

       Вчера весь вечер  на низких высотах, с ужасным  грохотом летали вдоль
реки Неран сверхзвуковые истребители военно-воздушных сил Литавии.
     На  территории завода им. "Ш." кругом висят таблички, извещающие о том,
где должны собираться военнообязанные. В отделе кадров и управлении до 23-00
сидят  дежурные.  Ждут  из  штаба ГО сигнала  учебной  тревоги.  Гражданская
оборона проводит  учения. На случай неожиданных воздушных атак - НЛО или ВВС
Литавии. (Вот жизнь пошла! Сплошной с