и.
   - Я вам еще нужен? - скучая, спросил лейтенант.
   - Благодарю, - коротко ответил директор.
   Лейтенант с сожалением оторвался от ногтей. Легко вздохнул.
   - Я бы советовал вам уезжать скорее. По-моему, он вас узнал.
   - Ах! - громко сказала Лаура.
   Вышли на лестницу.  Мутный  свет,  изнемогая,  сочился  сквозь  толстую
узость окна. Карл наткнулся на помойное ведро и выругался,  когда  потекла
жижа. Мальчик искривил губы.
   - На лифте не поедем, - сказал директор. - Они обожают взрывать лифты.
   - Пристегните  его,  -  посоветовал  Карл.  -  А  то  убежит.  Звереныш
какой-то.
   - Не убежит, - директор тронул мальчика за  плечо.  -  Ты  будешь  жить
недалеко отсюда, за городом. Там хорошее место, у  тебя  будут  друзья.  -
Мальчик освободил плечо. - Если не понравится,  мы  отвезем  тебя  обратно
домой, - пообещал директор.
   Мальчик не ответил. Тер щеку. Лаура чмокнула его на прощание  дряблыми,
жалостными губами, и теперь щека немела от холода.
   - Как тебя зовут?
   - Герд.
   Это было первое, что он произнес - скрипучим голосом старика.
   - Конечно, звереныш, - сказал Карл. - А может быть, нам и нужны такие -
звереныши. А не падшие ангелы. Чтобы были зубы,  и  были  когти,  и  чтобы
ненавидели всех...  Ты  обратил  внимание  на  его  голос  -  гормональное
перерождение? М... м... м... - Он простонал, не сдержавшись.  -  Послушай,
дай мне таблетку... Голова раскалывается. Что-то я сегодня плохо  переношу
слово Господне...
   Директор протянул ему хрустящую упаковку.
   - Тебе  пора  научиться  -  без  таблеток.  Когда-нибудь  тебя  схватит
по-настоящему здесь, в городе - кончишь на костре.
   - Да не хочу я учиться! - с неожиданной злостью сказал Карл.  -  Ты  не
понимаешь это? Пускай они нас боятся, а не мы их.
   - Они и так нас боятся, - сказал директор. - Если бы  они  не  боялись,
было бы гораздо проще.
   На лестнице резко пахло  кошачьей  мочой,  жареной  рыбой  и  прокисшим
дешевым супом. Неистребимый запах. Герд ступал, не глядя. Он наизусть знал
все треснутые ступени. Сколько раз, надломив ноги, он кубарем летел  вниз,
а в спину его толкал кухонный голос Лауры: - Упырь! Дьявольское отродье! -
Убежать было бы здорово, но куда? Везде то же самое. Страх и подозрения, и
курящиеся приторно-сладким дымом чудовищные клумбы костров.  Хорошо  бы  -
где никого нет. На остров в океане. Такой маленький, затерянный остров. Ни
одного человека, лишь терпеливые рыбы...
   Свет на улице был ярок и колюч. Машина с туловищем жабы, выпучив наглые
фары, ждала у тротуара. - Надеюсь, нам не подложили какой-нибудь  сюрприз?
- открывая дверцу, осведомился Карл. Директор кивнул ему на  полицейского,
который, расставив тумбы ног, следил за ними из-под  надвинутой  каски.  -
А... блюститель, тогда все в порядке... - Машина прыгнула  с  места.  Карл
небрежно крутил руль. - А этот, лейтенант... Он вообще ничего.  Порядочный
оказался. Полицейский - и порядочный. Сейчас редко кто осмелится возразить
священнику. Надо бы нам с ним...
   - Я хорошо оплачиваю эту порядочность, - сказал директор.
   - Платишь? Да? Я и не знал, что у нас есть связи с полицией.
   - Какие там связи, - директор поглядывал в боковое зеркальце. - Плакать
хочется, такие у нас связи. То ли мы их покупаем, то ли они нас продают.
   Карл сморщил длинный нос.
   -  Не  понимаю  позицию  президента.  Он  семейный  человек?   Он   нас
поддерживает? Тогда почему?.. Все жаждут прогресса... Ты объясни ему,  что
это самоубийство. У него есть дети?
   Директор не отрывался от зеркальца.
   - За нами хвост, - сказал он.
   - Ну да? Сейчас проверим. - Машина, круто взвизгнув, вошла в поворот на
двух колесах. - Сейчас увидим! - Снова визг бороздящих по асфальту шин.  -
Действительно,  хвост.  И  хорошо  держатся  -  как  привязанные.  Я   так
догадываюсь,  что  "братья  во  Христе"?  Подонки,  со   своей   дерьмовой
благодатью! - Карл быстро поглядывал то вперед, то в зеркальце.  -  Но  за
городом мы от них оторвемся, я ручаюсь, у нас мотор втрое...
   Громко щелкнуло,  и  на  ветровом  стекле  в  окружении  мелких  трещин
возникли две круглые дырочки. Карл пригнулся к баранке.
   - А вот это серьезно, - сказал директор. - Это они совсем распустились.
Тормози  у  ближайшего  участка.  Потребуем  полицейского   сопровождения.
Обязаны дать. Ты слышишь меня, Карл?
   Карл лежал грудью на руле, и ладони  его  медленно  съезжали  с  обода.
Машина  вильнула.  Директор  рванул  его  за   плечи,   голова   бессильно
откинулась, над правой бровью в чистой белизне лба темнело отверстие, и из
него вдруг толчком выбросило коричневую кровь. -  Ка-арл...  -  растерянно
сказал  директор.  Свободной  рукой  ухватился  за  руль.  Поздно!  Машина
подпрыгнула на кромке, развернулась боком,  у  самых  глаз  крутанулись  -
газетный  киоск,  стена  из  кирпича,  витрина  с  яркой  надписью.   Герд
зажмурился. Грохнуло, рассыпалось.  Его  ужасно  швырнуло  вперед,  больно
хрустнули ребра, желтые круги поплыли в воздухе. Он вывалился - на  спину.
Директор тащил его. - Вставай! Да вставай же! - Лицо у него было сбрызнуто
кровью. Они побежали. Директор чуть не волок его.  Сам  прихрамывал.  Герд
поминутно оглядывался.  Их  машина,  своротив  киоск  и  окропив  мостовую
брызгами лопнувшей витрины, слабо дымилась. Дверцы топорщились  -  жук  на
булавке.  Вторая  машина  -  стального  цвета  -  затормозила,   едва   не
врезавшись. Из нее выскочили четверо, в шелковых черных рубашках навыпуск.
Сияли на груди белые,  восьмиконечные  кресты.  Один  тут  же  растянулся,
споткнувшись, но трое бежали за ними. Передний поднял руку: тук-тук-тук, -
глухо ударили пули. Целились в  ноги.  Директор  свернул  в  подворотню  -
низкую и темную. Герд поскальзывался на отбросах.  Проскочили  один  двор,
другой - там на мокрых веревках хлопало белье. Женщина, растопырив  локти,
присела  над  тазом,  как  курица  над  цыплятами.  Ввалились  в  какую-то
парадную, в дурно пахнущий сумрак. - Да шевелись  же!  -  рычал  директор.
Лестница была крутая. Герд подумал, что если они доберутся до чердака,  то
спасутся. Он во всяком случае. По чердакам они его не  догонят.  Со  двора
доносились крики - их искали. Жахнула дверь внизу, истошный голос завопил:
- Сюда! - Чердак был на замке. Здоровенный замок  -  пудовый.  И  железный
брус, опоясывающий дверь.  Герд  зачем-то  потрогал  его.  Замок  даже  не
шелохнулся. Его давно не открывали, он весь проржавел.
   - Ничего, ничего, обойдемся и так, - невнятно сказал директор. Ногой, с
размаху, выбил раму низкого окна. Она  ухнула  глубоко  во  дворе.  Достал
блестящие, новенькие наручники.
   - Летать умеешь?
   Герд затряс головой и попятился.
   - Пропадешь, - сказал директор. Ловко поймал  его  железными  пальцами,
защелкнул браслет. Герд зубами впился в волосатое запястье. - Звереныш!  -
проскрипел директор. - Они же тебя убьют. Или ты не понимаешь?  -  Схватил
его в охапку. На лестнице, уже близко,  бухал  каблучный  бег,  умноженный
эхом. - Только не бойся, ничего не бойся и держись за меня. - Он перевалил
Герда через подоконник, из которого опасно  торчали  кривые  гвозди.  Герд
упал, стальная цепочка тенькнула, чуть не выломав плечо. Директор протянул
вторую руку. - На! - Герд отчаянно вцепился. Они поднимались  -  медленно,
над ребристой крышей.  Далеко,  в  квадратном  дворике,  женщина  плескала
руками. - Крыша нас заслонит, - сказал директор. - Они сюда не  выберутся.
- Он дышал отрывисто, на лбу его вздулись синие вены.  И  текла  по  скуле
кровь с зеленоватым оттенком. Он подтянул Герда и  ухватил  его  подмышки,
мертво сомкнув на груди крепкие ладони. Ветер сносил их. Город распахнулся
внизу дремучим, паническим хаосом крыш и улиц.


   Жгли послед черной кошки. Кошка только что родила  и  была  тут  же,  в
корзине, на подстилке из тряпок, протяжно мяукала, открывая медовые  глаза
с вертикальными зрачками. Кто-то поставил ей блюдечко молока. Трое  мокрых
котят, попискивая, тыкались в розовый живот  бульдожьими  мордочками.  Она
вылизывала им редкую шерсть. Еще трое родились мертвыми и теперь лежали на
подносе, рядом с треногой, под которой  задыхался  огонь.  Герду  было  их
жалко: половина, а то и больше рождались мертвыми. -  Это  закономерно,  -
говорил учитель Гармаш, - инбридинг,  близкородственное  скрещивание,  они
ведут чистую линию уже несколько поколений: летальные мутации  выходят  из
рецессива  -  следует  вырождение  и  смерть.   Герд   начинал   понемногу
разбираться в этой механике. Очень трудно доставать материал. Черных кошек
ловят и уничтожают. Считают, что именно в них переселяются бесы.  Глупость
невыносимая. И так же уничтожают черных свиней на фермах. Популяция  малой
численности обречена на вырождение. Кстати, сколько их тут, в санатории, -
человек шестьдесят, вместе с учителями? Тоже малая популяция.  Герд  вчера
спросил об этом учителя Гармаша, и учитель Гармаш не ответил.  Он  опустил
глаза и ушел, сгорбившись. Нечего было ответить. Чистая линия.  Вырождение
и смерть.
   Его больно ущипнули сзади. - Ой! - Повернулись нечеловеческие рожи.  Он
сразу же сделал внимательное  лицо,  чтобы  не  смеялись.  Учитель  Гармаш
пинцетом поднял послед  над  раскаленной,  вишневой  решеткой,  бубнил:  -
Плацента,  свойственная  плацентарным  млекопитающим...  -  Препаровальной
иглой тыкал куда-то в пуповину - он  был  близорук,  и  круглые  очки  его
съехали на нос, Герд не слушал,  он  знал,  что  вспомнит  все  это,  если
понадобится.  Кикимора  глядела  на  него  фасеточными,  как  у  стрекозы,
глазами. Он показал ей язык. Нечего подмигивать. Она отвернулась,  скорчив
гримасу! Обезьяна! И лицо у нее обезьянье. Герд презирал ее,  как  и  всех
остальных мартышек. В спину гнусавым голосом сказали: - Кто хочет  увидеть
уродство их, пусть берет  послед  кошки  черной  и  рожденной  от  черной,
первородной и рожденной от первородной, пусть сожжет,  смелет  и  посыплет
себе в глаза, и он увидит их. Или пусть берет просеянную золу и посыплет у
кровати своей, а  наутро  увидит  следы  их  -  наподобие  петушиных...  -
Гнусавил, конечно, Толстый Папа. И ущипнул тоже он. Герд показал ему кулак
за спиной. Толстый Папа хихикнул и сказал, опять нарочно гнусавя: -  Шесть
качеств имеют бесы: тремя они подобны людям, а тремя  ангелам:  как  люди,
они едят и пьют, как люди, они размножаются, и, как люди, они умирают; как
у ангелов, у них есть крылья, как ангелы, они знают будущее,  как  ангелы,
они ходят от одного конца мира до  другого.  Они  Принимают  любой  вид  и
становятся невидимыми... - Герд потряс кулаком, обещая  надавать.  Правда,
Толстому Папе не особенно надаешь. Он сам надает так,  что  держись.  Герд
помнил, как Папа, беснуясь в припадке, плюясь жгучей слюной  и  выкрикивая
заклятия Каббалы, в одну секунду скрутил  Поганку,  который  сунулся  было
успокаивать. В обруч согнул - даже не  притрагиваясь,  одним  взглядом.  А
ведь Поганку не так просто скрутить. Поганка  -  страшный  сонник.  В  два
счета усыпит кого хочешь, хоть самого учителя Гармаша.  Вот  он  и  сейчас
стоит за спиной учителя в своей плоской,  как  блин,  соломенной  шляпе  -
дурацкая шляпа,  но  он  ее  никогда  не  снимает,  и  ночью  не  снимает,
привязывая веревкой; говорят, что у  него  под  шляпой,  в  черепе,  дырка
размером с кулак, и плещется жидкий мозг, но  я  хотел  бы  посмотреть  на
того, кто ему скажет об этом -  он  стоит  и  ощупывает  всех  по  очереди
красными, как угли, глазами. Увидишь такой взгляд в темноте - и  дух  вон.
Вот кто настоящий бес, вот кому бы прошептать на ухо  -  из  Черной  Книги
Запрета.
   Горели  дневные  лампы  и  отражались  бликами   в   кафельных   стенах
секционной. Окна были занавешены от пола  до  потолка.  Плотными  шторами.
Директор категорически приказал закрывать окна, боялся,  что  могут  спять
телеобъективом. А что снимать: как учитель Гармаш трясет мокрым  последом?
Или кривую рожу Кикиморы? Странно - такой человек и  боится.  Герда  снова
ущипнули сзади. - Убью, - сказал он шепотом. Толстый Папа внятно произнес:
- Давка людей, - от них, усталость  колен  -  от  них,  что  платья  людей
потерты, - от их трения, что ноги сталкиваются -  от  них...  -  По  углам
слабо дымились жаровни с размолотой серой. Герд втягивал ноздрями сухой  и
резкий дым.  Продирало  горло  и  восхитительно,  сотнями  мелких  иголок,
покалывало легкие. Раньше он жутко кашлял, но  теперь  привык.  Сера  была
необходима. -  Физиотерапия,  -  объяснял  Поганка,  он  был  здесь  самым
старшим, - иной тип обмена. - И пить  воду,  настоянную  на  головастиках,
тоже нужно, по крайней мере, один стакан в день. И жевать сырую,  холодную
кладбищенскую землю. Перемешав ее с известкой. Тогда не будет расти шерсть
на лице, как у Кикиморы. И пальцы ног  не  собьются  в  твердые,  костяные
копыта, как у Ляпы-Теленка. Герда передергивало, когда Теленок перед  сном
стаскивал круглые, специально пошитые,  кожаные  ботинки.  Ведь  настоящие
копыта - желтые, толстые, козьи. Или Крысинда, на  которого  посмотреть  -
дрожь пробирает. Учитель Гармаш поманил его рукой, и Крысинда пошел -  как
гусь, переваливаясь. Ему неловко ходить на птичьих лапах. Конечно.  Всегда
так получается, что Крысинда оказывается  перед  глазами:  Его  трудно  не
заметить - морда у него острая и серая, как у настоящей крысы, а на спине,
из прорези рубашки, торчат черные, кожистые  крылья.  С  упругими  хрящами
перепонок. Точно - вампир. И зубы у него плоские и режущие, как у вампира.
Правда, половины зубов нет. Выбили Крысинде зубы. На ферме,  где  он  жил.
Угораздило его превращаться на ферме. Фермеры все тупые, грязные  -  верят
напропалую.  Били  насмерть,  осиновыми  кольями.  Против  вампиров  нужны
осиновые колья. Или серебряные пули. К счастью там, у  них  на  ферме,  не
было серебряных пуль. Его спас Поганка. Полуживого вытащил  из  оврага.  У
Поганки прямо-таки сверхъестественное чутье на своих. Он тогда шатался  по
дорогам, от одной фермы к другой, попрошайничал, показывал нехитрые фокусы
с гипнозом, заговаривал свищи и зубную боль. Его тоже били, но редко -  он
умел уходить, когда опасно. Нутром чувствовал. И вот не побоялся, полез  в
овраг - в крапиву, в лебеду, в сырой змеевник. Спасибо Поганке: не вздыхал
бы Крысинда по ночам печальными вздохами и не держал бы сейчас в когтистых
руках бронзовые щипцы с последом черной кошки. Вот Крысинда не жует  землю
и у него крылья. Нет, он, Герд, будет жевать что  угодно.  Пускай  с  души
воротит, пускай  потом  слабость  и  холодная  испарина,  зато  -  крепкий
фенотип, никаких аномалий. Хотя учитель Гармаш говорит, что дело не только
в превентивной терапии. А насколько пропитался  благодатью.  Очень  трудно
вытравить благодать. Кладбищенская земля тут мало помогает. И  сок  белены
тоже. И вода с головастиками помогает плохо. А порошок из пауков-гнилоедов
не помогает вообще. Зря  Кикимора  жрет  его  целыми  ложками.  Давится  и
чавкает за столом, противно сидеть рядом. Ей бы не  этот  вонючий  порошок
жрать, а натереться  ядом  Королевы  змей.  Это  от  всех  болезней.  Даже
фиолетовые бородавки, которыми обязательно, каждое воскресенье, за  десять
верст чувствуя колокольный звон, с ног до головы покрывается Толстый Папа,
можно было  бы  вывести.  И  размочить  копыта  у  Теленка.  Самое  верное
средство. Но где его достанешь - яд Королевы змей. Королева  выползает  из
своей норы один раз в год, в полнолуние, когда небо чистое и три рубиновые
звезды цветком распускаются над горизонтом. У нее золотое кольцо на горле,
под капюшоном. Девять черных кобр охраняют ее.  Надо  знать  слово,  чтобы
пройти между ними, и знать второе слово, чтобы Королева не глянула тебе  в
глаза, и третье слово, чтобы она плюнула ядом в малахитовую чашу.  Поганка
говорит, что знает такое слово. Дед ему рассказал  перед  смертью.  Дед  у
него был знаменитый водяной.  Непонятно,  как  уцелел  в  одиночку.  Врет,
конечно... Герду повезло, что он не  пропитался  благодатью.  Его  вовремя
нашли. Кстати, нашел тоже Поганка. Директор берет его  с  собой  в  город.
Единственного - кого  берет.  Они  ездят  по  улицам,  Поганка  смотрит  и
говорит: - Вот этот, - и никогда не ошибается. И хорошо, что нашли. Потому
что еще два-три месяца и у него начал бы расти  коровий  хвост,  или  кожа
лупиться на твердую чешую, или прорезалось бы еще одно  веко  над  пупком,
как у Трехглазика. Тогда - все, тогда - костер. А сейчас ему ничего  такое
не грозит. У него даже кровь  нормальная.  Брали  на  той  неделе.  Доктор
говорит, что редко у кого видел такую  нормальную  кровь  -  коричневую  с
зелеными эритроцитами. Просто отлично, что  эритроциты  уже  зеленые.  Это
значит, что перерождение  закончилось.  И  благодать  на  него  больше  не
сойдет. Благодать калечит  только  тех,  кто  еще  не  устоялся.  Пытается
повернуть развитие. Отсюда  тератогенез,  уродливые  формы.  Здесь  что-то
связанное с биополями. Что-то  невероятно  сложное.  Герд  не  понимал  до
конца, не хватало знаний.
   Пламя в треноге фыркнуло и зашипело. Он  и  не  заметил,  как  Крысинда
бросил туда послед. Черная тряпочка извивалась на раскаленных  прутьях,  и
вверх от нее летели синие, продолговатые искры. Как электрический  разряд.
Впрочем, наверное это и был  разряд.  Ведь  никто  толком  не  знает,  что
представляют собой все эти заговоры. Какой-то особый вид  энергии.  Дышать
стало легче, словно озонировали воздух. Учитель Гармаш водил ладонями  над
пламенем, и от каждого пасса оно матерчато трещало. Герд ждал, что  будет.
И все ждали - с нетерпением. Замирая, дымилась сера на жаровнях.  Крысинда
с тихим шорохом развернул крылья. У Поганки загорелись малиновые глаза.  -
Не гляди,  дурак!  -  прошептали  сзади.  И  толкнули.  Герд  обернулся  в
прорвавшейся злости. Прямо в лицо ему  уткнулась  жабья  морда.  Это  была
настоящая жаба - коричневая, со слизистыми железами  на  блестящей  мокрой
коже. Гигантская  -  в  рост  человека.  Выпуклые  глаза  мигнули  белесой
пленкой. - В землю смотри, дурак! Сожру с костями!.. - Герд  оторопел.  Он
никак не мог привыкнуть. Когда это Толстый Папа успел превратиться? У жабы
поднималась и опадала пятнистая кожа на горле. Она дышала. Где-то  впереди
звонко заверещала Кикимора, вдруг подпрыгнула, схватилась цепкой рукой  за
портьеру и по-обезьяньи ловко полезла  вверх.  Помогала  себе  закрученным
хвостом. У Герда менялось зрение. Стены секционной слегка  заколебались  и
стали будто из толстого стекла - он мутно увидел сквозь них площадку перед
домом, посыпанную желтым песком. По  площадке  прошел  директор  с  кем-то
ужасно знакомым. Герд не мог  разобрать  -  с  кем,  просто  две  дрожащие
фигуры. - Смотри в землю! Ослепнешь, дурак! - квакнула жаба. Герд поспешно
опустил глаза. В самом деле можно было ослепнуть. Пол был из стекловолокна
- прозрачный. Он видел железные балки перекрытия. И  ниже  -  землю,  тоже
прозрачную. Теневыми контурами выделялись  в  ней  обломки  камня,  крюки,
какой-то ящик. Под извилистым корнем дерева шевелится кто-то, небольшой  и
темный, наверное, крот. Слабая боль появилась в веках. Он знал, что это не
продлится долго. Долго не разрешалось. Сеанс  не  более  тридцати  секунд.
Очень сильная концентрация, можно свихнуться, случаи уже  были.  Крысинда,
шурша стремительными крыльями, нырял под потолком, задевал  стены,  срывал
плакаты  с  изображением  анатомии  человека.  Поганка,  наклонившись  над
треногой, редко и глубоко вдыхал пламя,  а  потом,  разогнувшись,  выдыхал
обратно длинные желтые языки. Кто-то залаял по-собачьи,  кто-то  перекатил
низкий тигриный рык. Сразу два петуха разодрали воздух серебряным  криком.
Веки болели сильнее. Герд  щурился.  Оставалось  совсем  немного.  Учитель
Гармаш  высоко  поднял  руки,  уминая  воздух  растопыренными  пальцами  -
успокаивал, снимая напряжение. - Дурак! Закрой  глаза!  -  квакнула  жаба.
Герд отмахнулся. Ему никогда в жи