едоставив
действовать астматически вздохнувшей пружине.
     - Слабее, - откорректировала Вера Петровна. - Чуточку слабее.
     - Как сейчас? - он не замедлил попробовать.
     - Да, похоже...
     - Тогда попрошу всех повторить еще раз,  -  распорядился Люсин, входя
во  вкус  упоительной режиссерской тирании,  перед  которой  любая  другая
власть не более чем бледная тень. - Меня теперь окончательно нет. Пошли! -
Он  скрылся,  оставив щелку,  в  которую мог  видеть лишь  кусочек кабинки
кассира.
     Представление повторили на  бис.  Из  темного,  продуваемого дождевой
сыростью  тамбура  Люсин  ловил  знакомые  реплики:  "Ну  и  льет...",  "В
Анапу...",  "Тысяча пятьсот...".  Потом  в  поле  зрения появилась спина в
мокром плаще.  "Могу только пятидесятками..." И заключительное: "Благодарю
за любезность".
     Тут  спина  слегка  сгорбилась и  начала медленно наступать прямо  на
Люсина.  Он почти непроизвольно выпустил ручку и  отшатнулся.  Натруженный
язычок защелкнулся с  привычной печалью.  Удушливым всплеском сердцебиения
отозвался в ушах этот недужный вздох.
     - Как теперь,  Вера Петровна?  - Он с трудом заставил себя промедлить
несколько тактов. - Похоже?
     - Теперь правильно, - вполне уверенно подтвердила она.
     - Ах,  какие же вы обе молодцы! - благодарно просиял Люсин. - Даже не
представляете себе,  как это важно.  Собственно,  все и  делалось лишь для
того, чтобы вы могли вспомнить. Приоткрыть подсознание.
     - Неужели кто проследил? - Догадливо поцокала языком Марина. - Это же
надо... Какого человека!
     - Неужели убили?! - ужаснулась Вера Петровна.
     - Пока ничего не известно,  - чистосердечно вздохнул Люсин. - Ну что,
Борис Платонович, побредем?
     Они  перебежали к  машине,  вдоволь  черпнув ботинками холодной воды.
Подмокший,  невзирая на дождевик с  капюшоном,  участковый поспешно нырнул
следом.   Предупредительно  захлопнув  за  московским  начальством  заднюю
дверцу, он осторожно, чтобы не замочить, подсел к шоферу.
     - Мне  показалось,   что  вы  хотели  задержаться,  -  сказал  Люсин,
отряхиваясь. - Извините, если поторопился.
     - Н-нет,  ничего,  -  протянул  Гуров  и,  наклонясь  к  участковому,
поинтересовался: - Вас куда, лейтенант?
     - Мне рядом.  -  Он ткнул пальцем в непроницаемый туман за стеклом. -
Пообедаю, раз такое дело... Может, погостите у нас?
     - Спасибо за  приглашение,  -  Люсин  переглянулся с  Гуровым,  -  но
как-нибудь в другой раз.
     Подбросив участкового до самого дома, где его ждали густые горячие щи
с мозговой костью,  шофер осторожно свернул на раскисший проселок и бросил
опасно рыскавшую машину в  слепой полет.  Угрожающе отдавалось в рессорах,
отчаянно  рычали  шестерни,   заливая  все  и  вся,  обрушивались  тяжелые
глинистые каскады.
     - А я еще намеревался прогуляться до станции,  - посетовал Люсин. - С
дамским зонтиком. Видели идиота?
     - Бесполезное дело,  - махнул рукой Гуров. - В двух шагах ни черта не
видать. Мы хоть правильно едем?
     - Довезу вас, Борис Платонович, не сомневайтесь, - весело откликнулся
Коля Самуся, ловя смутный проблеск под надсадно скребущими дворниками.
     - Не  понравилось мне  это  "срочно" ее,  Владимир Константинович,  -
крутанул головой Гуров,  ожесточенно раскуривая отсыревшую сигарету.  -  В
первый раз она мне такого не говорила.
     - И что из этого следует?
     - Может,  и  не  следует ничего,  а  проверить не  мешает.  Исключить
возможность наводки, чтобы не думалось.
     - Наводка? - Люсин с сомнением оттопырил губу. - Зачем тогда было про
дверь вспоминать? Ведь все и составилось у нас из-за этого стука.
     - Так про то другая вспомнила, Вера Петровна...
     - Значит, вы полагаете...
     - Ничего я не полагаю,  Владимир Константинович.  Только оно дорогого
стоит - это крохотное уточнение. С какой стороны на него ни взгляни.
     - Ваша правда, - признал Люсин.
     - Догадываюсь,  что не  очень вы  меня,  старого сухаря,  одобряете и
размолвку с Натальей Андриановной все никак простить не желаете, но ничего
с собой поделать не могу. Так уж устроен, простите.
     - Себя ломать -  последнее дело,  -  задумчиво усмехнулся Люсин.  - У
каждого свой стиль,  Борис Платонович,  и  ничего тут  не  попишешь.  Хотя
как-то приноравливаться все-таки не мешает. Учитывая общность цели.
     - Спасибо за  намек.  -  Гуров старательно выдувал дым в  узкую,  как
лезвие,  щель,  но  дождь  ломал  тонкую струйку и  гнал  обратно.  Слезно
пощипывало в глазах.
     - Ради бога,  Борис Платонович.  Никаких намеков.  Не смею,  да и  не
нахожу оснований,  как на духу говорю, в чем-либо вас упрекнуть. По-моему,
мы неплохо работаем в паре... Пока.
     - Значит,  не упрекаете?  И на том спасибо...  Не упрекаете,  но и не
одобряете?
     - Я бы не стал так ставить вопрос.  Вернее будет сказать:  не во всем
соглашаюсь.
     - Ну, это вполне нормально, Владимир Константинович.
     - И я того же мнения.
     - Вы говорите, когда чего не так...
     - Скажу,   если  вы   сочтете  возможным  заранее  поставить  меня  в
известность,
     - Ясно,  куда целите.  И поделом мне, дубарю. Поторопился с Натальей,
пережал.  С кем не бывает?.. Тем более что знахарочку вашу я за три версты
обхожу. Уговор помню... Вы из нее, кстати, ничего такого не выжали?
     - Человек не  виноград,  Борис Платонович,  -  чувствуя,  что вот-вот
сорвется,  процедил Люсин. - Я, извините, не приемлю такую терминологию...
Но давайте лучше о деле,  коль уж вы затронули. Я навел кое-какие справки.
Аглая Степановна действительно ездила на свадьбу к своей крестнице Галине,
оператору машинного доения. Молодой она привезла в подарок финские сапоги,
а жениху -  чайный сервиз, так сказать, на обзаведение. Что же касается ее
лесных походов и ваших сомнений, вполне резонных, и насчет осеннего сбора,
то тут у меня душа спокойна. Хотите знать почему?
     - Интересно послушать.
     - Аглая Степановна не  скрыла от меня,  что и  с  какой целью искала.
Даже  урожай свой  продемонстрировала,  хоть  я  в  таких материях,  мягко
говоря, слабо ориентируюсь.
     - Я тем более. И это наша общая беда.
     - Но я  все же проконсультировался со специалистами,  даже литературу
кое-какую  полистал.  Вот  краткие  заключения  насчет  собранного  Аглаей
Степановной  растительного сырья.  -  Люсин  раскрыл  записную  книжку.  -
Шерошница душистая,  или  ясменник пахучий -  асперула одората.  -  Он  со
вкусом подчеркнул латинское звучание.  -  Собирают после цветения... Прошу
обратить внимание: после. Применяется для общего улучшения обмена веществ,
действует на  печень  и  мочевой пузырь,  хорошо зарекомендовала себя  при
лечении камней. Подходит?
     - Пока согласуется.
     - Пойдем  дальше.   Буквица  лекарственная  -  бетоника  оффициналис.
Собирают ее весь период цветения, который продолжается с июня до сентября,
влияет на работу печени. Наконец, третье - жеруха.
     - Блатное, однако, названьице.
     - Это уж как взглянуть,  Борис Платонович.  Это уж дело вкуса... Если
не нравится,  называйте по-латыни:  настуритум.  Цветет она с мая до конца
сентября.  Употребляется исключительно в свежем виде,  поскольку при сушке
теряются  лечебные  свойства.  Особенно  показана  при  нарушениях функции
печени и  желчнокаменной болезни...  Вас  устраивает?  Диагноз,  поди,  не
забыли?
     - Выходит,  почти кругло, - признал Гуров. - Если, конечно, исключить
возможность заранее заготовленной легенды.
     - Такого подарка нам с вами никто,  Борис Платонович,  не приготовил.
Можете сомневаться сколько угодно, но, извините, про себя.
     - Это я понимаю!  -  кисло улыбнулся Гуров. - И чту священный принцип
презумпции невиновности во всей его...  Не знаю чего...  Вы,  кстати,  что
кончали?
     - Юридический факультет МГУ, заочно.
     - Узнаю изысканную латынь. Школа! Альмаматер!
     - Отчасти.  А  вообще-то  я  довольно сносно  владею  французским.  С
детства.
     - Уж не голубых ли кровей?
     - Увы,  самых обыденных,  хотя,  не скрою,  знавал титулованных особ,
знавал.
     - Это при каких же обстоятельствах?
     - Досталось как-то одно непростое дело, но неохота рассказывать. Да и
долго.
     - Жаль,  я бы с удовольствием послушал...  Ничего, расскажете, когда,
даст  бог,  разопьем бутылочку по  случаю благополучного,  если  можно так
выразиться, завершения. Ведь расскажете?
     - Отчего же нет? - не слишком охотно пообещал Люсин.
     - А насчет этой Марины я все-таки наведу справки. Не возражаете?
     - Ваше полное право.
     - Вы бы, конечно, не стали?
     - Почему? Если бы возникло вдруг такое сомнение, не замедлил бы.
     - Вдруг?  Вдруг,  дорогой  мой  Владимир  Константинович,  ничего  не
случается.  На  все есть своя невидимая причина...  Ничего у  меня,  кроме
благодарности,  к этой девахе нет.  Ни боже мой!  Но резануло словечко, не
скрою. Уж больно кстати припомнила!
     - Кстати,  если учесть последующие события.  Едва ли она ожидала, что
Вера Петровна скажет про дверь.
     - Явно  не  ожидала.  Даже  вскинулась сперва,  что  тоже  наводит на
размышления.
     - По-моему, нормальная реакция.
     - Думаете?
     - Почти не сомневаюсь. Но вы проверьте, Борис Платонович, для очистки
совести. Чем черт не шутит.
     - Эх,  времени жалко!  Ведь тут явный след обозначился!  Я  же  так и
знал,  что все просто в подлунном мире. Сложности - не для наших клиентов.
Они вьют круги, запутывают, но в основе всего - примитив. Да и чего ждать?
Если ты способен убить человека из-за...  словом,  из-за бумажек,  то грош
тебе цена как мыслящей личности.  Ты уже не гомо сапиенс и  вообще никакой
не гомо. Так, протоплазма с навозом... Чего делать-то будем?
     - Первым делом пройду я  этим путем,  до  станции.  Как только погода
позволит.
     - А пока?
     - Продолжу  расшифровку.  Мне  эта  кабалистика солитовская покоя  не
дает. По ночам снится вместе с дурманом и белладонной всяческой.
     - Неужели вас все еще волнуют эти чудачества,  чепуха, можно сказать,
на постном масле? Уж теперь-то мы знаем что к чему!
     - Знаем?  Не слишком ли сильно сказано?..  Кстати,  Борис Платонович,
утром меня снова затребовали на ковер.
     - Что,  торопит  любимое  начальство?  Так  ведь  и  меня,  грешного,
теребят.
     - К тому,  что торопят, я привык. На то и щука в реке, чтоб карась не
дремал. Не первый год служу и наловчился выслушивать понукания вполуха. Но
одна фраза, скажу вам по чести, меня проняла.
     - Что же  это за  фраза такая особенная?  Уж  не  намекнули ли вам на
понижение в должности?  -  Гуров сочувственно рассмеялся.  -  Не берите на
сердце.
     - Понижение мне не грозит,  - непроизвольной улыбкой ответил Люсин, -
как,  впрочем,  и повышение.  Просто мне напомнили,  Борис Платонович, что
патенты Солитова принесли стране миллионы в валюте. Миллионы!
     - Ну и что?
     - А то,  уважаемый коллега, что любая неясность в таком деле невольно
наводит  на  размышления.  Самого  разнообразного  свойства.  Надеюсь,  вы
понимаете? Поэтому я и хочу досконально во всем разобраться.
     - Но ведь только что...
     - Да,   вы  правы,  только  что  впервые  обозначился  след.  Версия,
примитивная и  железная в  своей однозначности версия вырисовывается почти
без участия серого вещества. Но как раз это меня и настораживает.
     - Почему,   позвольте  спросить?   Разве  речь  идет  не   о   весьма
значительной сумме?  Таксиста на прошлой неделе из четырнадцатого парка по
голове стукнули за  меньшее.  У  него,  судя по  счетчику,  тридцать шесть
рубликов было.
     - Да знаю я,  -  устало отмахнулся Люсин.  - И про то, как алкоголики
из-за пятерки насмерть порезались, не в газете прочитал... И все же!
     - Ну, не мне вам советовать, Владимир Константинович. Тем паче, что с
собачкой не  погуляешь:  остыл след.  Мозгами ворочать надо.  Разгадывайте
свои иероглифы,  раз уж возникла такая нужда. Прошу пардону, если осложнил
вам с Натальей Андриановной.
     - Боюсь,  что так.  -  Люсин озабоченно почесал макушку. - Пошлет она
меня куда подальше и будет права.
     - Она-то?  Уж это точно.  Она может...  Хотите,  я  у  нее официально
прощения попрошу? На любые унижения пойду, чтоб только простила?
     - Издеваетесь?   -  Люсин  неодобрительно  покосился  на  не  в  меру
разговорившегося напарника. - Как-нибудь обойдемся без жертв.
     - Обиделись никак?
     - Напротив.   Начинаю   понимать,   что   с   вами   все-таки   можно
сосуществовать. Без последнего куска хлеба не оставите.
     - Уж не идея ли наклюнулась какая?
     - Может, и наклюнулась, только нипочем не скажу.
     - Да знаю я ваши милицейские штучки! Хотите на спор?
     - На пиво.
     - Что так дешево?
     - Проиграть боюсь.
     - Ну,  пиво так пиво,  хоть я  его и  в рот не беру...  А думаете вы,
милейший,  что надо вдарить по темному элементу. Проверить, короче говоря,
местную клиентуру. Станете отпираться?
     - Не  стану,  -  Люсин  задумчиво покачал  головой.  -  Куда  от  вас
денешься? Прямо рентген... Ориентировку мы, конечно, пошлем, хотя чует мое
сердце,  что пользы от  нее будет,  как от  козла молока.  Но  на  пиво вы
заработали.
     - Ой хитрите, майор! - Гуров проницательно прищурился. - Другое у вас
сейчас на уме.
     - Верно, другое. Жалею, что не завернули к Аглае Степановне. Придется
позвонить. Хочу справиться, когда дождь кончится.
     - А она знает?
     - Уж будьте уверены!


                              Глава девятая
                   ___________________________________
                             УЧЕНИК ТРУБАДУРА

                               Авентира I*

     Вечер  за  вечером  косматая  комета  -  вестница  бед,  вставала над
перетекающим   горячими   струями   горизонтом.   Горная   чаша   догорала
воспаленными сполохами  отуманенного заката,  и  над  долиной  расплывался
зеленоватый  болезненный  сумрак.  Жгуче  отсвечивали  в  дымной  полумгле
красные точки.  Словно и  впрямь хвостатая звезда,  напоминающая срезанную
голову,  изливала горячую кровь на истерзанную землю. Одинокими обелисками
возвышались сквозящие дырами колокольни.
     _______________
          * Приключение,  предприятие,  связанное с опасностью,  рыцарский
     подвиг. Лат. adventura, франц. aventure, нем. Aventiure - непременный
     компонент рыцарского романа.

     На  железных  столбах,  опутанных цепями,  черными  от  огня,  сидели
зловещие вороны.  Сыто  расклевывая развеянный ветрами прах мучеников,  их
черные стаи  тянулись над  разъезженной,  еще  римлянами мощенной дорогой,
полого взбиравшейся на горный склон.
     Частокол копий  неровно  вставал в  зареве.  Конные  рыцари  и  пешие
латники далеко  растянулись по  дороге от  Каркассона к  Монсегюру,  держа
арбалеты на облитых кольчугой плечах.  Флажки и хоругви тяжко покачивались
над гремящей железом колонной. Корчились на ветру кровавые кресты плащей и
летела над всем огненная королевская орифламма,  обретая странное сходство
с набирающей силу кометой.
     Под  этим знаменем кончалась война,  которую вот  уже почти сорок лет
вели, с благословения Рима, против собственного народа французские короли.
     Впервые  орифламма,  что  буквально означает  "златопламенная",  была
развернута  в   сражении  с   соплеменниками  -   с  мирными  обывателями,
населявшими  щедрые   лангедокские  земли,   дающие   здешним   лозам   их
удивительный солнечный аромат.  Суверенное графство,  где все,  от мала до
велика,  начиная с  самого Раймунда Седьмого и  кончая последним школяром,
дали увлечь себя на  путь опаснейшей ереси,  простиралось от  Аквитании до
Прованса и  от  Пиренеев до Керси.  Династия Раймундов,  графов Тулузских,
была настолько славна,  а  сами они  так  могущественны и  богаты,  что их
называли "королями Юга".  Но  если на Севере ревностно исповедовали обряды
апостольской  римско-католической церкви,  то  в  наследственных владениях
графов Раймундов все  шире  распространялась опасная ересь,  таинственными
путями проникшая во Францию из далекой Азии.
     Альби,  Тулуза,  Фуа,  Каркассон -  повсюду множилось число тех, кого
назвали потом катарами*, или альбигойцами, поскольку впервые они заявили о
себе  именно в  Альби.  "Нет  одного бога,  есть  два,  которые оспаривают
господство  над  миром.   Это  Бог  Добра  и  Бог  Зла.   Бессмертный  дух
человеческий устремлен к  Богу Добра,  но  бренная его  оболочка тянется к
Темному Богу",  -  учили катарские проповедники.  В остроконечных колпаках
халдейских звездочетов,  в черных, подпоясанных веревкой одеждах пошли они
по  пыльным  дорогам  Прованса,  проповедуя повсюду свое  вероучение.  Они
называли себя Совершенными и свято блюли тяжкие обеты аскетизма.
     _______________
          * От греческого "чистый".

     Простые обыватели жили обычной жизнью, веселой и шумной, грешили, как
все люди,  и  радовались преходящим земным радостям,  что ничуть не мешало
прилежно соблюдать те  немногие заповеди,  которым научили их Совершенные.
Главная гласила: "Не проливай крови".
     Шпионы великого понтифика не  могли  даже  ответить на  самые простые
вопросы  владыки:  каковы  обряды  альбигойцев?  Где  они  совершают  свои
богослужения и совершают ли их вообще?
     Нет,  ничего достоверного узнать о  катарах не  удалось.  Может быть,
виной  тому   был   мудрый  и   весьма  человечный  принцип:   "Клянись  и
лжесвидетельствуй,  но не раскрывай тайны!" Однако чем менее известно было
о новой ереси, тем злокозненнее она казалась.
     "Катары -  гнусные еретики!  - проповедовали католические епископы. -
Надо огнем выжечь их, да так, чтобы семени не осталось..."
     Папа  Иннокентий Третий  послал  в  Лангедок доверенного соглядатая -
испанского монаха  Доминика  Гусмана*,  причисленного впоследствии к  лику
святых. Доминик попытался противопоставить аскетизму Совершенных еще более
суровую  аскезу  католических фанатиков  с  самобичеванием и  умерщвлением
плоти,  но у  жизнерадостных южан подобные процедуры вызывали только смех.
Тогда   он   попытался  одолеть  еретических  проповедников  силой  своего
красноречия и  мрачной  глубиной  веры,  но  люди  больше  не  уповали  на
спасительную силу пролитой на Голгофе святой крови.
     _______________
          * Доминик Гусман считается основателем ордена доминиканцев.

     Фра  Доминик покинул Тулузу,  глубоко убежденный,  что страшную ересь
можно  сломить только военной силой.  Вторжение стало решенным делом.  Его
начали  втайне  готовить  со   всем  характерным  для  папства  тщанием  и
обстоятельностью.
     Личной  буллой  великий  понтифик подчинил недавно учрежденную святую
инквизицию попечению ордена доминиканцев - псов господних.
     После убийства папского легата Пьера де Кастелно в  1209 году римский
первосвященник  провозгласил  крестовый  поход,  и  христианнейший  король
Филипп  Второй  Август  двинул  к  границам  Лангедока закованных в  сталь
баронов и  армию в пятьдесят тысяч копий под командованием графа Симона де
Монфора  Старшего.  Карательная экспедиция приобретала затяжной  характер.
Невзирая на превосходящую военную силу и  творимые крестоносцами зверства,
с "умиротворением" графства дело подвигалось туго.
     Умер Иннокентий,  и конклав кардиналов избрал нового папу; три короля
сменились один за другим на французском престоле,  а  в  Лангедоке все еще
полыхало пламя  восстаний.  Покоренные и  униженные жители вновь  и  вновь
брались за  оружие во имя бессмертных заповедей Совершенных.  Только через
десятки лет головорезам,  вроде Монфора,  удалось как будто бы утихомирить
опустевшую, измордованную страну.
     В  одном  лишь  Безье,  согнав  жителей  в  церковь  святого Назария,
каратели перебили несколько тысяч.
     Безье горел три дня;  древний Каркассон,  у стен которого катары дали
последний бой,  был наполовину разрушен. Уцелевшие Совершенные с остатками
разбитой армии отсту