зни не было так весело.


   Были арестованы две женщины. Их обвинили в том, что с  помощью  дьявола
они вызывали град. На третий день обе сожжены. В трирской  области  иезуит
Бинсфельд сжег триста восемьдесят человек. Иезуит Эльбуц в самом  Трире  -
около двухсот.  В  графстве  Верденфельде  с  февраля  по  ноябрь  казнили
пятьдесят одну ведьму. В Аугсбургском епископстве шестьдесят восемь  -  за
любовную связь с дьяволом. В Эльвангене сожгли сто шестьдесят семь  ведьм.
В Вестерштеттине - более трехсот. В Эйхштете - сто двадцать две...
   Из открытого окна библиотеки виднелись синеватые, зазубренные горы. Меж
дымчатых пиков, на пологих ледниках, белела подтекающая лазурь,  вспоротая
темными  венами  рек:  снег  в  горах  таял,  и  пенистый,  мутный  поток,
переворачивая валуны, низвергался в долины. Даже сюда долетала его водяная
свежесть. "Можно уйти в горы, - подумал Герд. - Там не найдут. И кому  это
надо меня искать? Построю шалаш  на  склоне,  над  рекой.  Горячая  трава,
горные  маки.  В  реке  против  течения  стоит  форель.  Ее  можно  руками
выбрасывать на берег. Отражается солнце. Журчит  вода  на  темных  камнях.
Проживу... Здесь скоро все рухнет.  Частный  санаторий  для  туберкулезных
детей. Жалкий обман, который никого не обманывает. Я один знаю, что  скоро
все рухнет. Больше никто не знает. У меня шестое  чувство.  И  я  не  могу
предупредить, потому что не знаю - когда и как".
   Он перелистнул страницу. Солнце падало на  раскрытую  книгу,  и  бумага
слепила. Как муравьи шевелились мелкие буквы.  Генрих  Инститорис  и  Яков
Шпренгер.  Булла  Иннокентия  VIII.   "Суммис   дезидерантис".   "Не   без
мучительной боли недавно узнали мы, что  очень  многие  лица  обоего  пола
пренебрегли собственным спасением и, отвратившись от истинной веры,  впали
в плотский грех с демонами, и своим колдовством,  заклинаниями  и  другими
ужасами,   порочными   и   преступными   деяниями    причиняют    женщинам
преждевременные роды, насылают порчу на приплод животных, на хлебные злаки
и плоды на деревьях, равно как  портят  мужчин  и  женщин,  сады  и  луга,
пастбища  и  нивы,  и  все  земные  произрастания..."  Генрих   Инститорис
представлялся ему похожим на отца Герувима - высокий, худой и яростный.  А
Шпренгер, напротив, - голубоглазым толстячком с пухлыми губами,  голая,  в
складках жира, голова  которого  лоснится,  будто  намазанная  маслом.  "В
городе Равенсбруке не менее сорока восьми ведьм в течение  пяти  лет  были
нами преданы огню..."
   С площадки под окнами доносились громкие голоса. Толстый Папа показывал
свой коронный номер. Сел на корточки - этакая квашня раскоряченная,  и  на
него взгромоздились сразу шесть человек, кое-как цепляясь друг за друга. -
Встаю!.. - загудел Толстый Папа, и встал -  без  усилий.  -  Ах,  ах!..  -
тоненько и восторженно запищала Кикимора. У нее  задралась  юбка,  обнажив
икры, как лыжные палки. Герд отвернулся. Под сопящей кучей-малой упирались
в землю слоновые ноги Толстого Папы.
   Тень упала на ослепительную страницу. Герд поднял глаза и встал.
   - Здравствуйте, - вежливо сказал он.
   Директор еле заметно кивнул. Как всегда - будто не Герду, а кому-то  за
его спиной.
   - Здравствуй, звереныш, - весело сказал Карл. Потрепал его по голове. -
Как дела? Говорят, показываешь зубы?
   - Да, - сказал Герд.
   И Карл убрал руку.
   - Ого!
   Герд глядел не отрываясь. Это его  он  видел  вчера  с  директором,  на
площадке, сквозь прозрачную стену. Но не поверил. Он помнил, как из ровной
дырочки над правой бровью выплеснулась коричневая кровь.  Теперь  на  этом
месте было белое пятно размером с двухкопеечную монету.
   - Как смотрит, - сказал Карл. - Настоящий волчонок.
   Директор несколько брезгливо взял в руки серый том. - "Молот ведьм",  -
бросил  он.  Перевернул  обложку  второй,  раскрытой  книги.   -   Вальтер
Геннингсгаузен "Подлинная история дьявола".  -  Сказал,  почти  не  двигая
презрительными губами: - Есть более свежие данные...
   В графстве Геннеберг были сожжены сто девяносто семь ведьм. В Линдгейме
- тридцать.  В  Брауншвейге  ежедневно  сжигали  по  десять  -  двенадцать
человек. "В то время, как вся Лотарингия дымилась от костров, в Падеборне,
в Бранденбургии, в Лейпциге и его окрестностях совершалось  также  великое
множество казней". Епископ Юлиус за один только год сжег девяносто  девять
ведьм. В Оснабрюке сожгли восемьдесят человек. В  Зальцбурге  -  девяносто
семь. Фульдский судья колдунов Бальтазар Фосс говорил, что он сжег семьсот
людей обоего пола и надеется довести число своих жертв до тысячи...
   С веранды в библиотеку, деликатно ступая заскорузлыми ботинками,  вошел
человек  в  комбинезоне  и  клетчатой  рубашке,   какие   носят   фермеры.
Остановился поодаль, вытер лоб кепкой, стиснутой в шершавой руке.
   - Я вижу, вы подумали, Глюк, - сухо сказал директор.
   Человек помялся, опустив коротко стриженную голову.
   - Я вас не держу, Глюк. Вы можете покинуть санаторий когда угодно. Ведь
вы уходите? Зайдите к казначею и получите - сколько вам причитается...
   - Конечно, спасибо вам, господин  директор,  -  грубым  голосом  сказал
Глюк. - И вам тоже, господин Альцов, убили бы меня тогда, если бы не вы...
- Он большими руками перекрутил кепку,  словно  хотел  порвать  ее.  -  Да
только сдается, что лучше бы мне не брать этих денег... Вы уж простите, но
только говорят, что нечистые эти деньги...
   Директор отвернулся.
   - Жарко, - сказал, обмахиваясь ладонью.
   - А вы знаете. Глюк, что вас ждет дома? - очень тихо спросил Карл.
   Глюк медленно моргнул голубыми глазами - странными на обветренном лице.
   - Три года прошло, господин Альцов... У меня там жена и ребятишки.  Что
же врозь... Пойду прямо в церковь, патер Иаков меня знает,  я  ему  яблони
подстригаю каждое лето... Отмолю как-нибудь...
   Они молча  смотрели,  как  Глюк  вышел  из  дома,  постоял  на  солнце,
вздохнул,  надел  кепку,  пересек  пыльную  площадку,  обсаженную  чахлыми
деревьями, и открыл чугунную калитку в кирпичной стене.
   - А ты почему не играешь вместе со всеми, звереныш? - спросил Карл.
   Фома Аквинский писал; "Демоны  существуют,  они  могут  вредить  своими
кознями и препятствовать плодовитости  брака...  По  попущению  божию  они
могут вызывать вихри в воздухе, подымать ветры и заставлять огонь падать с
неба". В Ольмютце  было  умерщвлено  несколько  сот  ведьм.  В  Нейссе  за
одиннадцать лет - около тысячи. Есть описание двухсот сорока двух  казней.
При Вюрцбургском  епископе  Филиппе-Адольфе  Эренберге  были  организованы
массовые сожжения: насчитывают сорок два костра  и  двести  девять  жертв.
Среди них - двадцать пять детей, рожденных от связей  ведьм  с  чертом.  В
числе других были казнены самый толстый мужчина, самая толстая  женщина  и
самая красивая девушка...
   - Почему ты не играешь  с  ними?  -  спросил  Карл.  -  Презираешь  их,
звереныш? - Он снова поднял руку, чтобы потрепать Герда  по  голове  -  не
решился. - Напрасно ты их презираешь. Они  не  плохие,  они  несчастные...
Просто тебе повезло и тебя не успели  изуродовать...  Не  смотри  на  меня
волком. Это правда. Мы тут все такие, и с этим ничего не поделаешь...
   Частые, тревожные свистки понеслись с площадки.  Директор  высунулся  в
окно, и Карл тоже - из-за его плеча. Свистел Поганка. Он  надувал  дряблые
щеки и махал: - Скорее!.. - Все побежали, сталкиваясь. Крысинда упал,  его
подхватили. Топот прокатился по коридору, рассыпался и  затих  -  хлопнули
двери.
   - Опять, -  сказал  директор.  Не  оборачиваясь,  нетерпеливо  пощелкал
пальцами. Карл сунул ему в ладонь короткий бинокль - наподобие лорнета,  и
вдруг стремительно вытянул руку - как выстрелил: - Вот они!
   Откуда-то из-за гор, из  синей  дымки,  покрывающей  ледники,  медленно
вырастала черная точка. Распалась на  детали.  Стал  виден  тонкий  хвост,
оттопыренные шасси.  Вертолет,  лениво  накренившись,  вошел  в  круг  над
санаторием.
   - Мне это не нравится, - сказал директор, отнимая бинокль от глаз.
   - Гражданский? - спросил Карл. - Шарахнуть бы его из пулемета.
   - Да, частная компания.
   - Почему бы военным не дать нам охрану? - сказал Карл.
   - Мы их не интересуем, - сказал директор, слушая удаляющийся шум винта.
- Ты же знаешь, у них своя группа, и они не работают с детьми.
   - А ведь есть  же  страны,  где  ароморфоз  осуществляется  постепенно,
безболезненно и практически всеми...
   Директор повернулся - крупным телом.
   - А что? - сказал Карл.
   - Я тебе советую никогда и никому не говорить этого, - сказал директор.
   В Наварре судом инквизиции  было  осуждено  сто  пятьдесят  женщин.  Их
обвинили две девочки: девяти и одиннадцати лет. Архиепископ  Зальцбургский
на одном костре сжег девяносто семь человек. В Стране Басков казнили более
шестисот ведьм. Во Франции сожгли женщину по обвинению  в  сожительстве  с
дьяволом, в результате чего она родила существо с головой волка и  хвостом
змеи. Профессор юриспруденции в Галле Христиан Томмазий сосчитал,  что  до
начала восемнадцатого века число жертв превысило девять миллионов человек.
Сожжения продолжались и позже.
   - Санаторий скоро разрушат, - неожиданно  сказал  Герд  своим  охрипшим
голосом. Он не хотел говорить, но его словно толкнули.
   Директор посмотрел на него с  удивлением.  Он,  кажется,  забыл  о  его
присутствии.
   - Санаторий разрушат, и мы все погибнем, - сказал Герд. -  Я  не  знаю,
как объяснить, но я чувствую...
   - Еще один прорицатель, - сказал директор. - Откуда вы только беретесь?
- Он подумал. - Вот что... Глюк ведь пройдет через Маунт-Бейл?
   - Да, - споткнувшись, ответил Карл.
   - Позвони туда... Только не от нас, на станции слушают наши  разговоры,
позвони из поселка. Кому-нибудь из "братьев"  -  так  надежнее.  Анонимный
звонок не вызовет подозрений.
   - Мы же обещали, - быстро и нервно сказал Карл.
   - Нельзя ему  домой,  -  морщась,  сказал  директор.  -  Мне,  думаешь,
хочется? Он же расскажет - кто мы, где мы... А потом его все равно сожгут.
Лучше уж "братья" - сразу и без вопросов.
   Он глядел на Карла, а Карл глядел на него - бледный и растерянный.
   - Ладно, я сам позвоню, - сказал директор. - Живи с чистой совестью.
   Вышел, и через две секунды заурчал мотор. Знакомая, серая,  похожая  на
жабу машина выползла из гаража. Заблестела свежей, после ремонта, краской.
   - Пойти напиться вдрызг, - задумчиво сказал  Карл  самому  себе.  Вдруг
заметил Герда, который, дрожа, стоял в углу -  глаза,  как  черные  сливы.
Привлек его сильной рукой, без страха. Герд всхлипнул, уткнувшись в грудь.
   - Такая у нас жизнь, звереныш, - шепнул Карл в самое ухо.
   Женевский епископ сжег в три месяца пятьсот колдуний.  В  Баварии  один
процесс привел на костер сорок восемь ведьм.  В  Каркасоне  сожгли  двести
женщин, в Тулузе - более четырехсот. Некий господин  Ранцов  сжег  в  один
день в своем имении,  в  Гольштейне,  восемнадцать  ведьм.  Кальвин  сжег,
казнил мечом и четвертовал  тридцать  четыре  виновника  чумы.  В  Эссексе
сожжено семнадцать человек. С благословения епископа Бамбергского  казнили
около шестисот обвиняемых, среди них дети от семи до десяти лет. В епархии
Комо ежегодно сжигали более ста ведьм.  Восемьсот  человек  было  осуждено
сенатом Савойи...
   Ночью он проснулся. Высокий потолок был в серых тенях - как в  паутине.
Оловянная луна висела в окне, и ровный свет ее инеем подергивал  синеватые
простыни. Мелкие звуки бродили по спальне. Печально  вздыхал  Крысинда  на
соседней кровати. Он всегда вздыхал по ночам, развернув зонтиком  кожистые
крылья. Кто-то тяжело ворочался и бормотал. Наверное, Толстый Папа. Кто-то
сопел и хлюпал носом. Стрекотал невидимый жук. У дверей на круглом столике
светился зеленый гриб лампы.
   Буцефал отсутствовал. Он, наверное, бродил  по  двору  и  жевал  камни,
забыв обо всем на свете.
   Герд  сел,  задыхаясь.  Редко  чмокало  сердце.  И  кожа  собиралась  в
пупырышки.
   Что это было?
   ...Ногтями скреблись в окна и показывали бледному, расплющенному лицу -
пора! Они сразу шагали  в  ночь,  им  не  нужно  было  одеваться,  они  не
ложились. Жена подавала свечу, флягу и пистолет - крестила. Воздух снаружи
пугал горным холодом. Темные вершины  протыкали  небо,  усыпанное  углями.
Вскрикивала бессонная птица: - Сиу-у!.. - Отдавалось  эхом.  Сбор  был  на
площади, перед церковью. Там приглушенно здоровались, прикасаясь к твердым
краям шляп: Вспыхивал натужный говор, тут  же  рассыпаясь  на  хмыканье  и
кашель. Закуривали. Кое-кто  уже  приложился  и  теперь  отдувался  густым
винным духом. Вышел священник и взгромоздился на табурет. Свет  из  желтой
двери положил на землю узкую тень  от  него.  Проповедь  была  энергичной.
Табурет поскрипывал. Все было понятно. Господь стоял  среди  них  и  дышал
пшеничной водкой. Прикладывался к той же  фляге,  жевал  сигарету.  Зажгли
свечи - стая светляков опустилась  на  площадь.  Обвалом  ударил  колокол:
бумм!.. Священник слез с табурета. Пошли - выдавливаясь  в  тесную  улицу.
Она поднималась в гору, к крупным звездам. Кремнисто блестела  под  луной.
Герд видел разгоряченные лица, повязанные  платки,  кресты  на  заношенных
шнурах поверх матерчатых курток. Они прошли сквозь него. Он стоял в ночной
рубашке, босой и дрожащий, а они шли сквозь него,  будто  призраки.  Целый
хоровод. Шляпы, комбинезоны, тяжелые сапоги - казалось, им конца не будет,
столько их собралось...
   Он начал поспешно одеваться. Стискивал зубы. Уронил  ботинок  -  замер.
Все было тихо. Крысинда почмокал во сне, наверное, летал  и  ловил  мышей.
Надо было бежать отсюда. Герд дергал запутавшиеся шнурки. Порвал и  связал
узлом. Встал. Кровати плавали в лунном свете. Пол был серебряный. -  Ну  и
пусть... Так даже лучше... -  во  сне  сказал  Толстый  Папа.  Герд  вдруг
засомневался. Он больше никогда не увидит их. Но он же предупреждал. Он ни
в чем не виноват. Он предупреждал, а  его  не  хотели  слушать.  И  он  не
собирается погибать вместе со всеми.
   Дверь была очерчена пентаграммой.  Это  постарался  Буцефал.  Чтобы  не
шастали, пока он филонит на свежем  воздухе.  Красная  линия  горела,  как
неоновые трубки в рекламе.  Герд  прошел  с  некоторым  усилием.  Он  умел
проходить  через  пентаграммы.  Ничего  особенного  -  словно   прорываешь
полиэтилен. Пентаграмма - это для новичков,  или  для  слабосильных,  как,
например, Ляпа-Теленок. Герда она не остановит. Невидимая пленка чавкнула,
замыкая дверной проем. На желтом, яблочном пластике  пола  сидел  мохнатый
паук. Он был величиной  с  блюдце  -  расставил  кругом  шесть  хитиновых,
колючих лап. Шевелились пилочки жвал, и на них влажно поблескивало. Герд с
размаху пнул его ногой. Паук шлепнулся о стенку плоским  телом  и  заскреб
когтями по пластику.  Пауки  нападают  на  людей.  Яд  их  смертелен.  Так
говорят. И  рассказывают  жуткие  истории  о  съеденных  заживо  в  горных
пещерах: паук за ночь бесшумно затягивает вход паутиной, которую не  берут
никакие ножи, и затем ждет, когда добыча ослабеет от голода. Еще  говорят,
что они опустошают небольшие деревни. Поганка раз забрел в такую -  сквозь
булыжник пробивается нехоженая трава, и дома от  крыши  до  земли  опутаны
толстой сетью.
   Конечно, нас ненавидят. Истребляют, как волков.  Потому  что  мутагенез
усиливается в  нашем  поле.  Там,  где  много  одержимых,  -  например,  в
санатории. Взрыв мутаций.  И  появляются  пауки  с  блюдце,  или  гекконы,
которые выедают  внутренности  у  овец,  или  мокрицы,  могущие  проточить
фундамент дома, как мыши сыр. Ничего странного...
   В коридоре горели всего две лампы - в начале  и  в  конце.  Между  ними
пологом висела темнота. Из нее вынырнул второй паук и потащился следом. "Я
не человек, вот и не нападает, -  подумал  Герд.  -  Хотя  пауки  на  меня
все-таки реагируют. Значит, еще осталось что-то  человеческое.  На  других
они вовсе не обращают внимания". Он спустился по лестнице.  В  окне  между
пролетами, как нарисованные, застыли фосфорические  седые  горы.  Шалаш  у
реки - это глупость. И вообще все глупость. Зря он затеял. Бежать  некуда.
Разве что и Антарктиду. Но и толочься здесь тоже  глупо.  Тогда  уж  проще
прыгнуть в пролет. Покончить сразу. В темноте на лестничной клетке  кто-то
шевельнулся. Буцефал? Нет - старица  Буцефал  сейчас  во  дворе,  слюнявит
щебенку. Его не оторвать. И Поганка тоже спит. А учителя, так они носа  не
высовывают по ночам, боятся: метаморфоз у взрослых протекает очень  тяжело
- и галлюцинации у них, и боли, и обмороки.
   - Ты куда собрался? - спросили тонким, пищащим голосом.
   Надо же - Кикимора. Герд разозлился. Она-то что бегает в такое время?
   - Ты собрался уходить? - маленькая рука уперлась ему в  грудь,  пальцы,
как у мартышки, поросли шерстью. Настоящая кикимора. - Я так и думала, что
ты захочешь уйти. Я почувствовала и проснулась. Я тебя все время чувствую,
где бы ты ни был. Учитель Гармаш говорит, что  это  парная  телепатия.  Мы
составляем пару и я - реципиент... А ты меня чувствуешь?..
   Пищала она на редкость противно.
   - Пусти, - сказал Герд.
   Кикимора блеснула стрекозиными, покрывающими лоб глазами.
   - Ты мне очень нравишься - нет,  правда...  Наши  прозвали  тебя  Рыбий
Потрох, потому что у тебя кожа холодная. А вовсе не холодная...  Они  тебе
завидуют, ты красивый... И похож на человека. Ты мне сразу  понравился,  с
первого дня, я каждую твою мысль чувствую...
   - Я вот надаю тебе по шее, - нетерпеливо сказал Герд.
   - Ну куда тебе идти и зачем? Тебя убьют, я видела, как убивают таких  -
палками или затаптывают... Ты хоть и похож на человека,  а  все-таки  наш,
они это сразу поймут...
   Герд попробовал  шагнуть,  она  загородила  лестницу,  цепко  держа  за
рубашку.
   - Дура, я тебя из окошка выброшу,  -  сказал  он.  Уходили  драгоценные
секунды. Скоро же рассветет. - Я тебе морду разобью, оборву косы, пусти  -
кикимора, руку сломаю, если не пустишь!
   Никак не удавалось ее оторвать. До чего  жилистые  были  пальцы,  прямо
крючки. Она прижала его к перилам. Герд отталкивал  острые  плечи:  -  Иди
ты!..  -  вдруг  почувствовал,  как  вторая  рука,  расстегнув   пуговицы,
проскользнула ему на грудь - горячая, меховая. И тут же Кикимора, привстав
на цыпочки, толстой трубкой сложив вывороченные губы, поцеловала его: - Не
уходи, не уходи, не уходи!.. - Он ударил локтем - не глядя, изо всех  сил,
и одновременно - коленом, и потом  еще  кулаком  сверху  -  насмерть.  Она
мешком шмякнулась в угол. Так же шмякнулся  паук.  Герд  нагнулся,  сжимая
кулаки.
   - Еще хочешь?
   - О... о... о!..  -  горлом  протянула  она,  слепо  шаря  ладонями  по
каменной площадке. - Какой  ты  глупый...  -  Закинула  голову,  выставила
голый, розовый подбородок. - Ты сумасшедший... Не уходи... Я умру  тоже...
Почувствую твою смерть, как свою собственную...
   Герд сплюнул обильной слюной. И еще раз. Ногтями протер губы.  Она  его
целовала!
   - Если пойдешь за мной, я тебе ноги выдерну, обезьяна!
   - О... о... о... Герд... мне больно...
   Она заплакала. Герд  скатился  по  едва  видимым  ступеням.  Просторный
вестибюль был темен и  тих.  Он  прижался  к  теплой  стене  из  древесных
пористых плит. Прислушался. Кажется, она за ним не шла. Ей хватило. Но все
равно, постоим немного, не может же он вывалиться вместе с ней  в  объятия
Буцефала.
   Надо  ждать,  говорил  Карл.  Терпеть  и  ждать.  Затаиться.  Никак  не
проявлять себя. Нам  надо  просто  выжить,  чтобы  сохранить  наработанный
генофонд.  Это  будущее  человечества,   нельзя   рисковать   им,   нельзя
растрачивать его, как уже было. Ты знаешь, ты  читал  в  книгах:  процессы
ведьм, инквизиция и костры - сотни тысяч  костров,  черное  от  дыма  небо
Европы, около девяти миллионов погибших - как в первую  мировую  войну  от
голода,  фосгена  и  пулеметов.  Оказывается,  религия  -  это  не  только
социальный фактор, это еще