а лекарь бархатными широченными рукавами приветствие изображал и
речь свою выкрутасами украшал, этот человечек  -  шмыг,  и  вдоль  стенки,
вдоль стенки! На нем пегий какой-то плащ с капюшоном. А капюшон чуть ли не
до седой бороденки спущен.
     Не поклонившись графу,  как-то  воровато  пробрался  этот  человек  к
дверям и совсем было улизнул, но бдительный слуга схватил его за  суконный
шиворот, чем нарушил лекарскую высокомудрую  речь.  А  тут  еще  человечек
дернулся и крякнул что-то птичьим голосом.
     - Ты чего безобразничаешь? - напустился на слугу  сходу  граф.  -  Ты
чего в чужом доме людей за шиворот хватаешь?
     - А почему он вашей  светлости  не  поклонился?  -  возмущенно  шумит
слуга. - Светло же здесь и видно, какой у вашей светлости герб на перевязи
- графский! Да и у меня на плаще тоже ваш  герб  имеется!  И  в  жизнь  не
поверю, чтобы городской житель не умел гербы различать!
     - Какая светлость, опомнись! - замахал на него рукавами лекарь. - Ты,
гляди, на улице графа светлостью не назови! Тут  с  этим  строго.  Никаких
светлостей...
     Вздохнул лекарь, рожу скривил и добавил:
     - Одни мрачности...
     - Значит, и герб с  плаща  спороть?  -  спросил  слуга  и  с  большим
сомнением отпустил добычу. - Слышали мы у себя, на севере, что у  вас  тут
чудеса творятся, но не думали, что до такой дури вы дожили.  Все  равно  -
человек  он  пожилой,  должен  помнить,  как  приличные  люди  со   знатью
здороваются! Опять же, герб!
     - Я этих гербов за сорок лет, может, тысяч десять руками  перетрогал!
- сердито пискнул ему в ответ человечек. -  Я,  да  будет  тебе  известно,
ювелир и эти самые гербы из перегородчатой эмали на заказ мастерил,  когда
ты еще пеленки пачкал! И графский герб для меня - плевое дело!
     - Графский герб для тебя - плевое дело?! - взорвался  тут  и  молодой
граф. - Ах ты замухрышка! Жилло, держи его за шиворот покрепче!
     Словом, склока, ругань, чушь собачья.  Граф  двести  поколений  своих
предков поименно  вспоминает,  ювелиришка  всех  народных  избранников  из
Равноправной  Думы  в  свидетели  зовет,  слуга  пинками   его   кланяться
заставляет. Лекарь, бедняга, прямо в угол влип и таращится,  рот  разинув.
Ошалел от такого темперамента...
     И тут вбегает девчонка кухонная, в грязном  переднике,  с  метлой,  и
орет громче всех:
     - Да тихо вы!!!!
     Естественно, где женщина вопит, там мужикам уже делать нечего.  Слуга
с  большой  неохотой  выпустил  капюшон,  человечек  отскочил,  граф  тоже
опомнился и, простите, заткнулся. Тут лекарь видит, что буря окончилась, и
из угла возникает.
     - Иди на кухню, Лиза, - строго велит он девчонке, - мы тут и без тебя
справимся. Вечно не в свое дело лезешь.
     - Вы посмотрите, хозяин, что у него в кармане.  В  левом,  -  бросает
девчонка, глазами стрельнув в ювелира, поворачивается  и,  мотнув  тяжелой
полосатой юбкой, уходит.
     Тут устремляет господин лекарь на ювелира тяжелый свой  взгляд.  Кабы
не знать, что господин лекарь от шума в угол пугливо забивается -  так  от
этого грозного взгляда и в обморок недолго...
     Ювелир же с сопением  опускает  глаза,  и  рожа  у  него  не  то  что
виноватая - разочарованная..
     Смотрит слуга вслед этой самой  Лизе  и  чудится  ему,  будто  вокруг
головы у девчонки - вроде сияния. А никакого сияния быть не может.  Платок
на голову накручен и сзади завязан. И еще - откуда быть сиянию с  таким-то
носом? Нос у кухонной девчонки длинный, тонкий, острый - ну, шило и  шило,
таким дырки в стременных петлицах или, скажем, в конских подпругах  хорошо
проковыривать!
     Но шея между платком и воротом сорочки белая,  стройная.  Тем  более,
что кружевце ворота - серенькое, застиранное.  И  под  тяжелой  юбкой  все
округлости, сразу ясно, в полном порядке.
     - Ну, так что же у нас в левом кармашке? -  ласково  этак  спрашивает
лекарь. И голосок  сладенький,  будто  не  воришка  перед  ним,  а  хворое
дитятко. - Может быть, у нас перстенек в кармане?
     Ювелир молчал, молчал, глаза опустив, да как выхватит из кармана,  да
как шваркнет об пол блестящую штучку! Да как сверкнет на  лекаря  бешеными
глазами! И - за дверь!
     Слуга, повинуясь графскому взору, эту штучку с  пола  подобрал  и  на
ладони хозяину с лекарем поднес. Ну, и сам разглядел.
     Это был перстень с темным  камнем.  Перстень  сам  по  себе  невелик,
прост, камень гладкий, продолговатый, полупрозрачный, и знак  на  камне  с
оборотной стороны вырезан. Вроде как цветок,  выложенный  изнутри  золотой
проволочкой. Даже непонятно, кто  бы  такой  перстень  носить  мог  -  для
женщины великоват, для щеголя простоват.
     - Занятная штучка, - сказал молодой граф. - И с чего бы  вдруг  этому
ювелиришке ее у вас, друг мой, воровать?  Ювелиры  -  господа  богатые,  а
такой перстенек много стоить не должен.
     - Из-за этого перстенька, сударь мой любезный, у нас с этим  чертовым
ювелиром такая катавасия  вышла,  что  в  трех  словах  не  расскажешь,  -
отвечает лекарь. - Вот сядем сейчас за ужин, выпьем, закусим, и я всю  эту
историю  преспокойненько  расскажу...  И  позвольте   мне   слугу   вашего
наградить. Вовремя он воришку заметил.
     - Я только от господина принимаю награду,  -  с  достоинством  заявил
слуга, да еще рукой сделал вот этак - мол, мне вашего не надо. А граф,  на
это улыбнувшись одобрительно, похлопал его по  плечу,  и  тем  разговор  о
награде  и  кончился.  Хотя  слуга   рассчитывал   на   что-нибудь   более
вещественное, чем хлопочек господской ручки.
     Конечно, мог он на это свое скромное желание еще как-то намекнуть. Но
был от природы не то чтоб застенчив - нет, иногда и язык распускал! -  был
как-то неспособен свой денежный интерес защитить. Да  и  прочие  интересы,
если разобраться.
     И, разумеется,  граф  с  господином  лекарем  отправились  ужинать  в
роскошно убранную столовую, а слуге девчонка Лиза показала  его  место  за
кухонным столом. А оттуда, с кухни, историю про  перстенек  не  расслышать
при всем желании.
     Разумеется, всплыла потом эта история, и  лучше  бы  графскому  слуге
знать ее с самого начала, но не вышло - и ладно.
     - Не ко времени вы приехали, - сказала кухарка Маго, наливая  густую,
прямо ложка в ней торчком, грибную похлебку со шкварками. - Лучше бы графу
поскорее на север, домой убираться, да и тебе с ним  вместе.  Брякнете  на
улице что-нибудь этакое, неравноправное, и тем вся ваша учеба кончится.
     - Нам добрые люди советовали дома годок-другой посидеть,  -  и  Жилло
отхватил себе ломоть хлеба, такой, что под него и  рот  разинуть  мудрено,
челюсти крякнут. - Так нет же, университет нам подавай! Науку нам подавай!
Металлы и эликсиры! Я бы, будь моя воля, из графства не ногой.  Опять  же,
невеста у меня там осталась.
     - Какая наука? - изумилась Маго. - Того гляди, университет закроют  и
студиозусов всех репу копать отправят. Негоже, чтобы одни  были  умнее,  а
другие дурее.
     - Негоже, чтобы одни были беднее, а другие богаче, - добавила Лиза.
     - Негоже, чтобы одни были красивше, а другие -  как  пожилое  воронье
пугало, - вставил свое слово и  кучер  Кабироль,  показав  при  этом  Маго
длинный язык. - А ты - светлость, светлость!.. Эй, Маго, эй!..
     Мотнул Кабироль головой вправо, влево,  но  от  ложки  не  увернулся.
Ложка, прямо из котла, весомо хлопнула его по лбу -  похлебка  потекла  по
переносице. А Маго с Лизой, две ведьмы, старая и молодая, расхохотались.
     Так что сидят лекарская челядь и Жилло по-домашнему,  ужинают.  Слугу
расспрашивают - шалят ли на дорогах оборотни и вурдалаки, не умоталось  ли
куда обманное озеро. И не сразу обращают  внимание,  что  в  двери  кто-то
гремит и грохочет. Ну, угомонились и треск услышали.  Побежал  привратник,
отворил, и сразу же по шее получил. Это, видите  ли,  гонец  из  Коронного
замка  прискакал.  Коронный  замок,  куда  вселились  двадцать  лет  назад
избранники народа, как оно и положено, на горе, столичный город Кульдиг  с
укреплениями - внизу, скакать - ну всего ничего, а конь в  мыле,  гонец  в
ярости. Рычит хуже всякого вурдалака.
     - Немедленно! Сию секунду! - шумит. - В замок! По приказу! Избранники
ждать не любят!
     То есть, когда слуга на этот галдеж с кухни выскочил, красномундирный
гонец уже сказал, зачем лекарь вдруг на ночь глядя  понадобился,  и  вопил
просто для порядка. И понял слуга, что сейчас хозяин дома  уедет,  но  это
его не огорчило и не обрадовало,  потому  что  думского  лекаря  он  видел
впервые в жизни, и к столу своему тот его не пригласил.
     Не успел гонец угомониться, лекарь выходит - в парике, в  другой  уже
мантии,  парадной,  поверх  служебного  кафтана.  Рукава  с  обшлагами  из
прорезей выправляет, опять же, шпажонку в заднюю прорезь выставляет, чтобы
не задирала мантию, как петушиный хвост. Все разумно продумано в лекарском
наряде! И молодой граф следом за  ним  сундучок  несет.  Слуга  смотрит  и
глазам не верит - молодой граф в камзолишке  каком-то  дрянном  и  в  его,
слуги, плаще! Только герб уже отодран, нитки висят. Глядит  он  на  своего
господина, а тот палец к губам прижимает - молчи, значит, а то я  до  тебя
потом доберусь! Тут слуга смекнул,  что  хочется  его  молодому  господину
почему-то тайно в замке побывать.
     - Карету немедленно! - командует лекарь. - Мои инструменты и снадобья
- сию минуту в карету!
     Тут граф сует в руки слуге сундучок - неси, мол, - и шепчет незаметно
в ухо:
     - Поедешь с нами, Жилло...
     Причем физиономия у него почему-то развеселая.
     Ну, хватает Жилло в прихожей зимний плащ Кабироля, хотя  на  дворе  -
лето, выходят все из дома, лекарь в карету садится, Кабироль -  на  козлы,
граф со слугой - на запятки прыгают. Гонец на своем буйном коне - впереди,
два красномундирных гвардейца верхами - позади. И понеслись!
     - Раз в жизни такая удача бывает! - говорит граф слуге. - В  замковых
мастерских лучшая вышивальщица  заболела!  Представляешь,  мы  с  тобой  в
замковые мастерские попадем!
     Тут слуга все и понял. Про эти самые мастерские даже в  том  северном
захолустье знали, откуда они с графом в столичный город прибыть изволили.
     Туда брали красивых умелых девушек со всего государства,  и  работали
они там взаперти. Мантии народным избранникам вышивали, знамена, перевязи,
что прикажут... Для небогатой девицы это прямо мечта несбыточная - попасть
в замковые мастерские! При всех строгостях она там  себе  хорошего  жениха
все же сыщет. И Дума ей приданое даст.
     Но если Равноправная Дума отправит непонятно куда, так что  и  следов
не останется, кого-то из почтенного дворянства,  а  дочку  в  виде  особой
заботы поближе к себе, в мастерскую определит, то радости мало.  Присмотру
за ней одной - больше, чем за  всеми  прочими.  Чтобы  прониклась  законом
Всеобщего Равноправия!
     И   еще,   говорят,   попадались   там   девицы   вовсе   непонятного
происхождения. Народные избранники - они тоже  когда-то  были  молодыми  и
любвеобильными, вот и понимайте как умеете...
     Кроме того, именно среди  этих  мастериц  избранники  подружек  себе,
говорят, заводили. Видно,  чтобы  далеко  не  бегать.  И  это  для  многих
красавиц тоже становилось ступенечкой к благополучию.
     Такую разнообразную ахинею плели  в  народе  о  мастерских.  Ее-то  и
вспоминали  граф  с  Жилло,  когда  на  запятках  тряслись.  Жилло,  когда
разобрался, не очень-то эту авантюру одобрил, да еще съязвил -  мол,  ваше
дело, сударь, молодое, пташечки-милашечки, увлечения-приключения, но я-то,
старый дурак, чего за вами увязался? Мне, мол, уже на покой пора, жениться
наконец на вами же предназначенной  невесте,  а  не  то  что  за  молодыми
девчонками подглядывать... Сказав это, вспомнил  Жилло  Лизу,  и  как  она
ловко в дверь шмыгнула, и как  над  ним  нагнулась,  когда  мясо  в  миску
накладывала, и белую шейку, и тупоносый башмачок из-под  тяжелого  подола.
Девчонка... да... Вот кабы не шило...
     Несется карета по притихшему Кульдигу,  а  Жилло,  переговариваясь  с
графом, по сторонам поглядывает. Он  же  впервые  в  столичном  городе.  И
соображает -  въехали-то  они  с  графом  через  северные  ворота,  а  вот
выезжают, как видно, через южные. Невдалеке от ворот -  мост  через  речку
Венту. Что Кульдиг на Венте стоит - это все знают. С моста  виден  холм  с
плоской вершиной, поросший кустарником, что немного ниже по  течению,  чем
Кульдиг. И про него Жилло слыхал  -  это  Городище.  Раньше,  леший  знает
когда, там  деревянное  укрепление  было.  Тогда,  когда  еще  мушкетов  с
пистолетами и пушек не придумали, а орудовали боевыми топорами и  впрягали
боевых быков в боевые колесницы. А может, еще раньше...
     Переехали речку Венту - и  повернули  к  горе,  на  которой  Коронный
замок. Если снизу на него глядеть, да еще вечером, когда на закатном  небе
красиво силуэты башен рисуются, - сразу ясно, кто в здешних краях  хозяин.
Навис замок над всей долиной, и из его  амбразур  окрестности,  вплоть  до
гавани, очень даже любезно простреливаются.
     Единым духом поднялась карета по  серпантинной  дороге  и  влетела  в
замковый двор.
     Одна из башен Коронного замка так и называлась Девичьей.  Стояла  она
угловой - то  есть,  на  ней  смыкались  под  острым  углом  две  стены  с
бойницами, и ход в нее был по галереям, которые  шли  изнутри  вдоль  этих
стен. Там внизу была большая общая комната, где все девицы шили,  вышивали
и кружева плели. Туда же им и поесть с кухни приносили. Рядом -  общая  же
спальня. И оттуда две особые лестницы  еще  выше  ведут  -  в  две  совсем
отдельные спаленки. Словом, берегут вышивальщиц, и про  решетки  на  окнах
тоже не забыли. Увидели их граф со слугой - переглянулись, а перемолвиться
нельзя - карету уже стража окружила, дверцу распахивают, сопровождающим  с
запяток прыгать велят.
     Ну вот, высадили лекаря, молодой граф со слугой сундучки похватали  и
за спиной у него быстренько встали. Графу - баловство, приключение,  слуге
тоже  интересно  стало.  Толстый  дядька  с  факелом  лекаря  по  лестнице
сопроводил, на открытую  галерею  вывел  и  к  башне  повел,  гвардейцы  с
обнаженными шпагами сзади топают. Кабироль с каретой,  понятно,  во  дворе
остался.
     Ну, не хуже все,  чем  в  порядочной  тюрьме  -  где  слуге,  кстати,
доводилось побывать. До того, как к графу наняться, он по  горам  лазил  и
корешки целебные собирал, а растут они на такой высотище, что  королевский
замок, вроде этого, с той высоты не больше детской ладошки. Ну  и  нарушил
чью-то там границу, да еще обвал случился - вот и спустился  слуга  совсем
даже не в том королевстве, где рассчитывал...
     Значит, вводят  лекаря  в  общую  комнату.  Девицы,  увидев,  с  мест
повскакали. Одеты они... ну, не для выхода в свет, попросту  одеты,  да  к
тому же и камин пылает, дров для мастериц не жалеют, жарко девицам. Кто  в
чем, и гостей явно так быстро не ждали. Не у каждой и косыночка  на  груди
запахнута. Многие в ночных чепчиках. А иные даже юбки  сняли,  на  стульях
развесили.  Молодому  графу  со  слугой  уж  было  на  что  поглазеть!   И
черненькие,  и  беленькие,  и  рыженькие,  и  пышечки,  и  тоненькие,  как
тростиночки! На всякий вкус. Но только скривил слуге рожу молодой  граф  -
не таких замученных увидеть ожидал, по слухам-то они - одна другой  краше,
а на деле - видывали мы в нашем захолустье и получше!
     И чувствует тут слуга взгляд...
     Скашивает он глаза и видит вышивальщицу. Стоит она с платком в руке и
глядит - может, на него, а может,  и  на  молодого  графа,  но,  поскольку
девица красивая, слуге и приятно думать, что все-таки на него. Лекарь мимо
девицы шествует, граф со слугой следом  идут.  Гвардейцы,  естественно,  и
спереди, и сзади, причем на девиц уж и не смотрят -  привыкли.  Поравнялся
Жилло с девицей - тут платочек недошитый у нее из рук выскальзывает  и  на
пол падает. Жилло бы нагнулся поднять, да  обе  руки  сундуком  заняты.  А
девица быстренько опускается на одно  колено,  но  не  сразу  свой  платок
берет, а снизу вверх смотрит, и тут уж слуге  ясно,  что  именно  на  него
глядит.
     Шаль у нее легкая на голову накинута и концы по груди  крест-накрест,
а из-под шали - коса! Ну, такую косу Жилло и на картинках  не  видывал.  В
руку толщиной и на полу змеиным хвостом легла. Девица шаль свою,  впопыхах
накинутую, белой ручкой придерживает, другой вроде за платком  тянется,  а
сама глядит серыми глазищами из-под тонких бровей вразлет.  Ну,  соколица,
думает Жилло, соколица сероглазая взлетать собралась!
     Но господина лекаря ведут по лестнице наверх, граф молодой - за  ним,
и слуге тоже отставать не приходится, потому что иначе гвардеец со  шпагой
его подгонять вздумает. Так и прошел слуга мимо коленопреклоненной девицы.
     Привели их в одну из тех потаенных спаленок. Одна такая комнатушка  -
на трех-четырех девиц, да и то, как  слуга  заметил,  не  совсем  чтоб  на
вышивальщиц. Больная-то, к которой  лекаря  вызвали,  точно  вышивальщицей
была, но те две зверообразные старушенции, что вместе с ней обитали,  вряд
ли когда тонкую иголку в лапищах своих держали. Одно звание, что слабый  и
прекрасный пол. Если такой зверюге позволить бороду с усами отрастить -  в
точности тюремный стражник, даже голос менять не придется.
     - Добрый вечер, милая девица! - галантно начинает лекарь.  -  Что  же
это такое с тобой приключилось?
     Лекарь к ней - со всей душой, а девица отворачивается. И молчит.
     Пожалел ее  Жилло  -  совсем  она  молоденькая,  бледненькая,  волосы
прозрачные какие-то, выбились из-под серого чепца на лоб  двумя  прядками.
Но ротик маленький и упрямый. И глаза сердитые. На лице  залегли  глубокие
тени - то ли от болезни, а то ли от канделябра,  в  котором  горят  четыре
толстенные сальные свечи, другого же света в спаленке нет.
     Сказать правду, так молчала она битый час на все вопросы  и  даже  на
приказы. А по лицу видно - плохо девушке. Оказалось, второй день  не  ест,
не пьет, ни слова не говорит. Переглянулись  лекарь  с  молодым  графом  -
ощупывать надо. Лекарь одеяло потянул - она  не  дает.  Дурацкая  картина,
особенно потому, что гвардейцы сурово таращатся.  Без  гвардейцев,  может,
что и вышло бы.
     Попросил лекарь гвардейцев убраться на четверть часика  -  те  только
башками помотали. Нет, и все тебе.
     - Я так лечить отказываюсь, - заявил тогда лекарь.  -  Слуги,  берите
сундучки со снадобьями и за мной!
     Встал он с края постели, где примостился, но тут в грудь  ему  клинок
уперся.
     - Тебя сюда лечить привели, а не норов показывать! - сказал гвардеец,
который  покрепче  и  поглавнее.  -  Ишь,  умный  выискался!  Думает,  раз
лекарства наизусть зазубрил, то и норов показывать  может!  А  у  нас  все
равны, что лекарь, что дерьмовоз! Лечи, мерзавец.
     Опять граф со слугой переглянулись. И понял слуга, что  напрасно  они
сюда  за  лекарем  увязались.   Красавиц-то   хваленых   увидели,   но   и
неприятности, того гляди, начнутся основательные.
     Лекарь, видно, опять струхнул, даром что с виду -  крепостная  башня.
Впрочем, и винить его грешно - это граф со слугой в захолустье жили и горя
не знали, а он тут лет уж тридцать, знает, чего бояться...
     - Вы, братцы равноправные гвардейцы, языки-то придержали бы, - сказал
лекарь и клинок от груди отвел. - Я не потому лечить  отказываюсь,  что  у
меня норов, а потому, что против  этой  хворобы  другие  лекарства  нужны.
Видите, сопротивляется девица лечению? Испортили ее, вот что! Порчу на нее
кто-то напустил! А ну, ведите меня к начальнику караульной  службы!  Пусть
разберется, кто из посторонних здесь дня этак за два побывал!
     - Испортили? Так это свои и испортили! - рявкнул гвардеец. - Девчонка
первая вышивальщица, позавидовала какая-то дура! Стой где  стоишь!  А  ты,
Никлас, бегом за капралом! Обыск у девчонок делать  надо!  Давно  пора!  Я
знаю, ка