креннее чувство.
   Впрочем,  есть  одна  песенка,  которую  он  уже  пел,  избавляя  мир  от
последствий пертурбации. А что, если спеть ее  задом  наперед?  Бред?  Может
быть; но разве положение, в котором они  оказались,  не  бредовое?  Джон-Том
прокрутил в памяти текст, откашлялся - и запел.  Ему  было  довольно  тяжело
соблюдать обратный порядок куплетов, однако попытка, судя по всему,  обещала
стать успешной: дойдя до середины песни, юноша ощутил легкую тошноту,  перед
глазами у него возникло нечто вроде дымки. Он пел и пел, добрался наконец до
первого куплета, взял последний аккорд на дуаре и огляделся по  сторонам.  К
его великому облегчению,  все  вышло  именно  так,  как  он  и  рассчитывал.
Пертурбация пертурбировалась, и друзья вновь стали  теми,  кем  родились  на
свет.
   - Ура! Я - снова я! - воскликнул Мадж и подскочил от  радости  на  добрых
два фута, а потом запустил обе лапы в свой густой бурый мех.  -  Ребята,  до
чего ж я счастлив!  -  Он  вне  себя  от  радости  прошелся  колесом  вокруг
товарищей; словом, вел себя точь-в-точь, как школьник, который  вдруг  узнал
на пикнике, что ему положено особое угощение.
   - Хорошо, что все кончилось, - проговорила Дормас. - Что ты спел, юнец?
   - Песню Рика Спрингфилда "Все, что  нам  нужно,  -  человеческое  тепло".
Только я спел ее шиворот-навыворот.  По-моему,  сработало  лучше  некуда.  -
Джон-Том лучезарно улыбнулся.
   Клотагорб получил обратно свой панцирь, Сорбл обрел крылья и тут же взмыл
в  поднебесье,  где  принялся  выделывать  фигуры  высшего  пилотажа;  Колин
передернул плечами, пошевелил ушами и потер черный нос.
   - Ты молодец, чаропевец. - Внезапно он нахмурился. - Друзья, боюсь,  наши
испытания продолжаются. Пожалуй, этого следовало ожидать.
   - Вот гадство, - пробормотал Мадж, глядевший в том же направлении, что  и
коала. - Слушайте, ваше чудомудрие, сколько еще нам терпеть?
   - Пока не найдем пертурбатор и не освободим его, - отозвался Клотагорб.
   Джон-Том повернулся  и  взглянул  туда,  куда  смотрели  остальные;  лишь
какое-то  время  спустя  он  сообразил,  что  взгляды  всех  устремлены   не
куда-нибудь, а на него, и в то же мгновение осознал,  что  с  ним  и  впрямь
произошло  что-то  странное.  Юноша  судорожно  сглотнул.  Итак,  заклинание
сработало на все сто - и даже немного больше.
   - Ну, ваша черепашистость, что будем делать? - справился Мадж, который не
сводил глаз с молодого человека.
   Вернее сказать, с того, кто был когда-то  высоким  молодым  человеком,  а
ныне превратился в  высокую  поджарую  обезьяну.  На  обезьяне  была  одежда
Джон-Тома - индиговая рубашка, шапка из  кожи  ящерицы,  башмаки;  на  груди
животного, вид которого был  весьма  и  весьма  озадаченным,  висела  дуара.
Джон-Том оглядел себя, заметил необычайно длинные лапы и загибающийся кверху
хвост.  Он  состроил  жалобную  гримасу,  ощутив  при  этом,  что  обзавелся
мясистыми отвислыми губами и острыми клыками.
   - Ты малость перестарался, кореш, - заметил выдр с искренним  сочувствием
в голосе.
   - Лично мне кажется, что так он выглядит  гораздо  пристойнее,  -  сказал
Колин, а  затем  обнажил  саблю  и  сделал  шаг  вперед,  вынудив  Джон-Тома
попятиться.
   - Эй, неужели на меня настолько противно смотреть?
   - Ты заслуживаешь того, чтобы увидеть себя таким,  каким  представляешься
друзьям. - Медведь поднес сверкающее лезвие к самому носу юноши.
   Джон-Том  вгляделся  в  собственное  отражение.  Внезапно  у  него,   как
показалось окружающим, отвалилась челюсть; она отвисла так низко,  что  едва
не достала до земли.
   - О господи! Ну и образина!
   - Да, приятель, - подтвердил Мадж, - нас  ты  вылечил,  а  себя,  похоже,
заразил.
   Джон-Том продолжал смотреться в слабое  подобие  зеркала,  каким  служила
сабля Колина. Да, ничего не скажешь, натворил он дел! До сих пор  превратить
его в обезьяну, да  и  то  не  в  буквальном  смысле,  удавалось  разве  что
симпатичной старшекурснице,  с  которой  они  вместе  посещали  семинары  по
гражданскому праву. Она дважды соглашалась на свидание и оба раза  оставляла
Джон-Тома в дураках. Что ж, теперь он превзошел свою учительницу.
   - Ладно, попробуем исправить положение.
   - Погоди, приятель, не горячись. Ты только не вздумай петь  ту  же  самую
песенку, а то мне как-то неохота снова становиться человеком.
   - Но другой подходящей я не знаю.
   - Водяная крыса права, мой мальчик, - вмешался Клотагорб. - К  сожалению,
я бессилен помочь тебе. Справляйся собственными силами, однако постарайся не
причинить попутно вреда нам. Не  подвергай  столь  суровому  испытанию  наши
нервные системы.
   - Сэр, эти пертурбации сидят у меня вот где! Я сыт ими по  горло!  Честно
говоря, я так устал, что голова просто-напросто отказывается соображать.
   - Давай, приятель, не тушуйся, - подбодрил Мадж. - Пой,  что  помнишь,  -
вдруг набредешь на что-нибудь путное?
   - Не знаю, не знаю. Я перестаю что-либо понимать.
   Однако Джон-Том несколько преувеличил. Он понимал одно -  выбора  у  него
нет. Он не хотел обращать своих друзей сызнова в людей, ибо тогда  наверняка
не избежать истерики; но еще меньше он стремился сохранить обличье обезьяны,
передние лапы которой такие длинные, что  волочатся  по  земле.  Пожалуй,  в
словах Маджа что-то есть. Пожалуй, на деле стоит петь все подряд.  Ведь  чем
черт не шутит? В конце концов,  когда  пел,  он  чувствовал  себя  настоящим
человеком. А  может,  в  том  и  заключается  спасение?  Но  как  ни  крути,
честностью тут и не пахнет. А говорят, что судьба справедлива! Кто он такой?
Студент-недоучка,  несостоявшийся  рок-музыкант,  очутившийся   вдобавок   в
совершенно чужом мире и ином времени, а от  него  постоянно  ожидают  чудес!
Ладно, он готов, раз уж так повелось, творить чудеса, потому что  с  детства
приучен помогать другим; но когда помощь требуется  ему,  что  он  слышит  в
ответ на свою просьбу? "Мой мальчик, справляйся собственными силами!"  Ну  и
ладно, он справится, пусть даже придется разнести вдребезги этот бестолковый
отвратительный мир!
   Джон-Том обхватил обеими лапами  дуару.  Удлинившиеся  пальцы  без  труда
доставали до струн  как  первого,  так  и  второго  ряда.  Юноша  запел.  Он
настолько разозлился, настолько преисполнился праведного гнева,  что  совсем
забыл, в кого превратился. Между тем среди животных  никто  не  в  состоянии
тягаться зычностью  голоса  с  той  разновидностью  обезьян,  представителем
которой сделался Джон-Том. Их крики разносятся на многие мили над  горами  и
лесными чащобами. Так что эффект  -  тем  более  что  голосу  юноши  вторили
волшебные аккорды дуары - получился поистине потрясающий. Из горла Джон-Тома
вырвалась не столько страстная мольба  о  превращении  в  человека,  сколько
вопль разъяренного дикаря, исполненный такой невероятной мощи,  что  Мадж  и
Клотагорб, стоявшие как раз напротив  певца,  повалились  наземь.  Волшебник
поспешил  спрятаться  в  панцирь.  Дормас  также  рухнула  навзничь.   Сорбл
инстинктивно взвился в  воздух,  где  немедля  угодил  в  маленький  ураган,
возникший все по той же причине. Ураган подхватил филина, перекувырнул его и
повлек прочь.
   Однако Джон-Том не обращал на то,  что  творится  вокруг,  ровным  счетом
никакого внимания. Ему казалось, он поет как обычно, нормальным голосом, ибо
его уши тоже, естественно, стали обезьяньими, а потому не воспринимали  рев,
сотрясающий  округу,  как  нечто  хоть  сколько-нибудь  выходящее  за  рамки
обыденности. К тому же юноша, как всегда, когда целиком сосредоточивался  на
той или иной песне, крепко зажмурил глаза. Мадж попытался было  растолковать
Джон-Тому, что происходит, но не  сумел  перекричать  потрясающе  голосистую
обезьяну. Дормас кое-как ухитрилась повернуться к певцу спиной; Колин и Мадж
вцепились когтями в землю, чтобы не разделить участь Сорбла, которого уже не
было видно. Клотагорб продолжал скрываться внутри панциря. По  склону  холма
сошло как минимум два оползня. Во время одной из наиболее изысканных  рулад,
что срывались с уст Джон-Тома, купа деревьев, находившихся приблизительно  в
четырех сотнях футов,  прямо-таки  полегла  на  землю,  словно  под  порывом
невероятно могучего ветра. Наконец репертуар оказался исчерпанным. В горле у
юноши пересохло, будто он давным-давно не брал в рот ни капли воды. Колин  и
Мадж, отряхивая с себя грязь и палую листву, медленно поднялись на ноги. Над
деревьями показался Сорбл. Клотагорб осторожно высунул из-под панциря голову
и осмотрелся. Джон-Том стал самим собой; все остальные ничуть не изменились.
   - Откуда взялся ветер? - удивился юноша.
   - Из твоей пасти, чувак, - отозвался Мадж и похлопал друга по плечу,  для
чего ему пришлось встать на цыпочки. - У тебя был  такой  голосина,  что  ты
запросто мог бы докричаться до тех, кто живет на краю  света.  Я  как-то  не
сразу сообразил, что отсюда следует,  а  потом  стало  поздно.  Знаешь,  нам
оставалось тока молиться про себя, чтоб нас не унесло обратно  в  Оспенспри.
Сдается мне, када ты человек, а не кто-нибудь еще, с тобой куда проще.
   - Существует  такая  вещь,  как  чересчур  полезная  магия.  -  Клотагорб
стряхнул с панциря пыль, затем взглянул в  ту  сторону,  где,  по  уверениям
Сорбла, находился проход через первую горную цепь.  -  Теперь  мы  можем  не
сомневаться, что  врагу  известно  о  нашем  приближении.  Твои  вопли,  мой
мальчик, разнеслись, должно быть, по всему лесу.
   Джон-Том пропустил колкость  чародея  мимо  ушей.  Он  наслаждался  своим
собственным телом - загорелыми руками,  лишенной  шерсти  кожей,  маленькими
ногтями, мозолистыми ладонями. Господи,  до  чего  же  приятно  снова  стать
человеком! Однако в глубине души  юноша  сожалел  об  утрате  столь  чудного
голоса, обладая которым, он мог бы перепеть целый хор. Правда,  если  всякий
раз  придется  разбираться  с  властями  по   поводу   оползней   и   прочих
неприятностей... Нет уж, увольте. Джон-Том  сокрушенно  покачал  головой.  С
таким голосом старая поговорка насчет  музыки,  от  которой  рушатся  стены,
могла бы приобрести новый, роковой смысл.
   Глава 11
   Колин заставил себя замедлить шаг. Он никак не мог совладать с  радостным
возбуждением, которое гнало его вперед,  а  потому  постоянно  отрывался  от
спутников. Еще бы -  ведь  после  без  малого  года  странствий  он  наконец
приближался к цели!
   Характер местности потихоньку изменялся, что было по душе коале. Он устал
от вечнозеленых растений и тосковал  по  родным  благоуханным  лесам,  а  те
деревья, что виднелись впереди, казались  смутно  знакомыми.  Их  кора  была
тонкой и бледно-серой, она слезала со стволов длинными  лоскутьями,  которые
громоздились кучками у подножий деревьев. На ветках вместо изрядно надоевших
иголок взгляд различал  листья,  продолговатые,  изумрудного  оттенка.  Даже
запах деревьев был иным, не хвойным.
   Внезапно глаза Колина округлились от изумления. Не может  быть!  Где  это
слыхано, чтобы такие породы росли на  севере?  Но  разве  можно  с  чем-либо
спутать благоухание, которым насыщен воздух, разве можно не  узнать  высокие
стройные силуэты? Колин заметил, что вновь убежал от  остальных,  но  только
передернул плечами, кинул на землю мешок, бросил рядом  саблю  и  устремился
вперед со всей скоростью, на какую были способны его кривые лапы. Он  ничуть
не сомневался, что товарищи, достигнув этого места,  подберут  брошенные  им
вещи.
   Вскоре Колин добежал до ближайшего дерева,  погладил  ствол,  вцепился  в
него когтями и полез вверх. Примостившись на ветке, достаточно  толстой  для
того, чтобы выдержать его вес, он протянул дрожащую лапу,  сорвал  несколько
ароматных листьев и отправил их в пасть. Чем дольше  он  жевал,  тем  глубже
погружался  в  состояние  блаженного  покоя.  Коала  крепко  зажмурился   от
удовольствия, однако по-прежнему видел - мысленным взором -  уходящие  вдаль
ряды деревьев, которые тянулись до подошвы того самого хребта,  чьи  вершины
венчали снежные шапки. Для любого из сородичей  Колина  подобная  роща  была
средоточием наисокровеннейших желаний. То, что ему посчастливилось  набрести
на нее в диком холодном краю, объяснялось лишь исключительным везением. Рай,
истинный рай! Медведь потянулся за новой порцией листьев. На сей раз  он  не
торопился: отобрал те, которые казались свежее других, а прочие  бестрепетно
уронил вниз.  Затем  скрестил  задние  лапы,  закинул  передние  за  голову,
прислонился  к  стволу,  открыл  глаза  и,  продолжая  жевать,  уставился  в
прозрачно-голубое небо. Запас сушеных эвкалиптовых листьев, который он  брал
с собой в дорогу, кончился много месяцев назад, а потому Колин вынужден  был
питаться любой более-менее подходящей растительностью, какую  обнаруживал  в
лесу. Неудивительно, что желудок коалы неизменно пребывал в расстройстве,  а
еда из наслаждения превратилась чуть ли не  в  пытку.  От  бобов,  орехов  и
сосновых иголок толку тоже было всего ничего. Но теперь он  сидел  на  ветке
настоящего эвкалипта, радовался жизни и предавался размышлениям. Надо  будет
как-то собрать листву и доставить ее домой. Не пройдет и года, как он станет
богачом. Колин сунул в пасть третью пригоршню  листьев.  Впервые  за  долгое
время он получил возможность расслабиться.
   Открывшееся взору зрелище - медовый луг, что простирался во  все  стороны
до самого горизонта, - поразило Дормас до глубины души. Она остановилась как
вкопанная. Луг явился безо всякого предупреждения, возник сразу за поворотом
тропинки, которая вела через сосновый бор с густым,  порой  едва  проходимым
подлеском. Такая внезапность наводила на определенные подозрения, тем  более
что луг,  при  всем  его  великолепии,  не  производил  впечатления  чего-то
естественного, сотворенного природой. Чудилось, что ему  нет  ни  конца,  ни
края; он словно сливался с небосводом. Невероятнее всего было то, что в  нем
росла не только трава, но и  клевер,  причем  во  множестве  разновидностей:
розовый, зелено-голубой, белый и даже тот, у которого, если жевать медленно,
появляется ореховый привкус. Воздух был напоен медвяным  ароматом.  Судя  по
высоте стеблей, этот луг относился к величайшим из чудес света: на  нем,  по
всей видимости, никто и никогда не пасся. То есть  он  был  поистине  мечтой
всех травоядных животных.
   Дормас взяла с места в галоп и с  ликующим  ржанием  врезалась  грудью  в
высокую траву. Та раздалась, точно морская вода под  килем  корабля.  Вскоре
Дормас утомилась скакать, наклонила голову и впилась зубами в сочные стебли.
Первый миг священнодейства был исполнен  невыразимого  восторга.  Она  жадно
хватала траву и думала о том, что отыскала волей случая площадку для игр,  о
которой грезила в бытность свою жеребенком, что теперь может, в кои-то веки,
отдохнуть от тягот долгого пути. Лошачиха  повалилась  наземь  и  принялась,
взбрыкивая всеми четырьмя ногами, кататься по разнотравью. Она дышала полной
грудью, впитывая пьянящие ароматы, а каждый стебелек травы  приятно  холодил
н„бо, словно сохранил на себе капельки утренней росы. Время  от  времени  на
зуб Дормас  попадался  клевер,  вкус  которого  как  бы  открывал  дорогу  к
неведомому доселе блаженству. Такого луга просто  не  могло  существовать  в
действительности,  однако  он  был  и,  мало  того,   находился   в   полном
распоряжении Дормас,  которой  он  казался  заслуженным  вознаграждением  за
тяжкие труды и многолетние жертвы на благо общества.
   Сорбл, отправившийся на разведку, не верил своим  глазам.  Деревья  внизу
внезапно расступились и выстроились неким подобием частокола  вокруг  озера,
вода  которого  имела  золотистый  оттенок.  Озеро  располагалось  сразу  за
проходом, по которому пробирались прикованные к земле спутники филина. Сорбл
присмотрелся  повнимательнее.  У  дальнего,  северного  берега   вода   была
лазурно-голубой, что свидетельствовало об  изрядной  глубине.  Однако  вдоль
южного побережья тянулось мелководье; совершенно не напрягая  зрение,  можно
было разглядеть на дне гальку и чистый речной  песок.  Мелководье  буквально
кишело рыбой; такого количества Сорблу не доводилось видеть никогда в жизни.
Доходило до того, что рыбины терлись друг о дружку боками, ибо  им  попросту
не хватало места! Филин наметил себе цель: вон того  лосося,  потом  форель,
потом линя, а на закуску - красноперку. Ему не  потребовалось  ни  малейшего
усилия, чтобы завладеть добычей.  Он  сложил  крылья  и,  растопырив  когти,
устремился вниз, а рыба даже не попыталась спастись  бегством.  Когда  Сорбл
врезался в воду, его, естественно, окатило с головы до лап. Несколько капель
попало в клюв. Он сперва  ничего  не  понял,  однако  затем,  очень  быстро,
сообразил, что к чему, и подивился собственной тупости. Как  можно  было  не
узнать этот золотистый цвет?
   Сорбл швырнул форель на берег, решив, что подзаправится позднее, и окунул
клюв в воду. Ему хватило  одного-единственного  глотка,  чтобы  убедиться  в
правильности догадки. По берегам озера росли  дикие  злаки.  Каким-то  чудом
здесь веками шел процесс ферментации, в результате чего озеро стало тем, чем
стало. Но как в нем могла выжить рыба?  Впрочем,  подумалось  филину,  какая
разница? Главное в том, что крепость озерной воды - градусов восемьдесят,  а
на  мелководье,  пожалуй,  и  побольше.  К  тому   же,   как   не   замедлил
удостовериться Сорбл, вода имела разный привкус, что, без сомнения, зависело
от того, какие именно злаки растут на берегу в том или ином месте. Ему вдруг
вспомнился  благословенный  дождь,  что  пролился  по  воле  Клотагорба   на
исстрадавшийся Оспенспри. Что ж, похоже; только  тут  не  надо  гоняться  за
каждой каплей, не надо спешить и поминутно оглядываться  на  хозяина.  Сорбл
припал к живительной влаге и пил до  тех  пор,  пока  не  почувствовал,  что
вот-вот лопнет. Тогда он  уселся  на  берегу,  подобрал  форель  и  принялся
утолять голод. Поджаривать рыбу ему  было  лень;  вдобавок  сырое  мясо  как
нельзя лучше дополняло чудесный дар природы, во всех отношениях превосходный
напиток.
   Стоит ли тратить впустую годы, пресмыкаясь в учениках  волшебника,  когда
перед  ним  открываются  поистине  блистательные  возможности?  Решено:   он
разорвет договор с  Клотагорбом,  слетает  в  Линчбени  или  в  Оспенспри  и
заключит сделку с кем-нибудь из виноделов, чтобы тот поставлял сюда бутылки.
Нужно только заглянуть к землемеру, застолбить озеро и окрестности на правах
первооткрывателя. Да, со временем у него появятся партнеры, а пойло из озера
будет продаваться в каждом  баре  Колоколесья.  Сорбл  громко  расхохотался,
представив  себе  потуги  многочисленных  налоговых   инспекторов   отыскать
таинственную "винодельню" и  обложить  налогом  ее  владельца.  А  когда  он
достаточно разбогатеет,  продолжал  размышлять  филин,  то  наймет  в  слуги
Клотагорба - пускай узнает, почем фунт лиха!
   Определить,  сколь  долго   Библиотека   оставалась   скрытой   от   глаз
исследователей, не представлялось возможным,  однако  было  неоспоримо,  что
сюда давным-давно не ступала ничья  нога.  Древние  каменные  стены  заросли
диким виноградом и плющом, из трещин  в  глыбах  фундамента  тянулись  ввысь
стволы деревьев, которые своими раскидистыми  кронами  заслоняли  здание  от
солнечных лучей. Клотагорб, по всей вероятности, прошел бы мимо,  но  что-то
словно подтолкнуло его повернуть голову влево, и он  заметил  среди  буйства
зелени некое серое  пятно,  оказавшееся  кусочком  кладки.  Когда  волшебник
приблизился настолько, что смог различить очертания двери, он  вынужден  был
сознаться себе,  что  не  имеет  ни  малейшего  понятия  о  назначении  сего
сооружения.  Чтобы  разрешить  загадку,  следовало  проникнуть  внутрь.   По
счастью, дверь была деревянной и насквозь прогнившей. Клотагорб  без  страха
переступил порог, и у него перехватило дыхание. Он никак не  ожидал  увидеть
что-либо подобное и  не  предполагал,  что  м