Довел до абсурда. Но все равно,
Степаныч, - вокруг нас театр, верно тебе говорю.  Если  не  всецело,  то
значительной частью.
   - Костя, чтоб вы знали... - сказал  Кац  уныло.  -  Это  случается  с
ребятами   из   четвертого    управления.    Профессиональная    болезнь
хронотехнологов.  Слишком  часто  они  болтаются   по   разнообразнейшим
временам, слишком часто сталкиваются с вопиющим раздвоением  истории  на
публичную, общеизвестную и закрытую, настоящую. Отсюда все экстраполяции
и доведение до абсурда.
   - Подождите, - сказал Кирьянов так,  словно  Стрекалова  рядом  и  не
было. - Так он не врал насчет "черной смерти"?
   - В одном он твердо прав, - сказал Кац. - Вам, Костя, нужно  поглубже
окунуться  в  библиотечные  бездны,  коими  вы  пока  что  манкируете  и
пренебрегаете. Зря.
   - Читать  надо  больше,  а  по  бабам  шляться  меньше,  -  проворчал
Стрекалов, по примеру иных пьяниц моментально переходя  от  оживления  к
меланхоличной апатии. - Кого он там закадрил, не знаю, но голову даю  на
отсечение, что бегает на свиданки к старому корпусу. Как  ни  встретишь,
идет и жмурится, словно сытый кот...
   - Не ябедничайте, Антоша, - покривился Кац.
   - Я ж не начальству ябедничаю, а так, среди своих... Это уже не ябеда
получается, а сплетня. Ежели...
   - Антоша, - тихонько сказал Кац. - У нас все-таки поминки...
   - Ну, тогда выпьем?
   - Таки выпьем. И...
   Он вздрогнул и замолчал. Но  ничего  страшного  не  случилось  -  это
Раечка, подперев кулаком щеку и тоскливо глядя вдаль, заголосила  с  той
пронзительной русской истовостью,  что  вызывает  у  слушателей  мурашки
вдоль спины и ощущение легкой невесомости:
 
   Суженый мой, ряженый, мне судьбой предсказанный,
   Без тебя мне белый свет не мил.
   Суженый мой, суженый, голос твой простуженный
   Сердце навсегда заворожил...
 
   Песня,  возможно,  и  не  вполне  подходила  к  поминкам  по  офицеру
галактической службы, погибшему при исполнении  служебных  обязанностей,
но голос этой простецкой  русской  бабы  был  таким  высоким,  чистым  и
тоскливым, что все замолчали.  Бросив  вокруг  беглый  взгляд,  Кирьянов
увидел одинаковое выражение на лицах - сосредоточенную тоску, отрешенную
печаль. Даже  безмозглый  Чубурах,  по  своему  всегдашнему  обыкновению
примостившийся на  каминной  доске  с  кучкой  апельсинов  под  боком  и
дымящейся сигаретой в  лапе,  примолк  и  насупился  так,  будто  что-то
понимал.
   Потом дверь тихонечко приоткрылась, и в щелке  замаячила  озабоченная
физиономия - кто-то  из  техников,  узнал  Кирьянов.  Штандарт-полковник
встал и на цыпочках пошел к двери.
   Назад он прошагал значительно быстрее, громко ступая,  с  озабоченным
лицом. Остановившись посреди комнаты,  властно  поднял  ладонь,  обрывая
песню:
   - Офицеры, внимание! Общий сбор, боевая тревога!
 
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ 
КАК СВОДЯТ СЧЕТЫ В ГАЛАКТИКЕ 
 
   Равнина горела в обе стороны, насколько хватало взгляда, должно быть,
случайные неизбежные искры подожгли сухую траву, но на это не  следовало
обращать внимания,  кто-то  другой  потом  все  потушит,  а  им  следует
работать, как работали... И Кирьянов преспокойно  послал  машину  сквозь
полосу черного  дыма,  стоявшую  до  самых  небес,  на  миг  окунулся  в
непроницаемый мрак, тут же вырвался под яркое  солнце,  на  ту  сторону,
сбросил скорость,  чуть  снизился,  понесся  над  необозримой  и  унылой
серо-желтой  саванной,  где  справа  и  слева,  впереди  и  по  сторонам
разгорались новые костерки. "Напакостили, а, - мельком  подумал  он  без
всякого раскаяния. - Ну да пусть у начальства голова болит, а наше  дело
незатейливое..."
   Детектор мяукнул, уже знакомо, испустил длинную  переливчатую  трель,
на приборной доске зажегся красный огонек и тут же превратился в красную
стрелку, указывающую прямехонько на...
   Вряд ли тут уместно определение "дичь". Скажем казеннее - "подлежащий
объект", чтобы не употреблять чересчур уж военного понятия "цель".  Хотя
это именно цель и дичь, что уж там деликатничать...
   Кирьянов  заложил  лихой  вираж,  бросил  машину  в  бреющий   полет.
Белоснежный, зеркально-сверкающий аппарат, похожий на наконечник  копья,
несся теперь над саванной совеем  низко,  метрах  на  десяти,  не  выше.
Легкими  движениями  пальцев  левой  руки  Кирьянов  гасил  скорость  до
минимальной, держа правую на алой рифленой клавише.
   Они вымахнули из невысоких густых зарослей и  понеслись  по  равнине,
стелясь над землей в заполошном беге - три длинных, иссиня-черных  тела,
покрытых коротким жестким мехом. Кажется, у них были широкие висячие уши
и хвосты вроде помпонов. Кирьянов особенно не приглядывался.  Совершенно
не было нужды присматриваться к этим дьявольски проворным существам,  не
стоило ломать голову над тем,  почему  их  требуется  перебить  всех  до
одного,  чтобы  и  следа  от  них  не  осталось  на  равнине,   огромном
пространстве меж океаном на востоке и горной грядой на западе.  Не  наше
дело, как говорится, родина велела... Быть может, это аналог прожорливых
кроликов, расплодившихся настолько,  что  стали  угрожать  всей  системе
биоценоза. Быть может, нечто вроде зловредных вирусов. Или  переносчиков
бешенства. Какая разница?
   Троица угодила в сиреневый круг прицела,  и  Кирьянов  нажал  клавишу
двумя пальцами. Машина едва заметно содрогнулась, сотряслась, излучатели
по обоим бортам выбросили снопики фиолетового огня -  змеистые,  похожие
на молнии, они вмиг достигли земли, накрыли  мохнатых  тварей,  взлетели
вороха ослепительно-желтых искр вперемешку с взрыхленной серой землей, и
на том месте, где  только  что  наметом  неслись,  спасаясь  от  смерти,
неведомые существа, осталась лишь обширная проплешина и по ее окружности
дымилась трава...
   Кирьянов выполнил великолепную "горку", одним махом взлетев метров на
триста. Пошел над саванной,  рыская  вправо-влево,  словно  вынюхивающая
след гончая. Детектор молчал. К исходу третьего дня  тварей  становилось
все меньше и меньше, как бы эти уже не последние. Три дня пылала трава и
носились похожие на наконечники копий  машины,  выплевывая  неотвратимую
смерть, три дня канадская  бригада  с  помощью  каких-то  там  аппаратов
выгоняла тварей из нор у подножия хребта, а на равнине их встречали орлы
штандарт-полковника. Это была полная и всеобщая мобилизация - запрягли и
шофера Васю, и Митрофаныча, даже пару техников, свободных  от  дежурств,
усадили в кабины, не говоря уж о самом Зориче.
   Описав большую дугу, Кирьянов откровенно зевнул. Должно быть, он  уже
вжился  в  новую  реальность  -  не  было  ни   малейшего   интереса   к
происходящему, все осточертело за три  дня,  саванна  опостылела,  твари
надоели, стрелять надоело, хотелось вернуться на  базу,  жахнуть  добрый
стакан и  отправиться  на  берег,  в  беседку,  к  Тае,  обрести  полное
отдохновение души и тела...
   Справа  его  обогнал  на  приличной  скорости   однотипный   аппарат,
зеркально сверкающий наконечник копья, сбросил скорость,  поравнялся,  и
прапорщик  Шибко  помахал  рукой.  Кирьянов  нейтрально  кивнул.   После
известных открытий он совершенно не представлял, как ему  с  прапорщиком
держаться. Одно дело  -  узнать  от  центрального  информатория,  что  в
подразделениях Структуры  служит  масса  народа,  выдернутого  из  самых
разных исторических периодов  за  пару  часов  до  неизбежной  смерти  в
таковых, причем народ этот сплошь и рядом воевал  не  за  самые  светлые
идеалы не на самой правильной стороне, но что поделать,  если  по  своим
деловым качествам,  складу  характера  и  прочим  параметрам  именно  он
идеально подходит для работы  во  благо  Галактического  Содружества.  И
совсем  другое  -  нос  к  носу  столкнуться  с  этаким  вот  субъектом,
преспокойно бряцающим железками  со  свастикой  и  вовсе  не  намеренным
посыпать главу пеплом оттого, что дело, которому  он  служил,  оказалось
исторически  порочным  и  осужденным  всей  прогрессивной  галактической
общественностью... Он не испытывал особых эмоций - просто не  знал,  как
ему держаться...
   Третий аппарат, белоснежный и сверкающий, что  твой  архангел  Божий,
свалился из безоблачного неба в  крутом  вираже,  выполнил  классическую
"мертвую петлю" и развернулся к ним острым носом...
   Все произошло на глазах Кирьянова, молниеносно и неожиданно, так  что
он едва успел бросить машину в сторону.  Новоприбывший  открыл  огонь  с
близкой дистанции, и вместо привычных пучков фиолетовых  молний  из  его
бортовых пушек ударили синие дымные  лучи,  ослепительные,  оглушительно
трещавшие, уперлись в аппарат Шибко, и  тот,  словно  получив  мощнейший
удар огромным невидимым кулаком, бессильно дернулся,  задрал  нос,  вмиг
став из белоснежного опаленным, черным, провалился вниз, а вслед за  ним
и атакующий, будто налетев на невидимую стену, затормозил в воздухе так,
что Кирьянову невольно почудился оглушительный лязг-дребезг-хруст (а  то
и не почудился, право!), и в следующий миг отвесно  скользнул  к  земле,
словно выброшенный из окна утюг...
   В полной растерянности Кирьянов сначала проскочил  по  инерции  мимо.
Опомнившись,  развернул  машину,  снизился,  вошел  в  отчаянное   пике,
приземлился, практически упал в высокую траву, ломая  верхушки  жесткого
корявого кустарника, рядом с  двумя  подбитыми  машинами,  лежавшими  на
сухой земле почти что бок о бок, в паре метров друг от друга.
   Откинув  назад  прозрачный  колпак,  выскочил.  Но  прапорщик   Шибко
опередил - он уже стоял на земле рядом со своим обгоревшим истребителем,
крутя головой в некотором обалдении, пытаясь вернуть себя к реальности.
   Внутри кабины атаковавшего  ничего  не  удавалось  рассмотреть  -  ее
напрочь заволокло густым сизым дымом, от машины за версту воняло горелой
пластмассой и еще чем-то схожим, чад паленой синтетики забивал горло, но
Кирьянов все равно кинулся вслед за прапорщиком, Тот,  отвернув  лицо  и
жутко перхая от  хлынувшего  наружу  дыма,  уже  вытаскивал  за  шиворот
кого-то безвольно обвисшего, перевалил через борт,  поволок  в  сторону.
Кирьянов наконец  добежал,  помог,  тоже  отчаянно  кашляя.  Вдвоем  они
оттащили Митрофаныча подальше, опустили на траву. Оружейник пошевелился,
перевернулся на живот и, упираясь ладонями в землю, принялся ожесточенно
блевать, кашляя, содрогаясь всем телом. Хорошо еще, ветерок относил вонь
горелой пластмассы в другую  сторону.  Прапорщик  Шибко  двумя  пальцами
вытянул из нагрудного кармана пачку сигарет. Дышал он почти нормально, и
лицо казалось почти спокойным,  но  руки  все  же  подрагивали,  и  губы
кривились.
   - Нутром чувствовал, право  слово,  -  наконец  выговорил  он,  двумя
пальцами поддерживая в углу рта зажженную сигарету, глядя куда-то сквозь
Кирьянова прозрачными синими глазами. - Давно к тому  шло,  но  тогда  в
каминной глазыньки у него стали  дозревшими...  -  Он  произнес  длинную
затейливую фразу на неизвестном  Кирьянову  языке,  судя  по  интонации,
определенно матерную. - Кулибин, мать его, Левша доморощенный,  народный
умелец, гений-золотые руки... Это ж уму непостижимо, расскажи кому -  не
поверят. В жизни бы не подумал, что можно кустарным образом, чуть ли  не
голыми   руками   переделать   излучатели   на   убойный   залп...    На
один-единственный, правда, вон как все замкнуло-коротнуло, но все равно,
уважаю... Ум-мелец, чтоб тебя!
   Оружейник, все еще дергаясь в последних приступах  рвоты,  сдавленным
голосом отозвался:
   - Все равно урою, сука власовская, еще не вечер...
   - Остынь, хрен старый, - сказал Шибко почти спокойно. - Ишь... Ярость
благородная вскипает, как волна...  Я  бы  еще  понял,  сокол,  будь  ты
фронтовичком, но ты ж всю жизнь проторчал в тылах, и не просто в  тылах,
а в галактических...
   - Куда родина поставила, там и торчал! - прохрипел Митрофаныч, тщетно
пытаясь подняться на ноги. Хриплый кашель гнул его к земле. - И  торчал,
промежду прочим, в наших тылах, на своей стороне!
   - Ну, предположим, я тоже болтался не на чужой передовой, а на  самой
что ни на есть своей, - произнес Шибко совсем бесстрастно.  -  Это  ведь
как посмотреть...
   - Все равно урою, власовская морда, - уже другим тоном, безнадежным и
вялым,  пообещал  Митрофаныч,  кое-как  усевшись  и  упираясь  в   землю
кулаками. - Ур-рою...
   - Ох, не уроешь, старина, - сказал Шибко,  тускло  улыбнувшись.  -  В
себя придешь, вспомнишь про уставы, регламенты и правила,  прикинешь  на
трезвую голову... Охолонешь.
   - Хрен тебе, - отозвался Митрофаныч без особой убежденности.
   - Охолонешь, -  уверенно  заключил  Шибко.  -  Черти  б  тебя  взяли,
народного мстителя, теперь изволь голову ломать, как все  это  замазать.
Ну да ладно, что-нибудь придумаем... - Он уставился на Кирьянова, словно
впервые обнаружив его присутствие, криво улыбнулся:
   - Степаныч нас не выдаст,  ага?  К  чему  трясти  грязным  бельем  на
публике?..
   - Я не стукач, - сердито сказал Кирьянов. - Только как вы собираетесь
замазать...
   - Не первый год на свете живем, - уверенно сказал  Шибко.  -  Сочиним
убедительную бумагу: мол, по неизвестным  причинам  бортовые  излучатели
совершенно  самостоятельно  и  непроизвольно  вместо   обычного   режима
сработали непонятным образом в неподобающем диапазоне...  Если  изложить
толково и направить бумагу умеючи, все будет в ажуре: полностью исключив
человеческий фактор, создадут, как водится,  комиссию  из  бюрократов  и
ученых мужей;  те  и  другие  везде  одинаковы,  что  на  Земле,  что  в
Галактике... Поставят кучу  экспериментов,  моделируя  здешние  условия,
будут грешить на флюктуации  звезды,  гравитационную  постоянную,  пояса
ионизирующего излучения, выдвинут несколько взаимоисключающих гипотез, и
каждая группа будет сражаться за свою так долго и яростно, что  о  самом
предмете спора постепенно забудут насовсем...
   - Серьезно? Все же - Галактика...
   - Ну и что? - пожал плечами Шибко. - Подумаешь, цаца какая...  Бывали
прецеденты. Нет, все сойдет с рук, если  грамотно  отписаться.  Кулибин,
мать его...
   На  них  упала  небольшая  тень  и  тут  же  ушла  в  сторону  -  это
приземлилась рядом  еще  одна  машина,  оттуда  проворно  выскочил  Кац,
мгновенно оценил обстановку и грустно сказал:
   - Как дети малые,  честное  слово.  Ни  на  минуту  нельзя  оставить.
Обязательно нужно сводить счеты прямо на задании, а мирить их должен Кац
по  всегдашней  жидомасонской  привычке...  Что  вы  смотрите,   товарищ
командир? Нужно же обследовать...
   - Ничего, оклемается, - щурясь, сказал Шибко. - Старые кадры -  народ
живучий...
   Отмахнувшись,    Кац    снял    с    пояса    блестящий     цилиндрик
аптечки-анализатора, присел на корточки возле  Митрофаныча  и  попытался
приложить  к  его  виску  моментально  выдвинувшийся   блестящий   щупик
диагноста, увенчанный чем-то вроде зеленого фасеточного глаза  стрекозы.
Митрофаныч сумрачно отпихнул его руку и задушевно вопросил:
   - Соломоныч, у тебя спирт есть? Вместо этой пакости...
   - Ну разумеется, -  сказал  Кац,  извлекая  из  набедренного  кармана
пузатую фляжку. - Как же  без  спирта,  среди  вас  находясь?  Приличный
жидомасон просто обязан  вас  спаивать  во  исполнение  тайных  зловещих
планов... Коньяк сойдет?
   - А  то,  -  сказал  Митрофаныч,  самую  чуточку  повеселев,  надолго
присосался к горлышку. Кац заботливо  сидел  возле  него  на  корточках,
задумчиво и печально качая головой.
   Прапорщик Шибко  отрешенно  курил,  все  так  же  щурясь  на  солнце.
Странно, но воцарилось нечто вроде умиротворенности и покоя, от аппарата
Митрофаныча все еще пронзительно  воняло  жженной  пластмассой,  ветерок
колыхал кусты,  и  вдали  черный  дым  поднимался  до  самого  неба,  до
пресловутой хрустальной тверди.
   - Насчет власовца наш ветеран изрядно преувеличил,  -  сказал  Шибко,
косясь на Кирьянова словно бы испытующе. - Никогда не был ни вла-совцем,
ни нацистом. Первые - тупое быдло, вторые... а, в общем,  тоже.  Эта  их
теория крови и национальной исключительности...
   - А ты у нас ангелочек... - сварливо протянул Митрофаныч.
   - Ничего подобного, - сказал Шибко, обращаясь не к нему, а опять-таки
к Кирьянову. - Не ангел и не дьявол. Обыкновенный  шарфюрер  СС.  Ваффен
СС. Если тебе это интересно, Степаныч, ни евреев, ни славян я в печах не
жег. Иначе никто бы меня не поставил в одну группу с Кацем. Есть строгие
правила: не перемешивать, скажем, буденновцев с деникинцами, гестаповцев
с евреями, гугенотов с лигистами, суннитов с шиитами,  и  тэ  дэ,  и  тэ
пэ... В печах жгли черные. А мы - зеленые СС. Мы воевали.
   - Ага, - сказал Кирьянов рассеянно. - И у вас, конечно же, сложный  и
запутанный   жизненный   путь,   выбранный   под   давлением   непростых
обстоятельств, а?
   - Да ни хрена подобного, - сказал Шибко,  безмятежно  щурясь,  задрав
лицо  к  солнцу.  -  Понимаешь  ли,  я,  говоря  шершавым  языком  былой
пропаганды, - затаившийся враг Советской власти. Из бывших, ага. История
стандартная - все, что имели, потеряли, все из родни, кому  не  повезло,
сгинули в  ЧК,  а  немногие  уцелевшие,  вроде  моего  отца,  затаились,
замаскировались, пролетариями прикинулись... Но ничего не забыли - а вот
научились многому. Видел бы  ты  меня,  Степаныч...  Образцовый  пионер,
комсомолец,  организатор,  зачинатель,  маяк,   ворошиловский   стрелок,
готовый к противохимической обороне, двух врагов народа в лице педагогов
лично разоблачил и удостоился письменной благодарности... А наряду с тем
меня, едва вошел в сознательный  возраст,  всегда  учили,  что  настанет
пора, когда можно будет открыто и невозбранно резать красных. И  в  июне
сорок первого пришла-таки  эта  самая  пора.  Когда  эшелон  разбомбили,
оценил  я  обстановку  и  поспешил  прямым  ходом  на  запад,  навстречу
гудериановцам. Ну,  наткнулся  на  дозор,  поднял  руки  и  на  отличном
немецком растолковал, что к  чему  и  каковы  мои  намерения.  Ну,  меня
быстренько зачислили в ряды. В июне сорок первого это делалось просто  -
"добровольный помощник", потом полноправный солдат...  Ради  юридической
точности следует упомянуть, что советскую присягу принести  не  успел  -
нас везли в  штатском,  необмундированных,  ведать  не  ведая,  что  тот
сборный  пункт  уже  давно  под  вермахтом...  Присяга  у   меня   одна,
вермахтовская, по всем правилам. Зимняя кампания под Москвой, то-се... В
сорок  втором  занесло  на  Балканы,   а   там   как   раз   формировали
добровольческую горнострелковую. Дивизия СС "Принц Евгений", не  слышал?
Прихватили и меня: как же, зимняя  кампания,  немецкая  кровь,  Железный
крест, кое-какой альпинистский опыт... И три года мы на Балканах  гоняли
партизан. Между прочим, это мы чуть-чуть не сцапали однажды самого  Тито
со всем  штабом,  только  бегать  он  умел  быстрее  лани,  так  что  не
получилось, к сожалению... В общем, это были те же красные...
   - А деревни кто жег? - громко проворчал Митрофаныч.
   - Ну и жег, -  пожал  плечами  Шибко.  -  А  ваши  орлы,  Митрофаныч,
так-таки никаких деревень и не жгли в каких-нибудь Карпатах или там  под
Кандагаром?   Партизанская   война   -   вещь   жестокая   и    заведомо
несправедливая, чего уж там. А если философски обобщить... -  Он  широко
улыбнулся, глядя куда-то вдаль, на пылающую саванну. - Если обобщить, то
оказалось, что дело вовсе не в красных. И не в черных. И уж никак  не  в
шизофренических идеалах этого австрийского ублюдка. Не в  свое  время  я
родился, точно. На Балканах это  выяснилось  совершенно  недвусмысленно.
Мое время - это первобытная война. Ты не представляешь, Степаныч,  какой
это кайф - вести взвод в атаку, когда в руках у  тебя  дергается  черный
тяжелый машинен пистоле, а рядом ребята лупят от бедра, и навстречу тебе
палят эти долбаные сербы, и ты уже видишь, какого цвета у них  глаза,  и
выдергиваешь кинжал из ножен, и хрипит рукопашка... И  какой  кайф  -  в
очередной раз выйти живым из боя... А