а, тайна! Что-то тут не то...
   И  проходит  не  так   уж   много   времени,   когда   наша   троица,
воспользовавшись отлучкой хозяина, проникает с оглядочкой в его жилище.
   А оно уже ни капельки не напоминает  стандартный  интерьер  типичного
жилища середины шестидесятых. Черт с ним, с телевизором  -  там  столько
загадочных вещиц, что  разбегаются  глаза.  К  телевизору,  оказывается,
присоединена проводами какая-то  штука;  опять-таки  из  фантастического
романа, со светящимися цифирками и надписями на английском, тут и стопки
странных кассет в ярких обложках - и на некоторых названия  и  кадры  из
знакомых, виденных фильмов!
   Это уже шестьдесят пятый. Любителя фантастики  иные  новинки  уже  не
поставят в тупик - он быстро разберется,  с  чем  имеет  дело,  хотя  бы
приблизительно. Должно быть, это нечто вроде пресловутого видеотелефона,
ну, ясно...
   У парнишек хватает ума не тыкать пальцем кнопочки и не вертеть ручки.
Их мысли принимают иной оборот. Надписи  на  английском,  понимаете  ли,
антенны эти странные...
   Что же, шпион? А почему бы и нет?  Ситуация,  опять-таки  многократно
обкатанная в отечественной  фантастике.  Иностранный  шпион,  загадочная
аппаратура, вон и  сигарет  целая  россыпь  иностранных,  и  холодильник
иностранный, и бутылки с невиданным спиртным...
   Первая  мысль,  вполне  логичная  и  естественная  для   комсомольцев
шестьдесят пятого года - пулей лететь Куда Следует. Пока враг не  понял,
что обнаружен. Выбраться незаметно тем же путем, и...
   Стоп, Благородные Доны, стоп! А вот это вы видели?
   Ух ты... Это ж надо... Уши пылают, сердце замирает, и кое-какие  иные
детали организма поневоле реагируют...
   Журналы. Толстые, цветные, на отличнейшей бумаге. Ну, мы же  в  школе
проходим английский...
   Шайбой... Так, кажется, транскрибируется? Должно быть.  Шайбой.  И  -
"Хэстлэр".
   Ох, фотографии... Все видно. Никакого стыда. Но  до  чего  ж  красивы
женщины...
   Благородные Доны, да не туда вы смотрите, не туда!
   Даты!
   Тысяча девятьсот девяносто второй год! Девяносто  третий!  Это  даты,
никаких сомнений! Это именно даты! Неприличные журналы  изданы  в  конце
двадцатого века, в девяностых годах. А на дворе - шестьдесят пятый...
   Первоначальная  версия,  об   иностранном   шпионе,   не   то   чтобы
улетучивается  вовсе,  но  под  напором  новой  информации  отодвигается
куда-то на  третий  план.  Все,  похоже,  гораздо  сложнее.  Однако  для
знатоков и ценителей фантастики и в этой ситуации нет ничего  такого  уж
невозможного. Они просто-напросто вживую столкнулись с тем, о чем читали
не раз.
   А вон и книги, со столь же поразительными датами. Восьмидесятые годы,
начало девяностых...
   Они,  как  и  собирались,  потихонечку  улетучиваются  из  дома,   не
прихватив с собой ни единой мелочи  -  для  чего,  нетрудно  догадаться,
потребовались титанические усилия воли. И, укрывшись на задах  ближайших
сараюшек, начинают обсуждать загадку уже всерьез, неспешно, вдумчиво...
   О коварном иностранном  шпионаже  речь  уже  не  идет  вообще  -  эта
гипотеза окончательно испустила  дух,  оттесненная  более  прагматичной.
Путешественник во времени, ну да. Гость из будущего. В конце концов, это
предсказано  еще  Уэллсом:  синие  тома  с  серебристо-черными  орбитами
неведомых небесных тел, иллюстрации Гришина, пятнадцатитомник...
   Все сходится. Даже журналы получают объяснение - ну да, конечно,  это
и есть нравы будущего, культ здорового обнаженного тела, о котором пишет
Ефремов, раскованность потомков... Вообще-то шпион тоже может  нагрянуть
из будущего... то есть из будущего может нагрянуть и  шпион...  нет,  но
похоже. Наша троица свято верит братьям Стругацким, согласно коим  конец
двадцатого столетия - это и полет на Венеру, и,  что  грандиознее,  Союз
Советских Коммунистических  Республик.  Тридцать  лет  спустя  коммунизм
просто обязан победить на планете окончательно и  бесповоротно.  Другого
вывода просто не в  состоянии  сделать  трое  правоверных  комсомольцев,
заядлых ценителей советской фантастики и западной прогрессивной тоже...
   Дальнейшие события разворачиваются довольно-таки стремительно. Стоило
только полярнику вернуться домой...
   О девушке, о ревности и речь не заходит. Есть вещи поважнее.  Троица,
вломившись во двор с видом непреклонным и решительным, открытым  текстом
заявляет,  что  им  "все  известно"  -  о,   эта   классическая   фраза,
превратившаяся в расхожий штамп детективных романов!
   Наш полярник, сразу видно, не так уж глуп. Его первые попытки  свести
все к шутке наталкиваются на упрямый отпор: интересно, а как же быть  со
всеми этими загадочными вещами, что они трое  не  далее  как  час  назад
видели у него дома? Вряд ли товарищ путешественник во  времени  захочет,
чтобы им заинтересовались  органы.  Или  просто  соседи.  Между  прочим,
убивать их, этих трех, совершенно бесполезно - они оставили письмо,  где
все подробно изложено. Проще договориться.
   Полярник, надо полагать, не пальцем делан. Но у мальчишек  есть  одно
несомненное   преимущество:   они,   проглотившие   массу    фантастики,
качественной  и  не  очень,  к  такой  именно   ситуации   весьма   даже
подготовлены. А вот "полярник" к провалу - не очень...
   Должно быть, ему и в самом деле не хочется  покидать  скоропалительно
эту улицу, этот городок, этот  отрезок  времени  -  прижился.  А  потому
переговоры продолжаются уже в доме. Суть открывается после не  столь  уж
хитрых и долгих дипломатических уверток.
   Ну да, машина времени.  Ну  да,  он  и  в  самом  деле  из  девяносто
третьего. Но мать вашу, сопляки, никакой он не шпион, не враг народа, ни
малейших коварных смыслов по отношению  к  данному  времени  не  питает.
Поскольку никакой он не иностранец, а самый  что  ни  на  есть  коренной
москвич, между прочим, с Арбата. Ему просто  очень  нравится  обитать  в
этом именно времени, что здесь преступного?
   Благородные Доны, чувствуя себя победителями, вполне  доброжелательны
и даже чуточку благодушны. Они  вполне  верят  объяснениям  и  вовсе  не
намерены расширять круг посвященных в тайну. Правда,  если  вспомнить  о
Свете... ну ладно, сейчас не время. В общем, дураку ясно, что людям в их
положении необходима некая компенсация за молчание. Много они не  просят
- всего-то одна-разъединственная поездка...
   В скобках добавляя,  чем  дальше  тянется  разговор,  тем  меньше  им
нравится "полярник" Виталий - как-то не отвечает он представлениям  юных
комсомольцев о человеке коммунистического будущего. Недомолвки  в  ответ
на одни вопросы, смех - при других, а  чтобы  ответить  на  третьи,  он,
похоже, откровенно изворачивается, а то и лжет.  Да  и  вообще  весь  он
такой какой-то... Ничего  общего  с  героями  "Полдня"  или  "Попытки  к
бегству".
   Но эти мысли и оценки они держат при себе - ладно, не стоит  доводить
все  до  абсурда,  даже   у   Стругацких   среди   обитателей   светлого
коммунистического будущего попадаются, гм...  персоны...  Родимые  пятна
капитализма - штука въедливая, надо полагать,  чтобы  полностью  от  них
избавиться, потребуется лет сто, а тут прошло всего  тридцать.  Будем  к
нему великодушны и терпимы...
   Ну, и к чему же пришли высокие договаривающиеся стороны? А, Виталий?
   Виталий наконец-то капитулирует. И машина времени - штука компактная,
не больше стиральной машины, - уносит сразу четверых в тысяча  девятьсот
девяносто третий год...
   Нет нужды детально  все  описывать.  Достаточно  напрячь  фантазию  и
представить  себе  юных  идеалистов,  романтиков,  комсомольцев  образца
шестьдесят пятого на улицах Москвы девяносто третьего года...
   Это даже не конец света, это  гораздо  хуже.  Нам  не  понять,  право
слово...
   Легко представить, какими они  возвращаются  -  напрочь  лишенными  и
романтики, и иллюзий, и мечты  о  светлом  коммунистическом  будущем.  К
чести проныры Виталика (а он на свой манер не  так  уж  плох),  он  даже
пытается их утешать: ну так уж обернулось, ребятки, что тут поделаешь. А
посему не хлопайте ушами и, зная будущее на тридцать лет вперед, заранее
готовьтесь к тому, чтобы оказаться среди хозяев жизни, а не  оттесненных
к помойным ящикам маргинален. Будете молчать, я вам все подробно объясню
- что значит "крутиться", как делать бабки...
   Кому он это твердит, придурок?! Надо ж понимать, с кем имеешь дело...
   Все-таки они  не  такие  уж  дети  -  восьмиклассники,  допризывники,
комсомольцы, сибиряки, ребята, подготовленные фантастикой к самым разным
поворотам бытия...
   События разворачиваются стремительно. В конце концов ничего нового  -
уже издан и "Конец вечности", и "Звезда над нами", и многое другое...
   После краткого периода полнейшей растерянности и отвращения  к  жизни
Благородные Доны не теряют времени даром. Они могут справиться и сами  -
в этом, в своем времени, приложив не столь уж много усилий.
   Охотничье ружье примитивно похищено из шкафа отца одного из  Донов  -
как и деньги,  необходимые  на  покупку  самых  дешевых  железнодорожных
билетов. Уже тем же вечером они все трое сидят в вагоне идущего на запад
поезда. Они едут в  теплые,  благодатные  края,  где  уничтоживший  СССР
генсек-президент пока что занимает невидный пост в горкоме комсомола...
   Благородные Доны и в  самом  деле  благородны  и  честны:  романтики,
идеалисты, горящие желанием исправить историческую  ошибку.  У  будущего
предателя попросту нет никаких шансов остаться в живых.  И  он  получает
картечью в живот из обоих стволов, в  полумраке  окраинной  улочки,  под
истошный визг  жены  -  ну,  шестьдесят  пятый  год,  секретарь  горкома
комсомола  из  областного  центра  не   располагает   ни   охраной,   ни
персональной машиной, так что приловить его легко...
   Тут доктор Терехов  решительно  не  в  силах  выбрать  один  из  двух
вариантов имеющейся у него концовки. Не в силах,  и  все  тут.  Согласно
первому, Благородным Донам удается уйти, вернуться домой и их  никто  не
ищет, потому что никому в голову  не  пришло  связать  данный  областной
центр и далекую Сибирь -  ни  малейших  зацепок,  ассоциаций,  следов  и
мотивов...
   Согласно второму, их тут же берут. И дальнейшая их жизнь - по тюрьмам
и лагерям. И историю эту рассказывает герою как раз бывший зэк, один  из
Донов, а герой не верит -  зэки  мастера  напускать  туману  и  "тискать
романы"...
   Однако в обоих вариантах имя убитого предателя, растоптавшего  идеалы
и развалившего Союз, остается неизменным - Сергей Николаевич  Тихомиров,
бывший  тракторист  и  комсомольский  активист,  за  ударную  работу   и
незаурядную  общественную  деятельность  направленный  в   Ленинградский
университет на юридический...
   Вот именно, а вы что подумали? Тихомирова застрелили наши Благородные
Доны, Тихомирова, про которого всё узнали в Москве девяносто третьего...
Так-то.
 
ГЛАВА ВТОРАЯ 
ПОЕДИНОК 
 
   Выйдя из троллейбуса, доктор Терехов дисциплинированно перешел  улицу
на зеленый свет, не понеся при этом особенных потерь - ну разве  что  на
красный   нахально   промчалась   чернолаковая    иномарка    непонятной
закоренелому  "совку"  модели,  властно  и   пренебрежительно   рявкнула
мелодичным сигналом. Но это по нынешним временам были сущие пустяки:  не
задавили, как-никак, даже не обозвали через приспущенное стекло так, что
до вечера потом содрогался бы от злого бессилия.
   И это на нынешний момент было последним спазмом того самого дикого  и
уродливого межвременья. Потому что доктор, войдя в переулочек,  оказался
во взаправдашнем, стопроцентном,  патентованном  прошлом.  В  переулочке
этом не было ни единой приметы нового времени, о радость, совершенно  не
за что новое и взгляду зацепиться... А  были  здесь  знакомые  кирпичные
"хрущевки", от времени, атмосферических осадков и грязи почти потерявшие
исконный кирпичный цвет и приобретшие колер неописуемый.  Это  слева.  А
справа тянулась высоченная ограда из  посеревших  бетонных  плит,  забор
родимой психушки, и ворота, как обычно, распахнуты настежь, ибо запирать
их ни к чему, здесь хватает наглухо запертых дверей. Заходи, кто хочешь,
вот только мало  кто  хочет,  сюда  забредают  по  вовсе  уж  неотложной
надобности, а как иначе...
   И психушка была - стопроцентное прошлое. За последние семнадцать  лет
здесь не прибавилось ровным счетом ничего нового, ни снаружи, ни внутри.
Он поднялся по знакомой лестнице - хоть с  закрытыми  глазами  шагал,  -
отпер дверь служебным ключом, похожим как две капли  воды  на  тот,  что
используют в вагонах проводники. И запашок прежний, и контингент...
   Любые реформы, даже самые лихие,  любые  пертурбации  практически  не
влияют на психические болезни и врачевание оных. Честное слово, все  так
и обстоит. Конечно, меняются персоналии - ну, скажем, почти не  осталось
Лениных и Брежневых,  зато  прибавилось  генералов  и  маршалов  и,  что
предсказуемо, Ельцин завелся.  Главное,  не  изменилась  суть.  Механизм
маний и навязчивых состояний. Какой-нибудь  дореволюционный  Рябушинский
или Ротшильд, Брежнев советских времен и нынешний Гайдар -  горошины  из
одного стручка. Новую болезнь в психиатрии открыть невозможно,  это  вам
не элементарная частица и не квазар на краю Галактики. Самое большее, на
что может  рассчитывать  честолюбец,  -  открыть  синдром.  Как  было  в
восемьдесят четвертом с Ротенбергом и Альтовым, научно доказавшими,  что
Мартина  Идена  сгубили  не  бессердечные  буржуазные  уклады,  а  чисто
медицинская заморочка под названием "депрессия достижения". Научный  мир
сдержанно похлопал и в благодарность  нарек  означенную  депрессию,  как
легко  догадаться,  синдромом  Ротенберга-Альтова.  Да  что  там,   даже
Кандинский и Клерамбо, титаны и зубры, ничего выше  синдрома  так  и  не
удостоились в плане увековечения...
   Механизмы  остались  прежними.  Вот  он,  в  уголочке  примостился  -
господин Чубайс, свято верящий, что он взаправдашний, хоть никакой он не
рыжий, а лысо-брюнетистый. С такими маниями бывают и буйными, но местный
Чубайс - тихий. Санитары ему раздобыли списанный выключатель, вот Чубайс
им и щелкает пару раз в час с умиротворенной улыбкой -  то  министерство
по налогам и сборам отключит, то Камчатку, то еще чего-нибудь.  Милейший
человек, никакого от него беспокойства, сплошная  экономия  аминазина  и
растяжек. Ну да, интеллигент,  конечно.  Кандидат  наук.  Перестройка  -
недоумение - нищета... И получился Чубайс. Главное, не подпускать к нему
Сталина. Сталин как раз в противоречие  своему  историческому  прототипу
буйный и каждый раз норовит  Чубайсу  надавать  подзатыльников,  что,  в
общем, логично, если между нами...
   И все было как встарь -  по  длинному  коридору  кружили  нескончаемо
"фланеры",  взад-вперед,  взад-вперед,  часами.  Пока   доктор   Терехов
добрался до своего кабинетика, выслушал не менее десятка просьб выписать
немедленно, но и к этому он ухитрился притерпеться за долгие  годы,  так
что пропускал мимо ушей нытье, мольбы  и  заверения  в  полнейшем  своем
выздоровлении, наступившем этой самой ночью.  Какое  там  выздоровление,
ага...
   Иногда ему приходило в голову, что он и  его  коллеги,  леча,  творят
ужасающее зло. Потому что лишают пациента счастья. Вот,  скажем,  был  у
нас Тамерлан. И вовсе даже не буйный - всего-то навсего, взяв за локоток
любого, отличавшегося монголоидными чертами лица, предлагал  вступить  в
его железное войско, которое вскоре двинется  на  Москву.  И  сговорчиво
удалялся, когда ему отказывали. Ну и что? Он был счастлив оттого, что он
Тамерлан - а злые врачи усердно его этого счастья лишали медикаментами и
задушевными беседами. И, между прочим, лишили в конце концов. Согласился
бедняга с тем, что никакой  он  не  Тамерлан,  а  натуральнейший  Степан
Гаврилович  Боргояков  -  и  ушел,  вылеченный,  в  жестокий  к   слабым
окружающий мир... но  ведь  не  стал  он  счастливее,  не  стал,  совсем
наоборот!
   Так что проблема,  быть  может,  философская:  что  есть  счастье?  И
допустимо ли лишать человека счастья, прикрываясь медицинскими канонами?
Но пусть над  этой  проблемой  терзается  тот,  кому  больше  платят.  А
психиатры обязаны делать свое...
   Обосновавшись в кабинетике, он призвал пред свои грозны очи  санитара
Валеру,  устрашающего   на   вид   верзилу,   страдавшего   (на   взгляд
постороннего, но не на Валерин собственный, нота  бене!)  легкой  формой
олигофрении. Именно такие сплошь и рядом трудятся санитарами, а  вы  что
думали?  Такие-такие...  Причем   у   Валеры   есть   свои   плюсы:   он
исполнительный и добрый, пациентов не бьет, как иные уроды. Зато  силен,
как бульдозер, что в данной больничке жизненно необходимо. Это еще  один
минус психиатрии: ежели в других областях медицины масса  очаровательных
девочек-санитарочек (что с утилитарной точки  зрения  порой  приводит  к
приятным коллизиям), то в психушке таковых не водится...
   Он выслушал старательный доклад. Слава Аллаху, нынешняя ночь обошлась
без  происшествий:  никаких  обострений,  никаких  фиксаций,  тишина   и
благодать. Тем лучше. Ни малейших препятствий к задуманному.
   Он  взял  из  стопки  верхнюю  карточку,  приготовленную  со   вчера,
мимолетно улыбнулся в предвкушении долгого и увлекательного поединка,  и
в этой радости не было ничего садистского, одна только законная гордость
профессионала. И сказал:
   - А давай-ка, Валерик, ко мне Кирьянова. В темпе.
   Вот только на сей раз произошла странная, нетипичная заминка.  Вместо
того чтобы  опрометью  кинуться  исполнять  приказ,  Валера  затоптался,
замялся, сделал над собой усилие и в конце концов пробубнил:
   - Михал Михалыч, а вы его выписывать будете?
   Терехов  посмотрел  на  него  с  искренним  любопытством,  но  легкое
раздражение профессионально превозмог. И поинтересовался кратко:
   - А что?
   - Да так...
   - А конкретнее?
   - Да выписать бы его...
   - С чего бы вдруг?
   - Да так...
   - Валерик, - сказал Терехов отработанным в общении с верзилой  тоном,
частью благодушным, частью приказным. - Ты меня загадками-то не бомби, у
меня их и так полное отделение, ходячих и привязанных... В чем дело?
   - Да ну... Штуки он разные делает... И днем тоже, но ночью чаще...
   - Это какие?
   - Не скажу. Вы меня лечить начнете, а я здоровый, честное слово, я  ж
не виноват, что он такое вытворяет...
   - Что конкретно?
   Валера прочно замолчал, пялясь в пол, и Терехов знал по  опыту:  коли
уж принял детинушка такую вот позу и этакое вот выражение лица состроил,
ничего от него более не добьешься. Неужели и впрямь пролечить придется?
   - Ладно, - сказал он, подумав. - Давай Кирьянова.
   Менее чем через минуту он  получил  заказанное.  Пациент  по  фамилии
Кирьянов опустился на хлипкий стул - вся мебель тут была  ранешняя  -  с
равнодушной покорностью судьбе.
   Чересчур  равнодушной,  отметил  про  себя  Терехов,  и  это   свежее
наблюдение легло в копилочку к множеству других.
   И он упер локти на стол, переплел пальцы,  при  этом  двумя  большими
подперев подбородок. Спросил без особой вкрадчивости:
   - Не надоело вам у  нас?  Может,  взять  вас  да  и  выписать,  благо
опасности  для  окружающих  от  вас  никакой?  -  И  бросил  уже  резче,
напористей:
   - Ну что, выписываем?
   "Ага! - торжествующе возопил он про себя. - Ах ты,  сукин-распросукин
"кот! Ежишься! Ерзаешь!!!"
   - Да как-то...
   - Что - "да как-то"? - спросил Терехов с отработанной  вкрадчивостью.
- Не понял я что-то...
   - Ну, вам виднее... - сумрачно сказал пациент  по  фамилии  Кирьянов,
глядя в пол.
   - Мне виднее, - согласился Терехов. - У меня диплом и халат белый,  я
тут,  в  натуре,  в  нехилом  авторитете...  А  знаете  что,  Константин
Степаныч? На вашем месте девяносто девять из ста - а то и  сто  из  ста,
поверьте моему опыту - тут же начинают упорно утверждать, что доктор, то
бишь я, совершенно прав, что выписывать их следует незамедлительно...