еллигентно:
Хи-хи-хи... - пистолет задрожал в руке. - Не подумали над  этим  вопросом?
Заковыристый вопрос. Тот, в балахоне, не ответил... Вот почему я с ними, а
не с вами,  я  -  врач,  образованный  человек,  с  этой  бандой  обжор  и
садистов...
   - Ребенка отпустите, - неживым голосом сказал Карл.
   - А?.. Мальчика?.. Нет  -  мальчик  вырастет.  И  запомнит,  кто  такой
Альберт. Альберт - это я, будем знакомы...
   Карл рывком подтянул автомат и вскинул. Он  успел.  Герд  пронзительно,
как на экране, увидел палец, нажимающий спусковой крючок - раз, еще раз  -
впустую.
   Выстрел из пистолета гулко ударил под каменными сводами.
   - Все, - прошептал Карл и уронил автомат.
   Человек постоял, беззвучно шевеля губами, потрогал  висок,  -  остались
вмятины,  как  на  тесте.  Потом  он  подошел  и  вытащил  оружие   из-под
неподвижного  тела.  Передернул  затвор,  отломил  ручку-магазин,   сказал
неестественным фальцетом:  -  А?..  Нет  патронов...  -  Усмехнулся  одной
половиной лица. - Вот как бывает, мальчик. Бога, конечно, нет,  но  иногда
думаешь - а вдруг...
   Хорошо, что ремень захлестнулся на  руке.  Герд  вытянул  ее  вместе  с
автоматом. Держать не было сил, он положил его на колени.  -  Я  не  смогу
выстрелить, - подумал он. Ни за что на свете. - Нащупал  изогнутый  крючок
спуска. - А если здесь тоже кончились патроны?
   - Эй! - растерянно сказал человек,  застыв  на  месте.  Потрогал  пояс.
Пистолет был глубоко в кармане. - Ты что, мальчик, шутки  шутишь...  Брось
эту штуку! Я тебе все кости переломаю!
   Он шагнул к Герду - бледный, страшный. От него резко  пахло  псиной.  И
перегаром. Герд зажмурился и нажал спуск. Человек  схватился  за  живот  и
очень осторожно, как стеклянный, опустился на ящик,  помогая  себе  другой
рукой.
   - Надо же, - сказал он, высоко подняв тонкие брови.
   И вдруг мягко нырнул - лицом вниз.
   Герд встал. Ног не чувствовал. Прижимаясь  лопатками  к  стене,  обошел
лежащего. Человек дергался между ящиков и стонал-кашлял: - Гха!.. гха!.. -
За  поворотом,  где  лампы  были  разбиты,  из   проломанного   перекрытия
вывалились кирпичи - сюда попала граната. Он  вылез  по  мокрым  обломкам.
Снаружи был мрак. И жестокий ветер. Хлестала вода с неба.  Земля  стонала,
разламываясь. И по этой стонущей земле, освещая водяные стебли фиолетовым,
сумрачным светом, лениво, на подламывающихся  ногах,  как  паук-сенокосец,
бродили голенастые молнии. Дрогнула почва. Прогоревший лабораторный корпус
медленно разваливался на  части.  Герд  едва  устоял.  Дрожал  от  холода.
Автомат оттягивал руку, и он его бросил.
   Дорога раскисла, и в месиве ее лежали серые лужи. Пенясь, бурчал мутный
ручей - в горах еще шли дожди.
   - Я боюсь, - сказала Кикимора.
   - Помолчи, - ответил Герд.
   Это был тот самый городок. Долина. Пестрая россыпь  домов,  церковь  на
травяном склоне. Шторм его не  задел.  Дома  были  целые,  умытые  дождем.
Темнели мокрые крыши. Поворачивался ветряк на ажурной башенке.
   - Давай хотя бы превратимся, - попросила она. - Нас же узнают...
   - Нет.
   - Ненадолго, я тебе помогу...
   - Помолчи.
   Герда передернуло. Превратиться в зверя - спасибо.
   Он прикрыл глаза. Должна быть зеленая калитка и за ней  дом  из  белого
кирпича. Песчаная дорожка.  Занавески  на  окнах  -  в  горошек.  Придется
искать. Плохо, что он с Кикиморой. Конечно, узнают. Если у  нее  глаза  от
зубов - во весь лоб - загибаются под волосы.
   - Поправь очки, - сказал он.
   Они спустились по улице. Воздух  был  сырой.  Громко  и  часто  капало.
Нырнув, пролетел стриж. Яблони, важно блестя,  перевешивали  через  дорогу
тяжелые ветви. Кикимора отставала. Бормотала что-то про санаторий на  юге.
Есть такой санаторий. Рассказывал Галобан. Он там жил первое время. Далеко
в пустыне. Надо идти на юг, а не бродить по поселкам, где их могут  узнать
каждую минуту... Заткнулась бы она со своим санаторием. Герд  старался  не
слушать. Не пойдет он ни в какой санаторий. Хватит с него. И  вообще...  -
Люди кончились, - говорил директор. Наступает эра  одержимых.  Чем  скорее
произойдет смена поколений, тем лучше... - Люди не  кончились,  -  говорил
Карл. - Мы имеем дело с сильными отклонениями. Изуродованный материал. Это
не есть норма... - Мне смешно, - говорил  директор,  -  кто  из  одержимых
сохранил человеческий облик? Ты, я - еще десяток  взрослых.  Незавершенный
метаморфоз - вот и все... - Люди только начинаются  как  люди,  -  говорил
Карл. - Человек  меняется,  но  остается  человеком  -  приобретает  новые
качества... Не надо закрывать глаза, - говорил директор,  -  идеалом  жабы
является жаба, а не человек... - Но идеалом человека является  человек,  -
говорил Карл. - Это и есть  путь,  по  которому...  -  Ты  имеешь  в  виду
"железную дорогу"?.. - Да, я  имею  в  виду  "железную  дорогу"...  -  Ах,
глупости, - говорил  директор.  -  Ты  и  сам  в  это  не  веришь.  Жалкая
благотворительность, спасут несколько одержимых... -  Нет,  это  серьезные
люди, они не очень образованные - правда,  но  суть  они  поняли:  человек
должен остаться человеком...  -  Ты  их  знаешь?..  -  Да...  -  Ты  очень
рискуешь, Карл... - Только собой... - И главное, напрасно: либо люди, либо
одержимые, третьего пути нет.
   У низкого забора, опершись локтями о перекладину, прислонился человек -
ботинками в луже. Безразлично жевал табак, сдвинув на лоб примятую  шляпу.
Он был небрит и заляпан грязью. Под широким поясом висел нож в чехле.
   Когда они проходили, он сплюнул им в ноги янтарную струю.
   Кикимора взяла Герда за руку.
   - Не торопись  ты,  ничего  страшного,  -  прошипел  он.  -  Успокойся,
пожалуйста... Ты так дрожишь, что любой дурак догадается.
   - Он идет за нами.
   Герд посмотрел, скосив глаза. Человек  в  шляпе  как  бы  нехотя  шагал
вслед, оттопырив кулаками карманы широченных штанов. Ботинки  его  ощутимо
чавкали.
   - Он идет по своим делам, - напряженно сказал  Герд.  -  Не  бойся,  мы
ничем не отличаемся. Брат и сестра ищут работу - таких много...
   Они свернули, и человек свернул за ними.
   - Вот в-видишь, - сказала Кикимора. - Теперь мы п-попадемся...
   - Помолчи!
   Он втащил  ее  в  узкий  переулочек.  Потом  в  другой,  в  третий.  На
продавленных тропинках стояла черная вода. Яблони смыкались, бросая  тень.
Рушились крупные,  холодные  капли.  Они  выбрались  на  улицу,  стиснутую
акациями.  За  кустами  раздавалось  мерное  -  чмок...  чмок...  Кикимора
дрожала...
   Герд вдруг увидел - зеленая калитка. И дом из  белого  кирпича.  Горячо
толкнуло сердце.
   - Б-бежим сюда, - сказала Кикимора.
   Калитка заскрипела неожиданно громко. На весь город. Во  дворе  женщина
стирала в тазу. Увидела их - мыльными, красными руками взялась за щеки.
   - Боже мой.
   - Вы не дадите нам чего-нибудь поесть.  Пожалуйста,  -  неловко  сказал
Герд. - Мы с сестрой идем из Маунт-Бейл, нас затопило.
   Женщина молчала, переводя растерянные глаза с него на Кикимору.
   - Чмок... чмок...
   - Извините, - сказал Герд и повернулся, чтобы уйти.
   - Куда вы? - шепотом сказала женщина. Оттолкнув его,  закрыла  калитку.
Настороженно оглядела пустую улицу. - Пойдемте, - провела в дом, тщательно
задернула окна. - Посидите здесь, только не выходите - упаси бог...
   Загремела чем-то на кухне.
   - Мне тут не нравится, - тихо сказала Кикимора.
   - Можешь идти, куда хочешь, - сквозь зубы ответил Герд. - Что ты ко мне
привязалась, я тебя не держу. - Сел и сморщился, взявшись за колено.
   - Болит? - Кикимора положила на колено морщинистые, коричневые  пальцы.
- Жаль, что я тогда сразу не посмотрела ногу: у тебя кровь так текла  -  я
испугалась. Честное слово, я завтра сращу кость, я уже смогу...
   Она нашла его, когда Герд  лежал  на  склоне,  мокрый  и  обессилевший.
Отыскала пещеру и затянула ему рану на  боку,  потеряв  сознание  к  концу
сеанса. Трое суток она кормила его кисло-сладкими, пахнущими сырой  землей
луковицами, где только выкапывала? - пока он не смог ходить. Он  бы  погиб
без нее.
   В пещере он увидел и этот городок, и дом, и даже  эту  комнату:  чистые
обои, красная герань на окнах.
   - Ты бы все-таки шла на юг, - сказал он. - Вдвоем труднее, и мы слишком
разные...
   - Не надо, - попросила она.
   Вернулась женщина, сунула им теплые миски и по ломтю хлеба: - Ешьте,  -
сгибом пальца провела по влажным глазам.
   Суп был фасолевый, с мясом. Челюсти сводило - до чего вкусный суп. Герд
мгновенно опорожнил миску. Хлеб он есть не стал, а положил в карман.  Мало
ли что.
   - Как там в Маунт-Бейл? - спросила женщина.
   - Все разрушено.
   Женщина вздохнула.
   - Господи, какие времена... Ну - бог вас простит. - Подняла руку, чтобы
перекрестить, сдержалась, и рука повисла в воздухе.
   Кикимора судорожно поправила расползающуюся дужку очков. Проволока пока
держалась, где Герд связал. Счастье, что завернули на ту помойку.  Хорошие
очки - большие, дымчатые, закрывают половину лица.
   - Вы нам поможете? - напрямик сказал он. - Нам некуда  идти.  Ведь  это
"станция"?
   Женщина откинулась и прижала пальцами испуганный рот. Тяжело заскрипели
половицы. Плотный мужчина в брезентовом комбинезоне вошел в комнату,  сел,
положил  на  стол  темные,  земляные  руки.  По  тому,   как   он   делал,
чувствовалось - хозяин.
   - Ну? - Спросил неприязненно.
   - Мне говорил о вас Карл Альцов, - сказал Герд.
   Эту ложь он придумал заранее.
   - Какой Альцов?
   Герд объяснил.
   - Не знаю такого, - отрезал хозяин.
   - Вы из "подземной железной дороги", - сказал Герд. - Я это точно знаю.
Вы спасаете таких, как мы...
   - Да ты, парень, бредишь.
   Кикимора под столом толкнула его ногой - пошли, мол.
   - Ладно, - сказал Герд, пытаясь говорить  спокойно.  -  Значит,  вы  не
"проводник"? Ладно. Тогда мы уйдем. Но сперва я  позову  "братьев".  Сюда.
Пусть окропят святой водой... Вам бояться нечего...
   - Господи боже мой!.. - ахнула женщина.
   Бессильно опустилась на стул.
   - Цыть! - сказал ей хозяин.  Раздул  круглые  ноздри.  -  Ну-ка  выйди,
посмотри - там, вокруг.
   - Они - что придумали...
   - Выйди, говорю! Если заявится этот... заверни его. Как хочешь, а чтобы
духу не было!
   Женщина послушно поднялась.
   - Сын у меня записался в  "братья",  -  как  бы  между  прочим  сообщил
хозяин. - Револьвер купил, свечей килограмм -  сопляк...  Так  что  далеко
ходить не надо. - Вдруг, протянув руку, сорвал с Кикиморы очки, бросил  на
стол. Оправа переломилась. Кикимора вскрикнула и закрыла ладонями  круглые
фасеточные глаза.
   - Ну. Кого ты позовешь, парень?
   Герд молчал. Смотрел ему в лицо. Неприветливое было лицо. Чугунное. Как
утюг.
   - Когда сюда шли, видел вас кто-нибудь? - спросил хозяин.
   - Видел, - Герд описал человека в шляпе.
   - Плохо. Это брат Гупий - самый у них вредный.
   Задумался, глядя меж положенных на стол могучих кулаков. - Не  поможет,
- подумал Герд. - Побоится. Хоть бы переночевать пустил. Надоело - грязь и
голод, и промозглая дрожь по ночам в придорожных канавах. Они  мечутся  по
долинам от одного крохотного городка к другому.
   Как волки.
   - Между прочим, - сказал хозяин, - вчера  одного  поймали.  Из  "Приюта
Сатаны". Такой худущий, с красными глазами  и  в  соломенной  шляпе...  Не
знаешь, случаем?
   - Нет, - похолодев, ответил Герд.
   - Ну, дело твое... Длинный такой, оборванный. Притащили к церкви.  Отец
Иосав сказал проповедь: "К ним жестоко быть милосердными"...
   - Пойдем, пойдем, пойдем! - Кикимора потянула Герда.
   - Цыть! - хозяин хлопнул  ладонью.  -  Сиди,  где  сидишь!  -  Посопел,
пересиливая ярость. Спросил: - А чего не едите? Ешьте, - сходил на  кухню,
налил две полные миски. Некоторое время смотрел, как они едят. - Вот  что,
парень, оставить я тебя не могу. Сын у меня и вообще -  приглядываются.  А
вот дам я тебе адрес и что там нужно сказать...
   - Спасибо.
   - А то ты тоже - сунулся: "Здрасьте, возьмите меня на поезд". Другой бы
тебя мог - и с концами... - Он отломил  хлеба,  посыпал  солью,  бросил  в
широкий рот. Жевал, перекатывал узлы на скулах. - Альцов,  значит,  погиб?
Дело, конечно, его, не  захотел  к  нам  насовсем...  Да  ты  ешь,  ешь...
Толковый был мужик, кличка у него была -  "профессор".  Мы  с  него  много
пользы поимели... Правда, не наш. Это уж точно, что не наш...  Гуманист...
- Отломил себе еще хлеба. - Ты вот что, пойдешь по цепочке -  не  рыпайся,
делай, что тебе говорят. У нас, парень, знаешь, строго,  не  хуже,  чем  у
"братьев". - Покосился на Кикимору, которая затихла, как мышь. -  Девчонку
с собой возьмешь?
   - Это моя сестра, - не донеся ложку, сказал Герд.
   - Дело твое... Трудно ей будет. Но дело твое. Мы ведь как? Нам чужих не
нужно. Который человек - тогда поможем. Но чтобы свой до конца. И так  как
крысы живем, каждого шороха боимся. И тех и этих. Дело  твое.  Я  к  тому,
чтобы ты понял - не на вечеринку идете...
   - Я понял, - сказал Герд.
   - А понял, так хорошо... Теперь адресок и прочее... - Хозяин наклонился
к Герду и жарко зашептал. Потом выпрямился. - Запомнил? Не  перепутаешь?..
Ты вот еще мне скажи, ты же из "Приюта Сатаны", что  там  думают:  мы  все
переродимся или как?
   - Не знаю...
   - Не знаю... - Он скрипнул квадратными желтыми зубами. - А хоть бы и не
все. Так что же - в карьер их закопаешь? Нет, парень, это  все  равно  что
себя закапывать...
   С треском распахнулась дверь, и женщина отпечаталась и проеме.
   Звонят!..
   Где-то далеко, часто и тревожно,  как  на  пожар,  плескался  перетеньк
колоколов. У Герда начало стремительно проваливаться сердце.
   - Вот он, брат Гупий...
   Герд вскочил.
   - Не туда, - сказал хозяин.
   Быстро провел их через комнату в маленький темный чуланчик.  Повозился,
распахнул дверь, хлынул сырой воздух.
   - Задами, через заборы и в поле - вдоль амбаров, - сказал хозяин. -  Ну
- может, когда свидимся. Стой! - Тяжелой рукой придавил Герда, сверху вниз
вонзил твердые зрачки. - Поймают - обо мне молчи. И адресок тоже забудь  -
как мертвый. Понял? Ты не один теперь: всю  цепочку  потащишь.  Сдохни,  а
чтобы ни звука!..
   Женщина махала им: - Скорее!.. Послышались крики - пока в  отдалении...
Визг... Пистолетный выстрел... Кинулись в небо испуганные грачи...
   - Я понял, - сказал Герд. - Я теперь не один.
   Бледная Кикимора, плача, тащила его...


   Первым добежал брат Гупий. Подергал железные ворота амбара  -  заперто.
Ударил палкой.
   - Здесь они!
   Створки скрипнули. Вытерев брюхом землю, из-под них выбрались два волка
- матерый с широкой грудью и второй поменьше - волчица.
   Брат Гупий уронил палку.
   - Свят, свят, свят...
   Матерый ощерился, показав частокол диких зубов, и  оба  волка  ринулись
через дорогу, в кусты на краю канавы, а потом дальше - в поле.
   Разевая рты, подбежали трое с винтовками.
   - Где?
   - Превратились,  -  стуча  зубами,  ответил  брат  Гупий.  -  Пресвятая
богородица, спаси и помилуй!.. Превратились в волков - оборотни...
   Главный, у которого на плечах было нашито  по  три  серебряных  креста,
вскинул винтовку. Волки бежали через поле, почти сливаясь с  серой,  сырой
травой.  Вожак  оглядывался.  Главный,  ведя  дулом,  выстрелил,  опережая
матерого. Потом застыл на две секунды, щуря глаза.
   - Ох ты, видение дьявольское, - мелко крестясь, пробормотал брат Гупий.
Подбегали потные и яростные люди. - Ну как ты - попал?
   Главный сощурился еще больше и  вдруг  в  сердцах  хватил  прикладом  о
землю.
   - Промазал, так его и так! - с сожалением сказал он.
   Было видно, как волк и волчица, невредимые, серой тенью проскользнув по
краю поля, нырнули в овраг.



   Андрей Столяров.
   Цвет небесный


  Данное  художественное  произведение    распространяется    в
  электронной форме с ведома  и  согласия  владельцов авторских
  прав  на  некоммерческой  основе  при   условии    сохранения
  целостности  и  неизменности  текста,   включая    сохранение
  настоящего  уведомления.  Любое  коммерческое   использование
  настоящего текста без ведома  и  прямого  согласия  владельца
  авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.

       По  вопросам  коммерческого  использования  этого текста
  можно обращаться по адресам:
       Литературное агенство "Классик".
       sander@stirl.spb.su
       alexanderkrivtsov@usa.net

 © Copyright Андрей Столяров




     Очередь  была  километра  на  четыре.  Она  выходила  из   павильона,
поворачивала за угол и черным рукавом тянулась вдоль промерзшего  за  ночь
бульвара. Стояли насмерть - подняв воротники,  грея  дыханием  окоченевшие
пальцы. У Климова ослабели ноги. Он  этого  ожидал.  Ему  сегодня  снились
голые,  неподвижные  деревья  на  бульваре,  стылый  асфальт  и  холодные,
мраморные статуи при входе. Озноб прохватывал при  виде  этих  статуй.  Он
представил, как сейчас закричат десятки глоток: "Куда без очереди?" - и он
будет жалко лепетать и показывать билет члена Союза -  машинально,  как  у
всех, поднял воротник старого пальто. Каблуки  стучали  о  твердую  землю.
Хрустели подернутые льдом лужи. В  подагрических  ветвях  сквозила  синева
хрупкого осеннего неба.
     Павильон был огражден турникетом. Климов, страдая, протиснулся.
     - Куда без очереди? - закричали ему.  -  Самый  умный  нашелся!  -  А
может, он тут работает? - Все они тут работают! - А может, он спросить?  -
Я с четырех утра стою, безобразие какое - спросить! Давай его назад!
     К Климову поспешил милиционер. Вовремя - его уже хватали  за  рукава.
Климов отчаянно заслонялся коричневой книжечкой.
     - И у меня такая есть! - кричали в толпе.
     В членском билете оказался сложенный пополам листок  твердой  бумаги.
Милиционер развернул его и дрогнул обветренным лицом.
     - У вас  же  персональное  приглашение,  товарищ  Климов.  От  самого
Сфорца. Вы, значит, знакомы с  Яковом  Сфорца?  -  Посмотрел  уважительно.
Очередь притихла, вслушиваясь. - Вам же надо  было  идти  через  служебный
вход.
     -  Не  сообразил...  извините...   -   бормотал   Климов,   засовывая
приглашение куда-то в карман: он забыл о нем.
     Гардеробщик, не видя в упор,  принял  ветхое  пальто,  оно  съежилось
среди тускло блестящих, широких воротников.  Красный  от  смущения  Климов
поспешил вперед - остановился,  испугавшись  гулких  шагов  по  мозаичному
полу. В обитых  цветным  штофом  залах  стояла  особая,  музейная  тишина.
Старческое сияние шло из высоких окон, сквозь стеклянные скаты треугольной
крыши - воздух был светел и сер. Сотни манекенов заполняли помещение. Дико
молчащие, оцепенелые. Климов растерялся. Это были не статуи. Это были люди
- как манекены. С гипсовыми лицами. Не шевелились. Не дышали.  По-гусиному
тянули головы к одной невидимой точке. Климов пошел  на  цыпочках,  шепча:
"Извините", - протискивался. В  простенках  висели  одинокие  картины.  Он
высмотрел свою - под самым потолком. Городской пейзаж.  Полдень.  Горячее,
сухое солнце. Канал, стиснутый каменными  берегами.  Солнце  отражается  в
нем. Вода желтая и рябая. Как  омлет.  В  нее  окунаются  задохнувшиеся  в
листве,  жаркие,  дремлющие  тополя.  Последняя  его  работа.  Нет  -  уже
предпоследняя. Последняя на комиссии. Все стояли затылками.  Это  помогло.
Климов глядел с отвращением. Вода была слишком желтая. И слишком блестела.
Действительно, как омлет. Не надо  было  разбивать  ее  бликами.  Чересчур
контрастно. Дешевый эффект  рвет  полотно.  В  шершавых  камнях  облицовки
канала тишком много фиолетового. Сумрачный, вечерний цвет. Он, как  чугун,
тянет набережную вниз. А дома  -  вытянутые,  серые,  призрачные  -  летят
куда-то в небо. Картина разваливается. Климов  сжал  ладони  -  ногтями  в
мякоть. Он был рад, что стоят затылками. Он почти любил эти стриженые, или
волосатые, или покрытые ухоженными льняными локонами человеческие затылки.
И пусть никто не смотрит. Я же не художник. У меня каждая деталь  сама  по
себе. Как в хоре: