ажурные  крыши  домиков,  сплетенных  из
тонких, гибких прутьев.
   Поодаль колдовали над приборами и чертежами мальчики и девочки.
   - Что это?-спросил Ло.
   - Соревнование  юных  натуралистов,-объяснили  ему.-Под  влиянием  особых
излучателей животные каждой команды строят плотину, дом или  роют  туннель-в
зависимости от "задания". Чтобы выиграть соревнование, надо заставить  своих
животных закон-чить стройку в  кратчайшее  время.  Здесь  много  остроумных,
неожиданных вариантов.
   Дорога стала заворачивать еще круче и нырнула  в  туннель  с  прозрачными
стенами, проложенный по дну озера. За стенами  величественно  плыли  большие
веретенообразные морские животные, раскручивавшие барабаны с кабелем. Гибкие
золотистые рыбы с щупальцами старательно растягивали кабель и укладывали его
на дно, явно по какой-то схеме.  Мелкие  рыбешки  забрасывали  его  илом,  а
медлительные крабы, закованные в  черные  и  зеленые  панцири,  либо  совсем
прозрачные, приносили откуда-то яркие водоросли и укрепляли их над  кабелем,
отмечая живыми вехами его положение.
   Электромобиль выскочил из туннеля, преодолел  несколько  изгибов  дороги,
ставшей теперь уже ярко-голубой, и Ло увидел коттеджи.
   - "Городок бутончиков",-пояснил Мит.
   - Бутончиков?!
   - Ах, да ты, наверное, не знаешь...  Так  называют  у  нас  новорожденных
младенцев. Некоторые из них появляются на свет слабыми, болезненными.  Здесь
их лечат, и они возвращаются потом в родные места окрепшими, не хуже других!
   - Я тоже был "бутончиком",- весело сказал Ло.
   - То обстоятельство, что тебя вырастила машина,  очень  пригодится:  опыт
"Нао" будет использован здесь, а возможно, и в других местах...
   Наконец и турбаза.
   Ночь провели в отеле, но Ло так и не рискнул пойти к  своим  сверстникам.
Одиночество   все   еще   казалось   ему   обычным,   естественным   "видом"
существования, да и надо было во многом разобраться.
   Оставшись один, Ло лег на кровать, заложил руки под голову и начал долгий
телепатический разговор с "Нао". Связь велась без  помех,  и  они  могли  бы
"проговорить" всю ночь, если бы "Нао", измерившая степень его утомления,  не
усыпила его.
   Пока Ло спал, "Нао" продолжала  наводить  порядок  в  новых  впечатлениях
мальчика, классифицируя их и раскладывая  по  полочкам.  Сам  же  объект  ее
материнских забот так и не узнал, почему его первая ночь на Гаяне  оказалась
такой освежающей, а главное-укрепившей его дух и любовь к людям...

   11
   Полет над "тяжелым" материком Ло совершал  в  гравитомобиле.  Хаотическое
нагромождение горных пиков, лысых,  обветренных  вершин,  темных  и  светлых
скал, извилистых ущелий и рек-все это волновало.
   Может быть,  в  каждом  живом  существе  заложен  и  первобытный  вкус  к
стихийному? Может быть, лишь позже, по мере  того  как  Разум  осмысливал  и
завоевывал природу, мы преклонились перед гармонией, ставшей новым  эталоном
красоты?
   Возможно и другое: нас покоряет превосходство  природы,  масштабность  ее
горных хребтов,  величие  океанских  просторов,  поэтическая  таинственность
пустынь и степей, гипнотизирующая бесконечность космоса.
   Опять Ло подумал о том, что  все  это  он  видел  по  телепатону,  слушал
точные, исчерпывающие объяснения "Нао". Все это  знакомо  и...  ново.  Можно
научиться в уединении говорить, читать, понимать числа и их взаимоотношения,
но нельзя почувствовать и полюбить природу заочно. Нельзя стать  полноценным
человеком вне этого прекрасного мира, вдали от людей...
   "Между этой дикой природой, что раскинулась внизу, - размышлял  Ло,  -  и
гравитомобилем,  в  котором  я  сейчас  парю  над  ней,-тысячелетия   борьбы
человеческого  разума,  самопожертвований,  труд   самого   грандиозного   в
Мироздании явления, называемого Обществом..."
   Мальчик вспомнил рассказы "Нао" о главном законе  на  Гаяне,  но  эти  ее
слова только сейчас, в гравитомобиле,  над  заснеженными  вершинами  Гурела,
раскрылись ему во всей значимости и простоте.
   - Цель жизни каждого  гаянца,  его  главная  потребность,-говорила  тогда
"Нао",-всемерное   удовлетворение   интересов   и   потребностей   общества,
коллектива. Ценность гаянца определяется тем, что, как и  сколько  он  сумел
сделать и делает для блага своих сопланетников.
   - Тогда какова же цель общества? - спрашивал Ло.
   - В создании такой жизни, которая позволила бы каждому, в соответствии со
своими способностями, заботиться о коллективе  и  проявить  себя  в  этом  с
максимальным эффектом. Такова сущность творческого процесса между  обществом
и индивидом на Гаяне.
   Мальчик внимательно рассматривал  внизу  большие  цементные  полушария  и
кубы, соединенные крытыми переходами и ажурными акведуками,  покрытые  сетью
параболических антенн: один из энергетических центров планеты
   В долинах, у подножий гор и на  побережье  разбросаны  небольшие  зеленые
города, возле некоторых из них - массивы промышленных построек.
   - Первые люди на Гаяне,-сказал Мит,-появились здесь, на Гуреле, и  только
после открытия мореходства началось заселение  второго  материка.  Там  тоже
есть горы, но они меньше по величине и протяженности, климат ровнее и мягче,
плодородная. почва и много полезной площади для строительства городов.

   12
   Дней через пять Ло отправился на "легкий" материк.
   Ехали они поездом, в туннеле, по дну океана. И хотя средняя  скорость  их
передвижения достигала 300  километров  в  час,  поездка  оказалась  долгой.
Свободное  время  наставники  Ло  использовали  для  обсуждения  планов  его
будущего и знакомства с  пассажирами  соседних  вагонов:  юноши  и  девушки,
отправившиеся в кругосветное путешествие, видно, не собирались отставать  от
него.
   Ло подружился с толстым  мальчиком  Ило,  вечно  сонным  и  медлительным.
Кое-кто удивлялся взаимному влечению столь несхожих  характеров,  но  только
потому, что не слышали одного важнейшего для Ло разговора.
   - Ты будешь учиться в школе? - спросил Ило.
   - А как же!
   - Тогда иди к нам!
   - Мне все равно... - сказал Ло.
   - Тем более.
   - А где она находится?
   - На окраине Тиунэлы, столицы Гаяны. У нас хорошие  педагоги...  Советую.
Знаешь, в нашей  школе  учится  и  та  девочка...  Ну,  знаешь,  эта...  что
встречала тебя... Ее зовут Юль... Помнишь?
   - Ну разумеется, я обязательно  попрошусь  в  вашу  школу!  -  немедленно
согласился Ло. Он повеселел и поспешил в  свое  купе.  По  привычке  лег  на
спину, заложил руки под голову и мысленно вызвал "Нао".
   Машина тотчас откликнулась на его зов.
   - Скажи, ани, отчего мне так приятно  думать  о  девочке,  что  встречала
меня? - спросил Ло, не заметив, что, обращаясь к машине, сказал "ани", будто
беседовал с человеком.
   "Нао" задала несколько встречных вопросов, и Ло добросовестно отвечал:  у
него не могло  быть  секретов  от  нее.  Но  как  ни  напрягала  "Нао"  свои
превосходные  электронные  мозги,  как  ни   ворошила   свою   всеобъемлющую
память-уравнение со многими неизвестными так и осталось нерешенным.
   - Мало информации, - уклончиво ответила машина.
   Ло вздохнул: даже всезнающая "Нао" не объяснила, что  происходит  с  ним!
Полнейшая  неизвестность  окружила   его...   Но   неизвестность   приятная,
доставляющая нечто новое, правда, непонятное. Да разве только  то  хорошо  в
жизни, что укладывается в равные части уравнений?..
   Сон пришел исподволь, и Ло повернулся на правый бок: на спине он  не  мог
засыпать. А "Нао", не знающая ни  сна,  ни  отдыха,  не  переставала  искать
подходящий алгоритм для решения странной задачи.
   Информации и в самом деле маловато... Тогда  "Нао"  излучила  в  мозг  Ло
образ Юль и, формируя сон мальчика, проанализировала с начала до конца  все,
что как-то могло навести ее на след.
   Увы! Полнейшее отсутствие логики: неужто все дело  в  цветке,  подаренном
девочкой?
   К  моменту  пробуждения   мальчика   "Нао"   безжалостно   констатировала
несовершенство  своего  воспитанника,  в   действиях   и   мыслях   которого
"коэффициент неопределенности" достиг максимального значения; а Ло  сожалел,
что исчезли его сновидения...

   Глава вторая
   "ПОДЪЕМ!.."
   1
   Я проснулся рано утром...
   Откуда-то доносится шум прогреваемых моторов, пение петухов  (мне  всегда
приходилось жить вблизи аэродромов на окраине  городов,  как  и  большинству
летчиков). Скосив глаза, вижу в окне голубое  небо  и  облака,  позолоченные
восходящим солнцем. Слабый ветерок  едва  шевелит  голые,  чуть  заснеженные
ветви деревьев.
   Что это-Земля? Неужели вылет не состоялся?..
   Но ведь я помню: ночь, изящное тело  звездолета  "Юрий  Гагарин"...  Лифт
доставил к входной двери нас, четырех космонавтов: командира Андрея Шелеста,
астроштурмана Евгения Глебова, Боба Хоутона и меня...
   Мы еще раз помахали провожающим, вошли в кабину. Потом каждый неторопливо
лег в  свой  биотрон-  прозрачное  пластмассовое  "яйцо",  на  дне  которого
своеобразная постель с мудреным кибернетическим оборудованием для анабиоза.
   Надо мной бесшумно сомкнулись створки биотрона, и я погрузился в  крепкий
сон, замедляющий все жизненные процессы ровно в тысячу раз.
   И оттого, что все это  было,  я  отказываюсь  соглашаться  с  реальностью
своего теперешнего пробуждения, столь будничного...
   Во мне уже поселилось ожидание иного.
   Так где же я?
   Ах, да... Ведь в нашем звездолете вместо  окон-  совершенные  телевизоры.
Это они создали мне привычную обстановку пробуждения.
   Шевелю рукой, ногой, вдыхаю полной грудью...
   Плавно раздвигаются надо мной створки  биотрона,  и  раздается  музыка...
Урок спортивной гимнастики! Как будто кто-то включил  приемник,  настроенный
на московскую широковещательную радиостанцию.
   - С добрым утром,  дорогие  товарищи  космонавты!  -  говорит  диктор.  -
Готовимся к утренней зарядке...
   И тут же веселый голос Боба Хоутона:
   - Подъ-е-е-ем!..

   2
   ... Порой хочется писать и писать: в конце концов это мой личный дневник,
и для него нет литературных канонов.
   Вместе с тем я стараюсь "не растекаться мыслью  по  древу",  смиряя  себя
тайной надеждой, что жители моей планеты прочтут когда-нибудь эти искренние,
безыскусные строки.
   Поэтому я опишу лишь самое интересное, с моей точки зрения,  оставляя  за
бортом мелкие жемчужины  эпизодов  и  деталей,  дорогих  только  лично  нам,
ринувшимся в Будущее...
   После завтрака Шелест решил обсудить, как жить дальше.
   - Я прошу высоких  представителей  земного  человечества  высказаться,  -
шутливо произнес он, когда мы угомонились.
   - Недурно бы выйти в космос, - предположил Глебов
   - Прямо на ходу?! - Хоутон сделал страшные глаза. -А впрочем...
   - У нас есть кое-какие наметки... - робко вставил я. -  И  поскольку  мы,
так сказать, заранее "запрограммированы"...
   Шелест с одобрением глянул на меня и уничтожающе - на Евгения Николаевича
и Боба.
   - Добро, - просто сказал он. - Будем действовать строго по плану:  отдых,
помноженный  на  отдых  и  воз-веденный  в  степень   вдохновения,   немного
информации, вот пока и  все.  Полагаю,  что  сам  космос  всерьез  нас  мало
интересует, не так ли?..
   Евгений Николаевич Глебов  возмущенно  привстал:  как  ему,  астрофизику,
говорят такие вещи? Мы невольно засмеялись: ведь всем известно, что  Евгений
Николаевич - страстный звездолюб и  в  Москве  жил  среди  небесных  светил,
тысячи часов размышляя о свойствах материи и происхождении миров.
   Но раньше он делал это на почтительном удалении от звезд. Теперь же,  что
называется, щуку пустили в воду и хотят сделать ее вегетарианкой.
   - Не все сразу,  мой  друг,  -  мягко  остановил  его  командир,-  сперва
ознакомимся со всем тем, что происходило, пока мы спали... Вы же знаете, что
киноаппараты работали для нас, и надо уважать их труд...
   Евгений Николаевич послушно склонил голову.  Мы  сели  напротив  главного
овального экрана, плечом к плечу, и командир включил проектор.
   Тяжесть в кабине была несколько меньше земной, и во всем  теле  ощущалась
живительная легкость, способствовавшая отличному настроению.
   Голубоватый экран приступил к своему "рассказу"...
   Подмосковье. Зима. Ночь. Четверо космонавтов в спортивных костюмах -  без
скафандров - скрылись за дверью  звездолета,  и  ажурная  башенка  с  лифтом
отъехала в сторону.
   В защитных укрытиях у пультов управления - десятки  операторов.  Их  лица
сосредоточены. То и дело посматривают они на стрелки часов, прислушиваются к
звонким голосам секунд:  капли  времени,  одна  за  одной,  падают  в  океан
минувшего. Каждая капля "вклю-чает" какую-то группу механизмов,  а  на  долю
одной- такой же бесстрастной, как и все, - достается главное.
   Старт!..
   В облаках снега и пара поползло вверх тяжелое туловище  ракеты.  Скорость
нарастала. Вот уже на смену метрам ринулись под днище звездолета километры и
вынесли его на своих легких плечах за пределы атмосферы.  Золотисто-багровые
струи  раскаленного  редеющего  воздуха  еще  раз  обняли  прочные  борта  и
скрылись.
   Все немощнее  тяготение,  все  увереннее  устремляется  в  черный  космос
звездолет, разрывая острием холодное пространство.
   Кабина... Космонавты-то есть мы!-в биотронах. Мы в анабиозе и не  ведаем,
что происходит вокруг, не чувствуем давящих перегрузок, доверившись тем, кто
выводил нас на галактическую трассу.
   Кадры сменяются  как  в  приключенческом  фильме.  Земля...  Величиной  с
горошину...  Плавно  отделяется  наружная  оболочка,  обожженная  трением  о
воздух: звездолет-удав меняет кожу. Но на ее  месте  не  просто  обновленная
"кожа", а сложный металлический скелет.
   Длинные  фермы  выползают  из  пазов  корпуса  и  опускаются  вниз.   Они
телескопически удлиняются, как ножки штатива, образуя ажурный вогнутый диск.
   Из ракеты вырывается сине-фиолетовое прозрачное облако. Оно ширится, тает
и,  жадно  прикрепляясь  к  радиальным  фермам-антеннам,  становится   почти
невидимым. Теперь оно напоминает колоссальный зонт в  хвосте  ракеты,  будто
догоняющий ее: это Z-поле, жесткость которого идет в сравнение разве лишь  с
гравитацией, заполнило просветы между антеннами.
   Включается ионный двигатель. Нам кажется, будто мы видим, как его  мощное
излучение, похожее на солнечный протуберанец,  отражается  от  чашеобразного
экрана и разгоняет звездолет до крейсерской скорости...
   Медленно гаснет Z-поле: дальше звездолет мчится  по  инерции,  как  новое
небесное тело. Фермы "зонта" устало  сокращаются  и,  прижавшись  к  бортам,
вновь утопают в пазах.
   ... Фильм окончен, автоматически включились овальные  окна-телевизоры  во
всю стену кабины, и мы видим  окруживший  нас  величаво-прекрасный  звездный
океан.
   Кибернетика  коротко  рассказала  нам,  что  происходило  до   настоящего
момента: теперь, мол, разбирайтесь сами...

   4
   Мы теснее прижались друг к другу, вглядываясь в это черное безмолвие,  не
знающее ни зим, ни лет.
   Вот оно-наш друг и враг,  холодное  "ничто",  пугающее  и  вместе  с  тем
чарующее бесконечное Мироздание...
   Так же, столетия назад, летели к нам смелые  посланцы  Гаяны.  Они  знали
лучше нас глубины Галактики и разгадали многие космические тайны. Но  летели
без адреса - это был их разведывательный полет, поиски обетованной планеты.
   Позади себя, на всем своем  извилистом  пути,  они  оставляли  шаровидные
ксаны - кибернетические пеленгационные устройства, -  чтобы  воспользоваться
этими искусственными навигационными "звездами", как вехами, при  возвращении
на родину.
   Они отыскали, наконец, живую планету - это была наша Земля.  Приземлились
на острове Пито-Као, на Тихом океане, но корабль их повредило землетрясение.
   Лишь много лет спустя люди нашли то, что осталось  от  их  экспедиции,  и
теперь мы, вооруженные их знаниями и галактическими картами, взяли  курс  на
их Гаяну.
   Они добирались к нам вслепую, кружным путем- мы летим  кратчайшим,  длина
которого составляет 100 световых лет. И для нас рассчитан и  составлен  весь
штурманский план полета, указано время, когда  мы  будем  пролетать  траверз
каждой ксаны. В этом отношении нам много легче.

   5
   Первым нарушил молчание Шелест.
   - Добро, - сказал он. - Начнем привыкать к обстановке... Чернота и звезды
за бортом-не скучновато ли? Создадим более веселую декорацию. Будем жить  по
земному распорядку. Мы улетели зимой. Какое время года выберем сейчас?
   - Пожалуй, лето, - охотно  предложил  Боб.  Мы  с  Евгением  Николаевичем
поддержали его. Шелест кивнул,  подошел  к  пульту  микроклимата  и  включил
установку.
   Ласковые солнечные лучи ворвались в кабину. За окнами зазеленели деревья,
зашумели листвой на ветру. Кучевые облака поплыли в теплом небе,  они  видны
сквозь узоры надувшихся парусом занавесей. Где-то вдали звучит  репродуктор,
и мирный голос диктора произносит:
   - Передаем эстрадный концерт...
   Евгений Николаевич расправил плечи и замурлыкал "Подмосковные  вечера"  в
темпе марша (феноменальное отсутствие у него музыкального слуха замечали все
окружающие!) и подошел к штурманскому столику.
   - Все по графику, - весело сказал он, блестя  глазами.  -  Нас  разбудили
через тысячу восемьсот двадцать семь дней, то есть через пять лет...
   - Пять лет!?-воскликнул Боб.
   - Точно, - кивнул Евгений Николаевич. Во мне  зазвучала  тонкая  грустная
нотка.
   - А скорость? - восхищенно спросил Хоутон, лю-бивший все "самое-самое..."
   - Четверть  миллиона  километров  в  секунду,  -  с  готовностью  ответил
Глебов.- Иными словами, вы сей-час  изволили  улыбнуться  на  целый  миллион
километров!
   - Если не больше, - присоединился к шутке командир.
   От его высокой широкоплечей фигуры с крупной головой на крепкой  красивой
шее веяло силой Простое лицо с внимательными карими глазами, густыми бровями
и округлым подбородком было спокойным и добрым.
   Рыжеволосый, круглолицый, веснушчатый Хоутон ростом по  плечо  командиру.
Гибкий и быстрый в движениях, всегда веселый и ценящий острое словцо, он был
нашим любимцем. Жизнь Боба  складывалась  тяжело;  рано  остался  без  отца,
годами бродил без работы, хотя был способным журналистом. Трудно бывало и  в
газете: свободно владеющий несколькими язы-ками, беспокойный Боб  подчас  не
мог найти общего языка с своими шефами и боссами.
   Одно время он стал "общественным дегустатором", но пить бросил  сам,  уже
после того, как на него махнули рукой. Его светлые глаза  часто  становились
печальными, и мы знали причину: за два  года  до  нашего  вылета  трагически
погибла его жена, красавица итальянка Паола.
   Хоутон и полинезиец Мауки первыми отыскали остатки  космического  корабля
гаянцев на Пито-Као,  и  корреспонденции  Боба  в  те  дни  читались  прежде
спортивных сообщений и скандальных эпизодов из жизни кинозвезд.
   Андрей Шелест, мой старый товарищ по авиации (когда-то мы вместе работали
пилотами  в  Аэрофлоте),  Хоутон  и  я  говорили  друг  другу  "ты",   могли
подурачиться ц крепко поспорить.
   Но с Евгением Николаевичем, несмотря на его  молодость-  ему  было  около
сорока,- мы держались иначе, обращались только на "вы" и, откровенно говоря,
стеснялись  при  нем  выражаться  излишне  крепко,  даже  Боб  и  я,  немало
преуспевшие в этом...
   Изящный, худощавый, даже хрупкий, с мексиканским лицом, тихим  голосом  и
сдержанными движениями, Глебов никогда не раздражался.
   Любезность его, героическая готовность до  конца  выслушать  даже  самого
утомительного собеседника, поистине безграничны.  Но  зато  если  он  улучит
минутку и вставит хоть несколько слов, оппоненту  уже  не  выкрутиться:  так
точны и доказательны доводы Евге-ния Николаевича.
   Разумеется, многие юные москвички пытались покорить его, на первый взгляд
доступное, сердце. Но  молодому  астрофизику  счастливо  удавалось  избежать
поражения на столь непривычном ему поле боя... Я говорю  "счастливо"  совсем
не потому, что принадлежу к разумному племени убежденных