деревни... Ну что деревни? Их  все
всегда жгли, с начала времен. Впереди тебя  все  разбегается,  а  позади
тебя  все  горит,  завалишь  прямо  посреди  двора  какую-нибудь  горную
красотку,   дикарочку,    родителями    неграмотными    воспитанную    в
богобоязненности и целомудрии, всадишь ей так, что  самому  жутко...  То
как зверь она завоет, то заплачет, как дитя... А вокруг горит  все,  как
эта саванна... Ну при чем тут  идеи?  При  чем  тут  черные,  зеленые  и
красные? Просто это  было  мое  -  первобытная  война,  как  во  времена
каменных топоров...
   - Шлепну я тебя когда-нибудь, -  сказал  Митрофаныч  усталым,  севшим
голосом.
   - Не шлепнешь, -  сказал  Шибко.  -  Девиз  помнишь?  "Прошлое  -  за
порогом". Прав я, Абрам Соломонович?
   - Соломоныч, - задушевно сказал выхлебавший фляжку досуха Митрофаныч.
- Ну врежь ты ему промеж глаз, еврей ты или уже где?
   - Не стоит, - сказал Кац серьезно и грустно. - По одной-единственной,
но очень веской причине: прошлое  и  в  самом  деле  за  порогом.  Мы  в
Галактике, и ей совершенно безразлично, кто  был  кем...  Но  дело-то  в
другом. Товарищ прапорщик навсегда останется товарищем  прапорщиком.  Ты
понял, Митрофаныч? Отныне и навеки. Он всегда будет  товарищем  офицером
галактической службы, и никогда в жизни у него не будет  возможности  ни
резать красных, ни утолить свою жажду первобытной войны... В этом-то все
и дело. Он хороший командир, профессионал.  Говорю  без  лести,  товарищ
прапорщик.
   - Герр шарфюрер, - подобравшись, холодно сказал Шибко.
   - Ни хрена подобного, - сказал Кац.  -  Товарищ  прапорщик.  И  никак
иначе. А все остальное вам приснилось, и  ваши  сны  никогда  не  станут
явью... Кому-то снилось, что он раввин, а кому-то - что  он  шарфюрер...
Бывает.
   Шибко ничего не ответил, у него  было  печальное,  безнадежное  лицо,
застывшее, как маска, и Кирьянов не чувствовал ни злости, ни  отвращения
- одну тоскливую усталость  от  всех  и  всяческих  здешних  сложностей,
которые  выскакивали  одна  за  другой,  как  чертик  из  коробочки,   и
конца-краю им, похоже, не было...
 
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ 
ДЕЛА АМУРНЫЕ 
 
   Стопа пыльных журналов  так  и  норовила  выпасть  из  рук,  Кирьянов
остановился, поддерживая коленом, сложил ее  заново,  крепко  зажал  под
мышкой и вышел из главного здания Старого Корпуса - того самого,  где  в
вестибюле до сих пор трезвонил телефон, на который  Кирьянов  больше  не
обращал внимания, наперед зная, что услышит.
   Журналы были гораздо интереснее - что "Красный звездоплаватель",  что
"Млечный путь". В огромной, сохранившейся  в  полной  неприкосновенности
библиотеке  их  было  превеликое  множество,  и  книг   тоже.   Кирьянов
только-только начал осваивать эти прелюбопытнейшие  залежи  и  с  первых
шагов натолкнулся на вещи,  переворачивавшие  все  и  всяческие  прежние
представления, переворачивавшие историю, прошлое, стереотипы,  штампы  и
официальные версии. Поневоле приходилось признать, что Стрекалов, если и
привирал по пьянке, то ненамного...
   Размашисто шагая к беседке, он  в  то  же  время  листал  выхваченный
наугад из стопы седьмой номер  "Красного  звездоплавателя"  за  тридцать
шестой год -  с  интереснейшей  иллюстрацией  на  обложке  и  еще  более
поразительными заметками, где сухим  казенным  языком  излагались  вещи,
которые...
   Остановился с маху в двух шагах от беседки - чуть не расшиб себе лоб,
увлекшись... Поднял глаза и окаменел вовсе.
   Сначала показалось, что он спит, потом - что бредит или  в  одночасье
подвинулся  умом.  Но  все  чувства  исправно  работали,  и  приходилось
признать, что вокруг  наблюдается  самая  доподлинная  явь.  Вот  только
ситуация - сквернее не бывает...
   Кровь бросилась ему в лицо, показалось,  что  его  со  всего  размаха
хлыщут по физиономии, сопровождая это самыми  гнусными  и  унизительными
эпитетами. А они его все еще не замечали, не до него им было...
   Миша   Мухомор,   зажмурившись   от   удовольствия,   прислонился   к
потемневшему деревянному  столбику  веранды,  держа  ладони  на  затылке
стоявшей перед ним на  коленях  Таи,  а  она  продолжала  свое  нехитрое
занятие с тем мастерством, что возносило Кирьянова на  седьмое  небо  не
далее как вчера. Знакомый плед, свернутый в аккуратный рулон, лежал  под
скамейкой, и щеки Кирьянова горели, как от пощечин...
   Он и не заметил, когда уронил журналы. Освободившись  от  оцепенения,
выругался громко и яростно.  Тогда  только  они  его  увидели.  Мухомор,
дурацки ухмыляясь, попытался машинально натянуть штаны, что ему никак не
удавалось по чисто техническим причинам, а  Тая  -  чудо  светловолосое,
лучшая на свете! - гибко выпрямившись, хлопала длиннющими ресницами  без
особых эмоций на очаровательном личике. Стояла давящая тишина.
   Потом девушка, отпрянув к стене беседки, вскрикнула:
   - Костя, сделай что-нибудь! Этот скот меня заставил, я  ждала,  а  он
заявился...
   Мухомор наконец-то справился со штанами, и на лице у  него  появилось
безграничное удивление, заставившее Кирьянова окончательно пасть духом.
   - Ну ничего себе, заявочки, - процедил бывший  урка,  медленно  мотая
головой. - Заставили ее, а... Степаныч! Эй!
   Кирьянов надвигался на него тупо и  целеустремленно,  как  лишившийся
водителя асфальтовый каток. Одним ловким движением  Мухомор  перепрыгнул
наружу, отскочил на пару шагов, остановился, заорал сердито:
   - Офонарел? Тут все по полному согласию!
   Перепрыгнув  невысокий  бортик   веранды,   Кирьянов   все   так   же
нерассуждающе пер на  него,  сжав  кулаки.  С  досадой  щелкнув  языком,
Мухомор извлек из кармана форменных брюк старомодный ТТ, звонко  оттянул
затвор и, держа пистолет дулом вверх, сказал с расстановкой, бесстрастно
и рассудительно:
   - Степаныч, охолони! Оно  стреляет,  чтоб  ты  знал.  Ты  вон  оттуда
журнальчики таскаешь, а того не знал, что там, между прочим, на  третьем
этаже охренительная оружейка. Все в наличии, все в  комплекте,  и  замки
такие, что понимающий человек их булавкой  ломанет.  Стой,  где  стоишь,
говорю!  Бля  буду,  по  ноге  шарахну,  медицина  здесь  первоклассная,
моментом залатает, но это потом,  а  сейчас  будет  больно...  Оно  тебе
надо?
   - Брось пушку, - сказал Кирьянов, задыхаясь от злости, ничего не видя
вокруг. - Помахаемся, как мужики...
   - А вот те хрен. - серьезно сказал Мухомор. - Был бы  я  перед  тобой
виноватый, имей ты право на законную претензию - другое дело.  А  так...
Очень  мне  нужно  ни  за  что  получать   по   рылу   от   такого   вот
раздухарившегося фраера... - В лице  у  него  что-то  изменилось,  и  он
продолжал мягче, чуть ли не задушевно:
   - Степаныч... А, Степаныч! У тебя что, чувства? Ты что,  всерьез?  Ну
извини, я ж не знал... Кто ж знал, что ты ее всерьез примешь... Стой  на
месте, говорю, я ведь шмальну! Божусь за пидараса, я  ее  не  принуждал.
Кто ж ее принуждает? Да ее дерет половина зоны, верно тебе говорю!  Я  ж
тебе за пидараса божусь, дурило!
   Кирьянов стоял на прежнем месте. Кулаки помаленьку разжались.
   Он уже немного знал Мухомора. Были слова, которые тот в жизни бы себе
не позволил произнести шутки ради...
   Поневоле приходилось верить. Но это ничуть не убавило жгучего стыда и
потерянности, вовсе даже наоборот...
   Приободрившийся  Мухомор  опустил  руку  с  пистолетом  и   задушевно
продолжал:
   - Степаныч, ты пацан свой, я  с  тобой  как  на  духу...  Верно  тебе
говорю, на этой блядине пробы негде  ставить.  Значит,  дело  было  так:
прихожу я это сюда недели две назад, а она загорает на бережке  в  таком
купальничке, что без  него  было  бы  приличнее.  Ну,  слово  за  слово,
рассказала, кто такая и откуда. - Он мотнул головой в ту сторону, где  в
распадке помещался великосветский дом отдыха. - Генеральская доченька, и
все такое... Я ей сразу поверил - очень уж холеная лялька, это  тебе  не
Нюрка с камвольного... Ну ладно, базарим дальше, тут я вижу,  что  базар
принимает очень уж игривый оборотец. Я ей хоп  -  намек.  Джентльменский
такой, в рамках, как с генеральскими дочками и положено.  А  она  мне  в
ответ не порнографию, но та-акую двусмысленность... Я  ей  еще  шуточку,
уже посмелее, а она мне - две,  да  почище...  Короче,  ясно,  понеслась
звезда по кочкам... Степаныч, сукой буду: от того, как я ее  на  бережку
увидел, до того, как она в  рот  взяла,  пяти  минут  не  прошло,  самое
большее четыре минуты сорок семь секунд...  -  Он  попытался  беззаботно
улыбнуться. - Я потом похвастался мужикам... и  знаешь,  что  оказалось?
Что они сами  ее  дерут  черт-те  сколько  -  и  Митрофаныч,  и  Антошка
Стрекалов, и Васька, и Петруха-технарь,  и  даже,  по-моему,  Соломоныч,
хотя точно насчет него неизвестно... Ну  хочешь,  сходим  к  Антошке,  к
Ваське, к Митрофанычу, если тебе такая вожжа попала под хвост? Они  враз
подтвердят, что я тебе не горбатого леплю, а говорю чистую правду...  А,
Степаныч? Плюнь на нее, сучку, не стоит она того...
   Он стоял, уже абсолютно спокойный, полный  нешуточной  уверенности  в
себе, и Кирьянов поник, уже понимая, что сослуживец  не  врет.  Хотелось
провалиться сквозь землю от стыда и тоски,  от  дикого  разочарования  в
себе, в бабах, в жизни. Надо же было так попасться, надо ж было  клюнуть
на ангельское личико и нежный шепот...
   Он огляделся,  тяжело  ворочая  головой.  Таи  нигде  не  видно.  Под
нежарким солнцем  безмятежно  темнело  озеро,  плавали  кувшинки,  гулял
ветерок по траве. Выть хотелось. Давно он так не обманывался.
   - Степаныч, - проникновенно продолжал  Мухомор.  -  Говорю  тебе  как
другу...
   - Поди ты! - рявкнул Кирьянов, развернулся и  направился  к  поселку,
забыв про разбросанные журналы, все еще содрогаясь от стыда и нелюдского
разочарования.
   Сгоряча чуть не налетел на Чубураха - тот, тоже,  очевидно,  вышедший
прогуляться, торчал столбиком в высокой траве,  преданно  тараща  глупые
глаза. Пробормотал что-то, подпрыгнул, не сгибая ножек - звал играть.
   - Поди ты! - рявкнул Кирьянов, чувствуя, как пылают  щеки,  -  словно
эта зверушка могла что-то понимать в человеческих делах...
   Повезло, никого не встретил на всем пути до своей двери. Выхватил  из
шкафчика бутылку, набулькал полный стакан и хватил, как  воду.  Посидел,
прислушиваясь к своим ощущениям, - нет, нисколечко не стало лучше. Налил
еще и оприходовал в том же темпе, скрипя зубами  и  постанывая,  как  от
зубной боли.
   Хмель все же растекся по  жилочкам,  и  по  мозгам  наконец  легонько
хлопнул,  но  не  прибавилось  ни  спокойствия  душевного,  ни  веселья.
Мерзость стояла в душе, как болотная жижа.
   Взгляд зацепился за синюю кнопку на стене, которой он так ни  разу  и
не воспользовался в утилитарных целях.
   - А почему, собственно? - вслух спросил он самого себя. - По  крайней
мере не продашь...
   И,  подойдя  нетвердой  походкой,  стукнул  по  кнопке  ладонью   так
решительно и зло, словно объявлял боевую тревогу по гарнизону.
   В спальне послышалось тихое движение, кто-то переступил там с ноги на
ногу.
   - Вот так-то, - ухмыляясь, сообщил  себе  Кирьянов  и,  пошатнувшись,
побрел туда. - Так-то честнее будет, а?
   Вся его тоскливая злость отчего-то  удесятерилась,  когда  красавица,
комсомолка, отличница, спортсменка встретила его обаятельнейшей  улыбкой
- былая недостижимая мечта,  светлый  образ,  сладкое  видение,  фея  из
недосягаемого пространства...
   - Ложись, стерва, - сказал он хрипло, злясь то ли на себя, то  ли  на
мир, то ли на все вместе. - Кому говорю? Что копаешься?
   И в злой пьяной  целеустремленности  завалил  недостижимую  мечту  на
неразобранную постель, задирая подол белого платьица, навалился  сверху,
с треском разодрал мешавшую ткань, взялся за  дело  примерно  с  той  же
бережностью и романтичностью,  что  отбойный  молоток,  сердито  выдыхая
сквозь стиснутые зубы, гадая, может ли это ощущать боль - а  хорошо  бы,
прекрасно бы...
   И насиловал размашисто и грубо, пока не почувствовал  на  шее  тонкие
теплые пальчики, пока ухо не защекотал нежный шепот:
   - О, милый, какой ты... Хороший мой...
   Вот тут он опамятовался,  моментально  схлынули  и  злость,  и  даже,
кажется, опьянение. Оторвался от  нее,  сел  на  краешек  постели,  сжав
голову.  Вполне  трезво  подумал,  что  нельзя  вот  так   в   одночасье
превращаться в законченную сволочь - ведь, если рассудить, нет  разницы:
над живым человеком так издеваться или над этим, то и  другое  одинаково
подло и мерзко...
   Поднял голову. Красавица в разодранном  платье,  точная  копия  былой
мечты, прекрасная даже в разодранном на  лохмотья  платье,  смотрела  на
него преданно, любяще, ожидающе. Улыбнулась, как ни в чем не бывало:
   - Милый, что с тобой? Иди ко мне...
   - Провались ты! - панически вскрикнул Кирьянов, вскочил, как был,  со
спущенными штанами, одним прыжком оказался в прихожей  и  что  было  сил
надавил кнопку. Не отнимал руки очень долго - как будто  это  прибавляло
надежности, как будто инопланетный механизм  не  срабатывал  от  легкого
касания.
   И, кое-как подсмыкнув портки, долго  еще  стоял  у  стены,  отчего-то
боясь заглянуть в спальню. Потом все же решился, приоткрыл дверь.
   Разумеется, никого в спальне  уже  не  было,  только  смятая  постель
таковой и осталась...
   В дверь деликатно постучали. Второпях приведя себя в полный  порядок,
Кирьянов  отворил.   Прапорщик   Шибко,   подтянутый   и   невозмутимый,
бесстрастно сказал:
   - Обер-поручик, будьте любезны немедленно пожаловать к командиру.
   - А в чем дело? - буркнул Кирьянов.
   - Мы люди маленькие, нам не докладывают... - сказал  Шибко  без  тени
улыбки. - Пойдемте.
   Проводив Кирьянова до кабинета Зорича,  он  не  остался  в  приемной,
вошел следом, присел в  уголке.  Штандарт-полковник,  без  особой  нужды
перебиравший на столе  красивые  авторучки  и  еще  какие-то  безделушки
канцелярского назначения, наконец поднял глаза.
   - Константин Степанович, - сказал он с  легкой  досадой.  -  Простите
великодушно,  что  мне  приходится  влезать  в  вашу  личную  жизнь,  но
ситуация, право же, достигла пределов, когда о  деликатности  приходится
забыть...
   - В чем дело? - спросил Кирьянов, набычась.
   - Присаживайтесь...
   - Благодарствуйте, - с неприкрытой  язвительностью  сказал  Кирьянов,
плюхаясь в кресло. - Вот уж не предполагал, что моя личная  жизнь  может
стать предметом...
   - Повторяю: ситуация достигла пределов, когда  вмешательство,  уж  не
посетуйте, необходимо, - мягко сказал  штандарт-полковник.  -  Поверьте,
мне это не доставляет никакого удовольствия,  но  я  вынужден.  Поймите,
вынужден. Я здесь командую и отвечаю за всех и за все. И когда я  узнаю,
что подчиненные мне офицеры устраивают из-за женщины драку с применением
огнестрельного оружия, я просто обязан вмешаться, вы не находите?
   "Мать твою, - тоскливо подумал Кирьянов. - Ну кто  мог  заложить?  Не
Чубурах же! Миша сдохнет, но стучать не станет... Кто ж видел-то?
   А вслух он сказал:
   -  Позвольте  уточнить,  товарищ  штандарт-полковник...  Вас   кто-то
дезинформировал. Не было ни драки, ни применения оружия...
   - Простите, я неточно сформулировал... Но оружие было?
   - У одного из участников.
   - Вы полагаете, это как-то облагораживает ситуацию? -  пожал  плечами
Зорич. - Ну, что же вы молчите?
   - Нет, - сказал Кирьянов, - нисколько не облагораживает,  согласен...
Но и драки не было...
   - Хорошо. Сформулируем предельно четко. Готова была вспыхнуть  драка,
в ходе  которой  вполне  могло  быть  применено  оружие...  Против  этой
формулировки вы, надеюсь, ничего не имеете? -  спросил  Зорич  со  столь
преувеличенной вежливостью,  что  она  была  если  не  издевкой,  то  уж
насмешкой, безусловно.
   - Не имею, - пряча глаза, сказал Кирьянов.
   - Вот  видите...  По-вашему,  это  нормально?  Приемлемо?  Допустимо?
По-вашему, это детские шалости? - В его  голосе  прозвучал  командирский
металл. - Не слышу ответа, обер-поручик!
   - Виноват...
   - Следовательно, происшедшее неприемлемо, ненормально и недопустимо?
   - Так точно, - сумрачно признал Кирьянов.
   -  И  мое  вмешательство  в  ситуацию  по  праву   командира   вполне
оправданно?
   - Так точно, - повторил Кирьянов.
   - Рад, что вы понимаете... - сказал  Зорич  бесстрастно.  -  В  таком
случае извольте немедленно рассказать, кто эта... дама, что ввергла  вас
и вашего... оппонента в такую... ажитацию.
   - Зачем? - с искренним недоумением спросил Кирьянов.
   Зорич покривил губы в подобии улыбки:
   - Уж безусловно не за тем, чтобы повесить  вашу  даму  на  крепостной
стене... Ее просто придется перевести куда-нибудь в другое место, уж  не
взыщите. Когда начинаются такие вот... коллизии, яблоко раздора,  сиречь
источник неприятностей, лучше потихоньку перевести куда-нибудь в  другое
место. Иначе, как подсказывает мой житейский опыт,  мы  не  застрахованы
будем от новых инцидентов. А они, в свою очередь, повлекут... Ну, вы  же
взрослый мужчина  и  офицер.  Я  не  буду  повторять  набивших  оскомину
казенных фраз, вы и сами прекрасно понимаете,  что  это  вредит  службе.
Итак, кто она?
   - Вы все равно ее не сможете перевести, - сказал Кирьянов.
   Зорич поднял бровь:
   - Как это прикажете понимать?  Насколько  мне  известно,  вышестоящее
начальство пока не подписывало приказов  о  моем  снятии  или  служебном
перемещении,  так  что  я   остаюсь   командиром,   которому   вынуждены
подчиняться все, кто здесь служит, нравится им это или нет.
   Глядя в пол, Кирьянов убито признался:
   - Но она-то вам не подчиняется...
   - Как так? - спросил Зорич с нешуточным удивлением.
   - Она не отсюда.
   - Простите? Вы хоть понимаете, что говорите? Чувствуется по  запашку,
что вы совсем недавно...  употребляли.  Но,  Константин  Степанович,  вы
определенно  в  том  состоянии,  когда  человек  способен   к   АКТИВНОЙ
МЫСЛИТЕЛЬНОЙ деятельности, можете трезво оценивать обстановку... Как это
- "она не отсюда"? На планете нет других объектов, кроме нашей  базы,  а
на базе просто нет людей, которые бы мне не подчинялись;..
   - Она... она из дома отдыха, - сказал Кирьянов. - С генеральских дач,
или как там это зовется...
   Что-то  со  стуком  упало  сзади.  Кирьянов  повернул  голову  -  это
прапорщик Шибко, вскочив со своего кресла, опрокинул со стоявшего  рядом
столика вазочку с цветами, но не обратил на это ни  малейшего  внимания.
Стоял навытяжку, таращась с видом  глубочайшего  изумления.  В  точности
такого, как  появилось  на  лице  Зорича,  уже  не  похожего  сейчас  на
бронзовый бюст Наполеона Бонапарта...
   - Как-кого еще дома отдыха? - протянул Шибко, бледнея  на  глазах.  -
Как-ких еще генеральских дач?!
   - Как-ких еще генеральских дач? - как эхо, повторил Зорич.
   Он тоже бледнел на глазах, и это было настолько незнакомо, неожиданно
и удивительно, что Кирьянов  ощутил,  как  вдоль  хребта  прошли  волной
мелкие ледяные мурашки.
   - Те, что в распадке, - промямлил он, почему-то начиная ощущать самый
что не на есть неприкрытый, панический страх.  -  Там,  в  распадке,  за
озером, дом отдыха для генералов...
   Его собеседники переглянулись, и  штандарт-полковник  стал  медленно,
ужасно медленно подниматься из-за стола.
   - И озеро! - во весь голос крикнул  вдруг  Шибко.  -  И  это  чертово
озеро! Озеро, герр оберет! Ферфлюхтер хунд!
   Он стоял, выпрямившись во  весь  рост,  бледный  как  смерть,  громко
выплевывая незнакомые слова, матерщину, судя по тону. Потом замолчал,  с
остановившимся взглядом теребя рукой китель в том месте, где когда-то, в
прошлой жизни, у него, должно быть, висела пистолетная кобура...
   - Вы полагаете? - ледяным тоном осведомился штандарт-полковник.
   - И озеро...
   - Кирьянов! - Зорич крикнул так, что Кирьянов, сам  не  зная  почему,
вскочил и вытянулся. - Быстро, в трех фразах! Что за дачи, кто она...
   - Мы познакомились... Она гуляла по берегу... Ее