скалился:
     -- Получайте  ваш Неустрой. Если захотите выбраться, так вечером пойдет
автобус. А то -- до завтрашнего дня.
     Сел поплотнее. Облепленный грязью грузовик прокрутил на месте колесами,
бросил назад ошметья глины и тронулся, разделяя неимоверную лужу.
     Я  пересек  площадь,  пошел  по  широкой  пыльной   улице.   Аккуратные
одноэтажные  дома серого кирпича с белыми занавесками на окнах были окружены
садами. Под глянцевыми листьями, сгибая  ветви,  наливались  яблоки.  Малина
перемахивала через забор.
     Спрашивать дорогу не стоило. Деревню со странным именем Неустрой я знал
наизусть.    Позавчера    оперативная    группа    под   видом   геодезистов
сфотографировала ее вдоль и поперек. Окрестные  леса  в  радиусе  пятидесяти
километров уже вторые сутки фиксировались авиаразведкой. Я ночь просидел над
снимками и теперь мог идти с закрытыми глазами.
     Улица спускалась к деревянному мостику. На обкатанных камешках пенилась
вода.  Я  как бы невзначай обернулся. Из кустов вылезла сонная собака, через
силу тявкнула на меня, легла мордой в  толстую  пыль.  Слежки  не  было.  Во
всяком  случае  явной.  Да  и  глупо  было бы ожидать, что станут следить за
каждым приехавшим. Оперативники, работавшие два дня, говорили,  что  на  них
никто  не  обращал  внимания. Они вообще не заметили ничего подозрительного.
Деревня как деревня. Полторы сотни домов, четыреста жителей, клуб, школа.
     Школа находилась  на  пригорке.  Белое  здание  с  большими  окнами.  Я
поднялся  на  второй  этаж.  Директор  --  полный,  сурового  вида мужчина с
глубокими залысинами -- скульптурным лицом кивнул  на  диван.  Он  сидел  за
столом без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами.
     Перед   ним,   понурив   стриженые   головы,   стояли   два   школьника
пятого-шестого классов.
     -- Я слушаю, Вохминцев, -- сказал директор.
     Тот школьник, что пониже, еле слышно сказал:
     - Мы пошли посмотреть...
     - В час ночи, -- уточнил директор. -- Дальше.
     -- А он засветился.
     -- Кто он?
     -- Привидение.
     -- Ага, привидение, -- директор выразительно посмотрел на меня.
     -- И Петька побежал, и я побежал...
     -- Врешь, это ты побежал, -- сказал школьник повыше.
     -- До тебя  еще  дойдем,  Иванов,  --  пообещал  директор.  --  Потерпи
немного.  --  Указал мне на них. -- Вот полюбуйтесь: чудо двадцатого века. У
обоих пятерки  по  физике  --  верят  в  привидения.  Три  дня  назад  пошли
выслеживать.  Ночью.  В лесу. Разумеется, заблудились. Искали их всем селом.
Сколько людей пришлось отрывать от работы. К летчикам обращались за помощью.
     -- Это Петька, -- сказал школьник пониже. -- Если бы он  не  побежал...
Что я -- Харлама боюсь?
     -- Врешь все, -- не очень убедительно возразил второй.
     -- Каково?  Привидения!  --  сказал  директор.  -- Ты, Вохминцев, может
быть, и в бога веришь?
     -- Бога нет, -- - сказал школьник и шмыгнул носом.
     -- А что есть?
     -- Материя...
     -- Привидения -- это очень интересно, -- сказал я.
     Директор изумленно уставился на меня. Он, видимо, обращался  ко  мне  в
чисто педагогических целях, как к взрослому, не ожидая никакого ответа.
     -- Простите... я что-то не припомню? -- сказал он.
     Я назвался. Директора это не обрадовало. Он смотрел недоверчиво.
     -- Вот  мои  документы,  --  я протянул удостоверение, где честь честью
было сказано, что Соломин Игорь Игнатьевич является  инспектором  областного
отдела народного образования.
     -- Что  вы,  зачем вы, я вам верю, -- сказал директор, но удостоверение
взял. Распорядился: -- Иванов,  Вохминцев,  быстро  на  урок.  Завтра  --  с
родителями.
     -- Минутку,  -- остановил я извиняющимся тоном. -- Это же так интересно
-- привидения.  Я  вот  сколько  живу,  ни  разу  их  не  видел.   Позвольте
расспросить?
     -- Пожалуйста, -- неохотно сказал директор.
     Ему  явно  не  хотелось  разбирать эту историю в присутствии инспектора
облоно.
     -- Ребята, -- сказал я. -- Значит, вы видели привидение? Удивительно. И
какое же оно?
     Школьники переглянулись, тот, что пониже, сказал:
     -- Известно, какое... Синенькое. -- Он вообще был посмелее.
     -- Синенькое. Светилось, значит?
     -- Да.
     -- И сильно светилось?
     -- Нет. Так, чуть-чуть, между деревьями. А когда по улице шло, то почти
и не видно, -- сказал высокий, впервые подняв лицо.
     -- Это что же, был скелет? -- шепотом сказал я.
     -- Зачем скелет? -- недоверчиво спросил школьник.
     -- Так уж положено привидению. Оно должно появляться  в  виде  скелета,
закованного в цепи, -- греметь ими и дико завывать.
     Я  подмигнул  директору, но он моей шутки не принял -- страдая, вытирал
лоб платком.
     -- Ничего там не завывало, -- решительно  заявил  низкий  школьник.  --
Правда,  Петька?  -- Петька слегка кивнул. -- Он тихо шел. А в лесу два раза
застонал, жалобно так. Нормальный Харлам, только синенький.
     -- Кто? -- не понял я.
     -- Харлам.
     Директор неловко пояснил:
     -- Тут недалеко от поселка, километра четыре, стоит  избушка.  Харламов
скит.  Говорят,  что  лет  двести  назад там жил монах, отшельник -- Харлам.
Будто бы был страшный разбойник: купцов проверял на  большой  дороге,  ну  а
потом,  к старости, раскаялся, построил скит и ушел замаливать грехи. Оттого
и зовется -- Харламов скит. Говорят еще, что  этот  Харлам  перед  тем,  как
раскаяться,  зарыл  награбленное  в  землю,  а где -- не помнил. Вот теперь,
после смерти, ходит, ищет зарытое. Чепуха, конечно, но избушка в самом  деле
древняя  --  наполовину  в  землю  ушла.  Я  так  думаю, что ее промысловики
когда-то поставили. А Харлама уже потом приплели.
     -- А ты как думаешь? -- спросил я низкого школьника.
     Он упрямо дернул головой:
     -- Чего думать? Харлам и есть.  Ищет  свое  золото.  А  мы  с  Петькой,
значит, решили подсмотреть, где он золото спрятал, и, значит, выкопать.
     Мне,  вероятно, следовало немедленно разоблачить религиозный дурман, но
я не был педагогом и поэтому спросил только:
     -- Страшно было ночью?
     -- Подумаешь, -- сказал школьник, -- Что я, Харлама боюсь, что ли.  Это
вот Петька.
     -- Ладно, идите, ребята...
     Школьники обрадованно затопали к выходу, в дверях низкий обернулся:
     -- Пойдете Харлама выслеживать?
     -- Да вряд ли, зачем он мне, -- сказал я.
     -- Не  спугните  его,  --  серьезно  предупредил  школьник. -- Он всего
боится. От нас с Петькой так и зачесал в другую сторону...
     -- Не спугну, -- пообещал я. -- Он когда выходит на промысел?
     -- Да в двенадцать...
     -- Каждый день?
     -- Когда неделю его нет. А когда да к каждый...
     Дверь за школьниками закрылась, и директор развел руками:
     -- Откуда это? И ведь учатся оба неплохо.  Занимаются  в  авиамодельном
кружке...
     -- А  вы  в  детстве  никогда  не искали кладов? -- спросил я. -- Вы не
лазали по подвалам,  по  чердакам,  не  хотели  обнаружить  потайной  ход  к
спрятанным сокровищам?
     -- Я  в их возрасте уже работал, -- сухо сказал директор. -- Тогда была
война. Я пошел на завод учеником слесаря. -- Он спохватился. -- Вы только не
подумайте, что у нас запущена атеистическая  работа.  Напротив.  И  мы  этот
случай  не  оставим  без  внимания:  проведем  лекцию  о  суевериях...  и...
что-нибудь о космосе...
     -- Удостоверение, -- напомнил я.
     -- Что? Ах, да! -- директор вернул удостоверение, которое  до  сих  пор
вертел в руках. -- Простите. Так что вас, собственно, интересует?
     -- Так сказать, вообще, -- ответил я.
     -- Учебные планы?
     - Да.
     -- Идеологическая, культмассовая работа?
     -- Разумеется.
     -- Факультативы?
     -- Конечно.
     -- Побываете на уроках?
     -- Хотелось бы.
     -- Только  месяц  назад  у  нас  была областная инспекция, -- задумчиво
сказал директор. -- Вадим Борисович остался доволен.
     -- Он болеет, -- твердо сказал я, отсекая все вопросы о  неведомом  мне
Вадиме Борисовиче.
     -- Опять печень, -- посочувствовал директор.
     -- Да, печень.
     -- Или, кажется, сердце?
     -- Кажется, сердце, -- уже несколько раздраженно сказал я.
     Директор всплеснул руками:
     -- Впрочем, что я? Ведь у него обширнейшая язва желудка!
     Не  люблю,  когда  из  меня  делают  идиота.  Я демонстративно постучал
удостоверением по столу.
     -- Чем же мы займемся в первую очередь? -- спросил директор.
     -- Уроки.
     Я чувствовал, что мало похожу на инспектора. Это  и  неудивительно:  на
подготовку  легенды  у  меня  было  всего  полдня.  Я  едва  успел зазубрить
структуру облоно и некоторые общие принципы педагогики.
     -- Я могу говорить с вами откровенно? -- вдруг спросил директор.
     -- Разумеется.
     Он включил вентилятор, внимательно посмотрел на  белый,  полупрозрачный
круг и повернулся ко мне всем телом.
     -- Вас интересует учитель Зырянов?
     Надеюсь,  что  на  моем лице ничего ни отразилось. Да, меня интересовал
учитель Зырянов. Но директору не следовало знать об этом. Никому  в  поселке
не следовало об этом знать.
     -- Я  так  и  думал,  --  сказал  директор.  --  В  конце концов я буду
жаловаться. Если сам Зырянов не будет, то буду я. Дайте же человеку спокойно
работать. Ну да, он дает материал сверх программы. Много  материала.  Но  вы
посмотрите -- его ученики берут грамоты на всех областных олимпиадах. А двое
даже  на  всесоюзной...  Я  понимаю, были времена, когда любое отклонение от
программы... Я и сам... Но ведь все уже позади. В позапрошлом  году  Зырянов
получил звание заслуженного учителя.
     -- Очень рад за него.
     -- А  вы  знаете, что его приглашали в Москву, на кафедру? Говорят, его
метод -- это готовая докторская.
     -- Неужели?
     -- Отказался, -- торжествующе сказал директор. -- Не поехал ни в  какую
Москву.  Потому  что  Учитель.  --  Директор  так  и произнес это слово -- с
большой буквы. -- Мы, конечно, все учителя, что там говорить, --  он  махнул
рукой,  --  я,  например,  вот  вы. Но Зырянов от бога Учитель. Вы слышали о
Крапивине?
     -- Ну как же...
     -- Его ученик. А Дементьев, а Логачев, а Болдин...
     Совсем недавно я тщательно изучил  длинный  список  этих  имен.  Причем
против каждого из них стояло очень высокое звание.
     -- Его  ученики  любят,  --  почему-то  шепотом  сказал директор. -- Вы
преподавали?
     -- Немного.
     -- Ну  все  равно.  Это  очень  трудно,  чтобы  ученики  любили.  Меня,
например,  не  любят.  Честное  слово. Меня только уважают, боятся, а его --
любят.
     -- Несколько дней назад я даже не слышал о Зырянове, -- вполне искренне
сказал я.
     -- Я хочу, чтобы его оставили в покое, -- сказал директор. --  Есть  же
обычная  деликатность.  Вы  не поверите: после каждой комиссии, после каждой
проверки он день-два болеет. Да. Мне приходится переносить уроки. Он  и  так
часто болеет.
     Директор  посмотрел  на  меня,  словно  ожидая,  что  после этих слов я
извинюсь и уйду. Но я сидел.
     -- Хотите побывать на уроке у Зырянова? -- безнадежно спросил он.
     -- Да.
     Он вздохнул.
     -- Хорошо, я провожу вас. Но одна просьба: понимаете, в детстве Зырянов
попал в аварию... Едва выжил... У него сейчас  несколько...  необычный  вид.
Мы-то привыкли, а вы -- человек новый...
     -- Я все понял.
     -- Фу...  какая  жара,  -- сказал директор, дополнительно к вентилятору
обмахиваясь руками. -- Сколько здесь живу, не помню такого жаркого  октября.
Да вы оставьте пиджак -- совсем распаритесь, повесьте вот тут, на стуле.
     -- Спасибо,  мне не мешает, -- сказал я. Это было не так. Но у меня под
пиджаком,  поверх  рубашки,  сбоку  в  кобуре  на   ремнях   висел   тяжелый
двенадцатизарядный армейский пистолет с навинченным глушителем.
     Мы  прошли  по  пустому  солнечному коридору. У дверей в класс директор
как-то заколебался, но постучал. Школьники дружно  встали.  Директор  назвал
меня, попросил разрешения присутствовать.
     -- Пожалуйста,  --  клекочущим, как у птицы, необычайно высоким голосом
сказал некто, сидящий за учительским столом.
     Я прошел в задние ряды. Головы поворачивались мне вслед. Не знаю, в чем
дело, но я сразу почувствовал острую  враждебность.  Меня  не  хотели.  Весь
класс не хотел.
     -- Продолжай, Егоров, -- проклекотал учитель.
     У  доски,  испещренной  непонятными символами, стоял длинный нескладный
парень. Он в раздумье почесал нос -- костлявые запястья далеко высунулись из
рукавов, -- отрешенно поглядел на доску, сказал ломающимся баском:
     -- Топологические пространства, являющиеся подмножествами  хаусдорфовых
бикомпактных  пространств,  называются  вполне регулярными, или тихоновскими
пространствами.  --  Он  запнулся,  опять  почесал  нос  и  зачастил,  будто
прорвало:  -- Их тоже можно охарактеризовать некоторой аксиомой отделимости,
а именно: аксиомой, требующей, чтобы для любой точки и любого не содержащего
ее замкнутого множества существовала  непрерывная  функция,  равная  нулю  в
"икс" и единице в "игрек".
     Я  осторожно  посмотрел  по  сторонам  --  не  валяют  ли дурака? Класс
напряженно слушал. Кое-кто быстро писал в тетради. Мой сосед по парте морщил
лоб и беззвучно шевелил губами -- повторял. Оставалось  думать,  что  с  тех
пор, как я окончил школу, преподавание математики сильно шагнуло вперед.
     -- А      топологические     пространства,     являющиеся     открытыми
подпространствами  хаусдорфовых  компактных   пространств,   можно   считать
локально компактными пространствами, -- частил парень.
     На  меня  больше  никто  не  обращал  внимания.  Меня это устраивало. Я
смотрел на учителя. Директор ошибался. Вид у него не был необычным. Это  был
просто  другой вид. А фотографии его не удалось получить. Учитель походил на
первоклассника --  маленький  и  худой.  Если  бы  он  встал,  то  ненамного
возвышался  бы  над партами. И на этом детском теле сидела непропорционально
большая шишковатая голова с редкими волосами  --  череп  казался  голым.  Но
когда  учитель поворачивался, то белесые, как у новорожденного, волосы вдруг
вспыхивали мелкими разноцветными искрами, словно были сделаны  из  хрусталя.
Глаза  его  по-лягушачьи резко выдавались вперед и казались еще больше из-за
очков с сильными стеклами -- зрачок растекался во всю линзу, а тяжелые  веки
периодически  смыкались,  будто  створки  раковины. Рот безгубый -- до ушей,
звонко чмокал, вздувая в углах зеленые пузыри.
     Он был похож на какое-то земноводное животное. Я поднял ручку -- словно
рассматривал перо, и сфотографировал его несколько раз. Парень у  доски  тем
временем  замолчал, пригладил желтые космы. Учитель, не оборачиваясь, выгнул
за спину руку без костей, зачеркнул что-то на доске, искрошив мел.
     -- Вот так будет правильно, - пискляво сказал он. Спросил: -- Сам?
     -- Сам, -- подтвердил парень.
     -- Свистит он, Яков Иванович, - сказали из середины класса. --  Вычитал
в "Проблемах топологии".
     Парень набычился, сказал сквозь зубы:
     -- А  когда  я  врал?  Вы  не  верьте ему, Яков Иванович. Я давно хотел
додумать подпространства Хаусдорфа. И додумал. Вчера копал свеклу на огороде
и все время думал. А никакую топологию я не смотрел.
     Мой сосед по парте сказал себе в нос: "Есть" -- и поднял руку.
     -- Слушаю, Антипов, -- просвистел учитель.
     -- Я думаю, что локально компактные пространства в классе  хаусдорфовых
пространств, -- звенящим голосом сказал мой сосед, -- можно охарактеризовать
тем,  что  каждая их точка обладает окрестностью с компактным замыканием. --
Он  споткнулся,  мучительно  сморщился,  проговорил  торопливо:  --  Сейчас,
сейчас.  --  В классе стояла мертвая тишина. Выпалил: -- Пример -- евклидово
пространство. То есть любое такое пространство дополняется одной  точкой  до
компактного.  Пример:  присоединением  одной  точки  из плоскости получается
сфера комплексного переменного, а из "эр -- эн" сфера "эс -- эн".
     Он внезапно замолчал. Учитель пошлепал огромным ртом:

     -- Молодец, Антипов. Это -- правильная характеристика.
     Мой сосед сразу сел, попытался сдержаться, но улыбка расползлась у него
во все лицо.
     Класс загудел. Взметнулся лес рук.  Кто-то  говорил,  что  он  дополнил
аксиому  Хаусдорфа  для  каких-то  особых  случаев,  толстяк справа от меня,
похожий на батон, прямо стонал,  что  нельзя  же  замыкаться:  нехаусдорфовы
пространства  еще  интересней, а очень стройная девушка со строгим лицом, по
внешности типичная  отличница,  встав,  попросила  разрешения  рассказать  о
каких-то гомотопических классах, так как она считает, что можно изучать лишь
гомотопически инвариантные функторы.
     Несколько  голосов  закричали ей, что алгебраическая топология будет на
следующем уроке. Девушка заспорила, сдвинув непримиримые брови.
     Прозвенел звонок.
     Учитель поднял тонкую руку. Кожа на ней  блестела  будто  лаковая.  Шум
мгновенно стих. Только запоздалый голос умоляюще протянул:
     -- Давайте поговорим на перемене, Яков Иванович...
     -- Мы  не  одни,  --  сказал учитель. Все повернулись ко мне, и я снова
ощутил нетерпеливую, острую неприязнь в ожидающих лицах.
     -- У вас есть какие-нибудь вопросы? -- просвистел учитель.  Расширенные
зрачки его впервые обратились на меня: будто воткнули в сердце ледяную иглу.
     -- Благодарю  за  урок, -- сказал я и встал. Школьники тут же хлынули к
столу. В суматохе пронзительных голосов учителя не было слышно.
     Директор уже шел по коридору мне навстречу.
     -- Ну как?
     -- Завидую, -- ответил я. -- Я математику терпеть не мог.
     -- Все так говорят, -- печально сказал директор. --  А  потом  приходит
бумага  -- из гороно, или из облоно, или еще выше -- с распоряжением: учесть
и больше не повторять.
     -- Бумаги не будет, -- пообещал я.
     -- Хорошо бы, -- сказал директор. Он мне не поверил.  --  Какие  у  вас
планы?  Еще  один  урок?  Педсовет  мы  на  сегодня не назначали, но если вы
считаете нужным...
     -- Не стоит, -- сказал я. -- Лучше завтра. Или послезавтра. Успеется.
     -- Тогда вам лучше отдохнуть. У  нас  есть  квартира  для  приезжих.  Я
провожу вас. Это недалеко.
     Воздух  на  улице  обдал нас банным жаром. Выступил пот. Ноги утопали в
густой пыли.
     Директор  вяло  рассказывал  о  школе.  Я  оглядывался  с  безразличным
любопытством  приезжего  --  деревянные  изгороди,  заросли крапивы, канавы,
наполненные лопухами.
     Ничего особенного.
     Месяц назад в створе этой деревни сгорел боевой английский спутник типа
"Ангел" --  полуавтономный  спутник  слежения,  снабженный  всеми  новейшими
системами  обороны. Он вспыхнул на высоте сорока тысяч километров и сразу же
начал падать: орбита была нестабильной. Я видел  фотографии  останков.  Если
это  можно  назвать останками. Специалисты единодушно утверждали, что горела
даже титановая броня.
     С другой стороны, они не менее единодушно не понимали, как такая  броня
вообще может гореть.
     Впрочем, о деревне, называемой Неустрой, речи тогда не было.
     Но  еще через неделю в этой же зоне сгорел американский "муравей". А на
следующий день -- второй английский спутник. Довольно быстро выяснилось, что
орбитальные системы поражаются в одном и том же секторе над территорией СССР
в промежутке от нуля до двух часов ночи.
     Начались осложнения. Ряд западных правительств обвинил Советский Союз в
применении нового оружия  космического  масштаба.  В  ответ  Советский  Союз
предложил создать международную комиссию для расследования инцидентов -- нам
скрывать было нечего. Одновременно два советских спутника были перемещены на
орбиты,  пересекающие  сектор  поражения. Оба сгорели за две ночи, но успели
передать данные о сильнейшем излучении. Природа его  была  неясна.  Уточнили
створ,  стержнем  которого  оказалась  обычная сибирская деревня с печальным
именем Неустрой.
     Что могло означать изл