еревню.
   - Знаю,  это  варвары-конники  в  степях  на  востоке!  -  перебил  гнома
Кьюлаэра. - До сих пор они там и готовятся к отмщению! И чего в конце концов
добился Огерн?
   - Он отогнал их от нас на пятьсот лет. Пятисот лет тебе мало? -  спросила
Китишейн с уничтожающей издевкой.
   Кьюлаэра злобно зыркнул на нее, но  тут  поднял  голову  единорог,  молча
встал позади женщины и нацелил на верзилу  рог.  Кьюлаэра  подавил  гнев  и,
прищурившись,  воззрился  на  зверя.  Луа,  не  поняв,  кто  кому  угрожает,
потянулась и погладила единорогу нос. Как ни странно, он благосклонно принял
ее ласку.
   - Но не только ваньяров одолел Огерн, но и того, кто  стоял  за  ними,  -
напомнил им Йокот, - ужасного Улагана, бога зла, выславшего своих ульгарлов,
получеловеческих детей, женщин, изнасилованных Улаганом, дабы  те  подкупили
людей и соблазнили варваров, чтобы те стали поклоняться ему.
   - И многих других, - пробормотала Луа. Йокот кивнул:
   - Других ульгарлов он послал внушить благоговейный  страх  шакалоголовому
народу и  приказать  им  подчиняться  ему.  И  некоторые  из  его  посыльных
подкупили целые города и стали там высокопоставленными жрецами,  соперниками
царей. Но Огерн проехал по этим городам, а  Манало  в  это  время  ходил  по
земле, поднимая народы на борьбу с человеконенавистником.  Огерн  уговаривал
горожан вернуться под  знамена  Ломаллина,  потом  научил  их,  как  одолеть
ваньяров, когда те нападут. Вместе с Лукойо он ходил из города  в  город,  и
все шло хорошо, пока в одной деревне, жители которой поклонялось  Улагану  в
образе старой ведьмы, их чуть не принесли в жертву, и принесли бы,  если  бы
Огерну во сне не явилась богиня Рахани и не предостерегла его. Он  оттолкнул
пытавшуюся убить Лукойо жрицу, и они дрались вдвоем, спина к спине.  Но  что
такое двое против целой деревни?
   - Но вернулся Манало.
   Китишейн жадно ловила каждое слово.
   Йокот кивнул:
   - Манало вернулся. Пришел мудрец, чтобы спасти их, увел в пустыню и снова
исчез. Там, в центре кольца из стоящих камней, на землю сошел бог  Ломаллин,
чтобы один на один сразиться с Улаганом, и был сражен. Опечаленные  Огерн  и
Лукойо убежали, и Огерн погрузился в сон, глубокий,  как  смерть,  на  самом
деле желая смерти, но Рахани опять явилась ему и велела жить. Он вернулся  к
жизни, но все равно они бы погибли с Лукойо в этой пустыне, если  бы  их  не
спасли кочевники. Так  они  познакомились  с  Дариадом-Заступником,  вождем,
собравшим  войско  кочевников  на  бой  под  началом  Огерна.  Затем  к  ним
присоединились те, кого  ранее  поднял  Манало,  -  недочеловеки,  созданные
чудотворцем   Аграпаксом;   человеко-шакалы-вероотступники,   сбежавшие   от
жестокого правления Боленкара, старейшего  из  ульгарлов,  сыновей  Улагана.
Охотничьи племена, малочисленные, разрозненные, вместе стали могучей армией.
Они пошли на столицу Улагана, а Улаган послал своих ульгарлов  их  убить,  и
каждый ульгарл вел войско чудовищ. Огерн, Лукойо, Дариад и их люди сражались
и истекали кровью, но одолели, сразили ульгарлов,  прогнали  чудовищ.  Итак,
они пришли к стенам города, где их встретил сам  Улаган,  но  дух  Ломаллина
послал молнию и убил злого бога, чья душа вознеслась на небо, чтобы там  еще
раз сразиться с Ломаллином. Там они бились, перековывали звезды в оружие,  и
там дух Ломаллина уничтожил дух  Улагана  окончательно.  Увидев  это,  люди,
поклонявшиеся человеконенавистнику, зарыдали в отчаянии и стали  с  тех  пор
поклоняться Ломаллину.
   А потом Огерн и его друзья победно прошествовали по  городам  Междуречья,
освобождая их от правителей-ульгарлов,  и  молили  Ломаллина  о  милосердии.
Закончив тяжкие труды, Дариад повел своих сородичей домой, где их с  почетом
встретили соплеменники. Они бы с радостью оставили у себя Огерна с Лукойо  и
всю их жизнь восхваляли бы их, но те соскучились по дому, по родным лесам  и
рекам. Они вернулись на север, где узнали, что племя Огерна уцелело, а с ним
и возлюбленная Лукойо. Они поженились, у них было много детей  и  внуков,  а
Огерн  не  смог  остаться  дома,  ибо  на  родине  его  сердце  страдало  от
воспоминаний об усопшей жене. И он ушел в  бесплодные  земли,  где  его  мог
утешить дух Рахани. Она отвела его в магическую пещеру, где он уснул, и  ему
приснилась Рахани.
   Огерн был потрясен.  Откуда  люди  могли  знать  об  этом?  "Любимая,  ты
рассказывала истории людским сердцам?"
   И ему показалось, что ветерок спросил: "Не хочешь похвастаться?" А  Йокот
между тем говорил:
   - Время от времени крики о человеческом горе тревожат дремоту Огерна,  но
злоключения кончаются, крики стихают, и он снова спит. Но придет день, когда
слишком много людей будут жить в нищете, слишком многие  будут  страдать  от
мучений, которым сильные и жестокие подвергнут слабого и доброго.
   Кьюлаэра резко поднял голову, его глаза горели.
   - Когда крики душ угнетенных станут чересчур громкими,  Огерн  проснется,
выйдет из  пещеры  и  отправится  освобождать  всех  рабов  и  убивать  всех
мучителей.
   - Ну и чушь! - заржал Кьюлаэра. - Сильные всегда будут править, а  слабые
всегда будут страдать!
   - Огерн освободит слабых и поставит их  во  главе,  -  возразил  Йокот  с
уничтожающим спокойствием.
   - Если будет править слабый,  он  перестанет  быть  добрым!  Когда  много
слабачков собираются вместе, то первое,  что  они  делают,  -  бросаются  на
сильного и истязают его! - Глаза Кьюлаэры пылали злобой и обидой. - Не  надо
мне рассказывать о добродетелях слабаков, я знаю, какие  они,  и  знаю,  что
только из-за своей слабости они прячут свою жестокость!
   Китишейн с ужасом смотрела на него.
   - Мне кажется, что ты действительно так думаешь.
   - Не пытайтесь уверять меня, что все не так, - сказал Кьюлаэра тихо, но с
такой сильной обидой, что Китишейн и Луа вздрогнули. - Я все это испытал  на
себе и слишком часто видел, как слабый бросается на сильного!
   У Йокота блеснули глаза.
   - Слишком часто - это как?
   - А тебе сколько раз покажется часто, когда на тебя  сильный  нападет?  -
парировал Кьюлаэра. - Одного хватит, но когда избиваешь ты,  ты  считать  не
станешь!
   Его голова покачнулась от неожиданного удара.  Он  с  ревом  подскочил  и
кинулся в драку.

Глава 7

   Но амулет сжал его тело ледяной хваткой, а глаза старца ожгли  его  таким
гневом, что Кьюлаэра замешкался, почувствовав,  что  колеблется,  и  в  этот
момент нерешительности Миротворец спросил:
   - Такое слишком часто случалось?
   Кьюлаэра зарычал и бросился на старика, но,  даже  не  встав,  тот  сумел
увернуться,  и   Кьюлаэра   пролетел   мимо   него,   споткнулся   и   упал.
Перекувыркнувшись, он поднялся и увидел, что проклятый посох снова направлен
ему между глаз.
   - Если ты действительно считаешь, что бьющему всегда мало, то дух Улагана
не уничтожен окончательно!
   С  внезапной  радостью  Кьюлаэра  понял,  как  он  может   давать   этому
неуязвимому старикашке сдачи. Зачем удары, если  он  знает,  что  его  слова
неприятны Миротворцу?
   - Не было никогда ни Улагана, ни Ломаллина, ни Рахани! Это не  более  чем
сказки, придуманные рабами, чтобы оставить себе надежду  пережить  следующий
день, дотащиться до  могилы,  и  нет  ни  загробной  жизни,  ни  мыслей,  ни
добродетели, там одна грязь и червяки!
   Он  сам  испугался  собственной  дерзости  и   богохульства,   но   стоял
пригнувшись и ждал, что Миротворец разозлится.
   Но мудрец лишь нахмурился и посерьезнел - его  пытливый  взор  говорил  о
таком глубоком понимании всего, что творилось в душе Кьюлаэры, что тот опять
завизжал:
   - Грязь и червяки! Нет никаких богов, ни единого, а были бы они, никто бы
и не страдал!
   - Ты веришь в это, чтобы свободно истязать других! - вмешался Йокот.
   Но Миротворец махнул рукой, повелевая гному молчать, и сказал:
   - Ты бы не говорил такого, если бы сам не пострадал, смельчак.
   - А ты так уж все знаешь про меня! Кьюлаэре пришлось отвернуться от  этих
понимающих, сопереживающих глаз, заглушить свои чувства гневом.  Но  чувства
не утихли.
   - Подумай! - приказал Миротворец. - Прежде,  чем  тебя  впервые  обидели,
прежде, чем слабаки, о которых ты говорил, впервые объединились против тебя,
в вашей деревне некоторое время жил незнакомец!
   Кьюлаэра замер и, побледнев, вгляделся в пучину всезнающих глаз.
   - До того, как тебя впервые жестоко обидели, был незнакомец!
   Внезапно воспоминания пробили брешь в разуме Кьюлаэры. Он осел на  землю,
визгливо причитая, обхватил голову руками.
   - Он пришел, он жил у вас, он  говорил  с  вами,  -  неумолимо  продолжал
Миротворец. - Все его любили, все его уважали, даже когда он начал  говорить
с некоторыми втайне, наедине.
   Откуда  он  мог  это  знать?  Кьюлаэра  и  сам  забыл!  Страшные  детские
воспоминания стерли образ незнакомца,  пришедшего  за  две  недели  до  того
жуткого дня, и пробывшего в деревне еще  две  недели,  и  говорившего  такие
слова, чтобы науськать против него других детей,  а  взрослых  -  бояться  и
сторониться его.
   - Ты не мог этого узнать! - закричал изгнанник. - Ты никак не мог  узнать
этого!
   - Мне достаточно знать лишь то, что зло Улагана осталось жить даже  после
его смерти, -  объяснил  Миротворец,  -  осталось  жить  в  теле  старейшего
ульгарла, Боленкара. Он-то и разослал своих  злобных  приспешников  по  всем
землям из своей южной твердыни!
   Кьюлаэра поднял голову, он впился в Миротворца глазами.
   - Боленкар? Но это сказка, вранье!
   - Он такой же настоящий, как ты и я, и он жив, - сказал Миротворец. -  Он
обитает в Вилдордисе, городе зла и жестокости, куда рабов приводят лишь ради
истязаний и где мерзкие запахи разврата объяли всю крепость облаком.  О,  не
сомневайся, он жив, злобный охотник за душами, жив и намерен довершить  дело
отца, и даже больше: намерен преуспеть в том, что не удалось отцу, ибо  лишь
тогда сможет он отомстить проклятому призраку, вырастившему его в  унижениях
и жестокости.
   - Значит, оно снова настало? - Йокот в ужасе раскрыл глаза и побледнел. -
Время разрушения?
   - Оно близится, - сказал Миротворец, - ибо слишком много стало  тех,  кто
прислушивается к обещаниям Боленкара, обещанием богатства, победы,  радости,
тех, кто поклоняется ему, принося кровавые жертвы в его храмах, и еще больше
тех,  кто  поклоняется  ему  своими  поступками  -  войнами  против  слабых,
завоеваниями,  изнасилованиями,  погромами  и  разрушениями.  И   посланники
Боленкара идут впереди его самого, чтобы соблазнять народы, дабы  те  встали
под его знамена, а после того, как они научатся наслаждаться  порочностью  и
жестокостью, - поклоняться ему.
   - И в моей деревне  побывал  такой,  -  простонал  Кьюлаэра,  по-прежнему
подпирая голову руками - чтобы не видеть, как побледнело лицо Китишейн,  как
задрожала она, тоже о чем-то вспомнив. - Значит, я, получается, стал перстом
Боленкара?  -  Кьюлаэра  резко  встряхнулся  и   посмотрел   на   Миротворца
обезумевшими глазами. - Не могу поверить, что проглотил всю эту ложь! Что  я
болтаю? Перст Боленкара? Это миф, легенда, как и все эти ваши боги, как этот
мертвый Огерн и еще более мертвый Лукойо!
   - Лукойо мертв, но его потомки живы, - возразил старик. - Но Огерн жив, и
Рахани тоже.
   - О, и, конечно, он пятьсот лет провел в ее объятиях, что и сохранило ему
жизнь!
   Кьюлаэра снова напрягся в ожидании удара. Но Миротворец  только  медленно
кивнул, не спуская с Кьюлаэры взора.
   - Но Рахани не богиня, как не были богами ни Ломаллин, ни  Улаган.  -  Он
поднял  руку,   чтобы   остановить   возражения.   -   Они   были   улинами,
представителями древней  расы,  магической  расы,  которых  никто  не  может
сразить, только они сами друг друга, расы, которая могла бы быть бессмертна,
ибо ни один из них не погиб, пока они сами этого не  пожелали  или  пока  не
переубивали друг друга. И они уничтожили  друг  друга  в  войне  с  молодыми
расами, а немногие оставшиеся стали дряхлеть и захотели смерти, кроме Рахани
и нескольких других, что стали жить поодиночке,  уединенно  и  замкнуто.  Их
получеловеческие дети, ульгарлы, не бессмертны, но они  живут  долго,  очень
долго.
   - Их можно убить? - прошептал Кьюлаэра.
   - Можно, и это по силам людям, но это трудно, очень трудно, а возможности
людей прожить достаточно долго, чтобы успеть  завершить  эту  борьбу,  очень
невелики, а еще хуже то, что ульгарлы огромны, в полтора раза больше  людей,
и очень, очень сильны, как телом, так и  в  магии.  -  Он  медленно  покачал
головой. - Нет, друзья мои, приближается час власти Боленкара, и, если Огерн
не поднимется опять, чтобы повести за собою добрых людей,  все  человечество
попадет под иго Боленкара и умрет под ударами его плети.
   - А этот Манало не может нам помочь? - съязвил Кьюлаэра. -  Если  до  сих
пор жив Боленкар, почему бы не жить и Манало?
   - Манало был  Ломаллином,  он,  переодевшись,  долго  ходил  среди  людей
неузнанным. Он  не  бросил  Огерна  и  Лукойо  в  том  кольце  камней  -  он
преобразился, принял свой истинный облик и стал  настоящим.  Когда  его  дух
бился с Улаганом, меч, выкованный им из звезд, сломался, и кусок его до  сих
пор лежит на земле, далеко на севере.
   - Откуда тебе все это известно? - ехидно прищурился Кьюлаэра.
   - Да, откуда? - дрожащим голосом спросила Луа, вытаращив глаза.
   - И правда, откуда? - насупился Йокот. -  Наши  мудрейшие  из  мудрейших,
наши жрецы и колдуны о таком не слыхивали. О мудрец. Откуда?
   - Я прожил больше, чем они, - ответил Миротворец, -  и  сохранил  знания,
потерянные поколениями, пересказывавшими эту историю.
   - Сколько же тебе лет? - прошептала Китишейн, а Кьюлаэра ушел во тьму,  и
Миротворец повернулся следом за ним.
   - Я должен сторожить его, друзья мои. Поговорите друг с другом и ложитесь
спать.
   Он встал, тяжело оперся на свой  посох  и  зашагал  в  ночь.  Он  шел  за
Кьюлаэрой, ведомый скорее чутьем, нежели следами, звуками  или  запахами,  -
негодяй двигался с отточенным беззвучием  лесного  жителя  и  лишь  случайно
наступал на мягкие участки почвы, сохранявшие его следы. Старик понимал, что
если бы Кьюлаэра хоть чуточку постарался, то избежал бы и этого. Нет, он шел
следом за Кьюлаэрой по-шамански, зная наверняка, куда движется преследуемый,
как по едва заметным следам, которых сам почти не замечал, так и при  помощи
магии.
   Он вышел из леса к темному озерцу,  озаренному  лунным  светом.  Кьюлаэра
сидел на валуне, понурив плечи,  повесив  голову.  На  мгновение  Миротворец
почувствовал сострадание: у  парня  был  такой  несчастный  вид,  но  мудрец
напомнил себе, что этому зверюге необходимо пройти через страдания, если ему
суждено стать тем героем, какого в нем увидела Рахани. Набираясь  решимости,
старик вспоминал, что сделал Кьюлаэра с гномами  и  что  мог  бы  сделать  с
Китишейн, потом представил  себе  преступления,  за  которые  племя  изгнало
негодяя. Печалясь, но не теряя твердости, он уселся на кучу  сосновой  хвои,
сложил ноги, выпрямил спину и приготовился к долгому бдению. Мало-помалу его
сознание успокоилось, чувства улеглись, и Миротворец погрузился в  транс,  в
котором он мог отдохнуть не хуже, чем во сне. Его глаза были  устремлены  на
Кьюлаэру, его сознание и тело  были  готовы  прийти  в  движение,  если  тот
зашевелится, хотя сам старик сидел совершенно неподвижно.
   Его сознание было безмятежно, как  водоем,  укрытый  навесом,  но  в  его
глубинах плавали и вертелись  воспоминания.  Вновь  он  увидел  битву  духов
Ломаллина и Улагана, воскресил в памяти горящий осколок звезды, прочертивший
небо далеко на севере, вспомнил, как пришла к нему Рахани, излучая похвалу и
радость, как он сошел с Мирового Древа в медвежьем  облике,  потом  вспомнил
бьющее из Рахани желание, когда она мановением руки придала  ему  снова  его
собственный облик, облик мужчины в расцвете лет.
   Он вспомнил долгие  годы  любви  и  счастья,  дал  себе  некоторое  время
погостить в этих воспоминаниях, ибо это было необходимо ему,  дабы  сбросить
невыносимую усталость - попутчицу старости, забыть о том, что люди  все  так
же жестоки в своих желаниях и поступках, как были  всегда,  что  им  хватает
малейшего  толчка  Боленкара,  чтобы  они  перестали  помогать  друг  другу,
отказались от дружбы и терпимости. Он вспомнил ласки Рахани, слова  любви  и
одобрения - и успокоения в те мгновения,  когда  они  вдвоем  смотрели,  как
растут города Зла, как несчастные, порочные сыновья и внуки Боленкара пришли
в города и деревни, чтобы вредить, приказывать, властвовать и порабощать.  В
ужасе улинка и он, ее супруг, смотрели за тем, как  началось  новое  падение
человечества.
   Огерн сидел на хвое  и  наблюдал  эту  картину,  но  глаза  его  сознания
смотрели более живо, чем телесные. Он был начеку, когда Кьюлаэра  неожиданно
встал, глянул с тоской на свои следы, затем - в  сторону  лагеря,  но  потом
все-таки лег у валуна и скоро заснул. Тогда Миротворец успокоился и дал себе
снова уйти в воспоминания, чтобы набраться твердости для предстоящего пути -
ему невыносимо трудно было все время жестоко обращаться с Кьюлаэрой, это  не
было для него естественно.
   Потом Огерн сбросил дремоту и  увидел,  что  поднялась  звезда  Рахани  и
осветила озерцо. Он надеялся, что это добрый знак. Он сбросил  страшный  сон
воспоминаний, проникся решимостью противостоять деяниям Боленкара,  направил
сердце к маяку обещанного воссоединения с Рахани и, окрепший духом и  телом,
встал и размял онемевшие и застывшие за ночь руки и ноги.  Затем  он  поднял
посох и подошел к Кьюлаэре, чтобы вновь начать перевоспитание негодяя.
   - Просыпайся! - Посох просвистел и ударил Кьюлаэру по крестцу.
   Верзила бешено завопил от  неожиданности,  вскочил,  рукой  схватился  за
ушибленное  место,  потряс  головой,  чтобы  проснуться.  Миротворец  весело
возгласил:
   - Весь день собираешься дрыхнуть? А  ну,  раздувай  угли,  пора  готовить
завтрак!
   - Еще темно! - запротестовал Кьюлаэра.
   - К тому времени, как приготовим еду, будет светло! За работу!
   Он взмахнул посохом,  как  кнутом,  и  Кьюлаэра  отпрыгнул  с  удивленным
криком, развернулся и поплелся в  сторону  лагеря,  слишком  ошеломленный  и
слишком сонный для того, чтобы злиться и сопротивляться.
   Но костер уже тлел, а над ним жарилась добыча, когда они вышли  из  лесу.
Китишейн встретила их тревожным взглядом:
   - Единорог пропал. Миротворец!
   - Нет. - Мудрец со вздохом опустился на землю у костра. -  Твой  единорог
останется рядом до тех пор, пока ты не будешь уверена,  что  тебе  не  нужна
защита от Кьюлаэры, девица. Единорог будет следить из лесу,  с  обочины,  но
для тебя останется невидим. Пусть сердце твое согреется уверенностью от  его
присутствия.
   Китишейн последовала совету Миротворца. Когда  покончили  с  завтраком  и
залили костер, посох Миротворца снова ударил по плечу Кьюлаэры. Тот  заревел
от боли:
   - Что я такого сделал?
   - Это за то, чего ты не сделал, - сурово сказал Миротворец. - За  все  то
время, что я тебя вижу, ты ни разу не мылся. Снимай одежду теперь же и ныряй
в озеро!
   - Что, здесь и сейчас? - Кьюлаэра бешено зыркнул на девушку и гномов.
   - Прежде ты так стремился раздеться и продемонстрировать им часть  своего
тела!  -  Посох  шлепнул  Кьюлаэру  по  ягодицам.  -  Снимай  свои  лохмотья
немедленно и ступай мыться!
   В глазах Кьюлаэры загорелся  протест,  но  он  выдал  его  только  полным
ненависти голосом:
   - Ну погоди, старик, погоди, дождешься!
   - Если доживу!
   Миротворец щелкнул посохом. Кьюлаэра вскрикнул, умолк, отвернулся и начал
раздеваться.
   - Собирайте ветки! - велел Миротворец. Луа пошла искать мягкие листья,  а
Йокот с  мстительным  огоньком  в  глазах  принялся  ломать  сосновые  лапы.
Китишейн не тронулась с места, а лишь удивленно смотрела на Кьюлаэру.
   Багровый от стыда, Кьюлаэра бросился по своим следам к пруду.  Миротворец
- следом, насмешл