странно. Вы говорили,
что перенимали эту науку у мастеров восточных народов. Почему же они  не
таят столь совершенных боевых  техник,  чтобы  возвыситься  и  возвысить
своих правителей?
   - Знаешь, большой мастер  -  он  уже  вне  народов  и  правителей,  -
произнес Басов - Он знает много больше всех, живущих на Земле, и  всегда
рад передать свое искусство тому,  кто  готов  принять  его  и  достойно
нести. Отчего - не знаю. Может, мастер просто  не  может  не  передавать
знаний. А если кто-то говорит, будто от него что-то утаили,  значит,  он
либо сам не сумел  понять,  либо  мастер  не  увидел  в  нем  достойного
ученика. И дело вовсе не в народе или сословии, из которого учитель  или
ученик происходят, а в умении или неумении воспринять знания.
   -  Значит,  вы  во  мне  все-таки  увидели  достойного   ученика?   -
встрепенулся Федор.
   - Увидел. Но тебе это  ничего  не  обещает.  Если  твое  отношение  к
занятиям будет не правильным, ты можешь и не стать...
   - Игорь Петрович! - вскрикнул вдруг Федор.  Но  Басов  уже  стоял  на
ногах; в левой руке у него оказалась сабля в  ножнах.  Из  лесу  выходил
бородатый мужчина в русской одежде, с кривой саблей на боку. По осанке и
мягкой, скользящей поступи было видно, что  нежданный  гость  -  сильный
фехтовальщик. Подойдя к хижине и остановившись шагах в десяти от Басова,
он размеренно произнес рокочущим басом:
   - Игорь Басов - это ты?
   - Я, - спокойно подтвердил тот. - Как нашел?
   - Долго  искал,  -  ухмыльнулся  мужчина.  -  Да  как  узнал,  что  в
карельских лесах завелся отшельник, который за месяц всех разбойников  в
округе повывел, понял - больше некому.
   - С чем пришел? - холодно осведомился Басов.
   - От Мал юты весточку принес.
   Заметив, что Федор потянулся к рукояти шашки, Басов  бросил  ему,  не
отрывая взгляда от гостя:
   - Стоять. Это не твой бой. Не  вмешивайся.  Федор  чуть  помялся,  но
потом молча поклонился и сделал два шага в сторону.
   - Давай, - произнес Басов.
   Мужчина медленно обнажил клинок и  встал  в  боевую  позицию.  Словно
отражая его в зеркале,  те  же  действия  синхронно  произвел  и  Басов.
Соперники замерли. Секунды слипались в минуты  и  уносились  прочь.  Два
бойца  смотрели  в  глаза  друг  другу,  и  казалось,  время   для   них
остановилось. Наконец гость медленно отступил на шаг и вложил  оружие  в
ножны:
   - Нет, парень, нечего нам с тобой делить.
   Он сел на траву, скрестив ноги, отцепил и положил рядом саблю.  Басов
опустился напротив. Подчиняясь общему настроению, их примеру  последовал
и Федор.
   - Куда ты  теперь?  -  спросил  Басов  гостя  после  продолжительного
молчания.
   - Не знаю, - пожал плечами мужчина. - Может, в  королевство  аглицкое
подамся, там, говорят, бойцы нужны.
   - Дело, - кивнул Басов, - а  можешь  к  французским  немцам пойти. Там сейчас война за веру, вернее, за престол.
   - Спасибо за совет, - произнес гость,  поднялся  на  ноги,  подхватив
саблю, поклонился и промолвил:
   - Ну, прощай.
   Басов тоже поднялся, поклонился:
   - Удачи тебе. Глядишь, еще свидимся. Незнакомец повернулся и неспешно
пошел прочь.
   Когда спина его перестала виднеться среди деревьев,  Басов  произнес,
повернувшись к Федору:
   - Вот видишь, а ты говорил - равных мне мастеров нет.
   - Он испугался? - неуверенно предположил Федор.
   - Нет. Он фехтовальщик не хуже моего, - покачал головой Басов. -  Чем
бы закончился поединок, я не знаю. Да  и  он  это  понял.  Просто  много
лучше, когда на земле остаются два живых мастера, чем один. Он тоже  это
знает.
   Басов повернулся и пошел в хижину, но у входа остановился.
   - Собирайся, уезжаем.
   - Куда? - удивился Федор.
   - Видишь, мы с тобой и в лесной чаще, как ясно  солнышко,  светим,  а
тебе это пока не нужно. Да и попутешествовать время пришло.

Глава 40
ОСВОБОЖДЕНИЕ

   Капли размеренно скатывались по каменной  стене,  пополняя  небольшую
лужицу в углу камеры.  "Конденсация,  -  подумал  Петр.  -  Боже,  какое
странное слово. Не из  этого  мира.  Из  того,  где  ездят  машины,  где
арестовывают по санкции прокурора, а приговор выносит суд,  пусть  и  не
праведный, но зато - на  определенный  срок.  Хоть  пожизненный,  но  ты
знаешь, что это - пожизненно. Там заключенный имеет право  знать,  какое
сейчас число. Боже, какое сейчас число? Последние дни светит солнце и от
окна веет теплом. Наверное, уже лето. Сколько  дней?  Не  помню.  Но  не
очень много. Сейчас, наверное, конец мая. Или июнь. Спасибо, что год еще
помню. Тысяча пятьсот шестьдесят седьмой. Через два года Литва и  Польша
должны заключить  Люблянскую  унию,  по  которой  объединятся  в  единое
государство  -  Речь  Посполитую.  Если  в  этом  мире  события   пойдут
аналогично, то, учитывая существование Северороссии..."
   Для заключенного  в  темницу  человека  размышления  об  исторических
судьбах мира были не просто интеллектуальным развлечением, но спасением.
Первую неделю после ареста его избивали. Не следствие,  не  вопросы,  не
попытки  выудить  какое-то  признание  -  просто   каждый   день   Петра
вытаскивали из камеры и били до потери сознания. Били умело,  не  калеча
(очевидно, у палачей был такой приказ),  но  доводя  до  исступления  от
страшной боли. Теряя сознание в луже собственной крови и  блевотины,  он
испытывал острое счастье - ведь сейчас отступит боль.
   Потом его оставили в покое. Каменный мешок, три шага поперек,  четыре
вдоль, под потолком - крохотное зарешеченное оконце, дырка в полу вместо
уборной. Раз в сутки стражник молча  приносил  миску  какой-то  баланды,
пахнущей протухшими овощами, и уходил.  Лязгал  засов.  Тянулись  дни  и
ночи.
   Петр не знал, что происходит во внешнем мире. Удалось ли Анне бежать,
добраться до  отчего  дома?  Где  она,  что  с  ней?  Эти  мысли  давили
воспаленный мозг, доводили до исступления, заставляли кидаться на  стену
в приступах бессильной ярости. Казалось, что он вот-вот сойдет с  ума...
И, наверное, так оно и случилось бы, не высветись перед  ним  в  сумраке
камеры спасительная мысль: "Сейчас ты ничего не можешь изменить.  Своими
терзаниями ты лишь губишь собственный рассудок. Для Анне ты сделал  все,
что мог. Позаботься теперь о себе - хотя бы ради нее же".
   Неимоверным усилием воли он заставил себя не  думать  об  Анне.  Едва
мысль о ее судьбе возникала на периферии сознания, он словно разрубал ее
воображаемой саблей. И в конце концов справился с наваждением. Но  тогда
начала брать свое замкнутость одиночного заключения. Сначала  он  просто
скучал. Потом выл от смертной тоски - и снова в ярости кидался на стены.
Когда  же  понял,  что  опять  начинает  сходить  с  ума,  то   принялся
лихорадочно искать  спасительный  выход.  Нет,  не  из  заточения:  Петр
понимал, что после долгого заключения, избиений и голода, который со дня
ареста был его неизменным спутником, побег физически невозможен. Он стал
искать спасительный выход для сознания.
   И нашел. Какая  упоительная  игра,  какое  неповторимое  развлечение,
всецело поглотившее разум! Петр даже забыл о  голоде  и  холоде.  Судьба
подкинула ему неповторимую  задачу,  праздник  для  интеллекта.  Он  был
хорошим историком - не только специалистом по шестнадцатому веку,  но  и
блестяще знал всю историю России... Той России. А  здесь  мир  пошел  по
иному пути развития. Он знал, что произошло  до  декабря  1566  года.  А
дальше? Какой простор для моделирования!
   Память услужливо подсказывала события европейской и мировой истории -
в год 1567-й... в год 1568-й... в год 2000-й. Он  рассчитал,  как  может
повести себя Северороссия, - вплоть  до  конца  двадцатого  века.  Потом
вернулся и снова прошелся по каждому году. Нашел пять наиболее вероятных
вариантов и проверил каждый из них. Потом стал  исследовать  перспективы
взаимоотношений с каждой  из  европейских  держав,  попутно  корректируя
возможные пути развития. Жизнь снова обрела смысл.
   Сейчас настал черед Польши. "Итак, - подумал Петр,  -  даем  вводную.
Как могут произойти три раздела Речи Посполитой,  если   до   конца
восемнадцатого века Северороссия  сохранит  независимость  и  влияние  в
Прибалтике? Если  она  примет  участие  в  разделе  наряду  с  Австрией,
Пруссией и Россией..."
   Вдали  послышался  ружейный  залп.   Потом   еще.   "Опять   гарнизон
тренируется,  -  отметил  про  себя  Петр  и  продолжил  размышления.  -
Принадлежность   Кенигсберга   Пруссии    не    позволит    Северороссии
распространить  влияние  на  балтийские  земли  Польши,  а   продвижение
Российской Империи  на  запад  не  даст  им  претендовать  на  восточные
области. Получается, Северороссия не сможет участвовать  в  разделе.  Но
тогда возможен ее  союз  с  Речью  Посполитой  -  как  говорится,  чтобы
победить ближнего врага, объединись с  дальним.  Интересная  комбинация.
Тогда, если Польше удастся сохранить независимость на  протяжении  всего
девятнадцатого века, ход европейской истории может измениться".
   Послышался  пушечный  выстрел  и   беспорядочная   ружейная   пальба.
"Странно, - подумал Петр, - на учения не похоже. Неужели на замок кто-то
напал?" Это предположение заставило  его  вслушаться.  Безумно  хотелось
выглянуть в окно, но подобраться к нему  по  абсолютно  ровной  каменной
стене обессиленный пленник при всем желании не мог.
   Стрельба смолкла, но минут через десять до Петра  донеслись  какие-то
крики. Что они означают: радость, горе, ярость,  страх,  -  понять  было
невозможно. Потом все стихло. А через четверть часа по булыжной мостовой
крепости процокало множество подков. Похоже, крупный конный отряд. Снова
тишина. Потянулись минуты, часы. Петр напряженно вслушивался. Ничего.
   И лишь когда сумерки сгустились на видимом через решетку клочке неба,
Петр услышал в коридоре шаги. Лязгнул засов, и в дверном проеме возникла
фигура солдата. Но не привычного  стражника-опричника  -  на  этом  были
металлическая кираса и европейский шлем, а в руках он держал алебарду.
   - Имя, сословие, обвинения, - выкрикнул солдат по-немецки  в  темноту
камеры.
   - Купец Назаров, член магистрата, - отозвался Петр на том же языке. -
Арестован  по  обвинению  в  заговоре  против  наследника  и  регента...
ложному.
   - К офицеру, - сухо произнес солдат.
   Петр вышел из камеры и медленно, покачиваясь, пошел по  коридору.  От
слабости его все время вело влево или вправо, голова кружилась, но, Боже
мой, какое это было блаженство - после долгих месяцев заточения выйти из
каменного мешка!
   - Какое сегодня число? - спросил он.
   - Пятнадцатое июня, - уже мягче произнес солдат. - Проходите.

***

   В той самой проклятой комнате, где Петра избивали полгода  назад,  за
тем же деревянным столом, за которым  раньше  сидел  начальник  палачей,
теперь сидел офицер ингрийских гвардейцев. Бросив взгляд  на  вошедшего,
он быстро повторил тот же  набор  вопросов,  которые  задавал  в  камере
солдат, и, выслушав ответ, произнес:
   - Кто может подтвердить вашу личность?
   - Моя жена Анне, - начал перечислять  Петр,  -  купец  Пеери,  бывший
наместник Эстляндии, барон Оладьин...
   - Вы знакомы с бароном? - поднял брови офицер.
   - Я был его советником, - ответил Петр.
   - Повторите ваше имя, - мгновенно отреагировал офицер.
   Петр подчинился.
   - Следуйте за мной, - вскочил  на  ноги  ингриец.  Они  спустились  в
небольшой дворик. Хотя голова продолжала кружиться, Петр с удовольствием
вдохнул свежий вечерний воздух, приятно  наполнивший  легкие  -  впервые
после многомесячного заточения в сырой, пропахшей плесенью камере. Затем
они миновали низкую дверь, располагавшуюся напротив входа  в  тюрьму,  и
начали подниматься по нескончаемой  винтовой  лестнице.  Подъем  давался
Петру с трудом. Офицер не  помогал  ему,  однако  и  не  торопил,  и  не
подгонял. Наконец они вошли в  приемную  коменданта  замка.  Сейчас  она
оказалась наполненной офицерами различных рангов и родов  войск.  Все  с
интересом и удивлением  уставились  на  обросшего  бородой  изможденного
человека, одетого в  рванину  и  ступающего  босыми  ногами  по  толстой
ковровой дорожке.
   - Матка Бозка Ченстоховска, Езус Кристус,  -  резануло  ухо  польское
восклицание.
   "Кто эти люди? - думал Петр. - В ноябре Северороссия вступила в войну
с Литвой. Литву поддержала Польша. В этом отличие от  нашего  мира,  где
Польша не вступала  в  войну  до  1569  года.  Неужели  североросская  армия
разгромлена? Но  офицер,  который  допрашивал  меня,  явно  относится  к
Ингрийской гвардии. А кто эти люди в кафтанах и островерхих шапках?  Так
были одеты кавалеристы Дашевского.  Что  это  за  армия?  Кто  я  здесь?
Пленник, освобожденный, перемещенное лицо?"
   - Ждать, - скомандовал сопровождающий  и  скрылся  за  резной  дверью
комендантского кабинета.
   Петр опустился  на  стул.  Голова  кружилась  еще  сильнее.  Офицеры,
находившиеся в  приемной,  откровенно  разглядывали  его.  Вскоре  дверь
кабинета  снова  открылась,  из  нее  появился  уже  знакомый  офицер  и
произнес:
   - Входите.
   Преодолевая слабость, Петр  поднялся  и  на  ватных  ногах  прошел  в
кабинет, размерами больше напоминающий парадный зал. За  длинным  столом
сидели шестеро - фельдмаршал Вайсберг, рыцарь Макторг,  граф  Дашевский,
барон  Оладьин...  остальных  Петр  не  знал.  Хотя...  Силы   небесные,
Курбский!
   Очевидно,  за  время   заключения   Петр   изменился   сильнее,   чем
предполагал,  -  во  всяком   случае,   чтобы   узнать   его,   Оладьину
потребовалось не меньше минуты. Потом он вскочил:
   - Петр,  какая  радость!  Лейтенант,  накормить,  вымыть,  пригласить
лекаря к... моему советнику. Найдите ему одежду и оружие. Когда он будет
готов, приведите ко мне.

Глава 41
КАК ФЕНИКС ИЗ ПЕПЛА

   Этим же вечером Петр предстал  перед  своим  начальником.  С  момента
освобождения прошло лишь несколько часов,  но  он  уже  чувствовал  себя
заново родившимся. Впервые почти за полгода он был сыт, вымыт, аккуратно
пострижен и  облачен  в  свежую,  отутюженную  одежду.  От  того,  какое
удовольствие можно получить от столь простых вещей, голова  шла  кругом.
Но  еще  больше  кружили  голову  удивительные  события,  происшедшие  в
государстве за время его заточения.
   После отравления княжича по стране  прокатилась  волна  арестов.  Под
нее-то и угодил Петр. Тогда были схвачены и обвинены в  заговоре  многие
бывшие соратники покойного князя. Самый большой урон понесла  дворянская
партия, противостоявшая регенту. Но, как ни  странно,  двое  ее  лидеров
избежали  заточения.  Дашевский,  бывший  комендантом  Изборска,   сумел
сбежать за несколько  часов  до  прибытия  отряда,  посланного  для  его
ареста, и скрылся. Проскакав несколько сотен  километров,  он  вышел  на
границу с Литвой и перешел  на  сторону  противника.  В  действующей  же
армии, хоть и ушедшей на зимние квартиры, регент производить  аресты  не
посмел. Таким образом, Макторг - одна из главных кандидатур на  арест  -
оказался  вне  досягаемости   для   опричнины,   введенной,   а   вернее
легализованной регентом в день гибели княжича.
   Что касается Оладьина, то, уволенный с поста эстляндского  наместника
еще в ноябре, он каким-то неведомым образом оказался с торговой  миссией
в Копенгагене, где и почел за благо  остаться.  Короче,  стал  одним  из
первых в истории невозвращенцев.
   Регент недолго оставался таковым. Согласно закону о престолонаследии,
Дума предложила ему принять  титул  великого  князя.  Тот,  не  ответив,
удалился на неделю в Гатчинский замок, после чего  ворвался  в  город  с
полком своих опричников, арестовал многих  известных  купцов  и  дворян,
разогнал Думу и объявил себя царем Василием I.
   Мгновенно было отменено просуществовавшее двести лет  уложение  князя
Андрея, ликвидированы свободы дворянства и третьего  сословия,  а  также
самоуправление земель.  Новый  царь  стремительно  вводил  правление  по
образцу Ивана Грозного. Это вызвало  недовольство,  жестоко  подавляемое
опричниками,  и  не  только  североросскими.  Из  белокаменной   прибыло
несколько сотен опричников  Малюты  Скуратова,  которые  тут  же  начали
внедрять  "передовой  опыт",  проверенный  в  Московии.  По  дороге  они
арестовали командующего Южной армией, который и был публично  казнен  на
Ратушной площади Петербурга по приказу царя и  в  его  присутствии.  Это
вызвало ужас  среди  петербуржцев,  привыкших,  что  казни  производятся
только после тщательного следствия и  открытого  суда,  где  подсудимому
предоставляется адвокат.
   Новые волны  репрессий  прокатывались  по  землям  Северороссии  и...
застывали у первых постов армии Вайсберга, стоящей на зимних квартирах в
Риге и ее пригородах. Эту армию царь трогать боялся. И не без основания,
поскольку отряд опричников, посланный  в  ставку  ее  командующего,  был
обстрелян картечью еще на подступах.
   Вайсберг, правда, послал царю письмо с  извинениями  -  опричников-де
перепутали с литовцами.  Письмо  было  послано  с  адъютантом,  еще  при
отправке в Латвию приставленным к фельдмаршалу регентом. Отправляя  его,
Вайсберг заранее принес извинения - на случай, если по  возвращении  его
также примут за литовца и разок-другой пальнут картечью или из  пищалей.
Офицер намек понял и, передав царю послание, удалился в свое имение, где
заперся, сказавшись больным.
   Так и стояла на территории Латвии армия, "забывшая" принести  присягу
новому царю, принимавшая за литовцев того, кого считала нужным, и упорно
не желавшая идти на  объединение  или  даже  обсуждать  план  совместных
действий весенней кампании с командующим московскими  войсками  боярином
Шуйским.   Каждую   неделю    полковые    православные,    католические,
протестантские священники и даже мулла небольшого мусульманского  отряда
отправляли службы за упокой почившего в Бозе великого князя Николая и за
здравие... фельдмаршала Вайсберга.
   В последней  декаде  апреля  наступило  время  для  начала  кампании.
Вайсберг получил приказ  выступить  на  соединение  с  Шуйским  -  и  не
двинулся  с  места.  Тогда  царь  решился.  Вайсбергу   было   приказано
незамедлительно отбыть в Петербург, а в Ригу в сопровождении трех  сотен
опричников прибыл новый генерал. На  площади  перед  домом  фельдмаршала
глазам его предстал полк Ингрийской гвардии почти в полном  составе.  По
роковому стечению  обстоятельств,  в  конце  февраля  его  командир  был
заколот разбойниками, которые скрылись  в  рижских  закоулках,  даже  не
прихватив перстней и кошелька жертвы, так что гвардией снова  командовал
Макторг.
   Фельдмаршал вышел  на  крыльцо,  зевнул,  прикрыв  рот  платочком,  и
небрежно бросил:
   - Ребята, это меня арестовывать пришли.
   Царский назначенец и опричники были мгновенно растерзаны.
   В тот же день на собрании офицеров армии было объявлено, что  Василий
I власть  узурпировал,  вольности,  дедами  завещанные,  порушил,  людей
честных не по закону казнил,  Думу  разогнал,  а  оттого  низложен  быть
должен. Офицеры заявили, что подчиняются только уложению  князя  Андрея,
но  до  созыва  новой  Думы  главой  государства  считают   фельдмаршала
Вайсберга.
   Подозрительно быстро в  Риге  появился  посланец  литовского  гетмана
Ходкевича, Андрей Курбский, вручивший верительные грамоты не  только  от
имени Литвы, но и от Стефана Батория, короля польского. Уже на следующий
день Вайсберг подписал не менее подозрительно подробный и  проработанный
союзный договор между Северороссией, Литвой и Польшей. Любому, кто  хоть
что-то смыслил политике, было ясно,  что  реализуется  план,  не  только
разрабатывавшийся уже несколько месяцев, но  и  давно  согласованный  на
тайных переговорах с бывшими противниками.
   Узнав об этом, боярин Шуйский, чуть не попавший в тиски между  новыми
союзниками, начал спешно отступать.
   А еще  через  две  недели  армия  фельдмаршала  Вайсберга,  диктатора
Северороссии, покинула Ригу и, не встречая  сопроти