е третий за вечер, причем  завидущими  немигающими  глазищами
присматривался к  четвертому,  желтевшему  на  тарелке  рядом  с  локтем
Ферапонтыча.
   - А жопа у тебя не слипнется, прорва?  -  благодушно  поинтересовался
оружейник.
   Чубурах показал скудной мимикой, что ни черта подобного. И  продолжал
ловко закручивать спиралью кожуру, подергивая ушами определенно  в  такт
вокальным  упражнениям  прапорщика   Шибко.   Шибко,   как   и   прочие,
декорированный медалью на черном шнурке,  уютно  расположился  в  низком
мягком кресле с гитарой на коленях и, меланхолично щипая струны, напевал
с нотками драматичности:
 
   О гражданке планы строим, надоело быть героем,
   Есть у нас и штатские таланты.
   Только наши часовые пять минут как неживые,
   Потому что к нам подкрались диверсанты.
   Наша крохотная армия вся в прицеле пулемета,
   Наш единственный бэтээр уныло догорает...
 
   Примостившись в грациозной позе на широком подлокотнике кресла -  так
что уставная юбка открывала стройные ножки на  неуставную  длину,  -  на
него восхищенно и преданно таращилась белобрысая девчоночка в погонах  с
двумя капральскими просветами, с эмблемами связистки  на  лацканчиках  и
смазливой, но  простецкой  мордашкой  провинциальной  ткачихи.  Ситуация
пояснений  не  требовала  и   была   проста,   как   пятиалтынный.   Все
представлялось  таким  ясным  и  незатейливым,  что  Кирьянов   невольно
позавидовал.
   Вторая красотка, черненькая, гораздо  более  разбитная,  примостилась
возле Каца, и Кац живописно повествовал, как  они  не  далее  чем  вчера
ломились через вонючие, ужасные и непролазные джунгли и с  кусачих  лиан
то и дело сыпались зубастые мохнатые шестилапы, норовя сожрать вместе  с
бластерами, но героический командир, здесь же  присутствующий  прапорщик
Шибко, крушил им поганые хари боксерскими плюхами, не  тратя  заряды  на
этакую нечисть, потому что на всех не напасешься. Но и  старший  капитан
Кац, надобно вам сказать, не ударил лицом в инопланетную грязь,  и  если
какая тварь и увернулась от плюхи Шибко, то уж  непременно  получала  по
хребту прикладом от означенного Каца  так,  что  мало  ей  не  казалось.
Красотка хихикала, повизгивала и приговаривала, что Кац все брешет.
   - Как нам, жидомасонам, и положено, - отвечал с достоинством  Кац.  -
Обязан я морочить голову простодушным славянам - в данном случае в вашем
очаровательном лице, Лидочка, - или уже как?
   - Ишь  как  чешет,  -  сказал  Кирьянову  бессмысленно  и  благодушно
ухмылявшийся Митрофаныч. - Со всей раскованностью и непозволительными  в
былые времена терминами. Не попадал, сокол ясный,  под  кампанию  насчет
безродных космополитов... Смелые вы все нынче, аж завидно...
   - Ну, можно подумать, что вы  под  те  кампании  попадали,  -  сказал
Кирьянов равнодушно. - Как ни прикидывай, а года вы самое раннее с сорок
которого-то...
   -  А  кто  спорит?  -  пожал  плечами  Митрофаныч.  -  Я  так,  чисто
теоретически  абстрагирую.  Ты  на  меня  не  зыркай,   Степаныч,   этак
демократически, я  ж  не  антисемит  какой-нибудь,  а  натуральный  тоже
жидомасон, как все мы тут, грешные... Тебе полковник  не  объяснял,  что
все мы тут, собственно говоря, и есть те самые масоны?
   - Объяснял.
   - То-то и оно... Все мы, кочуя по Вселенной, в каком-то смысле и есть
те самые безродные космополиты. А если  конкретизировать  о  евреях,  то
никого я так не уважал, как Соломона Рафаиловича Мильштейна, потому  что
мужик был лихой, спасу нет... И помер лихо, паля  из  двух  тэ-тэшек  по
Никиткиной шпане... Выпьем, Степаныч, за лихих?
   - А что ж не выпить, - сказал Кирьянов, наполняя рюмки.
   Компания понемногу редела. Ушел Шибко с жавшейся к  нему  белобрысой,
ушел Кац, на ходу вкручивая что-то завлекательное  хохотавшей  брюнетке.
Жакенбаев и Трофим выпивали в уголке, без единого слова, общаясь кивками
и улыбками  с  лицом  старых  собутыльников,  предельно  удовлетворенных
именно таким способом общения и  компанией  друг  друга.  Миша  Мухомор,
усадив Чубураха перед собой на стол, забавы ради лениво пытался  выучить
его играть в очко - но безмозглый  Чубурах,  естественно,  хитрую  науку
осваивать отказывался напрочь, верещал и баловался картами,  разбрасывая
их всеми четырьмя лапами.
   - Молодой Соломоныч,  -  сказал  Митрофаныч  задумчиво.  -  Правильно
поступает. Работа - вещь скучная, и  лучше  всего  о  ней  завлекательно
врать. Не важно, повесят потом или нет... Ты книжки читаешь?
   - Случается иногда.
   - Фантастику уважаешь?
   - Ага.
   - Стругацких, значит, читывал?
   - Кто ж их не читывал?
   - Вот именно, - хихикнул Митрофаныч, наполняя рюмки по самую  кромку.
- Да-с... Помню, как же. Как вчера было. Ну  да,  Аркаша  Стругацкий  по
кличке Самурай... Была тогда в нашей системе дурацкая мода на клички.  А
Самураем его окрестили за то, что грыз японскую мову в эмгэбэшной школе,
где наши ребятки его и вербанули... Ловок был Аркаша  Самурай,  ловок...
Пожарный из него получился плохой и определили его по линии  резидентуры
- берут подходящего человека, школят должным образом и  забрасывают  под
личиной на какую-нибудь захолустную планетку, где хуманоиды в  точности,
как мы, так что раствориться среди них легко - вот только пребывают  они
кто в самом пошлом феодализме, кто аж в каменном веке, не  говоря  уж  о
средневековье... Вот... И была там у Самурая романтическая любовь, дочка
какого-то бакалейщика: тра-ли-вали, все простыни измяли... Благо он  там
косил под тамошнего шляхтича: весь в брильянтах типа  алмазов,  на  боку
смертоубойная сабля с золотыми бранденбурами, везде кружева  намотаны...
Только любовь любовью, а бабы, как давно известно, существа  практичные.
Вот девочка и рассудила совершенно правильно, что расфуфыренный  шляхтич
- персона для нее бесперспективная. Можно с ним в постели покувыркаться,
ибо приятственно, да и денежно, но жениться  он  на  ней  все  равно  не
женится, сословные предрассудки не позволят, а жизнь  устраивать  как-то
надо, года бегут, того и гляди, в перестарки попадешь... Короче  говоря,
поплакала девка над своей романтической любовью, да и выскочила замуж за
купца с соседней улицы. Купец, уж конечно,  не  Аполлон,  морда  кирпича
просит, астма и ревматизм, не говоря уж о  брюхе,  зато  у  него  четыре
лавки и сундук от червонцев ломится. Ну, дело житейское. Аркаша это дело
переживал очень трагически,  поскольку  был  молод  и  по  этой  причине
глуповат. А потом, отбыв командировку, написал романчик,  где  все  было
наоборот: девку там реакционные феодалы до смерти убили из  арбалета,  а
благородный рыцарь, то бишь Аркашка, осерчал несказанно и в отместку  им
полгорода разнес вдребезги и пополам. Только ничего он н  е  разнес,  он
при всех своих фантазиях был мужик дисциплинированный и службу знал,  до
флаг-майора дослужился и, по моему глубокому убеждению, в отставку вышел
совершенно зря, мог бы и выше вскарабкаться... Но не в том дело, я не  к
тому веду.. А веду я  к  тому,  что  романтическая  брехня  перекроет  и
задавит любую обыденную правду.. -  Он,  привычно  поморщившись,  осушил
рюмку. - Извини, Степаныч, пойду баиньки, в мои годы такие посиделки уже
напрягают...
   Митрофаныч тяжело встал и, мимоходом прихватив со  столика  непочатую
бутылку "Камю", поплелся к двери. Кирьянов откровенно хмыкнул, глядя ему
вслед. Положительно,  не  один  Кац  умел  плести  увлекательные  байки.
Вообще-то во Вселенной  все  возможно,  после  подлинной  истории  Джона
Кеннеди Кирьянов уже не удивлялся ничему -  вот  только  в  те  времена,
когда молодой А.Н;  Стругацкий  зубрил  японскую  мову,  Митрофаныч  еще
разгуливал в пионерском  галстучке,  с  горном  и  барабаном...  "Врешь,
старикашка, - припомнил он подходящую к случаю цитату. - Не  может  тебе
быть столько лет..."
   - Ты чего один сидишь, как особо опасный на строгой зоне?  -  спросил
Миша Мухомор, останавливаясь над ним,  рассеянно  подбрасывая  в  ладони
карточную колоду. - На тихушника не похож... а эти немтыри так  и  будут
квасить до полуночи, им друг с другом хорошо... Пошли.
   - Куда?
   - Не боись, не в очко на очко резаться?.. Пошли, покажу  такое,  чего
ты, первоходок, в жизни не видел. Ахнешь... Пошли, говорю, что тебе  тут
киснуть...
   Вид у него был азартный и  загадочный,  бывшего  уркагана  прямо-таки
распирало от  предвкушения  какого-то  сюрприза,  и  Кирьянов,  подумав,
поднялся,  одернул  расстегнутый  китель.  Поднявшись  в  вестибюль   из
каминной, Мухомор уверенно взбежал по лестнице на третий этаж,  где  как
раз и квартировала  офицерская  команда,  остановился  у  двери  Раечки,
деликатно постучал костяшками пальцев, осклабился:
   - Держись за воздух, Костик...
   Послышались шаги, Раечка  в  небрежно  распахнутом  халатике  открыла
дверь.
   - Раиса, - задушевно сказал Мухомор. - Покажь новичку твоего.
   Она потупилась в наигранном смущении, но  посторонилась.  Заглянув  в
комнату, Кирьянов форменным образом прирос к полу.
   Там, в комнате,  сидел  перед  телевизором  подлинный  и  несомненный
Арнольд Шварценеггер,  человек-гора,  в  простецких  семейных  трусах  и
классической советской майке  времен  первых  Спутников.  Оторвавшись  с
сожалением от горлышка пивной бутылки и опустив ее донышком  на  могучее
колено - при этом незатейливом движении  взбугрились  чудовищные  мышцы,
как и следовало ожидать, - Шварценеггер сказал на чистейшем русском:
   - Заходите, мужики, пивка дернем.
   - Да нет, спасибо, мы как-нибудь погодя, -  без  малейшего  удивления
сказал Миша Мухомор, крепко взял под локоток  остолбеневшего  Кирьянова,
вывел его в коридор и, когда  Раечка  закрыла  дверь,  несильно  толкнул
обер-поручика кулаком в брюхо:
   - Ну, как оно?
   - Слушай, - еле выговорил Кирьянов. - Он что, тоже...
   - Эх, котенок... - сожалеючи прищелкнул языком Мухомор. - Ни черта-то
ты не понял, простая душа... Пошли в мои апартаменты, объясню подробнее,
если сам не поймешь...
   Насчет   апартаментов   он   перегнул   палку   -   господа   офицеры
располагались, конечно, не в казарме, но и не в царских хоромах. Неплохо
обставленные  трехкомнатные  квартиры,   спальня-кабинет-гостиная   плюс
удобства, и не более того... Что ж, одному с лихвой достаточно,  следует
признать.
   Приложив большой палец к плоской ручке двери, Мухомор  таким  образом
отпер дверь, встав посреди прихожей, косясь на Кирьянова, с рассчитанной
медлительностью подошел к стене, открыл белую пластмассовую коробочку  и
аккуратненько нажал квадратную синюю кнопку. У Кирьянова  тоже  была  на
стене такая коробочка, но о ее назначении он как-то не удосужился пока у
кого-нибудь узнать.
   - И что? - спросил он спокойно.
   - И все, - сказал Мухомор тем же загадочным тоном. - Ты своей,  сразу
видно, не пользовался, чудило? Зря, батенька, зря... - Приоткрыв дверь в
обширную спальню, он крикнул внутрь:
   - Девочки, хозяин пришел, живенько встали в две шеренги... Пошли!
   Кирьянов вошел следом. Две женщины встали  ему  навстречу  с  широкой
постели - но на сей  раз  он  отреагировал  спокойнее,  далеко  было  до
остолбенения в Раечкиной прихожей. И все же, все же...
   Одна была блондинкой - и не просто какой-то там смазливой блондинкой,
а доподлинной и неподдельной красавицей Рэчел Уэлч,  по  воле  режиссера
современницей динозавров за миллион лет до  нашей  эры,  обворожительным
созданием в бикини  из  звериных  шкур,  заставлявшим  мужское  естество
уподобляться часовому у Мавзолея.
   А рядом с ней, загадочно улыбаясь и лукаво  глядя  огромными  черными
глазами,  стояла  черноволосая  красотка  Клеопатра  в  древнеегипетском
наряде, она же Элизабет Тэйлор, аппетитная как смертный грех.
   - Знакомься, - сказал Мухомор. - Это Риточка, а это  Лизочка.  Девки,
что  вы  стоите?  Помогите  освоиться  человеку,   а   то   он   малость
растерялся...
   Белокурая красавица Рэчел подошла первой, протянула Кирьянову  тонкую
узкую ладонь и, одарив его ослепительной улыбкой, промурлыкала:
   - Рэчел, а для друзей - Риточка...
   - Элизабет, - сказала Клеопатра-Тэйлор, мимолетно погладив  Кирьянова
по плечу. - Для своих - Лизочка.
   - Вот, порядок... - удовлетворенно сказал Мухомор. -  А  это  Костик,
молодой и перспективный кадр. Девочки, живенько волоките пузырь и аршины
на всех, колбаски там порежьте...
   Обе  кинозвезды,  успев  еще  раз   обжечь   Кирьянова   откровенными
взглядами, шустро выскочили из спальни. Кирьянов  стоял  как  столб.  Ее
пальцы были на ощупь теплыми и настоящими, и  обе  как  две  капли  воды
похожи на тех, экранных, но ведь не может  этого  быть,  прошло  столько
лет, они уже бабушки...
   - Врубился? - удовлетворенно хмыкнул Мухомор. - Это тебе не  двойники
какие-нибудь, не паршивая подделка... Точная копия, один в один.
   - Копия?
   - Ну не живая же баба, дурило, - фыркнул Мухомор. - Настоящим,  поди,
уже лет по семьдесят... Это копии  такие,  врубаешься?  Полная  иллюзия.
Только иллюзия полнейшая, учено выражаясь, та самая  реальность,  данная
нам в ощущениях, так что какая тебе разница? Уж  поверь,  ощущений  тебе
будет по полной программе... Оторвемся, обер? Я человек не жадный  и  не
ревнивый, кого тут ревновать? Сейчас колбаски порежут, плеснем в  аршины
- и понеслась душа по кочкам...  Кавказское  гостеприимство,  для  друга
ничего не жалко... Тебе кого с разгону для  минета  приспособить,  Лизку
или Ритку? Все умеют, стервочки, сам обучал...
   - Копия... - растерянно повторил Кирьянов.
   - Костик, да какая, на хрен, разница, если подобие  такое,  что  это,
считай, не иллюзия, а доподлинная живая баба? Я  понимаю,  с  непривычки
диковинно, ну да быстро втянешься... Вон как Райка со своим  Арнольдиком
освоилась, любо-дорого глянуть, чистой воды семейная идиллия... Как тебе
галактическая бытовая техника? Точно, на грани фантастики. Начальство  у
нас заботливое и с понятием, они ж понимают, что мужику нужно напряжение
сбрасывать - а связисточек валять со временем надоедает, хоть  им  и  не
положено отказываться. Бери вон  пример  с  Митрофаныча  -  у  него  там
пионерочек  полная  хата,  в  платьицах  школьных,   при   фартучках   и
галстучках. Причем не соплюшек каких-нибудь, а  таких  вполне  созревших
пионерочек, с фигурами... - Он, плотоядно ухмыляясь, начертил ладонями в
воздухе плавные изгибы. - Ну,  кого  берешь  для  разогрева,  Ритку  или
Лизку?
   - Да нет, спасибо, - сказал Кирьянов скованно, бочком-бочком отступая
к двери, чтобы вырваться из квартиры,  прежде  чем  вернутся  эти.  -  Я
пойду, извини...
   - Ну, дело хозяйское. - Мухомор сделал шаг следом и цепко ухватил его
за локоть. - Только ты, вернувшись домой, нажми кнопочку ради  интереса,
ладно? Можешь даже потом не рассказывать. Только обязательно нажми.  Эта
штука, - он неопределенно повел подбородком куда-то в пространство, - не
с бухты-барахты работает, она  тебе  мозги  просвечивает  и  вытаскивает
оттуда твою самую сокровенную мечту... Сечешь? Кого ты особенно  хочешь,
ту и получишь. У нас тут давненько, еще до меня, служил один  поляк,  не
помню фамилии, короткая  какая-то,  так  он  потом  на  эту  тему  целый
фантастический роман забабахал и на весь мир этим романом прославился...
Даже  кино  было...  Все  посмотреть   не   соберусь,   заглавие   такое
простенькое, насчет соли что-то...
   Но Кирьянов уже прикрывал за собой дверь. Оставшись один в  коридоре,
залитом неяркими лучами здешнего полуденного солнца, зачем-то  тщательно
застегнул китель, покрутил головой в совершеннейшем  смятении  мыслей  и
чувств  и  побрел  в  сторону  своей  квартиры.   Проходя   мимо   двери
Митрофаныча, по-воровски огляделся, осторожненько приблизил ухо к тонкой
тисненой коже, покрытой рядами гвоздиков золотистого цвета.
   Слышно было, что внутри громко играет музыка и чистый, высокий  голос
с пафосом выводит:
 
   Пой песню, как бывало, отрядный запевала, а я ее тихонько подхвачу!
   И молоды мы снова, и к подвигу готовы, и нам любое дело по плечу!
 
   А еще там  слышался  звонкий  девичий  смех  и  умиротворенный  басок
старины Митрофаныча, жизнь и там  кипела  ключом  в  классических  своих
немудреных радостях, и это было в порядке вещей...
   Кирьянов добрался до своей двери, отчего-то на  цыпочках,  машинально
полез за  ключами  в  карман  форменных  брюк,  спохватившись,  фыркнул,
покрутил  готовой,  прижал  большой  палец  к  ручке.  Вошел,  аккуратно
притворил за собой  дверь,  огляделся.  Чувство,  будто  он  не  один  в
квартире, никак не проходило. Что ж, если подумать, все  правильно,  так
оно и есть...
   Двигаясь все так же бесшумно, он открыл белую коробочку, уставился на
синюю  кнопку  -   идеально   круглую,   покрытую   аккуратными   синими
пупырышками, чтобы удобнее было нажимать.
   В голове стоял полный сумбур. И хотелось, и кололось, было любопытно,
страшновато чуточку, то ли внутренний протест холодил все внутри, то  ли
азарт...
   Как большинство мужиков его возраста и жизненного опыта, он со  своей
стороны относился к супружеской верности несколько вольно - хотя  не  на
шутку рассвирепел бы, вплоть  до  рукоприкладства,  окажись  вдруг,  что
дражайшая супруга претворяет в жизнь те же принципы, но тут было  что-то
совсем другое, не имевшее соответствий в прошлом опыте - из  фантастики,
правда, давно знакомое...
   Протянул руку к кнопке - и торопливо  отдернул,  словно  обжегся  или
получил слабенький удар тока.
   Становилось все любопытнее, кто... Уж он-то себя знал, а потому никак
не  ожидал  увидеть  в  качестве   воплощенной   мечты-иллюзии   томного
подмазанного мальчика. Но не в этом дело, совсем не в том.
   Указательный  палец  коснулся  теплых  пластмассовых  пупырышек  -  и
отдернулся. Кто сказал, что любопытство губит  одних  кошек?  Охваченный
решимостью и ругая  себя  за  трусость,  он  вдруг  даванул  кнопку  так
стремительно и грубо, словно она была не  синей,  а  красной,  той,  что
пришпандорена в "ядерном чемоданчике"...
   Кнопка беззвучно вдавилась до упора и вернулась  в  прежнюю  позицию,
стоило ему убрать палец.
   Он стоял обратившись в слух. Ничего вроде бы не изменилось, но  через
приоткрытую  дверь  спальни  слышно  было,  как  там   кто-то   легонько
переступил с ноги на ногу.
   "Пожарный - человек мужественной профессии", - раздельно,  словно  на
экзамене отвечал, произнес он про себя. И вошел в спальню.
   Остановился на пороге. Навстречу  ему  сделала  два  шага  и  покорно
остановилась мечта хулиганского отрочества, кавказская пленница, умница,
отличница и  комсомолка,  Наташенька  Варлей  -  во  всем  очаровании  и
прелести своих девятнадцати лет -  или  ей  тогда  было  двадцать?  -  в
знакомом по фильму целомудренном белом платьице  шестидесятых,  строгом,
обнажавшем  лишь  колени  и  руки.  И  улыбка  у  нее  была  та   самая,
неповторимая, но предназначавшаяся  на  сей  раз  не  толпе  зрителей  в
полумраке, а ему лично, и глаза встретились с его  глазами  так,  как  в
кино никогда не случалось, и, главное, она выглядела до  ужаса  живой  и
настоящей, как те красавицы, что резали колбаску на кухне у Мухомора...
   Она подошла вплотную, так что  Кирьянов  ощущал  аромат  ее  духов  и
волос. В совершеннейшей растерянности поднял руки, положив ладони ей  на
талию, и она легонько прижалась  к  нему  упругой  грудью,  всем  телом,
улыбнулась и, опустив глаза, прошептала:
   - Вот, пришла... Я твоя теперь.
   Какие там иллюзии... Он держал в  руках  натуральную  живую  девушку,
теплую, гибкую и покорную. В голове у него  совершенно  затуманилось  от
всего, что ощущало тело...
   А в следующий миг он,  отчаянным  движением  вырвавшись,  выскочил  в
прихожую и стукнул кулаком по  кнопке  так,  словно  хотел  разнести  ее
вдребезги.
   Стоял,  опустив  руки  и  тяжело  дыша.  Сделав  несколько  шагов   -
показавшихся  громадным  расстоянием,  -  заглянул  в  спальню,  и  там,
разумеется, никого уже не было...  но  это