отдохнуть?
	Один из офицеров покачал головой и поднял вверх палец. Тот 
заканчивался маленьким бугорком плоти вместо ногтя.
	- Лечение не такое уж безопасное или надежное. Иногда дела 
поворачиваются плохо даже в доме владыки Драффута. Человек, 
попадающий туда слишком искалеченным, вполне может выйти оттуда 
таким скрюченным, что не сможет ходить прямо. И те, кто слишком 
долго пролежал мертвым до того, как валькирии подобрали его, может 
навсегда остаться неразумным, точно зверюшка.
	Второй офицер кивнул обезображенной шрамами головой.
	- И все же,- произнес он,- думаю, ни один из нас не хотел бы 
расстаться со своим ожерельем.
	- Вам здесь часто приходится сражаться? - поинтересовался Чап.
	- Нет, с тех пор, как мы прибыли сюда и Драффут вручил нам свои 
ожерелья; он был здесь первым, вы ведь знаете, еще до Востока и до 
Запада... Мы слегка обленились - по крайней мере, те из нас, кто 
постоянно остается в горах. Ничего, кроме крестьянских восстаний 
время от времени. Но мы проводим учения. Мы справимся с этим 
Томасом, если он заявится сюда.
	Чап был приглашен посетить офицерский клуб в нижнем этаже 
крепости: вино, азартные игры и молоденькие крестьянские девушки. Он 
встал и отправился с новыми знакомцами выпить по бокалу вина; что же 
касается костей и женщин, то в данный момент у него не было денег, и он 
не мог себе представить, чтобы его потянуло к какой-нибудь другой 
женщине, кроме одной-единственной.
	Идя главными прорытыми в скале коридорами цитадели, Чап 
отмечал про себя, сколько воинов ему встретилось. Он решил, что 
гарнизон мог насчитывать до тысячи человек, если мобилизовать всех; 
однако хватило бы и отборных гвардейцев, чтобы с легкостью защитить 
естественные укрепления этой крепости от примерно четырех тысяч 
человек Томаса. Несколько гвардейцев были чудовищно изуродованы 
старыми шрамами, оставленными ранами, после которых в обычных 
обстоятельствах не мог бы выжить ни один человек, однако они по-
прежнему были полны энергии; вид этих вояк подтвердил слова офицера 
о ненадежности излечения.
	Во время прогулки до офицерского клуба и обратно по комнатам и 
коридорам, прорубленным в скале, Чапу было на что посмотреть. В 
одном огромном помещении, украшенном древними лепными фигурами 
людей и неизвестных созданий, он, явно не привлекая ничьего внимания, 
наткнулся на вход в коридор, который Чармиана велела ему отыскать. 
Проход этот представлял собой ничем не отмеченный туннель, ведущий 
вниз, в глубину горы. После многих поворотов и ответвлений, если 
верить описанию, данному ему Чармианой, он должен был привести 
Чапа к личной сокровищнице Сома.
	Снова и снова в течение следующих дней она повторяла ему свои 
инструкции; к тому времени Чап перестал сомневаться в ее словах или в 
чем бы то ни было вообще. Потом однажды она разбудила его ночью, 
чтобы сказать: время пришло, все три условия совпали. Завтра он 
должен попытаться проникнуть в сокровищницу Сома.


	Чап вошел в высокую, с лепными карнизами комнату с видом 
человека, спешащего по неотложному делу - что соответствовало истине. 
Помещение было образовано пересечением двух коридоров, и по нему 
все время сновало множество людей. Никто не обратил внимания на то, 
как Чап свернул в боковой, идущий вниз проход к сокровищнице Сома; 
коридор вел и к другим помещениям и в этом месте не охранялся.
	Чап шел безоружным, без меча или дубинки; сегодня он не должен 
был убивать, не должен был оставлять следов своего пребывания здесь. 
Что касается оружия, то он располагал выведанными Чармианой 
секретами Сома,- выведанными неизвестно как, но можно было 
положиться на ее способность сделать это в мужском окружении. Можно 
было положиться и на его собственное упорство и быстроту мысли и 
тела; и на три магические слова; и на пакетик отравленных фруктов, 
совершенно невинных на вид и на вкус. Ханн продемонстрировал, что 
человек может есть их без всякого вреда для себя.
	Несколько человек вышли навстречу Чапу и разминулись с ним в 
туннеле, по которому он спускался. Затем дорога разветвилась, раз, 
другой, и теперь не было видно ни единой живой души. Ответвление, по 
которому было велено следовать Чапу, представляло собой узкий 
коридор; некоторое время он тянулся без каких-либо пересечений. Время 
от времени коридор сменялся пещерами, где проход превращался 
узенькую тропинку между расщелинами, чья глубина терялась в темноте. 
Солнечный свет пробивался в большие пещеры сквозь скрытые 
отверстия, расположенные где-то высоко над головой. Вдоль 
недоступных свету участков пути несколько лампадок обеспечивали 
слабое освещение. Не было никаких признаков, никаких свидетельств 
того, что в той стороне находится что-либо, имеющее особое значение.
	До сих пор все было так, как предсказывала Чармиана. И теперь, в 
точности, как она сказала, тропа пролегла через более широкую 
расщелину, чем обычно, а затем снова разветвилась. Правая ветка - 
опять-таки, как было сказано Чапу - вела в личные покои вице-короля. 
Левый коридор, более узкий, и был тем, по которому должен был идти 
Чап.
	Теперь наконец появились и предупреждающие знаки. Чап не 
сомневался в том, что они означали, хотя и не остановился, чтобы 
попытаться разобрать буквы. Он не обратил внимания и на другое, более 
грозное предупреждение: связку мумифицированных рук, которые, вне 
всякого сомнения, принадлежали тем, кто висел над проходом, подобно 
связке высушенных овощей. Он слегка наклонил голову, проходя под 
ними и не желая, чтобы мертвые пальцы коснулись его волос. Его сердце 
застучало быстрее. Если бы в эту минуту его остановили и стали 
расспрашивать, ему было бы трудно убедительно доказать, что он не 
видел никаких предупреждений.
	Последний резкий поворот, и Чап уперся в массивную, без какой-
либо надписи или обозначения дверь. Она тоже оказалась такой, какой 
описывала ее Чармиана: настолько крепкой, что потребовался бы таран, 
чтобы ее высадить. Не имея меча, чтобы простучать эфесом условный 
сигнал, Чап воспользовался кулаками. Дверь отозвалась на его удары не 
больше, чем это сделал бы ствол массивного дерева, но кто-то, должно 
быть, прислушивался к любому, даже малейшему шуму, так как быстро 
последовал ответ. Смутно различимое лицо оглядело Чапа через 
маленькое зарешеченное отверстие. Послышался скрип решеток и 
звяканье цепей, и огромная дверь сдвинулась внутрь ровно настолько, 
чтобы он смог войти.
	Он вступил в пустую, с вырубленными в скале стенами, 
комнатушку площадью около десяти квадратных метров. Ни стульев, ни 
какой бы то ни было иной мебели здесь не было; двое мужчин в 
ожерельях гвардейцев, часовые, не могли, таким образом, присесть, 
чтобы расслабиться. Прямо напротив двери, через которую вошел Чап, к 
стене была приставлена лестница длиной около пяти-шести метров; 
рядом с лестницей виднелось единственное, если не считать двери, 
отверстие в комнате - узкая дыра, ведущая вниз, в темноту. Толстые 
свечи в настенных нишах освещали караульное помещение 
соответствующим образом.
	Один из мужчин, встретивших Чапа, достигал едва ли половины 
нормального роста, его ноги были уродливо коротки. Другой охранник 
был нормального роста и сложен пропорционально, но такого странного 
лица, как у него, Чапу никогда еще не доводилось видеть у живых людей: 
сплошной шрам, из которого, словно подкарауливая что-то, выглядывал 
единственный уцелевший глаз. Если верить Чармиане, этих людей 
привлекли на ее сторону обещания лучшего лечения, когда она придет к 
власти. Как только Чап вошел внутрь, эти двое закрыли и накрепко 
заперли огромную дверь; затем они выжидающе, но ничего не говоря, 
уставились на Чапа.
	Он тоже не стал попусту терять время, а пересек помещение и 
заглянул в отверстие. В темноте он не смог ничего разглядеть.
	- Где тварь? - спросил он.- Я имею в виду - в какой части этой 
комнаты?
	Изуродованный шрамами человек нервно хмыкнул.
	- Трудно сказать. У тебя есть какое-нибудь средство усыпить ее?
	- Конечно. Но я бы хотел точно знать, где бросить приманку.
	Они подошли и, став рядом с ним возле отверстия, принялись 
вглядываться вниз и прислушиваясь, переговариваясь шепотом и 
пытаясь определить местоположение твари. Они беспокоились о том, 
чтобы ему все удалось. Если бы его попытка провалилась, их участие в 
ней раскрылось бы, когда Чап - живой или мертвый - был бы обнаружен. 
Казалось, прошло много времени прежде, чем карлик поднял руку, 
привлекая внимание Чапа, и показал куда-то вниз. Склонившись над 
ямой, напрягая зрение, Чап подумал, что смутно слышит сухой топот 
многоногой твари.
	- Да, там, там,- прошептал человек со шрамами.- Она будет позади 
тебя, когда ты будешь спускаться по лестнице.
	Они уже держали наготове длинную лестницу - теперь Чап 
разглядел, что это действительно узкая и изящная лестница, 
оборудованная поручнями, вполне достойная того, чтобы ею мог 
пользоваться Сом, когда он спускался в яму пересчитать свое золото,- и 
теперь лестница была опущена.
	Чап начал спускаться по лестнице лицом к ступеням; он спустился 
примерно на одну треть, прежде чем швырнул первый кусок 
отравленного плода. Он услышал шорох сотни ног, а затем увидал 
быстрое, словно у кошки, тело толщиной с брус; он не мог сказать 
наверняка, была ли схвачена приманка. Ханн сказал, что двух 
проглоченных кусочков будет достаточно, чтобы Чапу хватило времени 
выполнить свою задачу. Он дал своим глазам время немного привыкнуть 
к темноте и швырнул второй кусок приманки, и увидел, как тот был 
схвачен передней парой хрупких лапок и отправлен в крошечный, 
кажущийся безвредным рот. Прошло всего лишь мгновение, и тварь 
вздрогнула, неестественно выгнулась и начала корчиться. Ее сотня ног 
беспорядочно задергалась, она резко опрокинулась на пол и, 
изогнувшись, показала Чапу сотню игл, торчащих из напоминающего 
бич хвоста.
	Чап осторожно преодолел оставшиеся ступени. Стоножка не 
шевелилась. Он слез с лестницы и направился к двери, ведущей на 
следующий, более низкий уровень; теперь он ощутил вызванную страхом 
сухость, комом поднимающуюся у него в горле. Он услышал, как 
лестница позади него начала подниматься; так и планировалось на 
случай, если бы, пока Чап находился внизу, пришел какой-нибудь 
офицер.
	Он едва не наступил в темноте на раздутую темную тушу, которая 
слабо пошевелилась при его приближении. Об этом ему тоже говорили. 
Это был человек, все еще живой, который вскармливал в себе личинку 
стоножки. Возможно, однажды его руки присоединятся к останкам 
воров, висящим над проходом; а возможно, он и в самом деле когда-то 
был вором.
	В слабом свете, просачивающемся сверху, он смог различить 
дорогу к следующему, более низкому уровню: обычная дверь вела к 
простым каменным ступеням, узким и извилистым, но достаточно 
доступным. То, что находилось внизу, не имело ни желания, ни случая 
подняться наверх, а стоножка, должно быть, слишком боялась 
спускаться вниз.
	Чап направился вниз, вооруженный тремя словами заклинаний, 
которым его научил Ханн. Теперь они застряли у него в горле, словно 
кость,- слова, совсем не подходящие обычному человеку. Чап спускался 
по круговой лестнице, и перед ним все усиливался золотой отблеск.
	Как было велено, Чап считал повороты лестницы и перед 
последним остановился - раньше, чем источник сияния мог попасть в 
поле его зрения. Затем он сделал глубокий вдох и отчетливо и громко, 
делая паузу после каждого слова, произнес заклинание.
	При первом же слове воцарилась мертвая тишина, хотя ему 
казалось, что и до этого было тихо как в могиле; просто все время 
слышалось какое-то тихое бормотание, на которое он не обращал 
внимания до тех пор, пока оно не пропало.
	При втором слове свет в нижнем помещении потускнел, и воздух 
стал свежим и обычным - до этой минуты ему только казалось, что это 
так; время стало осязаемым, и Чап прочувствовал возраст древних 
камней, из которых был построен окружающий его склеп.
	Третье слово вообще, казалось, навсегда зависло на его устах, но, 
когда он наконец выговорил его, время сразу потекло, как и должно 
было. Золотистый свет перед ним обрел свою обычную яркость, легкое 
мерцание прекратилось, и свечение стало ровным, хотя до этого ему так 
только казалось.
	После этого Чап сошел вниз и вошел в сокровищницу Сома через 
ее единственный вход. Склеп был круглой формы, с высоким сводом, 
диаметром метров двадцать. Золотистый свет исходил из его центра, 
похоже, от самих сокровищ. Здесь грудами были навалены монеты и 
украшения из блестящего желтого металла, бруски и свертки листового 
золота; там и сям груды отсвечивали более резким отблеском серебра 
или более ярким сиянием драгоценных камней.
	Сокровищницу все еще отгораживал от Чапа последний барьер, 
что-то, что казалось хрупкой металлической оградой. Ему не было 
нужды пересекать этот барьер или беспокоиться по его поводу. Вместо 
этого он сразу посмотрел на свод высокого помещения. В сиянии 
сокровищ он увидел вверху семерых караульных демонов, замерших там, 
куда их отбросили три слова Ханна, похожих на человекоподобных 
летучих мышей в роскошных тонких серых халатах. Они были повернуты 
головами вниз, руки или передние лапы - определить было трудно - 
свисали ниже голов. Несколько болтающихся конечностей висели почти 
над самой головой Чапа - такими вытянутыми были тела демонов. 
Неопределенной формы коготь одного из них, словно рыболовный 
крючок, был вонзен в шкурку маленького пушистого зверька - живую 
игрушку, которая непрерывно скулила и дергалась, чтобы освободиться, 
очень медленно истекая алой кровью. Пока Чап разглядывал демонов, те 
невнятно что-то забормотали, словно человек, который только что 
заснул и начинает похрапывать.
	Содрогнувшись, он опустил глаза и шагнул вперед. Он 
остановился только на мгновение, дивясь такому количеству собранного 
воедино богатства. Затем, вытащив из кармана золотое колечко из волос 
Чармианы,- в его глазах оно определенно было более ярким, чем самый 
ценный из металлов,- он взялся за него обеими руками и протянул руки 
вперед. Ему совсем не хотелось расставаться с ним. Но, в конце концов, 
ему нужна была женщина, а не пустячок на память. Во имя их 
совместного будущего он должен был оставить здесь талисман; ни по 
какой другой причине он не расстался бы с ним теперь.
	Он бросил его через ограду из невинных с виду ажурных прутьев, в 
сторону сваленного в кучу богатства. Вылетев из его пальцев, талисман 
вызвал, как показалось, искру, большую, чем любая, вызываемая 
трением материи о янтарь; и вместе с этой искрой невидимый, несмотря 
на все свое могущество, образ Чармианы в его мозгу смялся и разлетелся 
вдребезги, подобно разбитому зеркалу. От этого удара Чап покачнулся и 
сделал два шага вперед, выставив руки перед собой. Словно 
пробужденный лунатик, он заморгал и непроизвольно вскрикнул. Ему 
стало еще хуже, когда он вспомнил весь тот кошмар, который привел его 
сюда; магия ночного кошмара - вот что заставило его поверить своей 
жене...
	Он крепко зажмурился, забыв на мгновение даже о дремлющих, 
бормочущих, ослепленных демонах над головой, пытаясь снова 
вспомнить лицо Чармианы. Но теперь, освободившись от могучих чар, 
он понял, что ее красота - не что иное, как маска, надетая врагом.
	Он стоял, озадаченно глядя за ажурную ограду из прутьев. 
Золотистое колечко пропало, затерялось в сиянии желтого металла, 
сваленного там... и теперь, когда он освободился от него, он не хотел 
заполучить его обратно. Ни его, ни ее саму. Она могла теперь оставаться 
с Тарленотом, с Ханном или с кем угодно другим. Чап понял, что его это 
больше не волнует.
	До него дошло, что она должна была знать, что он освободится, 
отбросив талисман. Или она думала, что его, подобно другим 
мужчинам, которых она использовала, свяжет с ней одна лишь магия ее 
привлекательности? Нет, он никогда не пленялся ею - пока не подобрал 
талисман. Она должна была знать, что с этого момента он будет 
свободен.
	Свободен для чего? В чем состояли его интересы? Был ли он теперь 
согласен без разговоров помогать ей в борьбе против Сома?
	Припоминая теперь ее лицо и голос в течение последних 
нескольких дней, Чап заключил, что она по-прежнему ненавидит его за 
то, что не могла совладать с ним без помощи магии и особенно за 
однажды полученную пощечину, которой он наградил ее, чтобы вывести 
из состояния безумной истерики. Не кончалось ли здесь, на этом месте, 
его использование ею, и не свершила ли она, наконец, свою месть?
	Время его безопасного пребывания здесь быстро истекало. Он 
осторожно повернулся, чтобы покинуть помещение. Над его головой 
маленький пушистый зверек продолжал дергаться и пищать, насаженный 
на свисающий коготь демона. Чап протянул руку, чтобы лишить демона 
его игрушки; он забросил маленькое существо вверх на винтовую 
лестницу. Там оно могло бы найти щель, в которой могло бы спокойно 
умереть. Будь прокляты все демоны тысячу раз! Чап не мог уничтожить 
их, но воспользовался шансом лишить одного из них его живой игрушки. 
Взойдя за первый поворот идущей вверх лестницы, он остановился и 
произнес слова, данные ему Ханном, в обратном порядке. Сияние внизу 
едва заметно изменилось, вокруг перестала царить полная тишина.
	Когда он снова поднялся на затемненный уровень, где жила 
стоножка, то порадовался, что не стал терять времени внизу,- тварь уже 
начинала подергиваться. Она еще не двигалась, но уже пыталась 
подняться, ее лапки царапали в темноте камни пола. Он немного 
выждал, чтобы дать глазам возможность попривыкнуть к темноте.
	Теперь, по некотором размышлении, ему стало казаться, что он 
больше не нужен Чармиане. Не имея власти, он не мог сделать для нее 
ничего такого, чего с таким же успехом не мог бы сделать кто-нибудь 
другой, имеющий больше возможностей,- Тарленот, например. Она 
ненавидела Чапа, он ничуть не сомневался в этом, и была не той 
женщиной, которая оставила бы свою ненависть неудовлетворенной.
	Теперь он мог смутно различал в темноте стоножку, которая 
лежала на боку, сворачиваясь и разворачиваясь, словно ленивая змея. Ее 
лапки скребли пол, но еще не были готовы держать ее. В угрожающей 
тишине Чап шагнул вперед, туда, где ему должны были спустить 
лестницу... здесь? Уж не здесь ли, по замыслу Чармианы, он должен 
умереть?
	Чем больше он думал, тем более вероятным это казалось. Весь 
этот план можно было бы осуществить иначе. Ханн мог бы снабдить 
искалеченных сторожей отравленными фруктами и магическими 
словами. Они могли бы взять колечко и забросить его на груду так же 
легко, как это сделал Чап. Если не считать того, что в этом случае Чап не 
остался бы под землей и сохранил бы жизнь и свободу.
	Затаив дыхание, он прислушивался к каждому доносящемуся 
сверху звуку. Сторожа, должно быть, тоже стояли молча, прислушиваясь. 
Предположим, он попросит лестницу, и они спустят ее. Когда он, 
безоружный, взберется по ней, они будут поджидать его по обе стороны 
от входа с оружием наготове... или, скажем, не опустят лестницу, а 
просто расхохочутся. Возможно, у них есть способ забрать его тело и 
спрятать, когда стоножка ужалит его. В любом случае, как только он 
будет мертв, они смогут сбросить его тело в какую-нибудь расщелину. 
Он бы исчез, или его сочли бы жертвой какого-нибудь несчастного 
случая или загадочного убийства - и ничто не связывало бы его с 
сокровищницей.
	Позади Чапа стоножка завозилась громче. Обернувшись, он 
увидел, что она оправилась настолько, что могла ползти по полу, и 
теперь двигалась в его сторону.
	И прямо над собой он услышал слабый шорох сандалий и 
прерывистое взволнованное дыхание.
	- Где он? - донесся до него тихий шепот одного из охранников.- 
Если демоны все-таки забрали его, они, конечно, доложат об этом. Тогда 
мы влипли!
	Теперь глаза Чапа достаточно привыкли к мраку, чтобы несколько 
лучше разглядеть тварь. Она была толщиной с его руку, но в длину 
больше ч