Кристофер СТАШЕФ
   МУДРЕЦ



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru

Анонс

   Он был спасителем своего народа, единственным человеком, который  дерзнул
сразиться с могучими богами - и победить. Единственным, кто подвигами своими
стал равен богам. Единственным, кто получил  в  награду  любовь  богини.  Он
вернулся из блаженного края, где нет ни смерти, ни боли, назад -  туда,  где
коварство и злоба богов вновь  стравливают  народ  с  народом,  войско  -  с
войском. Туда, где  вновь  настают  дни  гнева,  дни  крови,  дни  отчаяния.
Боленкар, повелитель войны, поднялся над миром - и  снова  настала  нужда  в
герое, не боящемся богов...

Глава 1

   Первый камень попал Кьюлаэре по ребрам; что-то хрустнуло.  Он  вскрикнул,
согнулся пополам и обхватил голову руками. Следующие камни полетели  градом.
Он побежал,  семья  погналась  за  ним  следом,  выкрикивая  непристойности,
швыряясь камнями. Кьюлаэра огрызался, время от времени  оборачиваясь.  Камни
били по плечам, боль растекалась и ударяла в голову. Он забежал в  лес,  где
ветви задерживали камни, даже отбрасывали их назад.  Но  одно  из  деревьев,
задержав камень, уронило его ему на плечо, зацепив голову.
   Кьюлаэре на  мгновение  стало  дурно,  ноги  подкосились,  казалось,  мир
накренился. Он врезался в ствол дерева. На него  уже  не  раз  набрасывались
таким образом с тех пор, как Ракхоуз ударил его за то, что  он  полез  не  в
свое дело, а потом Кьюлаэра вернулся и пнул его в то место, куда бьют, чтобы
обезоружить мужчину. Голова прояснилась, он собрался с  силами,  оттолкнулся
от дерева и поплелся через лес.
   Голоса позади по большей  части  стихли,  но  не  все:  не  ушли  сыновья
Ракхоуза, всегда жаждущие отомстить за отца. Одного этого им бы хватило,  но
они могли еще вспомнить о случае с сестрой -  и  не  раз,  ведь  прошло  уже
одиннадцать лет. Один из камней попал Кьюлаэре прямо  по  макушке,  пролетев
между его поднятыми руками, - небольшой камень, так что он лишь  покачнулся,
его опять затошнило и  закружилась  голова,  но  этого  хватило,  чтобы  они
настигли его и ударили сзади. Он закричал от  злости  и  боли,  развернулся,
одуревший, как только что  разбуженный  медведь,  и  столь  же  опасный.  Он
бросился на них, кулак врезался в голову Горнила, в  живот  Ниргола.  Третий
брат двинул ему сзади дубинкой по голове, Кьюлаэра упал почти без  сознания,
его окутал мрак, он из последних сил попытался вырваться из него и расслышал
рядом голос старого Дэбэлша:
   - Хватит! Вы же знаете, что нельзя пользоваться  никаким  оружием,  кроме
камней, при изгнании!
   - Подонок набросился на нас, - простонал Горнил.
   - Сами дураки, не надо было приближаться! Нет,  оставьте  его  -  никаких
убийств!
   - Он ударил нашего отца! - выдавил Ниргол, держась за живот - в сотый раз
за последние одиннадцать лет, и Дэбэлш ответил так же, как всегда:
   - Он убил его, чтобы спасти свою жизнь,  причем  тот  вершил  богомерзкое
дело!
   - Ну да, развлекался со шлюхой, - огрызнулся Горнил. -  Разве  распутство
преступление? Кьюлаэра сотворил новую шлюху, а за это ты его не убил!
   - Обманутая женщина  -  не  шлюха,  и  она  уже  помолвлена  с  Тэмбэтом,
беременная или нет!
   - Ну и дурак он, - пробормотал Ниргол, правда, не  слишком  убежденно.  -
Что для Тэмбэта - одной женой больше или одной меньше?
   - А вы вдвойне дураки,  раз  убиваете  человека  за  то,  что  он  бросил
женщину! - Голос Дэбэлша слабел, он отталкивал юношей. - Проваливайте теперь
же, или вы на всю деревню навлечете гнев богов!  Им  решать,  жить  Кьюлаэре
либо умереть! Прочь!
   Юноши протестовали, но голоса их становились все тише:
   Дэбэлш гнал их все дальше. Кьюлаэра лежал задыхаясь - и мучаясь.  Боль  в
ребрах вынуждала дышать осторожно - и еще боль в  голове,  в  руках,  ногах,
груди и спине. Он усмирял боль,  сосредоточиваясь  на  чувстве  мстительного
удовлетворения, какое получил, украв и спрятав  деревенское  сокровище.  Они
посинеют, когда обнаружат пропажу. Но  сразу  же  он  представил  себе,  что
сделают его братья, если вернутся и найдут его лежащим здесь  без  сознания.
Эта мысль придала Кьюлаэре достаточно сил, чтобы доползти до густых  кустов.
Он зарылся в  перегной,  из  последних  сил  поднял  налитую  свинцом  руку,
забросал себя листьями и лег, в отчаянии пытаясь остаться в сознании...
   Но неудачно.

***

   Огерн водил рукой, нежно и медленно гладя тело Рахани.  Она  поежилась  и
выдохнула:
   - Довольно!
   - Не может быть довольно, - прошептал Огерн, продолжая гладить ее.
   В ответ послышался стон:
   - Мне казалось, что ты забыл эту игру.
   - Я не забыл ни единой из тех игр, коим ты обучила меня, моя богиня.
   - Но каждый день я учила  тебя  новой,  и  вот  уже  сколько  десятилетий
миновало, как мы играем в... Ох-х-х-х! Огерн!..
   - Десятилетий? Неужели так долго?
   Огерн целовал округлую плоть столь нежно, что губы его  могли  показаться
крыльями бабочки, столь нежно, что вытянули еще один стон из нее.
   - Пятьсот лет!
   - Они пронеслись как стрелы, - прошептал Огерн, и Рахани задрожала от его
дыхания и шепота. - Пятьсот лет, и каждый день в Раю! Но как  еще  могло  бы
быть, коли возлюбленная моя - моя богиня?
   - Глупый мальчишка. - Она нежно коснулась его шеи, ласково поцеловала,  с
обожанием вгляделась в его черты. - Сколько раз должна я тебе повторять, что
мы, улины, не боги, а просто более могущественная и древняя раса, чем твоя?
   - Столько, сколько захочешь, - промурлыкал он, - ибо тогда я буду слышать
твой голос.
   И его рука снова пустилась в странствия. Но Рахани поймала его запястье и
сильно сжала его:
   - Хватит, ретивый смертный! Ужели не хватит? А несколько минут  назад  не
познал ли ты удовлетворения,  бездны  экстаза?  И  нужно  ли  тебе,  чтоб  я
взалкала больше?
   - Да, если я могу - способен ли  простой  мужчина  удовлетвориться,  имея
подле себя женщину, столь желанную?
   Он говорил чистую правду, ибо  из  улинок  Рахани  была  самой  роскошной
женщиной - даже тогда, когда таких, как она, женщин было столько же, сколько
их теперь среди людей,  а  худшая  из  улинок,  по  человеческим  меркам,  -
королева красоты. А если она чувствовала потребность в  партнере-человеке  -
что не было необходимостью, но лишь  желанием,  -  то  Огерн,  конечно,  был
именно тем, кого бы выбрала королева. Высокий  и  широкоплечий,  с  могучими
мышцами и столь правильными чертами лица, что его можно  было  даже  назвать
прекрасным, с волосами цвета черного  янтаря  и  золотом  кожи,  с  большими
глазами и чувственными губами - он  был  всем,  что  женщина  могла  назвать
желанием,  вот  только  был  стыдлив,  но   с   Рахани   становился   полной
противоположностью, совершенно раскрепощенным.
   - Ну остановись! - Она снова сжала руку, но  поздно  -  под  его  ласками
затрепетала ее грудь, задрожало тело. -  Нет,  любовь  моя!  Мне  необходимо
поговорить с тобой о серьезных вещах, а я не могу, ты снова  будишь  во  мне
желание!
   - Что может быть серьезнее любви?
   - Жизнь и смерть!
   Не отпуская его руки, Рахани подняла голову, посмотрела ему прямо в глаза
сначала строго, а после умоляюще.
   - Смерть? - улыбнулся Огерн. - Так я перестал тебе нравиться?
   - Никогда. -  Она  смягчилась,  рука  ее  на  его  запястье  разжалась  и
поднялась, чтобы убрать волосы, упавшие ему на лоб. - Ты никогда не  утомишь
меня, Огерн.
   - Ты обещала, что, как только я начну надоедать тебе, сразу же скажешь об
этом!
   - Лишь потому, что ты просил меня о том, поскольку  я-то  знаю,  что  мне
никогда не наскучит твое общество. Не раньше, чем тебе наскучит мое.
   - Но ты богиня, ты бесконечно разная! Стоит мне только начать привыкать к
тебе, я открываю что-то новое, какую-нибудь такую сторону твоего существа, о
существовании которой я до того и не подозревал, и заново влюбляюсь!
   - И ты не понимаешь, что о тебе можно сказать то же самое? - Взяв его  за
подбородок, Рахани держала его голову так, что он не  мог  отвести  глаза  в
сторону - как будто ему этого могло захотеться!
   - Моя душа никогда не могла стать равной в этом твоей, - возразил Огерн.
   - Но теперь она ближе ко мне, ибо  под  моим  руководством  ты  постоянно
растешь и меняешься, оставаясь в то же  время  все  тем  же  славным,  милым
парнем, которого я выбрала, чтобы помочь Ломаллину в уничтожении Улагана,  и
послужить, таким образом, и мне. - Она наклонилась, чтобы еще раз поцеловать
его. - Нет, я никогда не устану от тебя, Огерн, ведь  в  тебе  неисчерпаемая
глубина, пусть даже выявляю ее я.
   - Ты создаешь ее!
   Но она покачала головой:
   - Душа растет в учении, а ты каждый день учишься у меня магии и узнаешь о
том, как мир и Вселенная вращаются, развиваются и пенятся вокруг нас.
   - И каждый день узнаю новую грань Рахани и новую любовную игру!  -  Огерн
улыбнулся, рука его снова пришла в движение.
   Она вздохнула и опять схватила его за запястье.
   - Я узнал, как нравиться богине, но откуда  же  во  мне  может  открыться
что-то новое для тебя?
   - В тебе это есть и всегда было, ибо ты единственный из твоего поколения,
рожденный одновременно и шаманом, и воином, -  а  тот,  кто  одновременно  и
шаман, и полководец, обязан  видеть,  что  готовит  грядущее,  если  его  не
изменить.
   Огерн тяжко вздохнул:
   - Должны ли мы думать о мире?
   - Уже пять веков я прошу тебя заняться этим, -  сказала  она  с  упреком,
встала,  собрала  свои  воздушные  одеяния,  набросила  Огерну   на   чресла
набедренную повязку. - Пойдем и увидим мир таким, какой он есть и  каким  он
может стать.
   Он пошел за Рахани к краю обрыва. Он знал, что это не настоящее, отчаянно
говоря самому себе, что то, что у него перед глазами, не более чем  иллюзия.
Он не знал, где они с Рахани жили, и начал понимать, что это место - не  мир
мечты, не царство снов, вроде шаманских, не  пристанище  для  души,  -  мир,
который она решила показать ему сейчас, был самым настоящим.
   - Посмотри на облака, - сказала Рахани. Огерн  посмотрел  и  увидел,  что
туман вьется и сгущается. Движение захватило его; зрение потеряло остроту, и
Огерн мог видеть лишь серые, невыразительные, бесформенные  переливы.  Потом
туман начал редеть,  проясняться,  сначала  в  середине  образовалась  дыра,
становясь все шире и шире.
   Он увидел  лицо  незнакомца  с  черными  волосами,  подвязанными  красной
лентой, черными усами, коротко  остриженной  черной  бородой.  Он  поднимает
копье, потрясает  им,  его  глаза  блестят,  рот  открывается  в  крике.  Он
уменьшается, и скоро Огерн видит, что ниже пояса он - лошадь! Вместо  шеи  и
головы у этой лошади человеческий торс, руки и голова человека! И он не один
- по мере того, как он уменьшается, появляются один за другим такие же,  все
полу  люди-полукони,  все  потрясают  копьями  или  луками  и  кричат!   Они
становятся все меньше и меньше, и скоро Огерн видит еще больше таких же -  и
еще, и  еще!  В  конце  концов  они  так  уменьшаются,  что  кажутся  полем,
вымощенным  булыжником,  тянущимся  во  все  стороны,  куда   только   можно
дотянуться взором.
   - Сколько их? - в ужасе шепчет Огерн.
   - Более тридцати тысяч, - тихо отвечает Рахани. Огерн потрясение смотрит.
   Он никогда не видел, чтобы собралось так много народа,  даже  никогда  не
слышал о таком!
   - Как?
   - Как они собрались в таком количестве? - Рахани поджимает губы. -  Когда
их было мало и они голодали, к ним пришел Боленкар и показал одному племени,
как можно раздобыть еды, уничтожив другое племя, забрав  все  их  припасы  и
оружие, убив самых лучших в благодарственную жертву Боленкару. Он дал вождям
оружие улинов, они сделали такое же из бронзы, признали его  своим  богом  и
стали ему поклоняться. Он приказал им идти дальше и завоевывать  всех,  кого
они повстречают, насиловать захваченных женщин, и кентавров, и людей снова и
снова, чтобы те приносили детей и воспитывали их для кровавой работы. Еще он
приказал им брать столько жен, сколько они пожелают,  чтобы  те  производили
как можно больше потомства, а если жена умрет при родах или из-за того,  что
ее несчастное тело истомится, ну так что ж? Женщина ничего  не  значила  для
Боленкара.
   И Огерн содрогнулся от воспоминаний. Когда-то улинов было много-много, но
самым жестоким и гнусным из них был Улаган.
   Когда Творец создал  новые,  молодые  расы,  Улаган,  взревновав,  собрал
войско улинов, чтобы мучить, порабощать, истреблять людей, эльфов, гномов  и
все остальное. Ломаллин в бешенстве  собрал  всех  возмущенных  жестокостями
Улагана, и между улинами разразилась война, в  которой  погибли  почти  все,
ибо, пусть улины и не умирали  от  старости  или  болезней,  их  можно  было
умертвить, и их умертвляли: они сами сражали друг друга. Его армия редела, и
Улаган склонил людей к битве против своих товарищей, выдав себя за  божество
и потребовав в качестве поклонения бороться  на  его  стороне.  Немногие  из
улинов хотели сражаться с Багряным, и Ломаллин пошел к  людям,  чтобы  учить
их, а Рахани учила их, приходя в их мечты и сердца, и  они  выбрали  Огерна,
чтобы тот собрал войско из молодых рас и дал  бой  армиям  людей  Улагана  -
жестоким солдатам из совращенных Улаганом городов, и ваньярам,  варварам  на
колесницах, которые приехали из степей и победили  свободных  охотников  тех
земель, собираясь потом войти в не  тронутые  еще  Улаганом  города.  Улаган
сразил Ломаллина, но душа Зеленого бога придала сил  Огерну  и  его  войску.
Потом дух Ломаллина убил Улагана, и дух сразился  с  духом  средь  звезд.  А
внизу Огерн повел войска Жизни на  тех,  кто  поклонялся  Смерти,  и,  когда
Ломаллин умерщвил душу Улагана, Огерн победил. Он потребовал награду -  пять
веков в объятиях Рахани. А сейчас он почувствовал, как в  душе  у  него  все
закипело, и понял, что счастье быть рядом с ней  закончилось,  ибо  в  ордах
внизу он увидел реальную угрозу.
   Кентавры начали двигаться. На скаку они еще больше уменьшились,  и  скоро
вся армия стала лишь складкой на карте гор и рек, отделявших огромную страну
на юге. К этой стране плыла складка, которая была  армией  кентавров,  будто
бурей гнало барашки по воде, двигавшейся со скоростью бегущих лошадей, а  не
медленным шагом пешехода. На юг мчались барашки, пока не добежали до  темной
области, где будто была глубже вода. Волнение усилилось, оно росло и  росло,
обратившись в два столкнувшихся войска, и разрослось еще  сильнее,  и  Огерн
воочию  увидел  обе  стороны.  Кентавры  бились  со  смуглокожими  людьми  с
каменными взорами, людьми, сражавшимися на запряженных  лошадьми  колесницах
двусторонними топорами и мечами.
   - Ваньяры! - признал Огерн  старых  врагов.  -  Те,  что  стали  почитать
Улагана как бога!
   - А теперь и его сына Боленкара, - серьезно сказала Рахани.
   Улаган  взрастил  собственных  полководцев.  Он  насиловал   человеческих
женщин. Беременея, несчастные раздувались  так,  что  чуть  не  лопались,  и
умирали,  принося  гигантских  детей  -  полулюдей-полулинов  -   ульгарлов,
старейшим и гнуснейшим из коих был Боленкар. Первый из них и самый одинокий,
он ненавидел и чтил своего отца - чтил, как всякий сын будет чтить  сильного
и влиятельного отца; ненавидел за жестокость и потому, что он навлек на него
злобу других улинов, презиравших Боленкара за то,  что  он  выродок.  Теперь
злоба и обида нашли выход, направив человека на человека, войско на  войско,
а вынужденное почитание отца и вечная и тщетная жажда признания нашли  выход
в  продолжении  деяний  Улагана  по  уничтожению  молодых   рас   через   их
науськивание друг на друга. Но Боленкар также приказал ваньярам  родить  как
можно больше детей, и две столкнувшиеся силы  были  практически  равны  друг
другу по численности.
   Кентавры все же одолели ваньяров, поскольку колесницам было не сравниться
в  быстроте  и  маневренности  с  мощными   лошадиными   телами.   Колесницы
разъехались в разные  стороны,  оставив  на  поле  брани  тысячи  мертвых  и
умирающих. Те из уцелевших, кому удалось добраться до дому,  похватали  свои
семьи и бежали дальше. Они донесли весть о поражении до сородичей, и  другие
семьи собирались и бежали, оставляя за спиной прикрытие из ваньяров, которые
бились, отступали и гибли, пока остальные не спаслись, не попали  в  рабство
или не погибли. Тогда те из прикрытия, кто остался в  живых,  повернулись  и
тоже бежали, а кентавры забрали их жилища и их рабов  и  занялись  тем,  что
стали  выслеживать  многочисленные  стада,  которые  были  источником  жизни
ваньяров и остатки которых могли теперь дать начало новым стадам.
   Ибо ваньяры пришли с обширных степей на западе и юге - но не на  востоке,
потому что те земли были  захвачены  другими  племенами  кентавров,  которые
нападали на  людей,  что  были  слабее  их,  грабили  их,  убивали,  жгли  и
порабощали; они шли в набеги с именем подвигшего их на завоевания божества -
Боленкара.  Огерн  ошеломленно  наблюдал,   как   сдаются   и   подвергаются
разграблениям роскошные города юга, как  реками  течет  кровь.  Ваньяры  шли
дальше, оставляя роскошные города опустошенными. Города рассыпались в  прах,
зарастали непроходимыми лесами.
   Они уменьшались в магическом облачном кольце Рахани, опять превращались в
обычные барашки на воде, барашки, тянущиеся в сторону...
   - Междуречье! - вскрикнул Огерн.
   Барашки  поглотили  прибоем  эту  землю  -  землю,  где   Огерн   некогда
странствовал и сражался, где он спасал города и находил друзей. Душа застыла
от чувства потери, когда он понял, что  они,  друзья,  да  и  наследники  их
скорее всего давно мертвы.
   Рахани почувствовала его внезапную скорбь и обняла его:
   - Успокойся, любимый. Это не то, что было,  и  даже  не  то,  что  должно
случиться, а лишь то, что может произойти.
   Она знала, что не в этом причина холода, коснувшегося души Огерна,  и  он
понимал, что она это знает, и все равно был  благодарен.  Он  впервые  начал
понимать, что чувствует сама Рахани, поселившись вдали от остальных  улинов,
- что должна она чувствовать, когда столькие из ее расы погибли, а  немногие
оставшиеся  скрываются  в  изгнании.  Он  ощутил   часть   ее   скорби,   ее
одиночества...
   Не довольно ли ей искать утешения с человеком низшей расы?
   Огерн страстно обнял Рахани, и вправду желая утешить ее, но взор его  был
прикован к картине опустошения. Волна ваньяров поглотила  все  Междуречье  и
двинулась дальше, по берегу Срединного Моря и  даже  наверх,  в  северные  и
западные  земли,  где  находилась  родина  Огерна.  У  него   на   мгновение
закружилась голова, когда он задумался о том, остался ли кто-нибудь  из  его
племени, его родни. С помощью Рахани он видел, как его сын вырос,  влюбился,
стал отцом, заботился о детях и их матери и, к сожалению, состарился и умер.
Ему недостало отваги подолгу следить за внуками,  но  время  от  времени  он
спускался к ним с помощью и при поддержке Рахани. Уже много поколений он  не
наблюдал за своими наследниками, и  он  не  знал,  хватит  ли  ему  смелости
сделать это еще раз.
   Но она была так далеко на юге,  его  родина!  Огерн  всегда  считал,  что
Междуречье на юго-востоке - но вот оно где, южнее, да, но гораздо  дальше  к
западу кишащих кентаврами степей! Намного, намного дальше,  но  рябь  прибоя
колесниц перемахнула через великие горы на юг широких пастбищ, поглотила все
земли к западу, остановившись лишь  у  западного  океана.  Многолюдные  орды
ваньяров  праздновали  победу  повсеместно  и  вырезали,  насиловали,  жгли,
погружали мир во тьму и варварство.
   - Что-нибудь может остановить исступленного Боленкара? - прошептал Огерн.
   - Конечно. - Рахани провела между ними и грядой облаков рукой, и  видение
исчезло. - Тому, что ты только что видел, чтобы осуществиться, нужно  больше
века, поскольку сейчас все лишь начинается.
   - Уже начинается! Что будет с наследниками  моего  сына?  С