с иностранными наклейками,
                         пустые коробки из-под гуманитарной помощи
                                   и прочие приметы нашего времени.

     Так конечно порядочные люди не поступают. Хочешь, чтобы тебя уважали,
- умирай честно и не  будоражь  общественное  мнение.  Но,  что  дозволено
Юпитеру, то затравленному старику простительно. Тем более, Антонин  Иваныч
под телеграммой честно подписался: "СА-ЛЬЕ-РИ". Дураку понятно. Даже умный
подумает-подумает и поймет: шутка.
     Но случилось непостижимое: телеграмму доставляют в ЦДК  заполночь,  а
там   вовсю   идет   генеральная    репетиция    завтрашней    презентации
похоронно-акционерного общества "Реквием". Шампанского для отмыва  грязных
денег  заготовлено  рекой,  голых  девочек  -  толпой,   весь   кордебалет
задействован;  кто  спит,  кто  просто  лежит,   как   вдруг   телеграмма:
"СКОРОПОСТИЖНО..." И все принимают  эту  телеграмму  за  чистую  монету  и
хватаются за головы - завтра презентация, а тут Сальери  такое  учудил!  И
никто не знает - горевать или радоваться. Смерть - она всегда не во время,
но тут, вроде бы, в самый раз... И никто  не  замечает,  что  под  смертью
Сальери стоит подпись  "САЛЬЕРИ",  к  тому  же  не  заверенная  участковым
врачом.
     А  Псевдо-Моцарты  хватаются  за  головы  первыми:  им  же  первым  и
докладывают:
     "Сальери Антонин Иваныч померли только что под Москвой,  хорошо,  что
не под забором; причина смерти неизвестна, но все равно, хоронить надо."
     "А может, не надо?..  -  трусливо  думает  Экс-Моцарт.  -  Может,  он
как-нибудь сам... без нас?.."
     "Дурак!  -  отвечает  Лже-Моцарт,  подставляя  граненый  стакан   под
тульский самовар. - Похороны Антонина Иваныча нам никак  нельзя  выпускать
из рук. Когда мы еще такой труп  найдем?  Похороны  Сальери  будут  почище
любой презентации. Давай,  вспоминай,  кого  мы  хоронили  за  счет  Союза
Композиторов?"
     "Дай бог  памяти...  В  тридцатых  годах  хоронили  Берлиоза  Михаила
Александровича. В восьмидесятых - Скрябина Вячеслава Михайловича... Вот  и
все, пожалуй."
     "Вот  видишь!  Какие  композиторы  были!  Одна   партитура   оратории
Скрябина-Риббентропа чего стоит!  Будешь  хоронить.  С  помпой!  Денег  не
жалей! Найди Людвига, Франца и Ференца, пусть гроб несут. Вообще,  займись
тут..."
     "А ты?" - уныло спрашивает Экс-Моцарт.
     "А мне вызови такси  в  Шереметьево-два  прямо  к  трапу  самолета  в
Веймар."
     "Опять бросаешь меня  одного?..  Обещал  с  понедельника  засесть  за
"Реквием"!
     "Фигаро тут..." - многозначительно произносит Лже-Моцарт.
     "Фигаро там..." - печально  вздыхает  Экс-Моцарт  и  подставляет  под
самовар второй стакан.



                                    3

     Значит так.
     Лже-Моцарт будто что-то почувствовал - бросил Экс-Моцарта на произвол
судьбы и умчался на такси в Шереметьево-два, а оттуда последним  самолетом
в Веймар к Иогану Баху отмывать грязные миллионы, которые давно уже  вышли
за рамки портрета Чайковского, но наивный Иоган Себастьянович о том ничего
не знает.
     Наступает ночь. Над Москвой пролетает последний  самолет  на  Веймар.
Экс-Моцарт  сидит  один-одинешенек  за  роялем  Петра  Ильича   и   вместо
"Реквиема"    сочиняет    список    похоронной    комиссии    под    своим
председательством. Бетховена и Шуберта с Листом нигде не  могут  найти,  а
пока   в   комиссию   входят:   композитор   Шнурке,   альтист    Данилов,
вокально-инструментальный    ансамбль    "Человек-невидимка",     писатель
Таракан-Камчадальский,   художник   Афонарелов,   член   ПЕН-клуба    Кнут
Пряниксонн,  ткачиха  Кондрюкова,  повариха  Белозубкина,  бывший   Первый
секретарь обкома профсоюзов Медылов, эстонец Эдваард Коммиссаар, и  многие
другие нужные люди.
     "Надо бы  кого-нибудь  из  ЦК  КПСС  и  правительства  пригласить,  -
размышляет Экс-Моцарт. -  Например,  Шарфика  Фуршанова,  он  хорошо  плов
готовит... Но все сейчас в отпусках, ладно уж, обойдемся."
     У Экс-Моцарта забот полон рот -  надо  некролог  сочинять  от  группы
товарищей, пристраивать его в "Правду", заказывать Оркестр Большого Театра
или "Виртуозов Москвы" (захотят ли виртуозы хоронить  Сальери  -  это  еще
вопрос), воинский салют (Сальери у нас был генерал-капельмейстером), место
на каком-нибудь Престижном кладбище и все прочее, связанное с мероприятием
похорон крупного общественного деятеля.
     "А поминки?" - спросит иной нетерпеливый балетоман.
     И поминки, а как же! С этим малоприятным  мероприятием  дела  обстоят
полегче:  река  шампанского,  заготовленная  для  презентации  пойдет   на
поминки, а голые девочки ради этого дела перекрасятся  в  траурный  черный
цвет.
     Но где же  Бетховен,  Шуберт,  Лист?  Неужто  забыли  своего  первого
учителя?
     Не в том дело. Бетховену как всегда не везет  -  он  сейчас  лежит  в
клинике Федорова, недавно омоновцы случайно выбили ему  глаз  при  разгоне
демонстрации половых меньшинств, куда Бетховен по рассеянности  затесался,
переходя Цветной бульвар в неположенном месте и отыгрывая в  уме  концовку
своей  7-й  симфонии:  "трам-пам-па-пам,  турам-тарам-тара-ра-рам-рам-пам,
па-рам-та-ри-ра-ри-ра-та-рам..."
     И получил в глаз.
     А Шуберт с Листом подрядились на Казанском вокзале разгружать вагон с
рулонами нотной бумаги, которую Лже-Моцарт уже успел пригнать  из  Веймара
по накладной под видом гуманитарной помощи от Иогана Баха,  чтобы  загнать
ее (нотную бумагу) как обои на черном рынке, о  чем  Иоган  Себастьянович,
понятно, ни сном, ни духом.
     Короче, ночь.
     Но уже близится утро. Наступает долгожданная  предрассветная  тишина.
Покинутый Лже-Моцартом Экс-Моцарт сидит за роялем Чайковского и  думает  о
своем: цены, зарплата, жизнь коротка, а он чем занимается?.. Пишет буквами
на нотной бумаге некролог Сальери: "смерть вырвала из наших рядов..."
     "Нотами  надо!  Нотами  надо  некролог  писать!"  -   вдруг   осеняет
Экс-Моцарта.
     Листок с некрологом летит на пол. Экс-Моцарт открывает "Стейнвей Д" и
неуверенно берет первый аккорд "Реквиема": трам-таа-та-та-там-па-ра-рам...
Потом       второй:       пам-пам-тари-та-там-три-та-там...        Третий:
трум-турум-туру-ру-рум...
     Рука Экс-Моцарта крепчает. Экс-Моцарт постепенно опять превращается в
Моцарта. Он подбирает лист нотной бумаги  и  лихорадочно  записывает  ноты
поперек линеек...  Самонастраивающийся  рояль  "Стейнвей  Д"  самозабвенно
продолжает исполнять моцартовский "Реквием". Из зрительного зала на  сцену
лезет с цветами какой-то  прибалдевший  меломан,  но  гардеробщик  Михалыч
вызывает милицию и его выводят.
     Звучит "Реквием".

                           "РЕКВИЕМ" ЗВУЧИТ!

     Звучит  "Реквием",  заглушаемый  каким-то  немузыкальным  рокотом   и
какофонией лязгающих звуков...
     Из-за правых кулис под звуки "Реквиема" появляется  первый,  головной
танк, проезжает в глубине сцены за роялем и исчезает за левыми кулисами.
     "Стейнвей-Д" сердито замолкает и захлопывает  крышку  -  когда  танки
идут, "Стейнвей" молчит.
     Моцарт отупело смотрит за кулисы вослед  танку,  включает  телевизор,
подходит к окну...
     По телевизору крутят любимый балет Моцарта - "Лебединое озеро", а  из
головного танка на сцену вламывается группа "Альфа" в костюмах  "листопад"
во главе с  черным  полковником  КГБ,  в  котором  Моцарт  узнает  черного
следователя УГРО с красными глазами.
     "Вы - Моцарт Валерьян  Амадеевич?"  -  спрашивает  черный  полковник,
заглядывая в какой-то список.
     "Ну, предположим..."
     "Одевайтесь!"
     "Я одет!"
     "Вы задержаны!.. Спросите "за что?"
     "За что?!"
     "За валютные операции с нотной бумагой в особо крупных размерах!"
     "У вас есть ордер на арест?"
     "Вы не арестованы, а задержаны."
     "Не вижу разницы!"
     "Арест и задержание - разные  вещи.  Задерживать  можно  без  ордера,
многократно, до бесконечности - задержал-отпустил, отпустил-задержал.  Вот
список, заверенный старшим  государственным  нотариусом.  Гордитесь,  Ваша
фамилия стоит сразу после Гдляна и Иванова."
     "Но я сейчас не  могу!  Отложим  до  понедельника...  У  меня  завтра
похороны Сальери - август, жара, труп ждать не может!"
     "Неужто  Антонин  Иваныч  померли?!  -  хватается  за  сердце  черный
полковник. - Какая потеря! Уж не отравлен ли своими  учениками?..  Ничего,
похороним без вас, с воинскими почестями, тем более, что всякие похороны в
Москве отменены в связи с введением чрезвычайного положения."
     "Это произвол! Я требую нотную бумагу и карандаш!"
     "На предмет?.."
     "На предмет написания "Реквиема" по Сальери!"
     "Справедливое требование! Давно бы так! Все необходимое для  создания
"Реквиема" Вам будет предоставлено в казарме эн-ской воинской части."
     "Разве в казарме эн-ской воинской части есть рояль?"
     "А как же! В любой  Ленинской  комнате  любой  воинской  части  стоит
рояль. А вы как думали? Вы  где  служили?  Кстати,  почему  вы  не  пишете
военную музыку? Ах, Моцарт, Моцарт! Брали бы пример со своего  учителя.  С
вашим  талантом  -  написали  бы  по  заказу  Министерства  Обороны  "Марш
Краснознаменной Чапаевской дивизии имени Дзержинского"  или  "Подожду  два
года и вернусь"... Нет?.. Ну - "Реквием" так "Реквием"! Хорошая похоронная
музыка армии во-от так нужна! Увести задержанного!"
     Моцарта уводят, а историческое утро 19  августа  продолжается.  Вчера
умер Сальери. Солнце уже взошло.  Звучит  и  крепчает  тема  Чрезвычайного
Положения - в глубине сцены с вонючим ревом проходит  бесконечная  колонна
танков - идут танки, танки, танки, танки, танки, бронетранспортеры, танки,
танки, танки, самоходная подстанция, танки, танки, между танками  какой-то
очумевший гражданский "жигуль", последней идет полевая кухня, за ней,  как
гусь отбившийся  от  стаи,  еще  один  танк  -  танковый  марш  на  Москву
продолжается по кругу: танки, танки, танки, а в ЦДКомпозиторов  происходит
обыск.  Автоматчики  в  "листопадах"  кружат  по  сцене,  ищут  валюту   и
драгоценности - шуруют в печке, курочат портрет Чайковского, заглядывают в
самовар,  потрошат  концертный  рояль  "Стейнвей  Д".  В   глубине   сцены
образуется  танковый  затор,  но  черный  полковник  продолжает  сидеть  в
Потертом Кресле, озабоченно сверяясь со списком и расставляя в нем красные
галочки.
     Обыск что-то не вытанцовывается. На сцену между  танками  пробирается
возмущенный обнаженный кордебалет в черном. Шуберт с Листом,  ошеломленные
смертью  Сальери,  бросили  разгрузку  вагона  и  прибежали  с  Казанского
вокзала, Бетховен удрал из клиники Федорова,  из  Нью-Йорка  на  путч  уже
прилетел Мстислав Ростропович - вот где  достойная  фигура  для  Потертого
Кресла! - но о смерти Сальери Ростропович еще ничего  не  знает  и  потому
пока кантуется с автоматом и виолончелью на  защите  Белого  Дома,  вместо
того чтобы освобождать Дом Композиторов от черного полковника.
     По  одному  появляются  члены  похоронной  комиссии  -  фон   Шнурке,
Афонарелов, Таракан-Камчадальский  и  другие,  -  видят  в  глубине  сцены
танковую армаду, в первую секунду ничего не понимают, а потом понимают все
- если Горбачев в отпуске, значит по телевизору "Лебединое озеро".
     "Я уважаю Петра Ильича Чайковского, но меня от "Лебединого озера" уже
мутит! - жестикулирует Шуберт. - Эй, кто-нибудь!.. Эй, вы!.. Я вам говорю!
Выключите телевизор!"
     "Это вы МНЕ  говорите?"  -  с  превеликим  изумлением  переспрашивает
черный полковник.
     Лист в смятении дергает Шуберта за полу пиджака.
     "Да, вам, ...! Кто  вы  такой,  ...?  Расселись,  понимаешь!  Что  вы
делаете здесь, в кабинете Чайковского?"
     Черный полковник не удостаивает Шуберта ответом.
     Спрашивается: что делать  в  этих  чрезвычайных  условиях  похоронной
комиссии?
     "Как - "что"?! - спросит офонаревший любитель балета. - Тем,  кто  за
Ельцина - бежать к Белому Дому; тем, кто за ГКЧП - бежать в Кремль!"
     Резонно.
     А кто будет хоронить Сальери?
     Не оставлять же труп до окончания путча, этот путч хрен знает сколько
может продлиться - это сейчас, задним  числом,  мы  знаем  что  он  длился
всего-ничего, а в первое утро никто ничего не знал.
     И вот, к чести похоронной комиссии, она (комиссия) решает  похоронить
Сальери во что бы то ни стало! Она садится на сцене  и  объявляет  сидячую
забастовку: или ГКЧП в  лице  черного  полковника  освободит  председателя
комиссии Моцарта и разрешит похоронить Сальери или сами они с  этой  сцены
не уйдут, а их унесут вперед ногами.
     Пусть  полковник  прикинет:  похороны  одного   Сальери,   или   всей
похоронной комиссии?
     Пока полковник прикидывает, из головного танка появляется озабоченный
танкистик и, держась пониже живота, жалобно вопрошает:
     "Извините, товарищи, где тут у вас уборная?.."
     "В театре "уборная" и "сортир" - не одно и то  же",  -  наставительно
объясняет Шуберт.
     Не дождавшись вразумительного ответа,  солдатик  исчезает  за  дверью
женского сортира.
     Полевых походных сортиров еще не изобрели, и где справить нужду целой
танковой армаде никто в похоронной комиссии  не  знает.  Комиссию  уже  не
спрашивают. Из танков выскакивают танкисты и  расстегиваясь  на  ходу  без
строя бегут в сортиры Центрального Дома Композиторов. По театру разносится
дух солдатских портянок и отработанного танкового масла, публика  затыкает
носы.
     Проносится слух, что Моцарт уже расстрелян. Весь в слезах  появляется
обнаженный кордебалет... Девки влезают на танки,  втыкают  в  дула  черные
тюльпаны и гвоздики, приготовленные для похорон Сальери.
     На танках начинаются сексуальные пляски. В танках полным  ходом  идет
разложение войска.
     "Потерять Москву или потерять армию?! - кричит черный полковник, видя
такое дело. - Моцарта отпускаю! Похороны разрешаю! Но где, где,  где  труп
вашего Сальери?!"
     Члены похоронной комиссии в недоумении: в самом деле, где,  где,  где
труп Антонина Иваныча?
     Раскуроченный "Стейнвей Д" вдруг  оживает:  он  откидывает  крышку  и
начинает играть "Реквием".
     Из левых кулис появляется труп  -  т.е.,  на  сцену  нетвердо  входит
приехавший в Москву первой же электричкой живой и  невредимый,  хотя  и  с
сильного похмелья, Антонин Иванович Сальери с бутылкой китайского  спирта;
из правых кулис появляется живой и нерастрелянный Моцарт с нотным  рулоном
"Реквиема", написанного в казарменной Ленинской комнате.
     "Реквием" звучит...

                   ЗВУЧИТ ВЕЛИКИЙ МОЦАРТОВСКИЙ "РЕКВИЕМ"!

     Нервные удаляются из зала. "Учитель! Этот "Реквием" я посвящаю  Вам!"
- шепчет Моцарт,  делает  шаг  навстречу  Сальери  и  падает  замертво  от
инфаркта.
     "Умри, Моцарт! Лучше не напишешь!" - отвечает Сальери и умирает рядом
с Моцартом от инсульта.

        ЗВУЧИТ УМОПОМРАЧИТЕЛЬНАЯ МУЗЫКА МОЦАРТОВСКОГО "РЕКВИЕМА"

                  Занавес медленно-медленно опускается




                                   АПОФЕОЗ

                Девочки из кордебалета срывают театральный занавес,
                         заворачивают в него тела Моцарта и Сальери
                                    и укладывают за неимением гроба
                                в раскуроченный рояль "Стейнвей Д".

                                     Появляется гардеробщик Михалыч
                                  и забивает гвозди в крышку рояля.

             Черный  полковник  смахивает слезу и уходит за кулисы.
                                     За ним из Москвы уходят танки.
                      За танками на лафете везут рояль "Стейнвей Д"
                                        с телами Моцарта и Сальери.
                                    За лафетом под звуки "Реквиема"
                                       идут Бетховен, Шуберт, Лист,
                         а также все вышеназванные действующие лица
                                           и исторические личности.

                                        За кулисами раздается залп.
                         Это застрелилась из двустволки Чайковского
                        последняя жертва режима - черный полковник.

                                          Начинаются Новые Времена.

                   На пустую сцену врывается Галопирующая Инфляция.

                                                Исполняется гаплык.

                                   Зрители в ужасе бегут из театра.





                               Борис ШТЕРН

                      КАЩЕЙ БЕССМЕРТНЫЙ - ПОЭТ БЕСОВ




     Кащей Бессмертный, как известно, был самым  бесталанным  существом  в
древнем  бесталанном  подпространстве.  В  юности   он   испытал   сильное
потрясение, обнаружив у себя отсутствие всяких талантов - если  отсутствие
вообще можно обнаружить. Он вечно лежал на раскладушке в своей  комнатушке
и      рифмовал       названия       окружавших       его       предметов:
"комнатушки-кружки-раскладушки-девушки"... Рифма  "девушки"  в  этом  ряду
была очень сомнительна, - но с девушками Кащею так не везло,  что  уж  эту
погрешность можно ему простить.
     Стихи он писал каллиграфическим  почерком,  заглавные  буквы  украшал
вензелями и подшивал  в  канцелярскую  папку.  Так  потихоньку  создавался
поэтический цикл под общим названием "Подпространство". В  самом  названии
был подтекст. Лирические строки сменялись там горькой иронией, философские
размышления сочетались  с  бытописательством,  а  внешняя  занимательность
сюжета прикрывала глубину второго плана.
     Все как у людей.
     Попробовал поступать в Литературную Штудию  и  с  душевным  волнением
представил  на  конкурс  канцелярскую  папку...  Ответ  Специалистов   был
единодушным:   ритм   соблюден,    концы    зарифмованы    (хотя    почему
"раскладушки-девушки"?!), содержание присутствует, таланта не наблюдается.
Кащею было рекомендовано искать и  проявлять  способности  в  каком-нибудь
другом деле.
     Кащей не сдавался. Нужно  было  срочно  Подавать  Надежды,  иначе  из
Подающих Надежды ему грозила высылка в  Бесталанные  Кварталы.  Он  веером
рассылал стихи по редакциям, но они или пропадали, или же  возвращались  с
краткими рецензиями: "Не то", "Не пойдет",  "Нуждается  в  доработке"  или
совсем уже загадочное: "Я очень устал, ухожу в отпуск".
     Кащей  ничего  не  понимал...  Ему  не   с   кем   было   поговорить,
посоветоваться...


     Однажды канцелярская папка случайно  попала  к  одной  старой  ученой
ведьме. Старушка была специалистом в Героическом Эпосе Первых Талантов  и,
значит, разбиралась в поэзии. За свою долгую жизнь она  прочитала  столько
всякого текста, что у нее выработалась  привычка  читать  между  строк,  и
поэтому ей все время что-то мерещилось. Она одна сжалилась  над  Кащеем  и
назначила ему аудиенцию. Наверно, ей тоже не с кем было поговорить.
     - Зачем вы пишете? - сходу спросила она.
     Кащей не был искушен в ответах на подобного рода вопросы. Он  еще  не
знал, что эти вопросы задаются  только  для  того,  чтобы  самому  на  них
отвечать.
     - Хорошо, поставлю вопрос иначе, - обрадовалась Ученая Ведьма. - Чего
вы вообще хотите достичь? (Вопрос все из той же оперы).
     - В жизни? - уточнил Кащей.
     - Да, конечно.
     Кащей задумался,  но  кроме  "девушек",  опять  не  нашел  достойного
ответа.
     - Значит,  вы  не  знаете,  чего  хотите!  -  с  восторгом  заключила
старушка. - Отвечу за Вас. Вы, как и все, хотите стать бессмертным,  но  с
таким отношением к делу у вас ничего в  жизни  не  получится.  Поживете  и
исчезнете! Искусство должно  быть  здоровым  и  светлым,  а  у  вас  жизнь
напоминает помойную яму. Конечно, так оно и есть, но все об этом и без вас
знают. У вас извращенный вкус, а вы извратите вкус у читающей публики.  Вы
вульгарны настолько, что не стесняетесь даже  таких  выражений...  Во