ство?  Да,  конечно,  мы  -
экстремалы. Спасательная служба, спецназ, исследовательские группы... Но
мы -  столь  ничтожное  меньшинство...  Я  прекрасно  вас  понимаю.  Сам
когда-то был в вашем положении, особенно в юности. Фантастика  -  это  в
первую очередь  головоломные  загадки,  головокружительные  приключения,
сверкающие звездолеты, героически штурмующие  бездны  пространства...  А
меж тем... нет, я не отрицаю - в Содружестве и в самом  деле  существует
немаленький флот исследовательских звездолетов. Вселенная  бесконечна  и
безгранична - если говорить исключительно о нашем пространстве,  а  есть
еще  параллельные  миры,  соседствующие   дубль-реальности,   макромиры,
микромиры, уровни... Да, разумеется. Сейчас, пока  мы  с  вами  мирно  и
конструктивно  беседуем,  какой-то  звездолет  с  лихой   командой   уже
непременно через что-то там героически проламывается или  кружит  вокруг
новооткрытой планеты, о которой еще ничегошеньки  не  известно.  Как  же
иначе, если нуль-транспортировка в  данном  случае  бесполезна  -  чтобы
попасть куда-то ее посредством, нужен не только стационарный передатчик,
но и стационарный приемник, а откуда ему  взяться  на  планете,  которую
открыли час назад? Но в том-то и суть, любезный эскулап, что  на  одного
лихого и бесстрашного звездопроходца-спасателя-исследователя приходится,
наверное, миллионов десять разумных  существ,  которые,  со  всех  точек
зрения, живут скучно и буднично. Пусть даже  они  в  повседневной  своей
жизни пользуются бытовой техникой,  которая  землянам  покажется  чудом,
пусть на работу они добираются посредством нульперехода и занимаются там
опять-таки сущими, с нашей точки зрения,  диковинными  чудесами...  Сути
дела это не меняет. Для них,  для  Содружества  все  это  не  более  чем
скучные будни благонамеренных обывателей,  чья  жизнь  полностью  лишена
романтики и приключений, надежно защищена  высокой  моралью  и  развитой
техникой... понимаете?
   - Да, кажется...
   - Ну, хоть какой-то  прогресс...  -  вздохнул  Кирьянов  с  некоторым
облегчением. - Оцените все с  этой  точки  зрения.  Мирная  и  спокойная
Галактика, где нет ни войн, ни насилия,  просто  обязана  оставаться,  с
вашей точки зрения, скучной и будничной. Но не для нас,  знаете  ли,  не
для нас. Нам всем гораздо интереснее жить именно так, как мы  живем.  Вы
бы поразились, узнав, насколько редко выдернутые подаются  в  гаранты...
За это нас, между прочим, и ценят в Содружестве...
   - Не сомневаюсь, - поджал губы Терехов. - Наверное, уже до полковника
дослужились? Или, как это там у вас... До гран-полковника?
   - Запомнили все же? -  с  той  же  неприятной  покровительственностью
усмехнулся Кирьянов. - Если быть точным - до гран-советника. В четвертом
управлении своя система званий, скорее напоминающая гражданский табель о
рангах,  чем  роспись  военных  чинов.  Хотя  вы  правы,  это   примерно
гран-полковнику и соответствует... ну так как же, вы обдумаете  проблему
с точки зрения будничности и скуки?
   - Решительно не знаю, будет ли у меня время, - сухо сказал Терехов. -
Работы у меня, знаете ли, выше головы...
   - Это намек на то, что мне пора отправляться на коечку?
   - Неприкрытый.
   - Ну что же, честь имею откланяться...
   - Рукопись заберите, - сказал вслед Терехов.
   - Ах да, я и забыл... - Кирьянов  небрежно  сунул  под  мышку  стопку
листов,  сразу  переставшую  быть  безукоризненной.   -   Ладно,   пойду
отлеживать бока... А вы все-таки  подумайте  на  досуге,  доктор,  право
слово...
   Он улыбнулся все с той же беззаботностью, с  тем  же  превосходством,
какие  у  здешних  постояльцев  наблюдаются,  прямо  скажем,  редко.   И
аккуратно прикрыл за собой белую дверь.
   Оставшись  один,  доктор  Терехов  старательно,  длинно  и  затейливо
выругался про себя простыми русскими словами. Прямо  перед  его  глазами
была этажерка с бумагами - которые смирнехонько стояли, как встарь,  как
многие годы, вовсе не выказывая желания пуститься в  пляс  или,  господи
спаси,  порхать  по  комнате.  Все  вокруг  было  привычным,   знакомым,
будничным и скучным. Если подумать, и Кирьянов тоже - доктор  нисколечко
не врал и  не  преувеличивал,  случались  постояльцы  и  позаковыристее,
предлагавшие  столь  кучерявые  и  ошеломительные  истории,   что   этот
начинающий фантаст из пожарной части помер бы от зависти...
   Сердито вставши и отперев старый дешевенький  сейф,  доктор  Терехов,
воровато оглянувшись на дверь, достал бутылку с прозрачной  жидкостью  и
налил себе на полтора пальца  казенного  медицинского  спирта.  Привычно
выдохнув, употребил одним мастерским  глотком,  зажевал  завалявшейся  в
столе отвердевшей конфеткой.
   Что поделать, любой медик со стажем прекрасно  научен  употреблять  в
разумных количествах казенный спирт, и не нужно делать из  этого  драмы.
Если не злоупотреблять, ничего страшного...
   Он врал, конечно, не было у него неотложных дел. Конец  рабочего  дня
подступил вплотную, дежурства сегодня не  было,  и  можно  со  спокойной
совестью собираться домой, а дома, глядишь, и  употребить  еще  чуточку,
опять-таки не перегибая палки.
   В  самом  деле,  ничего  интересного.  Куда   нашему   пожарному   до
незабвенного "генералиссимуса Галактики" или "засекреченного  физика"  -
вот те такие  кружева  сплетали,  такие  словесные  вавилоны  выписывали
касаемо тех же самых Галактик, макромиров и параллельных  пространств...
И сами, разумеется, во все это верили - вот с кем пришлось повозиться...
Кирьянов на их фоне - пушистая овечка. Ни разу голос не повысил, серчая,
что ему не верят... Ангел в тюбетейке,  право  слово.  Надо  отдать  ему
должное -  он  почти  во  всем  безукоризненно  логичен.  Что  вовсе  не
означает, будто он душевно здоров. Очень многие болезни души как  раз  и
отличаются  безупречностью   логических   построений.   Больной   делает
одно-единственное больное допущение - что он  генералиссимус  Галактики,
скажем, или каждую ночь общается телепатически  с  доктором  Ксин-Фу  из
созвездия Кассиопеи. А все остальное,  нанизанное  на  навязчивую  идею,
отличается,   любой   психиатр   подтвердит,   безукоризненной   логикой
построений, способной не на шутку поразить человека  непосвященного,  не
профессионала...
   Он собирался привычно и бездумно. В подсознании таилось  нечто  вроде
занозы, нечто упущенное из виду и в то же время лежащее на  поверхности.
Только на улице, неспешно шагая привычным путем к автобусной  остановке,
доктор Терехов доискался, в чем тут дело.
   На сей раз Кирьянов не пытался его ни в  чем  уверить  -  не  пытался
доказать, что он болен или, наоборот,  здоров.  Хотя  все  время  своего
здесь постоя из кожи вон лез, чтобы выглядеть в глазах всех,  облаченных
в белые халаты, законченным параноиком.
   Если рассудить, это тоже было не правильно. Абсолютно  не  правильно:
сначала стремиться напролом к желанной цели, а потом вдруг резко уйти  в
сторону  вопреки  первоначальным  замыслам.  Насколько   Терехов   успел
разобраться, Кирьянов не походил на человека, способного  отказаться  от
задуманного на полпути. Шизик он там или нет, гипнотизер или кто,  но  в
силе воли и упрямстве ему отказать никак нельзя. Так  что  вел  он  себя
насквозь не правильно, и это странно, это неспроста...
   Но пошел он к черту со своими неведомыми замыслами! Только и забот  -
гробить на него время, как будто нет  других  дел...  подумаешь,  бумаги
летали! В неведомых общественности, не зафиксированных на бумаге архивах
мировой психиатрии можно отыскать случаи и похлеще, и  то,  что  они  не
получили ровным счетом  никакого  научного  объяснения,  ничего  еще  не
значит и ни на что не влияет. Расспросите за бутылочкой хорошо знакомого
врача,  он  вам  такое  порасскажет,  до  чего  никакому  пожарному   не
додуматься...
   А там подошел автобус, муниципальный, для черной кости, и  борьба  за
то, чтобы в него втиснуться, а потом и уберечь ребра от спрессованных  в
единую массу случайных попутчиков, окончательно выбила из головы доктора
Терехова все не правильности, несообразности, психиатрические загадки  и
мысли о работе.
 
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ 
ЛЮДИ В ПЯТНИСТОМ 
 
   Не зря все же говорится, что утро вечера мудренее.
   Несмотря  на  обычные  утренние  транспортные   переживания,   доктор
Терехов, входя в родимую шизарню, был бодр и, пожалуй, откровенно весел.
   Будь у  него  с  собой  тросточка  по  канонам  начала  века,  доктор
непременно выделывал бы ею игривые финты.  Он  даже  насвистывал  что-то
немелодично-легкомысленное, взбегая по выщербленным ступенькам.
   Столь приподнятое настроение объяснялось просто: он  принял  решение.
Еще вчера вечером, а  утром  в  этом  решении  окончательно  утвердился.
Кирьянова следовало выставить из заведения к чертовой матери,  чтобы  не
выламывался из общей  привычной  картины,  чтобы  не  пудрил  мозги,  не
добавлял жизни сложностей. Симулянтам в психушке не  место,  особенно  в
нынешних,  непростых  и  унылых   экономических   реалиях.   Безусловно,
отклонения у бравого  пожарного  имелись,  если  поискать  как  следует.
Отклонения у каждого сыщутся, не зря же утвердилось среди людей в  белых
халатах мнение, что здоровых людей нет, а  есть  необследованные.  Но  в
одном  можно  быть  уверенным:  опасности  для  окружающих,  вообще  для
общества данный пациент не представляет ни  малейшей,  а  следовательно,
может отправляться на все четыре стороны. Как выразился тот гестаповец в
давнем приключенческом фильме, у нас нет времени держать вас в камере  и
разрабатывать как следует...
   Вот именно. Ни времени, ни возможностей, ни желания. Пусть  убирается
вместе со всеми своими отклонениями и  непонятными  замыслами.  Ручаться
можно, поклясться можно профессиональным опытом и многолетним стажем  на
ниве психиатрии, что больше об этом долбаном пожарном заведение в  жизни
не услышит: ни обострения, ни опасных инцидентов, не тот случай.  Такими
безобидными, с отклонениями не  только  улицы  полны,  их  и  в  Госдуме
хватает, и никто не делает из этого драмы...
   А посему свое твердое намерение доктор Терехов принялся претворять  в
жизнь немедленно.
   Едва устроив пальто на вешалке, не  вытянув  даже  законной  утренней
сигаретки, кликнул верного Валеру и распорядился с  деловым  металлом  в
голосе:
   - Кирьянова ко мне, немедленно!
   - Кого? - в полной растерянности вопросил верзила.
   Терехов  моргнул,  уставился  на  него  в  полнейшей   растерянности.
Особенным интеллектом Валера отроду не блистал, вовсе даже наоборот,  но
вот память у него была цепкая и безукоризненная, чудо, а не память, даже
жалко, что олигофренчику досталась. А впрочем, именно  так  частенько  и
бывает:  большинство  из  так  называемых  феноменальных  счетчиков,   в
мгновение ока и безошибочно способных перемножать  в  уме  десятизначные
числа, как раз не блещут интеллектом, да  что  там,  сплошь  и  рядом  -
откровенные дауны, не ведающие что творят...
   Так и Валера. Не светоч ума, чего уж там, но память  на  пациентов  у
него прекрасная, всех помнит по фамилиям, по  палатам,  по  койкоместам,
сроду ни одного не перепутал, ни об одном не  забыл.  Так  что  нынешняя
заминка просто не имеет места быть...
   - Кирьянова, - чуя под  ложечкой  неприятный  и  непонятный  холодок,
повторил Терехов. - Из девятой. Койка у окна.
   - Михал Михалыч,  так  ведь  нет  в  девятой  никакого  Кирьянова,  -
протянул Валера словно бы  даже  укоризненно.  -  Там  у  нас  Затоцкий,
Булахович и Коля Еремин, а койка у окна четвертый день свободная, с  тех
пор, как Коломийца выписали...
   Терехов медленно-медленно выпрямился во весь  рост,  сверля  пытливым
взглядом  верного  мед-брата.  Взгляд  Валеры   был   незамутненно-чист,
искренне недоумевающ.
   - Говорю тебе... - сказал доктор сердито, скорее по инерции.
   И замолчал, когда протянутая рука коснулась пустой  столешницы.  Того
места, где вчера собственноручно положил карточку  К.  С.  Кирьянова,  а
сегодня утром не видел ее нигде...
   - Ладно, иди, - буркнул он.
   И бросился к этажерке, прежде чем за Валерой закрылась дверь.
   Он перебрал все, что там стояло. Посмотрел в ящиках стола.  В  сейфе,
что было вовсе уж глупостью. Зачем-то заглянул под стол. И - ничего...
   Стараясь не спешить, он вышел из кабинета и направился прямым ходом в
девятую палату, не обращая внимания на обычное нытье  жаждавших  выписки
постояльцев.
   Четвертая койка, та, что у окна, и в самом  деле  была  пуста,  почти
безукоризненно  застлана  убогим  казенным  бельишком.  Доктор   Терехов
огляделся, и в голове у него промелькнуло, что, пожалуй, честнее было бы
добавить: затравленно огляделся.
   Спрашивать трех имевшихся в наличии обитателей девятой палаты было бы
бессмысленно. Чубайс, в миру - Затоцкий, ничего не видел  вокруг,  кроме
своего любимого выключателя, а все прочее и всех прочих,  очень  похоже,
считал  лишь  докучной  иллюзией,  Терехова  в  том  числе.   Булахович,
допившийся до  чертиков  интеллигент,  все  еще  спал  под  воздействием
лошадиной  дозы  соответствующих  препаратов,  поскольку  был  доставлен
только вчера вечером. Коля Еремин,  восседавший  на  постели  в  обычной
своей позе третий час подряд, погружен в  очередной  приступ  кататонии,
отрешенный от всего сущего. Все трое - неопасны и безобидны, но ответа у
них не доискаться... "Только спокойно, -  сказал  себе  доктор  Терехов,
гася рвавшуюся из глубин подсознания слепую панику. -  Только  спокойно,
ничего страшного, нужно проверить все до конца..."
   Отделение психушки - отнюдь не то место, где мужик  ростом  под  метр
восемьдесят может где-то спрятаться, вовсе даже наоборот, тут все так  и
распланировано,  что  фиг  спрячешься...  Коридор...  шестая   палата...
восьмая...  туалет...  комната,   где   общаются   с   родственниками...
процедурная... под первым пришедшим  в  голову  предлогом  заглянуть  на
всяких случай в запертый снаружи изолятор...
   И нету, нету его нигде! "Спокойно, -  повторял  себе  доктор  Терехов
снова и снова. - Спокойно, не все еще использовано..."
   "Социализм - это учет", - изрек когда-то товарищ Ленин.
   "А психиатрия - тем более", - может дополнить гениальную мысль  вождя
мирового пролетариата любой психиатр.
   Вот именно, учет и еще раз учет, нужно только знать, где искать.
   Однако все четыре стратегических  направления,  будучи  проверены  за
четверть часа, принесли лишь полный провал. История болезни  исчезла  из
тереховского  кабинета  -  это  раз.  В  регистрационном  журнале,  куда
непременно  вносят  каждого  поступающего,  не   обнаружилось   никакого
Кирьянова  К.  С.  -  это  два.  В  медкабинете,  где  хранятся   данные
обязательных анализов, та же история - это три. В процедурной опять-таки
ни единой записи, имевшей бы отношение к Кирьянову К. С. -  это  четыре.
Все. Финиш, больше искать негде. Кого еще можно расспросить? Заведующего
отделением? Вторую неделю в отпуске. Сестер из процедурной? Для них  все
больные  давным-давно  слились  в   одну-единственную   голую   задницу;
предпенсионного возраста сестрички, всю жизнь здесь пашут  и  оттого  не
держат в памяти ни имен, ни лиц. Других больных? Не смешите...
   Вернувшись в свой кабинет,  доктор  Терехов  упал  на  хлипкий  стул,
закурил вопреки  всем  нынешним  новшествам,  строгим  предписаниям.  И,
напрягши  профессиональные  качества,  попытался  трезво  разобраться  в
свеженьких сюрпризах, в окружающем мире, в себе самом.
   Психиатры тоже сходят с ума  за  милую  душу,  ничуть  не  хуже  всех
прочих, но Терехов был уверен,  что  в  данный  момент  здоров.  Он  мог
поклясться чем угодно, что Кирьянов был - до недавнего времени. Что была
его рукопись. Что были их разговоры.  Сначала  все  это  было,  а  потом
ничего этого не стало...
   -  Разрешите?  -  Бодрый,  уверенный  голос,  незнакомый,  ничем   не
напоминавший робкого больного.
   - Да-да, - машинально сказал Терехов, чуя полнейшую опустошенность.
   Незнакомец  вошел.  Рослый,  крепкий  мужик  лет  двадцати  восьми  -
тридцати,  высокий,  широкоплечий,  светловолосый  и  синеглазый,   хоть
картину с него пиши:  истинный  ариец,  характер  стойкий,  нордический.
Стоп,  стоп!  Почему  из  всех  возможных  ассоциаций  в  голову  пришла
перво-наперво именно эта?
   Ничего в его одежде не было  от  недоброй  памяти  истинных  арийцев,
наоборот. Камуфляжный бушлат родной  российской  армии,  черная  вязаная
шапочка, пятнистые брюки заправлены в безукоризненно  надраенные  черные
берцы. Ни знаков различия на погонах, ни эмблемы на рукаве...
   - Чем могу? - торопливо спросил доктор.  Синеглазый  уверенно  шагнул
вперед и положил на стол,  прямо  перед  доктором,  кусочек  шероховатой
бумаги, качеством самую малость получше  оберточной.  Там  был  какой-то
типографский текст, и что-то вписано от руки  синей  пастой,  и  бледная
печать внизу, круглая, и  бледный  треугольный  штамп  в  левом  верхнем
углу...
   - Повесточка вам, товарищ капитан, - безмятежно сказал незнакомец.
   Пребывавший в самых расстроенных чувствах, Терехов не сразу вспомнил,
что он, помимо многого прочего, еще и капитан запаса -  обычный  потолок
для обычного медика.
   - Повесточка? - повторил он почти тупо.
   - Она самая, - бодро подтвердил человек в камуфляже. - Она,  родимая.
Среди безмятежной утренней тишины внезапно раздался рев боевой трубы,  и
это означало, что родина  вас  позвала,  Herr  Arzt,  товарищ  доктор...
Военные  сборы,  переподготовка  и  все  такое,  прибыть  немедленно   с
подателем  сего.  Расписываться  не  трудитесь,  к   чему   нам   лишняя
канцелярщина,  когда  я  сам  за  вами  приехал...  Там,   на   вешалке,
одно-единственное пальтишко, надо полагать, ваше? Ну вот, а еще говорят,
что  у  нас,  солдафонов,  нет  склонности  к  логическому   мышлению...
Надевайте пальтишко, будьте добреньки... а халат можно снимать, а  можно
и не снимать, это как вы хотите. - Говоря это, он с проворством опытного
гардеробщика сдернул с вешалки пальтецо на  рыбьем  меху,  другой  рукой
снял с крючка подыстершуюся докторскую шапку.  -  Вот  так,  вот  так...
Пойдемте, Михал Михалыч, время поджимает...
   - Начальство... - только и смог произнести доктор Терехов, застегивая
пуговицы.
   - В  курсе,  в  курсе,  а  как  же,  -  заботливейшим  тоном  поведал
незнакомец. - И жена ваша уже в курсе, вы ей потом напишете...
   Вы не беспокойтесь, никакая это не Чечня, просто повернулось так, что
отправляться мы должны незамедлительно... Готовы? Ну, ди  эрсте  колонне
марширт?
   "Что происходит? - спрашивал себя растерянно и уныло доктор  Терехов,
шагая вслед за незнакомцем по коридору родимого заведения. - Почему я ни
слова не сказал поперек? Почему плетусь за ним, как щенок на  веревочке?
Нужно..."
   Но он шагал и шагал, молча, покорно, безвольно, отчего-то не в  силах
что-то сказать или предпринять. Он понимал, что никакой это не  сон,  но
сделать ничего не мог.
   Знакомый двор. Облупленный зеленый уазик. Молодой солдат за  баранкой
-  светлые  кудряшки,  голубые  глаза,  бодрая  и  бездумная  физиономия
передового комсомольца с неведомых молодому поколению плакатов "Молодежь
строит БАМ" или иных аналогичных. Мягкий щелчок  захлопнувшейся  дверцы.
Знакомая улица...
   - Давай, Васючок, - сказал его спутник. - Давай, родимый,  опаздываем
ведь...
   - А я что делаю? - пробурчал водитель, ловко лавируя в потоке.
   - Вася... - повторил доктор Терехов севшим голосом.
   - Ага, - сказал водитель, мельком глянув на него в зеркальце  заднего
вида с непонятной улыбкой.
   Тем же голосом, отстраненным и тусклым, Терехов продолжал:
   - А вас, кажется, зовут Шибко...
   - Телепат, - громко фыркнул водитель.
   -  Точно,  телепат,  -  широко  улыбаясь,   сказал   сидевший   рядом
незнакомец. - В цирке можно показывать. На одну-единственную буквочку  и
ошиблись, доктор. Шубко мое фамилие. Шубко. Ве