и.
     - Так он же вроде как не фантаст.
     - А... Что же он тут делал, в Райцентре?
     - Так, приезжал. Наверно, у него тут  баба  была.  Или  охотился.  На
мамонтов.
     - А это что? "Полыхающая пустота" какая-то... С дарственной надписью.
     - Вот пусть и полыхает ярким огнем! Из-за нее человек  с  ума  сошел.
Жги все! Некогда разбираться.
     - И эти двери загаженные - в окно! В зоне уже новые делают.
     Сняли с петель бесценные  Кешины  двери,  собрались  и  двери  сжечь.
Подтащили к окну, начали проталкивать, но, спасибо, кто-то  надоумил,  что
сжигать лики Буденного и Калинина - это уже  политическое  дело;  и  двери
уволокли на кухню. Политика, мало ли что...  Скифских  идолов  и  японских
богов тоже  пощадили,  проявили  терпимость  к  религиям  разных  стран  и
народов. Политика - да, религия - может быть, фантастику - в огонь!
     К  полудню  на  книжную  египетскую  пирамиду  у  мусорника  полетели
разломанные полки и стеллажи. Туда же приволокли безответный, однажды  уже
горевший,  черно-белый  телевизор.  Спустились   вниз,   полили   пирамиду
бензином, Вова-электрик занял позицию с  пустым  огнетушителем.  Поджигать
поручили директору вагон-ресторана, но  тот  вдруг  заартачился:  увольте,
граждане начальники, но жечь чужие книги он не имеет  никакого  морального
права. Ему за такое дело могут еще срок накинуть.
     - Дай сюда спички, - вконец обозлилась Варвара Степановна. - Пои вас,
корми... Не будет мне никакого сроку!
     Добыла огонь, поднесла спичку к знаменитому  роману  "451  градус  по
Фаренгейту". И подожгла. Подожгла ровно в полдень, когда солнце взошло.
     Старший лейтенант в последний раз  затянулся  и  отщелкнул  окурок  в
египетскую пирамиду.
     Отвернись, любитель фантастики!..
     Впрочем, наберись мужества и смотри.
     Известно - книги прекрасный горючий материал,  хорошо  горят.  Топить
ими печь или сидеть у книжного костра - одно удовольствие: тепло,  хорошо,
картошка в мундире. Слов нет, Рей Бредбери красиво и точно  описал  костры
из книг своим характерным американским почерком. Причем, все  книги  горят
одинаково хорошо - и плохие и хорошие книги  горят  лучше  некуда.  Горели
там, в бывшей Мамонтовке у мусорника, и Жюль Верн с Аристархом  Кузанским,
и лютые англо-американские графоманы вкупе с  коллегами  из  отечественной
"Молодой гвардии". Братались Абэ Кобо с  Т.Упицыным,  корчились  в  языках
пламени и превращались в золу Артур Кларк и Владлен Чердаков,  М.Ведьмедев
и Айзек Азимов.
     Никаких трений, никакой литературной групповщины, никто не  толкался,
спеша к костру. Все были равны перед лицом огня. Гори-гори ясно!
     Сгорела   знаменитая   двадцатипятитомная    подписка    "Современной
фантастики" шестидесятых годов. Сгорели отдельные тома и  полные  собрания
сочинений. Региональная фантастика превратилась в золу - ни сибирской,  ни
прибалтийской, ни юго-западной фантастики  уже  не  существовало.  Сгорела
"новая волна" и "малеевское направление" (читателю эти названия ничего  не
говорят - и не надо). Сгорели "Румбы фантастики".  Сгорели  все  поколения
советских фантастов: первое, второе, третье и  четвертое.  Все  критики  и
литературоведы  сгорели.  Взорвался  и  окончательно  сгорел   черно-белый
телевизор,  который  иногда  показывал  Федору  Федоровичу  фантастические
кинофильмы. Сгорела англо-американская, польская, французская, японская  -
вся  мировая  фантастика.  Все  сборники   издательства   "Мир"   сгорели,
писатели-фантасты всех национальностей были равны в этом костре.  Лауреаты
зауральских  "Аэлит"  -  все  сгорели.  Лауреаты  американских  "Хьюго"  -
полыхали не хуже рядовых фантастов.
     Какие еще слова найти, как описать?
     Сгорели известные ведьмы Урсула ле Гуин и  Ольга  Ларионова,  которые
так и не ответили Федору Федоровичу на его поздравление с 8-м  Марта.  Да,
женщин тоже жгли, никому не было пощады!
     Научной фантастики больше не существовало!
     Впрочем, как уже говорилось,  кое-кому  повезло,  кое-кто  спасся  от
этого аутодафе - братьев Стругацких  приютила  влюбленная  в  них  по  уши
сестра милосердия, Клиффорд Саймак нашел  прибежище  в  квартире  старшего
лейтенанта милиции,  а  повязанные  уголовниками  Александр  Беляев,  Иван
Ефремов и Герберт Уэллс были препровождены в зону  за  колючую  проволоку,
где через год их  до  дыр  зачитали  осужденные  взяточники,  домушники  и
рэкетиры - да-то Бог, чтобы на пользу!
     Вот и не верь в судьбу! Вот и не верь в жизнь после смерти.
     Да еще чудом спаслась толстовская "Аэлита",  случайно  эвакуированная
на пляж в "скорой помощи".
     А гиперболоид инженера Гарина сгорел вместе с инженером.
     Хорошо снаружи костра смотреть на огонь...




                              ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


                                                Не забудь, что, квартиру-
                                                В доме со стеклянной кры-,
                                                Неразумно брать булыж-
                                                И швыряться им в сосе-;
                                                Что достойный литера-,
                                                Осмотрителен и сдер-,
                                                И что только тот, кто пор-
                                                Безответную бума-,
                                                Чтобы потешать куха-,
                                                Пишет через пень-коло-.

                                                     Мигель Сервантес,
                                                     Пролог к "Дон Кихоту"


     Федор Федорович в момент гибели книг как-будто что-то почувствовал...
В его звездный отсек как раз доставили стандартный космический обед -  суп
с какими-то желтыми перьями,  бледную  рыбу  с  теплой  слипшейся  лапшой,
кисель на  клею.  Его  попутчики,  потирая  членистоножками,  с  аппетитом
набросились на еду, а Федору Федоровичу кусок лапши в  горло  не  лез.  Он
подошел к иллюминатору и стал разглядывать зеленую зону  межгалактического
корабля,  направлявшегося,  как  ему  сказали,  к  туманности   Андромеды.
Подсвечивало  солнышко,  похожее  на  настоящее,  цвели  белыми   свечками
искусственные каштаны, а свободные  от  трудовых  космических  вахт  члены
экипажа отдыхали  в  нумерованных  синих  робах  на  нумерованных  садовых
скамейках или прогуливались по дорожкам с помощью личных роботов  в  белых
халатах.  А  двое  в  синем,  обнявшись,  никак  не  могли  справиться   с
невесомостью - их швыряло от дорожки к ограде и обратно...
     Все как на Земле.
     Федор Федорович успокоился и принялся за обед. Все хорошо, вот только
жаль ему было пирожков с яблочным повидлом, которые вместе с  чемоданом  и
двубортным  костюмом  были  сданы  перед   стартом   в   камеру   хранения
межгалактического звездолета.
     Тем временем пожар еще не завершился - хуже  того,  он  разгорался  в
непредусмотренную Варварой Степановной сторону. Неизвестно, откуда  взялся
в  этой  местности  ветерок  -  наверно,  случайно  залетел,   бездельник,
поглазеть на огонь. Прилетел и дунул в  сторону  мусорника.  Тот  в  ответ
немедленно возгорелся  позапрошлогодними  листьями,  разломанной  тарой  и
всяким другим хламом, который всегда  сопутствует  приличному  ледниковому
мусорнику.
     - Вова, туши его! - замахала руками Варвара Степановна. - Гаси!
     Вова-электрик стукнул огнетушителем по твердой земле, но  из  пустого
огнетушителя ничего не пролилось. Вова  дал  ему  по  голове  кулаком,  но
огнетушитель лишь тихо-тихо зашипел, как потревоженная гадюка.
     Зато мусорник подозрительно быстро сгорел... Или огонь ушел  в  глубь
мусорника?
     Ну, сгорел так сгорел.  Сгорел  и  без  помощи  огнетушителя.  Что  и
требовалось доказать. Это был мудрый мусорник, он все глотал.
     Ничто не предвещало беды - книги догорали, мусорник  слегка  дымился,
и,  казалось,  уже  можно  либо  допивать  третью  бутылку  спирта,   либо
расходиться по домам, либо сделать и то и другое. Но  не  зря  тревожилась
душа Варвары Степановны. Сгореть-то мусорник сгорел, но внутри него что-то
такое явственно забулькало...
     "Бульк-бульк-бульк..." - как в еще бездействующем, но уже  готовом  к
извержению вулкане.
     Опять подул ветерок...
     Как вдруг из мусорника клубами повалил  такой  черный  дым,  "что  аж
синий!", как говорила впоследствии Варвара Степановна.
     -  И  такой  вонючий,  что  господи  помилуй!   -   докладывала   она
авторитетной комиссии на следующий день после экологической катастрофы.  -
И чем  дальше,  тем  страшнее:  бульк-бульк-бульк!...  У  меня  аж  сердце
оборвалось! Как в смоляном котле у чертей в пекле!
     Ветерок  сначала  поиграл  этим  чертовым  дымом,  погонял   его   по
Райцентру, а потом скрутил дым в лохматый собачий  хвост  и  направил  его
прямо в морду Дома на набережной - на фасад, то есть. И стал водить черным
хвостом по фасаду, как маляр-художник кистью: туда-сюда, сюда-туда...
     Все, кто наблюдал пожар на бывшей  набережной,  разбежались,  затыкая
носы от вони; остальные,  наоборот,  бежали  на  запашок  со  всех  концов
райцентра. Их обгоняли пожарные, но вонища  не  позволяла  приблизиться  к
эпицентру  извержения.  Подвезли  противогазы.   Натянув   их,   пожарники
направили струю на мусорник, но этим только спровоцировали  его  подземные
силы на новую пакость: мусорник тут же выдал такую черную дымовую  завесу,
что Дом на набережной погрузился "во мглу", как сказал бы Герберт Уэллс.
     - А двери?! -  раздался  вопль  явившейся  на  пожар  Мамы.  -  Двери
сгорели?!
     - Кому они нужны, эти двери, - успокоили ее. - Двери - на кухне.
     Солнце плюнуло и скрылось в черном дыму. Какое там солнце? Зачем оно?
     Наступило затмение.  У  пожарников  от  бессилия  опустились  шланги.
Райцентр был отдан во власть подземной стихии, весь мир заволокло.  Солнце
напоминало черную раскаленную сковородку без ручки и жарило ровно  час,  -
именно столько времени понадобилось подземному дыму, чтобы перекрасить Дом
на набережной из бело-кафельного в иссиня-черный цвет и, вообще, все белое
в Мамонтовке превратить в черное: сахар - в уголь, потолки - в асфальт,  а
население - в негров. Повезло лишь брюнетам, они так и  остались  черными.
Красные (пожарная машина) и зеленые (канадские елки перед райкомом партии)
тоже не спаслись. Флаг над исполкомом был очернен. Этот  час  потребовался
также для того, чтобы  под  мусорником  полностью  выгорела  запеченная  в
древней  смоле  туша  мамонта  -  так  определила  причину  черного   дыма
авторитетная комиссия во главе с Мамой. Наверно, ничто никогда в мире  так
не дымилоне воняло и не  очерняло  действительность,  как  подпортившийся
консервированный мамонт из ледникового периода!
     И все ахнули.
     На следующий  день  все  население  Райцентра,  взглянув  на  себя  в
зеркало,  наконец-то  ахнуло  и  удивилось,  поняв  причины  и   следствия
постигшей их экологической катастрофы:
     - Значит, все-таки был мамонт! Вот  он  где,  мамонт,  прятался!  Под
мусорником!    Древняя     палеонтологическая     стоянка!     (Правильно:
"палеолитическая".) А мы и не знали! Не там копал краевед! Эх, не  там!  А
ему советовали! Мог бы сам догадаться - где стоянка, там и мусорник!
     А про сожженные книги - как о первопричине черного дыма, закоптившего
Дом на набережной таким жирным слоем въедливой копоти,  что  и  зубами  не
отодрать,  -  про  книги  не   вспомнили.   Ни   полсловом.   Таинственным
исчезновением Федора Федоровича не заинтересовались. Жил-был человек  -  и
не стало. Будто никогда не было.
     - Кто же все же виноват? -  пыталось  выяснить  вернувшееся  с  пляжа
высокое районное начальство, разглядывая свои закопченные потолки.  -  Ну,
люди отмоются... Ну, сахар завезем с Кубы... А с домом что делать?
     Мама, отвлекая внимание начальства от сожженной библиотеки,  заметала
следы,  сваливала  всю  вину  на  неандертальцев  и  запоздало  восхваляла
безумного краеведа:
     - Нет пророка в своем отечестве!  Зря  прежние  застойные  начальники
упрятали нашего краеведа в желтый дом! Ох, зря! А  неандертальцы,  хоть  и
славные ребята, но что-то они из  глубины  веков  не  продумали.  Проявили
нашенскую бесхозяйственную расхлябанность - мамонта  шлепнули,  закоптили,
палеонтологическую стоянку бросили и ушли во Францию в диссиденты... Тьфу,
совсем обалдела!... В кроманьонцы!
     Но мамино высокое начальство не очень-то Маме верило... Оно ее хорошо
знало.
     - Ладно, неандертальцы. Ладно, мамонты. С краеведом тоже все понятно.
Повесим ему мемориальную доску,  если  того  заслужил  после  смерти.  Все
понятно. Непонятно, кто поджег мусорник?
     Нет ответа.
     - Кто вообще у нас отвечает за мусорник? - допытывалось начальство.
     Вообще - никому неизвестно.
     - А лично кто отвечает?
     Дворничиха Анюта!
     Ура, нашли стрелочника! Но что  с  Анюты  возьмешь?  Кожа  да  кости,
ущипнуть не за что. Ножки тоненькие, а  жить  тоже  хочется.  Она  же  про
мамонтов  вообще  ничего  не  знала  -  это  ее  прямая   производственная
обязанность - палить позапрошлогодние листья.
     Так до книжного костра мамино начальство и не докопалось, про  Федора
Федоровича не вспомнило. Зато стихийные силы из ледникового  периода  хоть
немного отомстили за сожженную библиотеку.
     Федор же Федорович в это время пребывал в  анабиозе.  Оказалось,  что
Главный Штурман на минутку  перепутал  туманности:  направил  звездолет  к
Андромеде, а следовало - к Крабовидной. Так объяснил ему белый робот.  При
осуществлении  маневра  на  сто   восемьдесят   градусов   все   обитатели
межгалактического корабля должны лечь в анабиоз.
     Федор Федорович лег. Он всегда был дисциплинированным человеком.
     В  бывшей  Мамонтовке  после  пожара   наступили   смутные   времена.
Безвременье. Население ожидало хоть каких-то перемен после того,  как  оно
взглянуло на себя и ахнуло. Раздавались тревожные голоса:
     - Что с нами происходит? Надо что-то менять! Дальше так жить нельзя!
     Начались гражданские смуты.
     - Это что же получается? - возмущался Вова-электрик, забивая  крюк  в
потолок, чтобы повесить люстру. - Значит, все-таки, был мамонт?! Так в чем
же дело? Есть такой город Буденовск, а мы чем хуже? Выходит,  Буденовск  -
можно, а Мамонтовка - нельзя?!
     - Пишем письмо в Верховный Совет, как запорожцы султану, -  поддержал
Вову сантехник, гремя ржавыми трубами  в  совмещенном  санузле.  -  Дальше
некуда. Надо что-то менять. Начнем с названия.
     Два украинца и один еврей клеили  обои  и  помалкивали  по  известной
причине, хотя уже начинали понимать, что никуда  от  судьбы  не  уедут,  а
будут, как и прежде, пить водку в кустах сирени.
     Мама опять созвала субботник. Попытались своими силами отскоблить Дом
на набережной, но лишь насмешили козу. Хотели  перекрасить  в  первобытное
состояние - опять же, где взять  товарный  состав  цинковых  белил,  чтобы
перекрасить копоть в белый цвет? Есть, правда, на складе две бочки  ржавой
охры, но это же курам на смех!
     Так и стоял черный дом на мрачной набережной бывшей реки, зато ремонт
в квартире Федора Федоровича продвигался  успешно.  Варвара  Степановна  с
Таисией и Анютой замазывали свою вину. Обои уже наклеили, люстру повесили,
входили и уходили молчаливые уголовники  с  топорами  и  рубанками.  Дошла
наконец  очередь  до  цветного  телевизора,  холодильника  и  югославского
гарнитура.
     Начальству давно уже не нравился этот ремонт  за  казенный  счет  для
диссидента... Ну и что с того, что он диссидент? - спрашивало  начальство.
Может  быть  Мама  собирается  отдать  ему  на  откуп  весь  Райцентр  для
экспериментального  художественного   оформления?   Голубой,   розовый   и
фиолетовый период в разобранном состоянии? В  стиле  Сальвадора  Дали?  Не
бывать сему, пока живо начальство! У  самих  потолки  копченые,  а  тут...
Мама, кажется, сошла с  ума  на  почве  иностранной  валюты  и  загаженных
дверей. Ей надо помочь... Съесть ее! Съесть и отправить в стрелочники!
     Начальство угрюмо взирало на Маму, с  нарастающим  волнением  ожидала
прибытия диссидента  Кеши.  Спасти  ее  от  зубов  начальства  мог  только
богатенький Кеша со своими художественными долларами для  ремонта  родного
Дома на набережной. Иначе - в стрелочники!  Рельсы  там,  шпалы,  железная
дорога... Маме не хотелось ремонтировать насыпь... Но как содрать  с  Кеши
тысяч десять валюты на нужды райисполкома? Отдать ему на  откуп  Райцентр?
Это, конечно, нонсенс.
     Мама вот что задумала:  пришла  к  Аэлите  в  гости  и  имела  с  ней
продолжительную  трехчасовую  беседу.  Аэлита  после   пожарного   пикника
потеряла аппетит, перестала вышивать по Райцентру, возлежала прямо посреди
ремонта в раскладном кресле, читала спасенного Алексея  Толстого.  Процесс
чтения проходил с трудом - буквы она  еще  не  забыла,  но  из  букв  туго
складывались слова. Вот что писал Алексей Толстой:
     "Слова - сначала  только  звуки,  затем  сквозящие,  как  из  тумана,
понятия - понемногу наливались соком жизни. Теперь, когда Лось  произносил
имя - Аэлита, оно волновало его двойным чувством:  печалью  первого  слова
АЭ, что означало по-марсиански - "видимый в последний  раз",  и  ощущением
серебристого света - ЛИТА, что означало "свет  звезды".  Так  язык  нового
мира тончайшей материей вливался в сознание".
     Ничего не понять!
     Когда старое кресло наконец выбросили, улеглась на новой  югославской
софе, решив - кровь из носу! - дочитать "Аэлиту" до конца.
     А вот это уже понятней:
     "Рожать, растить существа для смерти,  хоронить...  Ненужное,  слепое
продление жизни"... Так раздумывала  Аэлита,  и  мысли  были  мудрыми,  но
тревога не проходила. Тогда  она  вылезла  из  постели,  надела  плетенные
туфли, накинула на голые  плечи  халатик  и  пошла  в  ванную,  разделась,
закрутила волосы узлом и стала спускаться по мраморной лесенке в бассейн".
     Аэлита подумала, слезла с югославской софы, сунула ноги  в  плетенные
шлепанцы и в чем мать родила пошла в современный санузел и приняла ледяной
душ - горячей воды в Мамонтовке отродясь не бывало. Потом  опять  улеглась
на софу и продолжила чтение.
     А это совсем понятно:
     "Ихошка села невдалеке от Сына Неба и принялась чистить овощи. Густые
ресницы ее помаргивали. По всему было видно, что - веселая девушка.
     - Почему у вас на Марсии бабы  какие-то  синие?  -  сказал  ей  Гусев
по-русски. - Дура ты, Ихошка, жизни настоящей не понимаешь".
     В перерывах этого тяжкого труда Аэлита жалела  Федора  Федоровича,  а
также себя, чувствуя, что такая шикарная обстановка в квартире не к  добру
- скоро ее отсюда выгонят".
     Вот и Мама пришла... Сейчас начнется.
     Но Мама, назвав Аэлиту по имени-отчеству, неожиданно спросила:
     - Не собирается ли Аэлита Алексеевна  в  недалеком  будущем  посетить
Сан-Франциско? НЕ все же здесь на сове лежать?
     Две гонимые судьбой женщины поняли друг друга с полуслова. Да  и  как
не понять: одна была стрелочницей, другая  -  подбитой  подводной  лодкой.
Долго  не  рассуждали  -  Аэлита  твердо  решила  воспользоваться  маминым
предложением и выйти замуж за диссидента Кешу и разом решить все вопросы с
пропиской на этой Земле; а продолжительная трехчасовая беседа  заключалась
в просмотре  нового  цветного  телевизора,  где  в  тот  вечер  показывали
пятьдесят восьмую и пятьдесят девятую серии "Рабыни Изауры".
     Всплакнули над судьбой бразильской рабыни и составили такой  план:  в
день приезда диссидент Кеша входит в квартиру и обнаруживает возлежащую на
софе  Аэлиту.  На  второй  день  он  ведет  Аэлиту  в   ЗАГС,   где   Мама
собственноручно венчает их безо всякой трехмесячной  проверки  чувств.  На
третий день Аэлита с диссидентом забирают свои двери