тью... Тоже магия Торфинна?..
      Аэйт поерзал и, наконец, решился:
      - Знаешь, Ингольв, тебе, наверное, лучше все-таки думать, что
они погибли. А то ты точно свихнешься. В конце концов, между
"уже нет" и "никогда не было" разница невелика.
      - Для своего возраста ты чересчур догадлив, младший сын
Арванда, - медленно произнес Ингольв.
      Что-то недоброе мелькнуло в его глазах, потому что Аэйт
сделал шаг назад, споткнулся и вдруг, быстро наклонившись,
вытащил что-то из-под мусора. Сверкнули два альмандина, и
солнце заплясало на прекрасной стали клинка. Волна жара
плеснула Вальхейму в лицо, и он с удивлением понял, что теплом
дохнул на него меч - длинный меч Гатала.
      Аэйт держал его в правой руке, левую заложив за спину.
      Капитан прищурился. А мальчишка крепче, чем кажется. Меч
Гатала был довольно тяжелым, и удерживать его одной рукой
непросто.
      - Неужели ты думаешь, мальчик, - сказал Ингольв
вздрагивающим от злости голосом, - что я стану с тобой драться?
      Он встал. Он действительно был намного выше маленького
Аэйта.
      - Осторожней со своей железкой, - сказал Ингольв. - Смотри,
не лапай. Жалко, если загубишь.
      И отвернулся от Аэйта, нимало не беспокоясь о том, что на
него могут напасть со спины.
      - Хэны! - негромко сказал Ингольв. - Проклятье, я совсем
забыл о них...
      Притаившиеся за холмом наблюдатели дружно вздрогнули.
      - Может, он не о нас? - с надеждой прошептал Манари.
      - О ком же еще? - прошептал в ответ Андвари.
      - Не знаю, - обреченно вздохнул Манари. - так... авось
пронесет... Уж больно он огромный. Наверное, был в проклятущем
замке самым большим начальником.
      - Тихо вы, - зашипел Осенний Лист. - Он, кажется, и вправду
не о нас. Может, и не заметит...
      Ингольв отправился на поиски Кари и Кабари, запертых, как
он помнил, в железном ящике под гауптвахтой, и нашел их довольно
быстро. Оба хэна сидели, пригорюнившись, на склоне холма,
измученные, недоумевающие. Они решили, что ужасная
катастрофа забросила их в какой-то неизвестный мир, пустынный,
покрытый пеплом и лишенный света Азбучных Истин. Они были
безутешны. Оказаться в чужом мире, без друзей, без еды, без
капли надежды вернуться домой!.. Им ничего не оставалось, как
прижаться друг к дружке и дрожать.
      Услышав тяжелые шаги Вальхейма, они разом повернулись и,
вытаращив от ужаса глаза, попадали ничком на землю. Ингольв
стремительно бросился к ним.
      - Вы целы? - спросил он, наклоняясь над двумя плащами,
красным и желтым.
      В ответ послышалось отчаянное рыдание, и голос Кабари глухо
произнес:
      - Клянусь вам мудростью предков, ваше сверкательство!
Прошу не смотреть как на попытку к бегству! Несправедливо
карать арестантов, если тюрьма рассыпалась! Стены оказались
слабее узников... Мы-то смирно сидели на месте, как положено...
      Не зная, куда деваться от смущения, Ингольв грубо подхватил
обоих и потащил к тропинке, собираясь выдворить с холма. При
этом Кари молча извивался, норовя лягнуть его ногой, а Кабари
свисал, как неживой, и только тихо поскуливал.
      И тут сердца притаившихся в засаде хэнов чуть не
разорвались.
      - За наших братьев! - выкрикнул Андвари и первым выскочил
из-за кочки. - Вперед!
      Остальные бросились за ним следом. В одно мгновение перед
Вальхеймом точно из-под земли выросли одиннадцать хэнов. С
воинственными кликами они напали на растерявшегося человека,
молотя его крепкими сухими кулачками. С минуту Вальхейм стоял
под этим камнепадом, уворачиваясь от ударов и пытаясь прикрыть
собой Кари и Кабари, а потом, оправившись от первого потрясения,
вдруг сообразил, чем вызвана эта неожиданная атака. Он не стал
ничего говорить, просто разжал руки. Оба его пленника упали
прямо в толпу разъяренных собратьев. Ингольв получил последний
пинок и был, наконец, оставлен в покое.
      Красный от злости, он сел, стараясь не слушать, как Аэйт
самым бессовестным образом помирает со смеху. Он даже не
заметил, как хэны, топоча и издавая победные вопли, уходят с
холма, как Манари грозит ему напоследок кулаком, порываясь
вступить в новый бой, и как Осенний Лист утаскивает
разбушевавшегося ветерана за плащ.
      Когда-то Ингольв страстно мечтал избавиться от Торфинна.
Власть старика порой становилась непереносимой, особенно в
первое время, когда Замок кочевал в самых удаленных от Ахена
мирах и все вокруг было болезненно чужим. И вот неожиданно
оказалось, что без Торфинна, без его метких, злых насмешек, без
его тревожащей мудрости, сомнительных афоризмов, расчетливой
жестокости и чудовищных приступов меланхолии мир показался
капитану пустыней.
      На него упала тень. Не поднимая глаз, он сказал Аэйту:
      - Уходи.
      - Я не донесу брата на себе, - спокойно сказал Аэйт.
      Помедлив, Ингольв стал, без всяких усилий поднял Мелу на
руки и зашагал к обрыву - туда, где пряталась тропка. На краю
остановился и невольно загляделся на реку, петлявшую среди
красных скал и синих лесов. С холма было видно на много миль.
      Элизабет лежала перед ним, такая капризная, вольная и
прекрасная. И всего несколько шагов отделяли Вальхейма от
города Ахен.
      Вдруг у него перехватило горло. Незаметно оказавшийся рядом
Аэйт тут же тихонько сказал:
      - Вальхейм, ведь ты теперь свободен.
      Ингольв резко повернулся к нему.
      - А зачем? - в упор спросил он. - Зачем она мне, эта свобода?
Что я буду с ней делать?
      Аэйт не ответил, хотя на этот счет у него имелось свое
мнение.
      Вальхейму почудилось, что из-за плеча Аэйта ему лукаво
подмигнул красный глаз Хозяина на рукояти меча.






      Часть третья
      МЕЧ ГАТАЛА
      Продрав глаза около полудня, Пузан громко зевнул, повозил
пальцем в ноздре, потом выбрался из дома и прищурился на
солнце.
      Что-то было на сопке не так, как всегда.
      Пузан поглядел по сторонам, обошел вокруг дома и позвал:
      - Господин Синяка! А господин Синяка!
      Ему никто не ответил, и это было странно. Обычно Синяка
вставал ни свет ни заря, но великана не будил, позволяя тому
выспаться. Синяка считал, что привычки хозяина, будь он хоть
трижды могущественным магом, не должны доставлять тягот
великанам, которые любят похрапеть на утренней зорьке. И потому
заваривал чай, оставляя ведро на углях, чтобы не очень остывало, и
шел с кружкой на берег - должно быть, думал там о чем-то.
      Но ни чая в ведре, ни самого Синяки Пузан не обнаружил и
потому не на шутку встревожился.
      - Понесло же его куда-то, - бормотал Пузан, выписывая петли
вокруг дома. - Никогда не знаешь, что ему в голову взбредет,
милостивцу и благодетелю...
      Он спустился к заливу и прислушался. В какой-то миг ему
показалось, что от города доносится колокольный звон.
      - Опять Карл Великий где-то помер, - проворчал Пузан. - И
все им неймется. Там, поди, всего два колокола и осталось, а как
трезвонят...
      И тут он, наконец, увидел Синяку. Чародей лежал лицом вниз
в густом камыше, на самом берегу. Левая его рука, упавшая в воду,
качалась на мелких волнах, набегавших на гальку, как неживая.
      - Господин Синяка! - завопил великан, мгновенно переходя от
ленивого недоумения к панике. Он скатился в камыши и схватил
Синяку за плечи. Бессильно мотнулась голова. Пузан уложил его
себе на колени и принялся водить своей шершавой лапой по
смуглому лицу. Время от времени великан наклонялся и дышал на
своего господина в попытке согреть его.
      - Несчастье-то какое, - бормотал он, озираясь по сторонам,
видимо, в поисках помощи.
      - Перестань причитать, - прошептал Синяка, - я еще жив.
      - Конечно, живы, - сказал великан, приободрившись, и
пригладил темные вьющиеся волосы Синяки. - Кто же говорит, что
вы умерли? А вчера и третьего дня весь день босиком ходили и
перенапрягались в такую жару - вот и результат... Потому что надо
себя немножко и поберечь. А то как малое дитя... - Он шумно
всхлипнул.
      - Пусти-ка, - сказал Синяка и, хватаясь за великана, сел.
      Пузан обнял его и прижал к себе.
      - Вот и ладно, - сказал он. - Я сейчас чайку согрею... Жалко,
что вы кристалл разбили, господин Синяка. Это вы не подумавши
сделали. Сидели бы мы с вами сейчас в доме на лавочке, чай бы
пили с мятой и поглядывали себе, что и где происходит...
      - Не зря, - сказал Синяка. - Я его правильно разбил, Пузан.
Еще минута - и он уговорил бы меня...
      - Да кто "он"-то?
      - Торфинн.
      - Ну вот, опять вы за свое! - с досадой сказал Пузан. - Дался
вам этот душегубец... Он - где, а вы где? Или... - Внезапно
страшная мысль пришла ему на ум, и он даже задохнулся. - Или он
здесь? - вымолвил великан, серея.
      Синяка слабо улыбнулся, качнул головой.
      - Ну так чего пугаете... - Пузан едва не плакал. - Все бы вам
надсмешки строить...
      - Я не пугаю, - тихо сказал Синяка. - Я видел его в кристалле.
Хотел попросил, чтобы он отпустил Аэйта и Мелу.
      - А он что?
      - Сказал, что они, согласно пророчеству, его погубят.
      - Эх, вы! - произнес Пузан с выражением. - Кому поверили?
Да Торфинн соврет - недорого возьмет. А вы туда же. Уши
развесили. Он, конечно, рад стараться, видя такую наивность. Вы
же как дитя, господин Синяка. Всякий норовит в доверие влезть и
надуть! - Он подумал и добавил в сердцах: - А хотя бы и так! Хотя
бы и погубили!
      - Сказал, что мы с ним уйдем из этих миров одновременно, он
и я, - продолжал Синяка.
      Великан зажал ему рот ладонью, больше похожей на лопату.
      - И слушать не хочу. Ежели ходить босиком и спать на сыром
песке - тогда конечно. Тогда что угодно может случиться, без
всякого Торфинна, и очень даже запросто.
      Синяка отвел огромную ладонь от своего лица. Словно не
расслышав великаньего выступления, добавил тем же тоном:
      - И он едва не уговорил меня. Еще немного, и я выдал бы ему,
что у Аэйта в ладони живет разрыв-трава, что мальчик наделен
Светлой Силой, что он разрушил засов своей камеры и сейчас
прячется у Вальхейма, и что Вальхейм предаст своего хозяина,
потому что я велел Аэйту назвать капитану мое имя.
      - Вы что это, господин Синяка? - Великан даже подскочил. -
Вы что такое говорите, а?
      - То и говорю. Как бы я, по-твоему, после этого жил? - Он
усмехнулся. - И ведь ничего не стоило произнести эти несколько
слов. Так и тянуло - поднести к губам кристалл... Вот я его и...
      - Вы успокойтесь, господин Синяка. Подумаешь, стекляшку
кокнули... Совсем даже неинтересно, что там у них происходит.
Что мы с вами, кочующих замков не видели? У нас своих забот
хватает.
      - Я и без кристалла знаю, что случилось, - сказал Синяка,
прикрывая глаза.
      Великан шевельнулся, но задать вопрос не отважился. Синяка
уловил его движение.
      - Торфинна больше нет, - сказал он ровным, мертвым голосом.
      - Откуда вам известно? - жадно спросил Пузан.
      Синяка коснулся ладонью груди.
      - Болит... - прошептал он. - Не мучай меня, Пузан...
      - Да забудьте вы его! - в сердцах закричал великан. - Сдох -
туда ему и дорога. Я вас вылечу. Сейчас травы заварю, то, се...
Лешака пригоню какого-нибудь, намедни шастал тут один, немытую
кастрюлю всю ночь гонял языком по двору - вылизывал...
      Он взвалил Синяку на плечо и потащил к дому, на ходу
развивая вслух свои хозяйственные планы.
      Увлеченный потоком мыслей, не сразу расслышал синякин
голос. Наконец, он остановился и переспросил.
      - Что вы сказали, господин Синяка?
      Синяка вздохнул и повторил:
      - Сказал, что теперь время пойдет быстрее.

      Теперь Аэйт шел первым. Обычно он всегда видел перед собой
спину старшего брата, и сейчас от пустого горизонта ему делалось
не по себе. На ходу он бормотал под нос обрывок какой-то
полузабытой песни:
      Долго я шел
      Берегом реки...
      О-очень до-олго я шел...
      За ним шаг в шаг ступал рослый человек, которого Аэйт
заставил помогать себе. Он нес Мелу. Стриженые белые волосы
щекотали шею Вальхейма. Даже сквозь одежду Вальхейм ощущал
жар его тела. Камешки хрустели под тяжелыми сапогами капитана.
Мела не то спал, не то опять потерял сознание.
      Заметно темнело. Аэйт не понял, когда именно они покинули
мир Красных Скал. Споткнувшись в сумерках о камень, он увидел,
что закат угасает и близится вечер. Настоящий вечер. И когда
позднее на темном небе появилась луна, она тоже была другой -
далекой, белой.
      Аэйт остановился.
      - Хватит на сегодня, - сказал он. - Уже ночь.
      Ингольв свалил Мелу на берегу, не потрудившись выбрать
место поудобнее, и опустился на ствол упавшего дерева. Он
обращался с раненым без всякой деликатности, но когда они
остановились на ночь, помог ему напиться, подав воду в горстях.
Мела жадно выпил, склонив лицо к этим большим жестким рукам,
обтер растрескавшиеся губы рукавом, однако благодарить не стал.
Вальхейм этого не заметил. Он встал на колени у берега и начал
пить сам, тяжело дыша. Вода стекала у него по подбородку.
      Аэйт сидел рядом на земле, скрестив ноги и положив поперек
колен длинный меч Гатала. Он улавливал где-то поблизости
странное движение. Он не мог объяснить, ЧТО именно он слышал и
слышал ли он это вообще, но вокруг на мягких лапах бродила
тревога, которая не давала ему покоя. И это была его собственная
тревога, не синякина. Где-то на берегах Элизабет притаилось Зло.
Старое, умное, сильное. Светлая Сила Аэйта вздрагивала,
прислушиваясь к нему.
      Внезапно Аэйт понял, что стал гораздо лучше видеть. Он не
мог бы точно сказать, кто наделил его могуществом - Торфинн или
Безымянный Маг. Но кто бы это ни сделал, жившая в нем Сила
рвалась наружу, не желая больше таиться. Она неудержимо влекла
его в мир магии и тайного знания, не слушая ни просьб, ни жалоб.
Настал момент, когда маленький воин перестал сопротивляться. Он
сам не заметил, как перешагнул невидимую грань.
      Ингольв натаскал веток и разложил на берегу небольшой
костерок. Аэйт хотел было запретить ему разводить огонь, чтобы не
привлекать к себе лишнего внимания, но потом махнул рукой. Как
там говорил Алвари? Чему быть - того не миновать. Он попытался
вспомнить, как выглядит бог Чему-Быть, и улыбнулся, так и не
вспомнив.
      Он подсел ближе к огню и уложил голову брата себе на
колени. Аэйт был голоден, но куда больше его беспокоило сейчас
другое: голоден был Мела.
      - Ингольв, - тихонько позвал Аэйт.
      Капитан медленно повернулся и посмотрел на своего спутника
так, словно видел его впервые.
      Много лет Вальхейм жил в окружении толстых стен. Край
света можно было потрогать рукой; там, где заканчивался
Кочующий Замок, начинались чужие, враждебные миры, и Вальхейм
привык определять их для себя как призрачные или вовсе
несуществующие. Внутри же стен текла своя жизнь - сложная,
подчас мучительная, полная странностей и загадок, но надежность
и привычка сделали ее для Вальхейма единственно возможной.
      Теперь стены рухнули. Огромное пространство Элизабет
навалилось на него почти ощутимой тяжестью. Ингольв не был готов
к этому и чувствовал себя беспомощным.
      - Ингольв, у тебя нет с собой хлеба?
      А, этот мальчик. Глаза на пол-лица от усталости и голода...
Бедняга.
      Ингольв покачал головой.
      - Жаль, - сказал Аэйт и вздохнул.
      Несколько минут они молча смотрели в огонь. Потом Аэйт
сказал:
      - А ты понравишься Фарзою. Ты похож на него.
      - Кто такой Фразой?
      - Фарзой, сын Фарсана. Наш вождь.
      Ингольв криво улыбнулся.
      - В таком случае, вам не повезло. Если этот Фарзой и впрямь
похож на меня, то ничего хорошего вас не ждет.
      Аэйт сморщил нос, и Ингольв спохватился.
      - Ах, да... извини... ты же "видишь".
      - Вот именно, - сказал Аэйт, не отвечая на иронию. -
Ингольв... Разве ты не пойдешь с нами в деревню?
      - Нет.
      - Напрасно. Тебя бы приняли с почетом.
      - Знаю, - просто сказал Ингольв и замолчал.
      Огонь потрескивал на берегу, тихо плескала вода и высоко в
деревьях шелестел ветер. На реке было пустынно, как на плацу
после окончания строевых учений. Где-то там, впереди, спускаясь
амфитеатром к заливу, лежал город. И этот город назывался Ахен.
      - Ахен, - сказал Аэйт. - Да, понимаю.
      Ингольв разозлился.
      - Слушай, ты, болотная мелочь, перестань лазить ко мне в
душу...
      Аэйт виновато заморгал и проговорил так жалобно, что
Ингольв чуть не засмеялся:
      - Пожалуйста, не сердись. Но нельзя же так кричать...
      - Мне казалось, что я довольно тихо говорю.
      - Нет, не в том смысле... В тебе все КРИЧИТ: Ахен, Ахен,
Ахен...
      Ингольв прикусил губу. Потом сказал:
      - Почему бы и нет? Ахен - моя родина, и я воевал за него... -
И неожиданно для себя добавил: - Только сейчас я начинаю по-
настоящему понимать, что такое Ахен. Есть города, созданные
именно для того, чтобы в них возвращаться. Одно дело - жить в
Ахене и даже сражаться за Ахен. И совсем другое дело - туда
вернуться...
      Он замолчал.
      Вернуться в Ахен. После бесконечного блуждания среди болот
и лесов, по грязным дорогам, по пыли и слякоти, под дождем, в
жару, когда комары и мошка размазываются по лицу, и все тело
пропахло потом и едким дымом.
      Вернуться - и этот город встретит тебя как награда. После
долгой ночи однажды он встанет перед тобой из золотистого
рассветного тумана. Вернуться в Ахен...
      Аэйт, внимательно наблюдавший за своим собеседником, тихо
спросил:
      - Ты возьмешь в Ахен нас с Мелой?
      Ингольв кивнул.
      - Не сейчас, - сказал Аэйт и посмотрел на Мелу. - Потом,
когда кончится война.
      Высоко над ними горела белая безмолвная луна, и тихо текли
воды Элизабет. В ночном мраке лес надвигался на реку почти
зримо, обрывистый берег нависал темной громадой. За несколько
жарких летних дней река обмелела еще больше, и песчаная коса,
намытая на повороте, была залита лунным светом.
      Аэйт склонился над Мелой, послушал его дыхание, потом
перетащил брата за камни, на высокую пойму, устроил его
поудобнее на траве и укрыл ветками. У него не было сомнений в
том, что все эти переходы из мира в мир скверно сказались на
избитом и голодном брате, у которого, к тому же, плохо заживали
раны. В последний раз поправив ветки так, чтобы Мела мог
свободно дышать, Аэйт огляделся по сторонам.
      И тут из темноты на яркий свет выступил, наконец, тот, в ком
таилась угроза.
      Не раздумывая, Аэйт бросился на песок и исчез. В призрачном
лунном свете слились с сероватым камнем его бледные руки и
посеребренные волосы, плащ сбился, чернея булыжником.
      - Привет, - низким хриплым голосом произнес незнакомец.
      Вальхейм увидел невысокого коренастого человека с длинными
волосами. Он был похож на обыкновенного бродягу, из тех, что
неприкаянно мыкаются по берегам Элизабет и, может быть, порой
проходят один мир за другим, не замечая разницы между ними.
      Ингольв жестом предложил бродяге сесть возле костра. Тот с
удовольствием протянул к огню руки и пошевелил пальцами, словно
впитывая в себя тепло. Алые сполохи озаряли бледное лицо
Вальхейма и дочерна загорелую, обветренную физиономию
незнакомца, на которой левый глаз, блестящий, карий, смотрел
цепко и умно, а правый, затянутый бельмом, казался намного
больше левого.
      Он был некрасив, хотя отталкивающим его лицо назвать было
нельзя. Должно быть, невольно подумал Вальхейм, женщин
притягивала его внешность старого воина, суровые складки вокруг
рта, умевшего улыбаться обаятельной, хитрой и немного грустной
улыбкой. Вряд ли, впрочем, этот человек умел грустить по-
настоящему. Волосы у него были смоляно-черные, беспорядочно
падавшие на тяжелые покатые плечи. Нос бродяги воинственно
горбатился.
      Ингольв спокойно поглядывал на него сбоку и молчал.
      - Да, хорошее дело, - произнес незнакомец так, словно они
продолжали какой-то давний разговор, - ходишь, где хочется,
делаешь, что вздумается, и никто теб