с красными глазами - сразу решает  танцевать  от  печки  и  задает
немой вопрос (это они умеют) шеф-повару ЦДК:
     "Не знаете ли, любезный, кто  подсыпал  цианистого  калия  Моцарту  в
голубцы?"
     Шеф-повар - тоже брык на пол и лежит на авансцене без сознания.
     Тогда довольный следователь танцует от печки к роялю, сверкая в  луче
театрального  прожектора  красными  глазами.  Он  поглаживает  крутой  бок
тульского самовара и в пол-оборота спрашивает у метрдотеля:
     "А почему у вас  ружье  на  печке  висит?  Предъявите  разрешение  на
хранение огнестрельного оружия."
     "Так оно же музейное! - пугается метрдотель. - Оно не  заряженное  и,
вообще, никогда не стреляло! Прикладом этой двустволки повар Петра  Ильича
Чайковского бил свиные отбивные барину на обед!"
     "А подать сюда повара Петра Ильича!" - требует этот черный человек  с
красными глазами, подбирая пальцем на рояле Чайковского "Собачий вальс".
     "Так он же умер от горя в прошлом веке, не пережив смерти барина!"  -
объясняет метрдотель языком танца.
     "Вот так раз!.. Ладно, Бог с ним, с поваром, а вот не помните ли, кто
последним сидел за столиком с Моцартом до того как?.."
     Метрдотель сразу в кусты:
     "Не помню, спросите официанта."
     Появляется белый официант, с бутылкой коньяка, с фужером, с салатиком
для черного следователя, и жестами показывает:
     "Сальери!"
     "Ага!.. А где тот граненый стакан, из которого Моцарт водку пил?"
     Официант исполняет танец граненого стакана:
     "Помыли, разбили и выбросили!"
     "Ладно, обойдемся без стакана", -  решает  следователь,  выпивает  из
фужера  коньяк,  закусывает   салатиком   и   обращается   к   старенькому
гардеробщику, показывая пальцем на Доску Почета Композиторов,  где  первой
висит фотография Сальери:
     "Этого человека знаете? Что он делал такого-то  числа  приблизительно
около четырех?"
     "Театр начинается с вешалки, - приплясывает издалека  гардеробщик.  -
Кто  же  не  знает   Антонина   Ивановича   Сальери?..   Такого-то   числа
приблизительно около четырех этот маразматик как всегда вышел из  женского
туалета с расстегнутой ширинкой, дрожащими руками схватил чужое  пальто  и
убежал - даже рубля на чай не оставил, скотина!.. Стоп! Да неужто  Антонин
Иваныч... это..." - хватается за голову гардеробщик.
     "Что "это"? Говорите!"
     "Быть того не может! А  Валера,  бедняга,  не  успел  свой  "Реквием"
написать! Бывало  придет  сюда  в  гардероб,  выпьет  шкалик  и  жалуется:
Михалыч, говорит, - это я Михалыч, - хочу  вот  "Реквием"  написать...  Да
неужто Антонин Иваныч отравил Валерку Моцарта?!"
     "Отравил, отравил, - успокаивает Михалыча следователь. - Но  об  этом
пока никому ни слова!"



                                    4

     Так что травить Моцарта нет никакого резона - во-первых,  собственный
гений не позволит, во-вторых, все сразу раскроется.
     Что же все же делать Антонину Иванычу? На дуель Моцарта не вызовешь -
какие уж там дуели, прости Господи.
     В морду, что ли, Моцарту дать?..
     В принципе, можно и в морду... Но ведь морда - понятие  растяжимое  и
относительное. Сальери, хотя и  представительный  мужчина,  но  больной  и
старый, а Моцарт - наоборот, молодой и здоровый,  под  два  метра  ростом,
кулачищи - во! Когда Моцарт выпимши садится  за  "Стейнвей-Д"  и  начинает
кулаками по клавишам молотить - гром небесный!
     Ну, можно конечно влепить пощечину, можно.  Ну,  оближется  Моцарт  и
ничем не ответит, постесняется учителю  отвечать  -  значит,  пощечина  не
выход, а всего лишь небольшая психологическая разрядка.
     Здесь требуется нечто этакое...
     Что же посоветовать старику?
     Опытный балетоман уже заметил, что Моцарт моложе Сальери лет на сорок
- по сцене передвигается легко, прыгает высоко и далеко, балерин вертит  и
ставит во все позиции, как хочет. Все, вроде  бы  у  него  хорошо  и  даже
отлично, но чувствуется в Моцарте  некоторая...  задумчивость,  что  ли?..
Некоторый автоматизм в танце - вертит балерину и так и эдак,  а  думает  о
чем-то своем. Это конечно не дефект, когда человек думает,  но  специалист
понимает - это вроде как заниматься в постели любовью с Прекрасной  Дамой,
а думать черт-те о чем, будто на работу пришел.
     "Вкалывает Моцарт...  -  с  грустью  замечает  опытный  балетоман.  -
Работает... А гений и работа - несовместимы. Сколько же  это  Моцарту  лет
получается, если при Сталине он еще под стол  пешком  не  ходил?..  Да  не
такой он уже и молодой, Валера - Пушкина пережил. Ему уже 39 лет,  за  ним
во-он сколько молодых в очередюге стоит!"
     А Сальери, надо учесть, мужик умный и дошлый, хотя и  композитор.  Он
все видит. Он  прекрасно  понимает,  что  его  светлые  застойные  времена
безвозвратно прошли, и пора, пора сходить с этой балетной сцены,  пока  не
растоптали статисты. Антонин Иванович прикидывает: с деньгами у него  хотя
и не худо, но надвигающаяся  Галопирующая  Инфляция  все  сожрет,  с  этой
Примой-балериной  шутки  плохи,  она  любого  балетмейстера  раскрутит   и
поставит в непристойную позицию, никакие накопления не спасут; зато  дача,
квартира, автомобиль и прочая твердая недвижимость у Сальери имеется, а уж
музыки на слова советских поэтов он столько насочинял, что хватит и детям,
и внукам, а правнукам останется.
     И это хорошо.
     "Жизнь прожита и прожита не зря, -  размышляет  Антонин  Иванович.  -
Всякое бывало... Даже больно бывало, но не мучительно. Утром по  гудку  не
вставал, на фронте бывал только с концертами, от Архипелага Семен Буденный
уберег, от звонка до звонка не вкалывал, а пахал и сеял разумное,  доброе,
вечное исключительно на ниве музыкального искусства. И слава  Богу!  Пора,
пора уходить. Мне 80 лет. Здоровье ни к Черту, но  еще  держусь.  Ох,  как
хочется еще поработать в свое удовольствие  -  написать,  например,  давно
задуманную симфонию  ми-бемоль  мажор...  Или  концерт  для  фортепиано  и
скрипки с оркестром..."
     И вот хитрый Сальери решает  уйти  без  боя.  Добровольно  освободить
Моцарту Потертое Кресло Главного Композитора Всея Страны. Подает заявление
по форме:

         "ПРОШУ УВОЛИТЬ ПО СОБСТВЕННОМУ ЖЕЛАНИЮ В СВЯЗИ... и т.д."

     Моцарт приятно удивлен и не чувствует подвоха. Прощальный банкет, все
как положено. Моцарт от всей  души  произносит  заздравную  речь  в  честь
нашего дорогого юбиляра и пьет  за  его  здоровье  полный  фужер  хорошего
неотравленного коньяка. Антонину Ивановичу  вручаются  памятные  адреса  и
дорогостоящие подарки.  Исполняются  популярные  песни  Сальери  на  слова
советских поэтов: "Катись колбаской", "Машинистка бронепоезда", "Кабул нам
только снится" и другие.  Начинаются  половецкие  пляски.  К  ночи  все  -
вдрабадан. На следующий день - похмелье.  А  утром  третьего  дня  Антонин
Иванович попивает чай из тульского самовара, не  спеша  собирает  вещички,
целуется с Моцартом, которому уже невтерпеж усесться в Кресло, отдает  ему
ключи от  пустого  сейфа,  крестится  на  портрет  Чайковского  и  уходит,
оставляя Моцарту отравленную приманку.
     Пост сдал - пост принял; Король умер - да здравствует Король!
     Ты этого хотел, Валера?



                                    5

     И Валерьян Амадеевич, представьте, на эту отравленную приманку клюет!
     Да еще пританцовывает и потирает руки -  здесь,  за  печкой,  у  него
будет малое предприятие  с  ограниченной  ответственностью  "МИНОТАВР",  в
гардеробе    разместится    кооператив    "КАБЫСДОХ",    в    подвале    -
совместно-австрийский  концерн  с  неограниченными  правами  "ВЕНЕЦИАНСКИЙ
КУПЕЦ";  на  чердаке,  если  вышвырнуть  старую  виолончель,  -   японская
шоу-фирма "КАРМАН-СЮИТА", а на крыше под  облаками  совсем  уже  эфемерный
международный "ФОНД ПОМОЩИ ПЬЮЩИМ И НЕЗАКУСЫВАЮЩИМ МУЗЫКАНТАМ"; но не  это
главное - главное  разместится  на  втором  этаже:  музыкально-акционерное
общество "РЕКВИЕМ" для обслуживания похорон крупных и выдающихся деятелей,
- а то и здесь у нас полный беспорядок,  собственных  теневых  экономистов
похоронить толком не умеем, как сказал бы старенький гардеробщик Михалыч.
     И все это конечно в рамках Закона и  портрета  Чайковского;  иначе  -
Боже упаси! - за кого вы Моцарта принимаете?
     В общем, Антонин Иваныч со своими  соцнакоплениями  и  неподвижностью
просто-напросто  младенец  перед  Валерьяном  Амадеевичем!  А  с  госпожой
Галопирующей Инфляцией  у  Моцарта  будет  разговор  особый  -  ее  бурное
появление и бешеные скачки на балетной сцене Моцарта  не  пугают.  Захочет
Валера - и уедет в Веймар по приглашению самого  Иогана  Баха,  пересидит,
переждет, сыграет у него на органе прелюдию из какой-нибудь фуги 1-го тома
"Хорошо  темперированного  клавира";  захочет   -   пригласит   в   Москву
белоэмигранта Рахманинова, попьет с ним водки  из  тульского  самовара,  а
потом махнут с рок-концертами  по  российским  городам  и  весям,  никакая
Инфляция не угонится.
     Кто бы не клюнул на месте Моцарта?
     Еще бы! Хоть Валера у нас и постмодернист, и соцартист,  и  митек,  и
витек, и в сторожах, и в котельных, и в диссидентах кантовался, -  но  вот
освободилось Потертое Кресло у рояля Чайковского, и он, Моцарт, наконец-то
оказался при Деле. А главное Дело  для  Моцарта  -  какое?..  Конечно  же,
Музыка - Святая Музыка! Пусть ты хоть  демократ,  либерал  или,  допустим,
патриот,  пусть  даже  бывший  коммуняка  или,  еще  хуже,  человек  любой
национальности, но здесь, в этом Кресле, ты должен пахать и сеять на  ниве
Музыкальной Культуры - культурку надо поднимать, ядрена вошь, а то здесь у
нас полная целина, в балет приходят с семечками и с мороженым, сволочи!  -
как сказал бы старенький Михалыч.
     И  Моцарт  начинает  пахать  и  сеять,  Моцарт  наступает  на   горло
собственным кантатам и ораториям, сонатам и симфониям, операм "Дон  Жуану"
и "Волшебной флейте"; Моцарт  готовит  презентацию  похоронно-акционерного
общества "Реквием" и лишь иногда вздыхает и  жалуется  друзьям  -  Людвигу
Бетховену, Францу Шуберту и Ференцу Листу, когда те  боязливо  заглядывают
на самовар в ЦДКомпозиторов:
     "Ну нету, нету у  меня  времени  для  "Свадьбы  Фигаро"!  -  жалуется
Валера, наливая старым друзьям из самовара и бренча  пальцем  по  одинокой
клавише. - Все дела, дела, дела...  Не  знаете  ли,  ребята,  где  достать
приличный труп для образцово-показательных похорон?.. Думайте,  думайте  -
для вас же стараюсь - больных и пьющих!  Поверите  ли,  братцы  -  начинаю
раздваиваться! Фигаро - тут, Фигаро - там! Застрелиться, что ли?.."
     И недвусмысленно поглядывает на двустволку Петра Ильича Чайковского.
     "Что говоришь, Валера?.. - переспрашивает Людвиг Бетховен, приставляя
ладонь к уху. - Извини, не расслышал... Повтори последнее слово."
     Бетховен почти совсем оглох  (кто  сказал,  что  гений  и  уголовщина
несовместимы - уже в перестроечные времена Бетховену в пересыльной  тюряге
уголовники барабанную перепонку перебили), но зато он в той  же  пересылке
написал свою знаменитую 6-ю симфонию и сейчас взялся за 7-ю.  А  Шуберт  с
Листом - первый в подвале, второй на чердаке - все пишут, пишут,  пишут  и
пишут нотные закорючки на разлинованной бумаге,  и  нотной  бумаги  им  не
хватает! Слышите, спонсоры:

                 ШУБЕРТУ И ЛИСТУ НЕ ХВАТАЕТ НОТНОЙ БУМАГИ!

     А нотная бумага (для тех, кто забыл или никогда  не  видел)  выглядит
так:

        ________________________________________________________
        ________________________________________________________
        __&_____________________________________________________
        ________________________________________________________
        ________________________________________________________


     Шуберт уже написал 600 (шестьсот, ШЕСТЬСОТ!) романсов на стихи Гете и
Шиллера, и сейчас взялся за "Прекрасную мельничиху"; а Лист -  тот  вообще
создает новое  направление  в  пианизме:  придает  фортепиано  оркестровое
звучание, превращая его (фортепиано) из  салонно-камерного  инструмента  в
инструмент для массовой аудитории, применяя при этом принцип МОНОТЕМАТИЗМА
- слышите, спонсоры?.. где вы еще такое слово услышите, -  как  сказал  бы
старенький гардеробщик:

                           МО-НО-ТЕ-МА-ТИЗ-МА!

     Так что зря Валера ребят спаивает, их даже на чистом  спирте  "Рояль"
не проведешь - проспятся, выйдут из запоя и опять начнут писать  Музыку  с
Большой Буквы и жалеть Моцарта (почему бы и не пожалеть?):
     "Ну нету, нету у Валеры времени для  "Свадьбы  Фигаро"!  Для  нас  же
старается! Раньше мы водку где пили? По чердакам да котельным, а сейчас? В
Доме Композиторов из тульского самовара Чайковского!"
     Но и Моцарт жалуется и вздыхает с некоторой долей лицемерия - Дела-то
у него идут неплохо; и на двустволку посматривает, отлично зная,  что  она
не стреляет. Ну нету, нету у  него  времени  для  "Дон  Жуана",  занят  он
презентацией похоронного общества, для вас  же  старается,  раздваивается,
наступил на горло собственным Донжуану и Фигаро,  жалуется,  не  понимает,
что он - _М_о_ц_а_р_т_, а не хрен с бугра!
     МОЦАРТ!
     Что он - _г_е_н_и_й_, что МОЦАРТ должен  быть  выше  всего  этого,  а
получается все наоборот - ВСЕ ЭТО выше его, Моцарта. Не  понимает  Моцарт,
что он собственными руками убивает в себе _М_о_ц_а_р_т_а_ - уже убил!  Что
все это Сальери нарочно подстроил, чтобы отомстить ему: на, бери, садись в
это  хренниковое  Кресло  -  это  же  не  кресло,  а  электрический  стул,
друг-Моцарт. Здесь ты сам себя и убьешь, Валера. Сам на собственном  горле
замкнешь провода и не напишешь ни первой, ни второй, ни какой симфоний,  а
сгинешь, как сука, на этом потертом месте, и не будет Моцарта, будто и  не
было. Найдутся добрые люди и спросят:
     "А кто он такой - Моцарт? Бетховена знаем, Шуберта,  Листа  знаем,  а
Моцарта - нет."
     А Людвиг ван Бетховен приставит ладонь к уху и переспросит:
     "Что вы спросили?.. Не расслышал, извините."
     "Моцарт, спрашиваем, кто такой? - обозлятся добрые  люди.  -  За  что
деньги плочены? Что этот пресловутый Моцарт такого сделал?"
     А Франц Шуберт пожмет плечами:
     "Не помним... Не знаем... Нету такого... И никогда не было."
     И тогда Ференц Лист вздохнет и поправит:
     "Был Моцарт, да весь вышел."
     Вот до чего додумался хитрый Сальери  -  убить  Моцарта  медленной  и
мучительной смертью его же собственными руками,  безо  всякого  цианистого
калия.
     И вот однажды Антонин Иванович, наблюдая из своего прекрасного далека
за  раздвоением  и  смертью  Моцарта,  которую  сам  же  подстроил,  очень
развеселился и решил отметить это событие, помянуть Моцарта добрым словом,
все же Моцарты умирают не каждый день. Купил бутылку относительно дешевого
китайского спирта, включил телевизор и сел за  старенький  клавесин  своей
юности, что на его даче в Перестройкино. Смотрит себе футбол  "Спартак"  -
"Тмутаракань", наливает  рюмашку,  наигрывает  "Чижика-пыжика"  и  душевно
отдыхает - что старику еще надо?
     Выпил рюмку, выпил две...
     Чувствует: закружилось в голове, а в животе что-то не  тово...  Спирт
какой-то плохой попался...  То  ли  древесный,  то  ли  метиловый  (что-то
китайцы не в себе в этом  деле,  авторучки  не  в  пример  лучше  делают).
Короче, выпил Сальери на всякий случай третью рюмку, не  досмотрел  первый
тайм и... как говаривал его великий тезка, Антон Павлович Чехов:

                        "Лег на диван и... помер"


                   Занавес медленно-медленно опускается

                                  Антракт

                       Зрители бегут в пустой буфет,
           где, кроме китайского спирта, ничего не наливают.




                     ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ. ПОХОРОНЫ САЛЬЕРИ

                           Во 2-м действии партию умершего Моцарта
                                     исполняют два других танцора:
                                                        Экс-Моцарт
                                                                 и
                                                        Лже-Моцарт


                                    1

                                      Дача Сальери в Перестройкино.
                                        Диван, клавесин, телевизор.
                                           На диване лежит Сальери.
                              По телевизору идет программа "Время".

     Не помер Сальери, не помер! Живой! Это Моцарт умер, как и положено, а
Сальери - живой!
     Спирт конечно был дрянь, Сальери плохо себя почувствовал, испугался и
прилег на диван, примерился...
     Но все как-то обошлось. Проспал весь второй тайм вместе с  программой
"Время" и очнулся сразу  после  спортивных  новостей  ("Спартак"  все-таки
сумел выиграть у "Тмутаракани" один-ноль - браво, маэстро!), как раз в тот
момент, когда какой-то  странный  человек  в  черном  костюме  с  красными
глазами брал интервью у Моцарта о состоянии музыкальных дел в стране.
     Смотрит Сальери и не понимает: в глазах, что ли, двоится?..  Печка  -
одна, двустволка - одна, рояль, самовар, черный человек - одни, а Моцартов
- двое!..
     Вроде, Моцарты, и... вроде, не Моцарты. Похожи  на  Моцарта  и...  не
похожи на Моцарта... Один, Лже-Моцарт -  обрюзгший,  с  животом  и  вторым
подбородком; другой, Экс-Моцарт - облысевший дистрофик с кривыми ногами.
     "О чем интервью-то?" - пытается сообразить Сальери.
     "Ну-с, расскажите, что там у нас с музыкой происходит?" -  спрашивает
обоих Моцартов этот черный человек с мэфистофэльской ухмылкой.
     "Сплошная  разруха,  как  и  везде",  -  отвечают  братья-близнецы  и
начинают жаловаться на свою жизнь: что им и ТО мешает, и ЭТО...
     "А  я  слышал,  завтра  у  вас  презентация   музыкально-акционерного
общества "Реквием"?.. - перебивает черный человек, думая о чем-то своем.
     "Ну да", - отвечают Псевдо-Моцарты.
     "Похоронное, что ли, общество?"
     "Ну да... Хоронить-то надо  с  музыкой",  -  вроде  бы  оправдываются
близнецы.
     "А с прибылью - что намерены делать?"
     "Прибыль пойдет в "Фонд помощи пьющим и незакусывающим музыкантам".
     И так далее: прибыль, акции, дивиденды.
     Не интервью, а допрос какой-то...
     И ни слова о Сальери!
     Эти преступные господа, убившие в себе Моцарта, так  заработались  на
посту Сальери, что про самого Антонина Иваныча намертво забыли.  Раньше  у
Сальери брали интервью и этот... как его - с акцентом и  с  сигареткой,  и
тот... который с наушниками, и даже  тот  самый  -  с  именным  подарочным
револьвером, а сейчас Сальери уже нуль без палочки,  и  какой-то  странный
человек, похожий на  следователя  ОБХСС,  берет  интервью  у  этих  плохих
танцоров, которым, как известно, и ТО, и ЭТО, и ВСЕ мешает.
     "Вот так: умрешь, и никто по  тебе  даже  "Реквиема"  не  сочинит!  -
злится Сальери, сползая с дивана. - Ну, погодите! Я уважать себя заставлю!
Будет вам первый труп, будут вам образцово-показательные похороны!"
     То ли от старости, то  ли  от  дрянного  спирта,  но  Антонин  Иваныч
задумал шутку совсем уж бородатую и  дурного  тона  -  отправился  поздним
вечером по перестройкинскому  бездорожью  на  телеграф  и  послал  срочную
телеграмму, воспользовавшись сонной и неопытной телеграфисткой (а  сколько
раз ее предупреждали: "Анюта, не спи на работе!"):

     ТЕЛЕГРАММА
     БЕТХОВЕНАМ, ШУБЕРТАМ, ЛИСТАМ, ВСЕМ СОВЕТСКИМ КОМПОЗИТОРАМ
     ТОЛЬКО ЧТО СКОРОПОСТИЖНО СКОНЧАЛСЯ САЛЬЕРИ
     ПОХОРОНЫ ЗА ВАШ СЧЕТ
     САЛЬЕРИ

     И ни слова о Моцарте.



                                    2

                   К прежней обстановке ЦДКомпозиторов добавляются:
                                                японский телевизор,
                         небольшой складик ксероксов и компьютеров,
                              коллекция пустых причудливых бутылок