бы, то  увидел,  что  Рита  лежит,  как
будто обнимая дорогу, руки  у  нее  раскинуты  по  комковатому  грунту,  а
тряпичное тело расслаблено и безжизненно скомкано.
     Рита была мертва. Я это сразу же понял. И, наверное, я что-то крикнул
в эту минуту. Я, наверное, крикнул что-то отчаянное, не помню. Но я помню,
что со всего размаха ударил кулаком по земле, и земля тут же треснула, как
корочка теста. Черная зигзагообразная впадина устремилась  к  монастырю  -
она слабо гудела внутри и на глазах расширялась, торопливо  потек  из  нее
едкий дым, и вдруг глыба строения как будто сложилась  посередине.  Купола
со стуком ударились друг о друга, палец звонницы отчетливо заколебался.  А
затем монастырь провалился, точно его дернули снизу  -  донесся  протяжный
взрыв, огненное тусклое облако поднялось над местом  провала,  колыхнулась
земля, и буран, перемешанный с пеплом, швырнул меня на обочину...

     Здесь было тихо. Ласкали воду черные ивы, свежестью  дышала  река,  и
подрагивал в зыбкой ее глубине  изогнутый  ясный  месяц.  Теплый  звездный
шатер раскинулся над равниной. Звезд, казалось, было  какое-то  немыслимое
количество - ярких, чистых, как будто промытых дождями. Они складывались в
изломы созвездий и чуть меркли, спускаясь до кромки дальнего леса.
     Удивительное ночное безмолвие, пряный запах травы. И лишь  с  темного
горизонта докатывалась возня фырчащих моторов - вялый стук, и, как  спицы,
ощупывали небосвод прожекторные лучи.
     Вероятно, там разворачивались сейчас воинские подразделения.
     - Танки, кажется,- сказал я, невольно прислушиваясь.
     А поднявший голову Зоммер равнодушно ответил:
     - Да, по-моему, десятка  полтора  или  два.  Но  пока  они  еще  сюда
доползут, пока разберутся. Успеете скрыться. У вас вся ночь  впереди.-  Он
внезапно чихнул и поежился, видимо, от речной прохлады. А потом извлек  из
кармана мятый платок и прижал его к опухшему дряблому носу.
     Глаза у него заслезились.-  Кажется,  простудился,-  невнятно  сказал
он.- Знобит что-то, этого еще не хватало.- Посмотрел  на  платок  и  издал
трубный звук носовыми проходами.- Ладно, все равно уже недолго  осталось.-
Он засунул платок в карман.- Вы, однако, теперь не слишком полагайтесь  на
промысл Божий. Танки танками,  с  ними  вы,  наверное,  справитесь,  но  в
дальнейшем вам следует избегать таких  ситуаций.  Потому  что  возможности
ваши будут несколько меньше.
     - Несколько - это насколько? - без особого интереса спросил я.
     Зоммер пожал плечами.
     - Откуда я знаю?  Я  уйду,  и,  соответственно,  магический  источник
ослабнет. Разумеется, вы  сможете  творить  какие-то  чудеса,  но,  как  я
понимаю, довольно-таки ограниченного  масштаба.  Там  -  пройти  по  воде,
воскресить, быть может, кого-нибудь. В общем, разные  мелочи,  не  слишком
существенно...-  Он  слегка   на   меня   покосился,   почуяв,   наверное,
промелькнувшую мысль, и лицо его выразило некоторое удивление. Вздернулись
белесые брови.- Нет, мон шер, этого как раз не получится. И психические  и
телесные повреждения слишком уж велики. К вам  вернется  безумная  больная
уродина. Подождите немного, встретитесь на Страшном суде.  Там  физический
облик не будет иметь значения. Да и зачем это вам?..
     Он снова звонко  чихнул.  Его  белый  летний  костюм  чуть  светился,
казалось, на фоне обрыва. Пух волос окаймлял нежную детскую лысинку.
     Прожужжало над головой какое-то насекомое.
     - Действительно,- сказал я.- Вероятно, вы правы, не следует цепляться
за прошлое. Вы  мне  лучше  ответьте  вот  на  такой  вопрос:  разумеется,
физическое бессмертие теперь отменяется, - меня можно  убить,  меня  можно
теперь действительно уничтожить.
     Ну а все-таки - что случится потом?  Я  воскресну,  как  Иисус,  или,
может быть, смерть  является  окончательной?  Чем  я  лично  располагаю  в
Царстве Земном, как мне быть и на что мне теперь надеяться?
     Зоммер немного подумал.
     - Каждый раз одна и та же история,- сказал он.- Для того,  чтоб  хоть
что-то понять, приходится вочеловечиваться.  А  вочеловеченность,  в  свою
очередь, приводит к мученическому финалу.
     В лучшем случае - к отторжению, к одиночеству среди  людей.  И  такая
судьба, по-видимому, неизбежна. Я не знаю, по правде, что вам сказать.
     Вы, наверное, можете  стать  основоположником  новой  религии.  Стать
пророком, ведущим фанатичные толпы на штурм, и, быть может, воздвигнуть  в
итоге  еще   одну   земную   Империю.   Например,   Империю   Братства   и
Справедливости...- Зоммер скривился.- К сожалению, это все уже было.  А  с
другой стороны, вы можете и просто угаснуть. И никто никогда не  узнает  о
вас. Только странные слухи, только некие путаные  легенды.  Между  прочим,
такой исход гораздо правдоподобнее. Но и в том и в другом варианте то, что
вы  на  своем  языке  называете  нетленной  душой  и  что,   в   сущности,
представляет собой прикосновение Бога, неизбежно  вольется  в  космическую
пустоту - став и частью и целым, и Богом и Человеком одновременно.
     В этом смысле вы, конечно, бессмертны. Впрочем, как и все остальные.
     Он махнул, отгоняя от себя что-то зудящее.
     - Так, наверное, в этом и заключается наше предназначение? -  спросил
я.- Чтобы стать и Человеком и Богом одновременно? Чтоб  отдать  свою  душу
вечности, которая - пустота? То есть, Богу, как мы ее называем...
     - Может быть,- сказал Зоммер, оглядываясь.- Только надо  учесть,  что
вечность к этому равнодушна. И не  следует  неизбежность  считать  выбором
осмысленного пути. Вы, наверное, понимаете, что  выбора  как  такового  не
существует.- Он потрогал мизинцем, по-видимому, вспухший укус  и  добавил,
непроизвольно передернув плечами.- Собственно, мне  пора.  Сыро,  холодно,
комары совсем одолели...
     Звучно шлепнул себя по шее раскрытой ладонью.
     - Прощайте,- сказал я.
     Зоммер на меня даже не посмотрел,-  он  зевнул,  опять  непроизвольно
поежился, и вдруг тело его начало стремительно истончаться  -  провалились
глаза  и  щеки,  сморщились  дряблые  уши.  Что-то   хрупнуло,   наверное,
отслоившись в скелете, соскочил, будто тряпка, излишне  свободный  пиджак,
съехала клетчатая рубашка - высохшая тощая мумия, скаля зубы, опрокинулась
с валуна, и ее подхватили, спружинив,  густые  заросли  иван-чая.  Чернели
дыры в области носа, а на край желтой кости, очерчивающей глазной  провал,
осторожно уселась ночная серая  стрекоза  и  задергала  пленками  крыльев,
по-видимому, приспосабливаясь.
     Шумный протяжный вздох прокатился над луговыми просторами. Задрожал в
реке месяц, и бурно вырвались из ивняка какие-то птицы.
     Даже комары отлетели.
     Я  зачем-то  потрогал  коричневую   спеклость   предплечья,   и   оно
развалилось, как будто источенное тысячелетиями. А качнувшийся череп  осел
глубже в заросли.
     И все стихло.
     Тогда я поднялся и неторопливо  побрел  по  песчаному  берегу.  Сонно
струилась  вода,  чуть  морщинила  гладь   высовывающаяся   лапа   коряги,
доносилось издалека рычание мощных двигателей - это выдвигалась из  района
монастыря танковая колонна.
     Вероятно,  она  уже  приняла  походный  порядок,  и  сейчас   могучий
бронированный клин надвигался на замершую в обмороке речную излучину.
     Меня это, впрочем, не волновало.
     Впереди была ночь, и я знал, что она укроет меня от преследования.
     Времени было достаточно.
     Потому что над лесом, чернеющим в отдалении, затмевая все  остальное,
как над новым Вифлеемом, загорелась утренняя живая звезда...



   Андрей Столяров.
   Взгляд со стороны


  Данное  художественное  произведение    распространяется    в
  электронной форме с ведома  и  согласия  владельца  авторских
  прав  на  некоммерческой  основе  при   условии    сохранения
  целостности  и  неизменности  текста,   включая    сохранение
  настоящего  уведомления.  Любое  коммерческое   использование
  настоящего текста без ведома  и  прямого  согласия  владельца
  авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.

  По вопросам  коммерческого использования данного произведения
  обращайтесь  к  владельу  авторских прав  или  в литературное
  агенство "Классик" по адресу:
     sander@stirl.spb.su (Александр Кривцов)

  (с) Андрей Столяров, 1993
  Еженедельник "Ночная жизнь" NN 1-2, 1993, г. Санкт-Петербург
__________________________________________________________________________



     Выстрел  ударил  рядом,  за  неровным  кирпичным   уступом,   который
загораживал  человека,  прячущегося  в  тени.  Человек  этот  вздрогнул  и
мгновенно отпрянул. Но стреляли, по-видимому, наугад. Пули он не  услышал.
Только на противоположном конце двора что-то лопнуло, посыпались звякающее
осколки, вероятно, попали в окно  первого  этажа,  свет  там  погас,  а  к
квадратам стекла прилипла гладкая непроницаемая чернота.
     И сразу же за кирпичным выступом прошипели:
     - Что ты делаешь? Ты с ума сошел?..
     - Показалось, - ответил второй, гораздо более спокойный голос.
     - Показалось, - раздраженно сказал первый. - Хобот  велел  взять  его
живым. Если ты его хлопнешь, то Хобот тебя самого - хлопнет...
     Невидимый собеседник еле сдерживался.
     - Возьмем, возьмем, - так же спокойно ответил второй. - Не  волнуйся,
некуда ему деться. Ладно, пойдем, посмотрим. Ты - по правой стороне, а я -
по левой...
     Человек, который  прятался  в  темноте,  увидел,  как  из-за  выступа
появилась жуткая, будто слепленная из мрака фигура,  осторожно  перебежала
открытое пространство и, прильнув  к  стене,  снова  исчезла  в  кромешном
сумраке.
     Ему показалось, что в правой ее руке блеснул пистолет.
     Значит, они вооружены, подумал он. Они вооружены, но убивать меня  не
собираются.
     Это обнадеживало.
     Впрочем, не особенно.
     Он  протиснулся  мимо  баков,  крышки  которых  стояли   торчком   от
наваленного мусора, и, обогнув громоздкий,  распаренный  сыростью  пузатый
буфет, выброшенный, наверное, еще в прошлом  веке,  очутился  перед  косым
закутком, ограниченном частью этого буфета и горой очень старых гвоздистых
досок, облепленных штукатуркой. За досками  начинался  проход  в  соседний
двор - такой же темный и неприветливый, с  беспорядочно  разбросанными  по
воздуху желтыми прямоугольниками окон. Света от них почти не было,  и  тем
не менее в углу двора угадывалась черная  впадина  арки,  судя  по  всему,
ведущей на параллельную улицу.
     Можно было рискнуть и перебежать туда. Но рисковать он  не  хотел.  И
поэтому, всматриваясь до боли, стараясь ни на что  не  наступить,  перелез
через хаос этих досок и, нащупав руками кирпич стены, присел  за  громадой
буфета, так что фанерная туша совсем загородила его.
     Кажется ему удалось уйти.
     Кажется удалось.
     Он  облегченно  вздохнул.  И  тут  же  замер  -  потому  что  дыхание
вырвалось, как у тифозного больного:  сиплое,  нечеловеческое,  булькающее
горячими пленочными мокротами. Омерзительное было дыхание.
     Его даже затрясло.
     Боже мой, подумал он. Боже мой,  почему  именно  со  мной?  В  чем  я
виноват? Я не  хочу,  не  хочу!  Сделай  что-нибудь,  чтобы  они  от  меня
отвязались. Боже мой - если только ты существуешь...
     Он знал, что все мольбы бесполезны. Ему никто не поможет.  Разве  что
произойдет настоящее чудо. Но чудо уже произошло. Чудо заключалось в  том,
что когда он свернул на улицу, ведущую к дому,  и  увидел  напротив  своей
парадной двух мужчин в расстегнутых синих рубашках и в поношенных джинсах,
как будто  специально  протертых  по  всей  длине  наждаком,  то  какое-то
внутреннее озарение подсказало ему, что это пришли за  ним.  Мужчины  были
совершенно обыкновенные, незнакомые, молодые, даже, по-видимому, не  очень
крепкие, и они, казалось, не обращали на него никакого внимания: оживленно
переговариваясь и показывая куда-то в другую сторону, но он сразу  же  все
понял. И побежал - чувствуя, как слабеют ватные ноги.  А  мужчины  тоже  -
обернувшись - побежали за ним.
     Собственно, кто они такие?
     Человек шевельнулся, чтобы переменить неудобную позу. Он не знал, кто
они такие. Скорее всего, это были "люмпены". Леон  рассказывал.  Последнее
время  "люмпены"  сильно  активизировались.  Правда,   доказать   что-либо
определенное не удалось, но буквально за три недели исчезли двое серьезных
работников. Исчез  Фонарщик,  отвечающий  за  экстренную  связь,  и  исчез
Аптекарь,  который  в  своей   лаборатории   пытался   наладить   какую-то
химиотерапию.  Кустарно  пытался,  в  одиночку,  но  всетаки  пытался.  И,
кажется, даже  получил  обнадеживающие  результаты.  Теперь  химиотерапией
заниматься некому. Но  исчезновение  Фонарщика  было  особенно  неприятно.
Фонарщик знал клички, секретные коды и адреса. Вся структура таким образом
оказывалась засвеченной. Если только Фонарщик не проявил  стойкость  и  не
ушел из жизни молча. Но это - маловероятно. Так что, скорее всего - именно
"люмпены". Между прочим, об этом свидетельствует и  кличка  "Хобот".  Ведь
"люмпены" кто? Уголовники.  Соответственно  и  клички  у  них  -  "Хобот",
"Корыто"... Однако, не факт. Здесь могла работать и сама Система. Это тоже
рассказывал Леон. Правда,  не  очень  внятно.  Якобы  Система  чрезвычайно
чувствительна к отклонениям.  И  пытается  отрегулировать  эти  отклонения
самыми различными средствами. Сначала - слабо,  потом  -  сильнее.  Честно
говоря, не слишком в это верится. Как это,  например,  Система  чувствует?
Она, что, живая? Или, может быть, у нее  существуют  какие-то  специальные
методы наблюдения? Но тогда это уже не Система, а Государство. Разумеется,
можно отождествлять Государство с Системой, но тогда не  требуется  особой
терминологии. Государство есть Государство. И оно имеет законное право  на
регуляцию отклонений.  Чтобы  обеспечить  стабильность.  Чтобы  обеспечить
безопасность граждан. К тому же  Государство  вряд  ли  будет  действовать
такими примитивными способами:  уголовники,  пистолет.  Государство  может
сделать тоже самое вполне официально. Через милицию, например,  или  через
органы госбезопасности. Нет, Леон здесь явно что-то  напутал.  Система  не
при  чем.  Скорее  уж  можно  предположить,  что   здесь   работают   сами
"гуманисты". А что? Вполне  правдоподобно.  Он  ведь  с  "гуманистами"  не
договорился?  Помогать  им  не  будет?  Никакого  желания.  А   кое-какими
сведениями о "гуманистах" он располагает. Скажем, о том же Леоне:  внешний
вид,  место  работы.  Довольно  ценные  сведения.  Ведь  Леон  занимает  в
организации не последнее  место.  И,  конечно,  должен  бояться,  что  его
расшифруют. Так что получается очень логично. А впрочем, не все ли  равно?
"Люмпены",  "гуманисты",  Система.  Какая  разница?  Важно,  что  все  это
навалилось  на  него  и  загнало  в  тупик,  из  которого  он   не   может
выкарабкаться.
     Человек насторожился, потому что до него донеслись невнятные  голоса.
Собственно, голоса доносились уже некоторое время назад,  но,  поглощенный
мыслями, он не отдавал себе в этом отчета. А теперь  они  стали  несколько
громче - такие же невнятные, бултыхающиеся, но отдельные  слова  разобрать
было можно. Что-то вроде: "Положи"! А затем, через секунду: "Займись своим
делом"!.. И одновременно  раздавался  лязг,  как  будто  от  металлических
соприкосновений.  Было  непонятно,  откуда  они  доносились.  Видимо,   из
помещения, наружная стена которого выходила во двор. Но тогда здесь должно
быть какоенибудь боковое окно. Иначе странно.  Однако,  никакого  бокового
окна не было. Во всяком случае в темноте он его не видел. В конце  концов,
какое это имеет значение? Окно -  не  окно.  Разве  об  этом  сейчас  надо
думать? Надо думать о том, как жить дальше. Как  отсюда  выбраться  и  как
вообще существовать. Вот о чем сейчас надо думать.
     Наверное, он потерял осторожность, пытаясь что-нибудь разглядеть  под
низкими темными сводами, так как  куча  досок  слева  от  него  неожиданно
покачнулась - он  почувствовал,  что  зацепил  ее  рукавом  -  там  что-то
поехало, заскрипело и вдруг с шумом обрушилось,  ломая  фанеру.  А  поверх
этого шума, дребезжа жестяными боками, выкатилась на середину двора пустая
консервная банка.
     Человек сразу же вскочил, чтобы бежать. Нет, не сразу же: он  сначала
опять  за  что-то  зацепился,  растянулся  треск  рвущейся  материи,  были
потеряны какие-то доли секунды и поэтому, когда он выпрямился, то было уже
поздно. Вспыхнул яростный свет фонаря, направленного в  лицо,  и  знакомый
уже, уверенный голос произнес:
     - Ну вот видишь, я же говорил: некуда  ему  деться.  А  ты  -  Хобот,
Хобот... Ничего,  все  в  порядке.  Хобот  будет  доволен,  -  и  добавил,
по-видимому, обращаясь к ослепленному  обеспамятевшему  человеку,  который
только моргал, не пытаясь закрыться. - Ну зачем ты  бегаешь,  дурачок?  Не
надо бегать. Мы же тебя все равно найдем...
     - Ладно. Хватит болтать! -  прервал  его  первый  голос.  По-прежнему
такой же раздраженный. -  Болтаешь,  болтаешь,  нарвешься  когда-нибудь...
Поменьше болтовни! Убедись - тот ли это и подгони машину!
     - Да тот, тот, - проникновенно сказал второй. - Я его  узнал,  вон  -
морда инженерская...
     - Я тебе говорю: проверь!
     Человек почувствовал, как чьи-то быстрые руки ощупывают его, залезают
в карман, вытаскивают оттуда институтское удостоверение  -  на  мгновение,
заслонив огненный круг фонаря, выплыло чудовищное лицо, где кости, точно у
рыбы, были неровно состыкованы под сухой прилипшей к ним  кожей,  а  глаза
переполнены слизистыми выделениями.
     Он инстинктивно вздрогнул.
     И сразу же тот, кто его обыскивал, сжав плечо, сочувствующе сказал:
     - Стой, дурачок, не  дергайся...  Будешь  дергаться,  я  сделаю  тебе
больно,  -  судя  по  всему,  открыл  удостоверение,  потому  что  добавил
радостным возбужденным тоном. - Ну вот,  все  правильно.  Конкин  Геннадий
Васильевич. И фотография есть...
     - Ладно,  -  опять  сказал  первый  голос.  -  Ладно.  Хорошо.  Давай
машину...
     А второй голос поинтересовался:
     - Сразу к Хоботу его повезем?
     - Не твое дело...
     - Понял.
     Произошло  какое-то  шевеление.  Свет  фонаря  немного  переместился,
наверное, его передавали из рук в руки, послышались торопливые удаляющиеся
шаги.
     А затем оставшийся преследователь нехотя объяснил:
     - Сейчас мы отвезем тебя... к одному человеку... Расскажешь ему  все,
что знаешь. Абсолютно все,  до  мельчайших  подробностей.  Потом  мы  тебя
отпустим. Но если ты попытаешься что-то скрыть - смотри. Ты об этом  сразу
же пожалеешь...
     Он, по-видимому, говорил что-то еще - наверное, запугивал, угрожал  в
случае отказа немыслимыми мучениями - человек, облитый светом  фонаря,  не
слушал его,  словно  таким  же  фонарем,  пронизанный  внезапным  холодным
ужасом: слова не доходили до сознания, воспринимался  только  безжизненный
картонный голос.
     Вдруг над самым его ухом приглушенно, но внятно сказали:
     - Сначала - в соду, а затем уже - в мыльный раствор. Я же тебе тысячу
раз объясняла...
     И еще более внятно:
     - Ну - помню, помню...
     - А помнишь, так - делай!...
     Голоса раздавались из окна у него за спиной. Правда, никакого окна  у
него за спиной не было. Но человек об этом не знал.  И  поэтому,  вряд  ли
отдавая себе отчет в  том,  что  делает,  изо  всех  сил  ударил  назад  -
кулаками, локтями, напряженным  одеревеневшим  затылком.  Это  была  чисто
инстинктивная попытка  вырваться.  Успеха  он  не  ожидал.  Однако  вместо
каменной тверди тело его  проломило  что-то  очень  непрочное,  посыпалась
штукатурка, мелкие дробные камешки и, сделав по  инерции  пару  шагов,  он
неожиданно   оказался   в   довольно   большом   помещении,   наверное   в
посудомоечной, потому что там в нескольких огромных чанах бурлил кипяток и
возвышались на длинных столах беспорядочные груды тарелок, а два  странных
существа в