в детстве никогда не искали кладов? - спросил я. - Вы не  лазали
по подвалам, по чердакам, не хотели обнаружить потайной ход  к  спрятанным
сокровищам?
   - Я в их возрасте уже работал, - сухо сказал  директор.  -  Тогда  была
война. Я пошел на завод учеником слесаря. - Он спохватился. - Вы только не
подумайте, что у нас запущена атеистическая работа. Напротив.  И  мы  этот
случай не оставим  без  внимания:  проведем  лекцию  о  суевериях...  и...
что-нибудь о космосе...
   - Удостоверение, - напомнил я.
   - Что? Ах, да! - директор вернул  удостоверение,  которое  до  сих  пор
вертел в руках. - Простите. Так что вас, собственно, интересует?
   - Так сказать, вообще, - ответил я.
   - Учебные планы?
   - Да.
   - Идеологическая, культмассовая работа?
   - Разумеется.
   - Факультативы?
   - Конечно.
   - Побываете на уроках?
   - Хотелось бы.
   Наверное, я отвечал как-то не так, потому что  директор  поглядывал  на
меня очень странно.
   - Только месяц назад у нас была областная инспекция, - задумчиво сказал
он. - Вадим Борисович остался доволен.
   - Он болеет, - твердо сказал я, отсекая все  вопросы  о  неведомом  мне
Вадиме Борисовиче.
   - Опять печень, - посочувствовал директор.
   - Да, печень.
   - Или, кажется, сердце?
   - Кажется, сердце, - уже несколько раздраженно сказал я.
   Директор всплеснул руками.
   - Впрочем, что я? Ведь у него обширнейшая язва желудка.
   Не люблю, когда  из  меня  делают  идиота.  Я  демонстративно  постучал
удостоверением по столу.
   - Ваше право, - сказал директор. - Чем мы займемся в первую очередь?
   - Уроки.
   Я чувствовал, что мало похожу на инспектора. Это и не  удивительно:  на
подготовку легенды у меня была всего половина дня. Я едва успел  зазубрить
структуру облоно и некоторые общие принципы педагогики.
   - Я могу говорить с вами откровенно? - вдруг спросил директор.
   - Разумеется.
   Он включил вентилятор, внимательно посмотрел  на  белый  полупрозрачный
круг и повернулся ко мне всем телом.
   - Вас интересует учитель Зырянов?
   Надеюсь, что на моем лице ничего не отразилось.  Да,  меня  интересовал
учитель Зырянов. Но директору не следовало знать об этом. Никому в поселке
не следовало об этом знать.
   - Я так и думал, - сказал директор. - В конце концов я буду жаловаться.
Если сам Зырянов не будет, то буду я. Дайте же человеку спокойно работать.
Ну да  -  он  дает  материал  сверх  программы.  Много  материала.  Но  вы
посмотрите - его ученики берут грамоты на  всех  областных  олимпиадах.  А
двое - даже на всесоюзной. Я понимаю, были времена, когда любое отклонение
от программы... Я и сам... Но ведь все  уже  позади.  В  позапрошлом  году
Зырянов получил звание заслуженного учителя.
   - Очень рад за него.
   - А вы знаете, что его приглашали в Москву, на  кафедру?  Говорят,  что
его метод - это готовая докторская.
   - Неужели?
   - Отказался, - торжествующе сказал директор. - Не  поехал  ни  в  какую
Москву. Потому что - Учитель. - Директор так и  произнес  это  слово  -  с
большой буквы. - Мы, конечно, все учителя, что там говорить, -  он  махнул
рукой, - я, например, вот вы. Но Зырянов - именно Учитель.  Вы  слышали  о
Крапивине?
   - Ну как же...
   - Его ученик. А Дементьев, а Логачев, а Болдин...
   Директор называл имена, не подозревая, что мне они прекрасно  известны.
Совсем недавно я тщательно изучил длинный список этих имен. Причем  против
каждого из них стояло очень высокое звание.
   - Его  ученики  любят,  -  почему-то  шепотом  сказал  директор.  -  Вы
преподавали?
   - Немного.
   - Ну все равно. Это очень трудно, чтобы ученики любили. Меня, например,
не любят. Честное слово. Меня только уважают, боятся, а его - любят.
   - Несколько дней назад я даже не слышал о Зырянове, -  вполне  искренне
сказал я.
   - Я хочу, чтобы его оставили в покое, -  сказал  директор.  -  Есть  же
обычная деликатность. Вы не поверите: после каждой комиссии, после  каждой
проверки он день-два болеет. Да. Мне приходится переносить уроки. Он и так
часто болеет.
   Директор посмотрел на меня,  словно  ожидая,  что  после  этих  слов  я
извинюсь и уйду. Но я сидел.
   - Хотите побывать на уроке у Зырянова? - безнадежно сказал он.
   - Да.
   Он вздохнул.
   - Хорошо, я провожу вас. Но одна просьба: понимаете, в детстве  Зырянов
попал в аварию... Едва выжил... У него сейчас несколько... необычный  вид.
Мы-то привыкли; а вы человек новый...
   - Я все понял.
   - Фу... какая жара, -  сказал  директор,  дополнительно  к  вентилятору
обмахиваясь руками. - Сколько здесь живу, не помню такого жаркого октября.
Печет, как на юге. Да вы оставьте пиджак -  совсем  распаритесь,  повесьте
вот тут, на стуле.
   - Спасибо, мне не мешает, - сказал я.
   Это было не так. Но под пиджаком, поверх рубашки, сбоку,  в  кобуре  на
ремнях, у меня  висел  тяжелый  двенадцатизарядный  армейский  пистолет  с
навинченным глушителем.


   Мы прошли по пустому солнечному коридору. У  дверей  я  класс  директор
как-то заколебался, но постучал. Школьники дружно встали. Директор  назвал
меня, попросил разрешения присутствовать.
   - Пожалуйста, - клекочущим, как у  птицы,  необычайно  высоким  голосом
сказал некто сидящий за учительским столом.
   Я прошел в задние ряды. Головы поворачивались мне вслед. Не знаю, в чем
дело, но я сразу почувствовал острую враждебность. Меня  не  хотели.  Весь
класс не хотел. Это было странно. Я специально долго  устраивался:  достал
авторучку, блокнот, на чистой странице  крупно,  чтобы  видел  окаменевший
сосед по парте, написал число, номер школы, фамилию учителя. И не  ошибся:
неприязненные взгляды отклеились один за других.
   - Продолжай, Егоров, - проклекотал учитель.
   У доски, испещренной непонятными символами,  стоял  длинный  нескладный
парень. Он в раздумье почесал нос - запястья далеко высунулись из рукавов,
- отрешенно поглядел на доску, сказал ломающимся баском:
   -    Топологические    пространства,    являющиеся    подпространствами
хаусдорфовых бикомпактных пространств, называются вполне регулярными,  или
тихоновскими пространствами. - Он запнулся, опять почесал нос и  зачастил,
будто прорвало:  -  Их  тоже  можно  охарактеризовать  некоторой  аксиомой
отделимости, а именно: аксиомой, требующей, чтобы для любой точки и любого
не содержащего ее замкнутого множества существовала  непрерывная  функция,
равная нулю в икс и единице на эф.
   Я осторожно  посмотрел  по  сторонам  -  не  валяют  ли  дурака.  Класс
напряженно слушал. Кое-кто быстро писал в  тетради.  Мой  сосед  по  парте
морщил лоб и беззвучно шевелил губами - повторял.
   Оставалось думать, что с тех пор, как  я  окончил  школу,  преподавание
математики сильно шагнуло вперед.
   - А топологические пространства, являющиеся открытыми подпространствами
хаусдорфовых компактных пространств, можно считать локальными  компактными
пространствами, - частил парень.
   На меня больше никто  не  обращал  внимания.  Меня  это  устраивало.  Я
смотрел на учителя.
   Директор ошибался. Вид его не был необычным. Это  был  просто  _другой_
вид. Учитель походил на первоклассника - маленький и  худой.  Если  бы  он
встал, то ненамного возвышался бы над партами.  И  на  этом  детском  теле
сидела непропорционально  большая,  очень  круглая,  шишковатая  голова  с
редкими волосами - череп казался голым. Но когда учитель поворачивался, то
белесые,  как  у   новорожденного,   волосы   вдруг   вспыхивали   мелкими
разноцветными искрами, словно были сделаны из хрусталя.
   Глаза его по-лягушечьи резко выдавались вперед и  казались  еще  больше
из-за очков с сильными стеклами  -  зрачок  растекался  во  всю  линзу,  а
тяжелые веки периодически смыкались, будто створки раковины. Безгубый  рот
до ушей звонко чмокал, вздувая в углах зеленые пузыри.
   Он был похож на какое-то земноводное животное. Я поднял  ручку,  словно
рассматривая перо, сфотографировал его несколько раз.
   Парень у доски тем временем замолчал, пригладил желтые космы.  Учитель,
не оборачиваясь, выгнул за спину руку  без  костей,  зачеркнул  что-то  на
доске, искрошив мел.
   - Вот так будет правильно, - пискляво сказал он. Спросил: - Сам?
   - Сам, - подтвердил парень.
   - Свистит он, Яков Иванович, - сказали из середины класса. - Вычитал  в
"Проблемах топологии".
   Парень набычился, сказал сквозь зубы:
   - А когда я врал? Вы не  верьте  ему,  Яков  Иванович.  Я  давно  хотел
додумать подпространства Хаусдорфа.  И  додумал.  Вчера  копал  свеклу  на
огороде и все время думал. А никакую топологию я не смотрел.
   Терминология,  которой  он  пользовался,  очень  не  вязалась   с   его
внешностью - соломенными волосами и носом картошкой. Ему  бы  работать  на
тракторе, а не рассуждать о каких-то там подпространствах.
   Мой сосед по парте сказал себе в нос: "Есть!" - и поднял руку.
   - Слушаю, Антипов, - просвистел учитель.
   - Я думаю, что локальные компактные пространства в классе  хаусдорфовых
пространств, - звенящим голосом сказал мой сосед, - можно охарактеризовать
тем, что каждая их точка обладает окрестностью с компактным замыканием.  -
Он споткнулся,  мучительно  сморщился,  проговорил  торопливо:  -  Сейчас,
сейчас. - В классе стояла мертвая тишина. Выпалил: -  Пример  -  евклидово
пространство. То есть любое такое пространство дополняется одной точкой до
компактного. Пример - присоединением одной точки из  плоскости  получается
сфера комплексного переменного, а из эр - эн сфера эс - эн.
   Он внезапно замолчал. Учитель пошлепал огромным ртом:
   - Молодец, Антипов. Это правильная характеристика.
   Мой сосед сразу сел, попытался сдержаться, но улыбка расползлась у него
во все лицо.
   Класс загудел. Взметнулся лес рук.  Кто-то  говорил,  что  он  дополнил
аксиому Хаусдорфа для каких-то особых случаев,  толстяк  справа  от  меня,
похожий на батон, прямо стонал, что нельзя  же  замыкаться:  нехаусдорфовы
пространства еще интересней, а очень стройная девушка со строгим лицом, по
внешности типичная отличница, встав,  попросила  разрешения  рассказать  о
каких-то гомотипических классах, так как она считает,  что  можно  изучать
лишь гомотипически инвариантные функторы.
   Несколько голосов закричали ей, что алгебраическая топология  будет  на
следующем уроке. Девушка заспорила, сдвинул непримиримые брови.
   Прозвенел звонок.
   Учитель поднял тонкую руку. Кожа на ней блестела,  будто  лаковая.  Шум
мгновенно стих. Только запоздалый голос умоляюще протянул:
   - Давайте поговорим на перемене, Яков Иванович...
   - Мы не одни, - сказал учитель.
   Все повернулись ко мне, и я снова ощутил нетерпеливую, острую неприязнь
в ожидающих лицах.
   - У вас есть какие-нибудь вопросы? -  просвистел  учитель.  Расширенные
зрачки его впервые обратились на меня: будто  воткнули  в  сердце  ледяную
иглу.
   - Благодарю за урок, - сказал я и встал.
   Школьники тут же хлынули к  столу.  В  суматохе  пронзительных  голосов
самого учителя не было слышно.
   Директор уже шел по коридору мне навстречу.
   - Ну как?
   - Завидую, - ответил я. - Я математику терпеть не мог. А учителя просто
ненавидел.
   - Все так говорят, - печально  сказал  директор.  -  А  потом  приходит
бумага из облоно, или из гороно, или еще выше - с распоряжением: учесть  и
больше не повторять.
   - Бумаги не будет, - пообещал я.
   - Хорошо бы, - сказал директор. Он  мне  не  поверил,  взял  под  руку.
Школьники младших классов носились  как  угорелые  -  приближаясь  к  нам,
неестественным усилием переходили на шаг. Мы шли в тихом кольце.
   - Какие у вас планы. Еще один урок? - спросил директор. -  Педсовет  мы
на сегодня не назначали, но если вы считаете нужным...
   - Не стоит, - сказал я. - Лучше завтра. Или послезавтра. Успеется.
   - Тогда вам лучше отдохнуть.  У  нас  есть  квартира  для  приезжих.  Я
провожу вас. Это недалеко.
   Воздух на улице обдал нас банным жаром. Выступил пот.  Ноги  утопали  в
густой пыли.
   Директор  вяло  рассказывал  о  школе.  Я  оглядывался  с  безразличным
любопытством приезжего.  Деревянные  изгороди,  заросли  крапивы,  канавы,
наполненные лопухами.
   Месяц назад в створе этой деревни сгорел боевой английский спутник типа
"Ангел" - полу автономный спутник  слежения,  снабженный  всеми  новейшими
системами обороны. Он вспыхнул на высоте сорока тысяч километров  и  сразу
же начал падать: орбита была нестабильной. Я  видел  фотографии  останков.
Если это можно назвать останками. Специалисты единодушно  утверждали,  что
горела даже титановая броня. С другой стороны, они не менее единодушно  не
понимали, как такая броня вообще может гореть.
   Впрочем, о деревне, называемой Неустрой, речи тогда не было.
   Но еще  через  неделю  в  этой  же  зоне  сгорели  четыре  американских
"муравья". Они шли серией, в пределах  визуальной  локации,  и  вспыхивали
один за другим, с интервалами в пятнадцать секунд.
   А на следующий день сгорел второй английский спутник.
   Довольно быстро выяснилось, что орбитальные системы поражаются в  одном
и том же секторе над территорией СССР в промежутке от нуля до  двух  часов
ночи.
   Начались  осложнения.  Ряд  западных  правительств  поспешили  обвинить
Советский Союз в применении нового оружия космического масштаба.  В  ответ
Советский Союз предложил создать международную комиссию для  расследования
инцидентов - нам скрывать было нечего. Одновременно одиннадцать  советских
спутников были перемещены на орбиты, пересекающие  сектор  поражения.  Все
одиннадцать сгорели за две ночи, но успели  передать  в  центр  наблюдения
данные об излучении огромной силы. Природа его была неясна -  нечто  вроде
гравитационных всплесков, пакетов тяготения. Был уточнен  створ,  стержнем
которого  оказалась  обычная  сибирская  деревня  с  печальным  именем   -
Неустрой.
   Что означало  появление  излучения  такого  рода,  все  понимали.  План
военной блокады области был разработан с впечатляющей быстротой...
   Дом действительно оказался  недалеко.  Квартира  находилась  на  первом
этаже - стандартная однокомнатная.
   - Располагайтесь, - сказал директор. - Столовая - по улице и налево.
   - А кто соседи? - полюбопытствовал я, кивнув на стенку.
   - Зырянов, - с запинкой сказал директор. - Имейте в виду, он  очень  не
любит,  когда  его  беспокоят.  Если  вам  что-нибудь  понадобится,  лучше
обратитесь ко мне - вон тот дом с синими наличниками.  И  вообще  в  любое
время - милости прошу: вы мой гость.
   Я принял это к Сведению. Мы попрощались. Первым делом я распахнул  окно
- воздух в квартире был  застоявшийся.  Затем  разделся,  повесил  сохнуть
насквозь мокрую рубашку и принялся за работу.
   Вряд ли здесь могла оказаться микроаппаратура, но рисковать я не  хотел
и поэтому добросовестно прощупал обои, простукал шкаф,  лазал  под  тахту,
собирая на себя многомесячную пыль.
   Разумеется, я ничего не  обнаружил.  Впрочем,  микрофоны,  поставленные
специалистами, я бы обнаружить и не смог.  Оставалось  надеяться,  что  их
просто нет.
   После душа я отдернул занавески на окне. Кусты в  палисаднике  поникли.
Солнце вжало их  в  землю.  На  утрамбованной  площадке  торчали  одинокие
качели. Шаркая в пыли, прошествовала женщина с тяжелой сумкой.
   Трудно было представить, что скоро по этой тихой улице  пойдут  наглухо
завинченные, посверкивающие самонаводящейся оптикой, приземистые, покрытые
маскировочными  разводами  штурмовые  танки   "черепаха"   -   замрут   на
перекрестках, подрагивая невыключенными моторами, а  над  ними  в  плотном
воздухе  через  каждые  пятьдесят  метров   зависнут   тяжелые   армейские
вертолеты, и десантники в пятнистых  комбинезонах,  придерживая  на  груди
автоматы, будут прыгать в горячую пыль.
   - Пойдешь или нет? В последний раз  спрашиваю,  -  сказал  мальчишеский
голос за углом.
   - Не знаю, - протянул второй.
   - Один пойду. Найду Харлама, и все будет мое. Тебе ни золотинки не дам.
   - Поздно очень. Меня дома знаешь как караулят...
   По голосам я узнал ребят, которых видел у директора в кабинете.
   - Ты что, трусишь, да? Трусишь?
   - Ничего не трушу, а заругают.
   - Ты же обещал. Берешь слово назад?
   - Ничего не беру. Мы же заблудились.  Если  бы  не  заблудились,  тогда
ничего. А так весь поселок смеется, говорят: Монте-Кристо.
   - Ну тогда я пойду один, - пригрозил первый. - А  всем  скажу,  что  ты
струсил Харлама.
   - Ничего не струсил. А вот опять заблудимся.
   Разговор зашел в тупик. Я громко сказал:
   - Ребята! - за углом  замерло.  -  Ребята,  сегодня  носа  из  дома  не
высовывать. Сидеть и смотреть телевизор. Поняли? - Мне никто не ответил. -
Вечером зайду и проверю, - предупредил я.
   Не раздалось ни одного звука, кусты не дрогнули, пылинка не шелохнулась
в воздухе, но уже через секунду в конце улицы я заметил обоих. Они  бежали
сломя голову, низкий оглядывался.
   Я достал из пиджака рацию, повалился на нагретую солнцем тахту и вызван
штаб. Ответили без промедления. Я доложил обстановку и данные на Зырянова.
   - Это он, - сказал я.
   - Ты уверен? - спросили меня после паузы.
   - Почти.
   На другом конце подумали.
   - Ладно. С Зыряновым никаких контактов. Чистое  наблюдение.  Смотри  не
спугни его там.
   Я спросил насчет операции. Мне ответили, что операция начнется завтра к
вечеру. Для задержания Зырянова мне будет придана специальная группа.
   Таким образом в моем распоряжении были еще сутки. Я дал отбой.
   Что ж, деревня как деревня. Обычная деревня.  А  в  деревне  существует
школа, которая славится своими учениками. Среди них три академика, двое  -
с мировым именем, и более двадцати докторов наук по математике  и  физике,
некоторые в перспективе  также  академики.  Причем  все  эти  знаменитости
учились у одного и того же человека - Якова Ивановича Зырянова. Он окончил
Томский педагогический институт, добровольно  приехал  в  этот  поселок  и
преподает здесь непрерывно уже двадцать пять лет.
   Но самое интересное, что, по нашим данным,  Яков  Иванович  Зырянов  ни
Томский, ни какой-либо другой педагогический институт не кончал.
   Более того, двадцать пять лет назад Яков  Иванович  Зырянов  вообще  не
существовал. Он нигде не родился. Семья его неизвестна, он  не  жил  ни  в
одном городе, он не учился ни в одной школе, он нигде не  работал,  он  не
служил в армии. Его просто не было. Он возник ниоткуда.
   Вот каков удивительный человек Яков Иванович Зырянов.
   Я спрятал рацию. Следовало  немного  поспать  -  ночью  мне  предстояла
работа.


   Проснулся я, как и "заказывал" -  в  десять.  Было  уже  темно.  Прошел
дождь, из открытого окна тянуло сырой свежестью, - пахом листьев и  земли.
Острые крыши домов казались серебряными. От столбов с погашенными фонарями
тянулись через дорогу черные тени.
   Рядом, где жил Зырянов, горел свет за плотными шторами.
   Я махнул в сад прямо через окно. Постоял, послушал. Согнувшись, побежал
к ограде. Кусты малины окатили меня  теплой  водой.  Под  ногами  хлюпало.
Вслед, передавая меня как эстафету, затявкали собаки.
   Лес начинался  сразу  за  поселком.  Луна  из  фольги  приклеилась  над
зубчатой, нарисованной кромкой его. Боюсь, что первые полчаса я производил
довольно много шума. К лесу надо привыкнуть. Это дается не сразу. Но скоро
я привык и быстро понял, что за мной кто-то идет. Человек двигался,  когда
двигался я, и останавливался вместе со мною.  Он  не  был  профессионалом:
каждый раз опаздывал на какую-то долю секунды.
   Оглядываться и прислушиваться в таких случаях последнее дело  -  только
спугнешь. Я поступил иначе. Я растворился. Так, как нас учили.  Нырнул  за
низкие ели и, прикрываясь ими, без единого звука отошел назад по дуге.
   Все оказалось правильно. Он стоял между мною  и  луной  -  в  синеватом
мертвенном свете, у ствола, вцепившись в белую бороду лишайника.
   Но это был вовсе не тот, кого я рассчитывал увидеть. Рослый,  плечистый
мужчина в тренировочном костюме