ный конкурент выжил его
из  замка уже на  другую неделю.  "Белое" колдовство не  могло угнаться за
"черным"  ни  по  части  добывания  золота,   ни  в  заманчивых  видах  на
долголетие. К тому же удаления фламандца потребовал лично Баррон, которого
он,  по словам Прелати,  раздражал своими невежественными заклинаниями.  В
отместку Корнелиус пустил слух,  что по  наущению наглого некроманта барон
де  Ре  погубил  молодую  жену,   а  за  ней  и  следующую.  Так  родилась
клеветническая легенда.
     На самом  же деле тот,  кого прозвали впоследствии Синей бородой,  не
убивал своих жен.  У него вообще была лишь одна  верная  подруга  жизни  -
Екатерина  де  Туар,  которую  он  нежно  любил,  хотя и не упускал случая
прижать где-нибудь в укромном углу молоденькую крестьянку. Здоровяк рыцарь
действительно  носил  бороду,  причем  большую и золотисто-русую,  которую
домашний цирюльник бережно расчесывал по утрам черепаховым гребнем. Судьба
ничем  не  обделила  Жиля де Ре.  Его родовитые предки Краоны и Монморанси
оставили ему славнейший во Франции герб и  тучные  нивы,  расположенные  в
самых   плодородных,   изобилующих  виноградом  и  дичью  частях  Бретани.
Выпестованный лучшими учителями,  молодой  сеньор  изучил  древние  языки,
разбирался  в  искусствах,  умел наслаждаться тонкой беседой,  изысканными
яствами,  благородными  упражнениями  в  охоте  с   линялым*   соколом   и
фехтовании.  Он  знал  толк  и в лошадях,  и в добром вине,  и в старинном
оружии.  Славный герб и необыкновенно славный юноша -  книгочей,  которого
ожидал  маршальский жезл.  Он получил его в день коронации Карла Седьмого,
которому отвоевал трон,  сражаясь бок о  бок  с  самой  Девой,  призванной
благим небом спасти Францию от англичан.  Ничтожный, неблагодарный королек
бросил  Жанну  на  произвол  судьбы.  Жиль  попытался  было  отбить  ее  у
пособников  врага,  но  опоздал,  обманутый  предателем,  указавшим  не ту
дорогу. Он подступил со своим войском к Руану, когда все было кончено.
     _______________
          * Особо ценимый годовалый сокол.

     - Я не верю в то,  что ее сожгли!  -  сказал он, узнав о казни. - Она
бессмертна.
     Очевидно, у него были основания так говорить. Уже находясь при дворе,
ему довелось встретиться с мадемуазель д'Армуаз, в которой он признал свою
Жанну. Разочаровавшись в придворных забавах, ничего не дававших ни уму, ни
сердцу, Ре удалился в свои поместья, где с головой окунулся в алхимические
трактаты.  Не  прошло и  нескольких лет,  как этот антипод благороднейшего
Дон-Кихота  стал  законченным безумцем.  Возжаждав  волшебной  власти  над
миром, он с присущей ему необузданностью промотал приданое жены и принялся
расточать  наследственные богатства.  Но  затмили  они  лишь  и  без  того
помрачненное воображение бретонского барона.  Злые  языки  обвиняли  Ре  в
противоестественном влечении к мальчикам, которые якобы стали таинственным
образом пропадать то  здесь,  то  там.  Как  бы  там ни  было,  но  маршал
действительно изменился.  Он  сделался нетерпимым и  вспыльчивым.  И  если
раньше  пристрастие к  герметическим сочинениям  лишь  тешило  воображение
тщеславного барона, то теперь мечта о философском камне обрела характерные
черты  болезненной мании.  Grand  oeuvre* представлялось ему  единственным
средством,  способным  не  только  поправить подорванное хозяйство,  но  и
обрести наконец сверхчеловеческое могущество.
     _______________
          * Великое деяние (фр.).

     Башни Тиффожа спешно стали переоборудоваться под лаборатории. Усердно
раздуваемое мехами, хищно запылало пламя в алхимических горнах.
     Видимо,  именно в  этот период и  произошло первое столкновение между
мессером  Прелати  и   хозяином  замка,   потребовавшим  показать  наконец
знаменитого Баррона.  Изворотливый и  наглый итальянец,  два года водивший
доверчивого барона за нос, предпочел не обострять отношения.
     - Сию  минуточку,  ваша милость.  -  Приложив палец к  губам,  он  на
цыпочках отправился разведать обстановку.  Затворившись у  себя в  башне и
промучив Жиля долгим ожиданием,  возвратился с победной улыбкой на лукавых
устах,  чтобы поздравить сеньора с успехом.  Оказывается, упрямый Баррон в
конце концов смилостивился и  завалил помещение грудами червонного золота.
Ре  пришел  в   совершенный  восторг  и   выразил  намерение  полюбоваться
долгожданным сокровищем хотя  бы  через щелку.  Против ожидания Прелати не
стал  отговариваться и  повел сгоравшего от  любопытства хозяина в  келью,
увешанную скелетами и чучелами крокодилов. Но едва приоткрыв дверь, он тут
же захлопнул ее с испуганным криком:
     - Козни дьявола! Козни дьявола!
     С трудом оправившись от потрясения,  некромант сообщил, что произошла
какая-то непредвиденная ошибка: золотую кучу стережет жуткого вида зеленый
змей.
     - Ах,  змей!  -  вскричал отважный рыцарь,  вообразивший себя  святым
Георгием. - Сейчас мы ему покажем!
     Вооружившись  мечом  и  распятием,   в  котором,  согласно  преданию,
хранилась частица подлинного голгофского креста, он вознамерился взглянуть
на чудовище и забрать богатство. Последнее было совсем нелишним, ибо почти
все земли уже находились в закладе.
     - Остановись,  несчастный!  - Прелати упал на колени, вновь обнаружив
испуг,  на сей раз непритворный.  -  Заклинаю тебя именем, которое не смею
произнести!  -  Он  молитвенно сложил  ладони  и  загородил  собою  дверь.
Сражаться с демоном,  да еще силой креста господнего, было, по его словам,
последней  глупостью.  Ре,  воспитанному  лучшими  риторами  и  схоластами
Франции,  подобный  довод  показался достаточно веским,  и  он  согласился
вернуть семейную реликвию обратно в капеллу.
     Этим  промедлением  и  воспользовался  злокозненный  Баррон,  обратив
золото  в  какой-то  красный,  весьма  подозрительный  порошок.  Пришлось,
разумеется  при  посредстве  Прелати,  вступить  с  демоном  в  длительные
переговоры.  Сеньор Тиффожа был согласен на все.  Собственноручно составив
формальный договор, в котором уступал свою бессмертную душу за всеведение,
богатство и могущество,  он покорно скрепил его кровью.  Казалось бы, чего
больше?   Но   коварный  василиск  настаивал  на   все   новых   и   новых
доказательствах преданности.  Сначала это был совершенный пустяк:  курица,
которую требовалось принести на  алтарь по всем правилам сатанизма.  Затем
враг  человеческий потребовал,  устами Прелати,  свое  излюбленное блюдо -
неокрещенного младенца.
     Вольному  барону,  безраздельному властителю  жизни  и  смерти  своих
крестьян,  и  такое  оказалось под  силу.  Истребив  в  угоду  извращенным
страстям сто  сорок  отроков  -  так  впоследствии значилось в  документах
процесса,  -  Ре  мог  позволить себе  потешить дьявола этой  единственной
жертвой.  Знал  ли  он,  что  на  весах церковного суда она  перетянет все
остальные,  вместе с бессчетными сотнями,  приписанными молвой?  Не мог не
знать,  ибо повсюду свирепствовала инквизиция,  да  не допускал и  мысли о
каком бы то ни было суде над собой.
     Убийства на почве распутства или по иным, не связанным с отправлением
культа мотивам были вне компетенции епископа, а светского суда барон де Ре
мог  не  опасаться.  В  своих землях он  был полновластным хозяином.  Жаль
только,  что они были заложены, вернее проданы с правом выкупа бретонскому
герцогу Жану Пятому и его людям - канцлеру и епископу нантскому Малеструа,
казначею Жофруа Феррону.  У  Жиля просто недостало воображения сопоставить
столь   важнее   обстоятельство  с   крохотной  жертвой,   принесенной  на
сатанинский алтарь.  Зато заимодавцы сразу связали концы с концами.  Благо
сам Ре  дал им  заманчивую возможность предотвратить нежелательный выкуп и
навечно закрепить за своим гербом доходнейшие поместья.
     Нужно было  лишь дождаться удобного случая,  чтобы вытащить на  белый
свет всю дьявольскую подноготную:  маниакальные изуверства,  черную магию,
некромантию,   сатанизм.   Неукротимый  барон   сам   привел  в   действие
приготовленную для  него  мышеловку.  Поссорившись  с  братом  герцогского
казначея Феррона, поселившимся в одном из отданных под заклад замков, Жиль
собрал под  свое знамя с  полсотни вооруженных вассалов и  пошел войной на
собственные владения.  Не посчитавшись с духовным саном недруга,  которого
обнаружил коленопреклоненным у  алтаря,  Ре выволок его из капеллы,  велел
заковать в цепи и отправил в подземную тюрьму.  Скорый на расправу,  барон
даже не задумался над тем,  на кого поднял руку. Ему и в голову не пришло,
что его владения сосредоточены,  по  сути,  в  одних руках,  ибо канцлер и
казначей  могли  быть  подставными лицами  в  финансовых операциях  своего
феодального сеньора.
     Пока епископ разрабатывал дело об оскорблении церкви и  исподволь вел
расследование ритуального жертвоприношения,  герцог  потребовал немедленно
освободить пленника и  очистить отданный в  залог  замок,  грозя  наложить
крупную пеню.  Окончательно утратив ощущение реальности,  Жиль  не  только
отказался  подчиниться  приказу,   но   даже  набросился  на   герцогского
посланника с кулаками. В ответ на столь недвусмысленное оскорбление герцог
незамедлительно осадил Тиффож и принудил буяна к сдаче.
     Казначеев братец  вернулся на  прежнее  место  и  принялся составлять
жалобу,   столь  необходимую  в  задуманной  нантским  епископом  интриге.
Отрезвев от  пережитого унижения,  Жиль де  Ре пораскинул мозгами и  решил
помириться с герцогом.  Предварительно посоветовавшись с Прелати и получив
на  то  благосклонное согласие  домашнего демона,  он  отправился в  Нант.
Хитроумный герцог  принял раскаявшегося грешника с  нарочитым благодушием,
что  явилось в  глазах  безумца лишним доказательством могущества Баррона.
Вернувшись домой, Ре с удвоенным рвением принялся за алхимические проказы.
     Публично обвинив Ре  в  ереси  и  непотребстве,  Малеструа потребовал
созыва  церковного  суда,  на  котором  представил  восемь  свидетелей.  В
основном это  были женщины,  чьи  дети исчезли самым таинственным образом.
Никакими  доказательствами  против  Жиля  свидетели  не  располагали,   но
заслуженная им  мрачная известность заставляла предполагать самое  худшее.
Епископ,  конечно,  сознавал легковесность подобных обвинений,  но, придав
огласке совершенные или  якобы  совершенные бароном де  Ре  злодеяния,  он
надеялся на  то,  что  объявятся и  развяжут языки действительные очевидцы
творимых в  Тиффоже мерзостей.  Однако  вопреки ожиданиям таких  оказалось
всего двое,  причем их показания были ничуть не лучше прежних. Прямых улик
против маршала-колдуна не было,  и добыть их без помощи "доктора Ой-ой" не
представлялось возможным. Однако отдать пэра Франции в объятия палача было
не так-то просто. Путь к дыбе лежал через судебную процедуру.
     13 сентября 1440 года епископ Малеструа направил Ре судебный вызов, в
котором скрупулезно перечислялись все  его действительные и  мнимые грехи.
Маршал явился на суд с гордо поднятой головой, в полной уверенности в том,
что  сумеет приструнить не  в  меру  резвых обвинителей.  Не  сомневаясь в
конечном успехе,  епископ решил действовать напролом и  отдал приказ взять
под  стражу  всех  приспешников и  слуг  хозяина  замка,  а  землю  вокруг
перекопать.  Последнее было проще сказать, нежели сделать, но сама весть о
том,   что  ищут  останки  убиенных  детей,  произвела  на  людей  сильное
впечатление. В виновности Жиля уже никто не сомневался. Дело принимало для
него  дурной оборот.  Вместо того  чтобы  заявить через  адвоката о  своей
неподсудности  нантскому  епископу,   маршал   Франции  попался  в   ловко
расставленную ловушку и  в пылу полемики дал согласие прибыть через десять
дней на специально назначенное разбирательство, в котором, кроме Малеструа
и прокурора, должен был принять участие вице-инкивизитор Жан Блонен.
     Обвинение не  теряло  времени зря.  Пока  самоуверенный барон  ожидал
назначенного  дня,   слухи  о  том,   что  виновность  его  уже  доказана,
распространились  по  всей  Бретани.   В   резиденцию  епископа  приходили
осмелевшие  крестьяне  и  ремесленники,  требуя  покарать  душегуба.  Жиля
обложили по  всем  правилам волчьей  охоты.  Все  новые  безутешные матери
громогласно  обвиняли  его   в   убийстве  пропавших  без  вести  сыновей.
Добровольных  свидетелей  собралось  так   много,   что   судьи  никак  не
укладывались в  ими же  отведенный срок.  Пришлось отодвинуть сессию на  8
октября.  Это ничуть не огорчило Малеструа, который прекрасно понимал, что
каждый лишний день теперь льет воду на его мельницу.
     Судебное  заседание началось  при  шумном  скоплении негодующих толп.
Рыдания  и  вопли  безутешных родителей перекрывались проклятиями в  адрес
злодея и  благословениями,  обращенными к  его обвинителям.  И некому было
обратить внимание суда на одно досадное упущение:  ни в одном из показаний
не  прозвучало  конкретное  имя  исчезнувшего ребенка,  словно  безутешные
матери начисто позабыли,  как звали их  незабвенных детей!  На  фоне общей
экзальтации остался совершенно незамеченным и  даже не вошел в  протокол и
запоздалый протест Жиля,  сославшегося на неподсудность.  Поздно!  Божьему
суду  подвластны  не  только  владетельные сеньоры,  но  даже  венценосные
короли,  а  судьям в  Нанте удалось создать атмосферу именно божьего суда,
довести  наэлектризованность до  высшего предела и  свести  на  нет  любые
возражения. Жиль де Ре был обречен, хотя понял это лишь в объятиях палача,
который с садистским сладострастием принялся выворачивать ему суставы.
     Но  пока  до  крайности  не  дошло,   он  держался  с   присущей  ему
самоуверенностью и  презрительным молчанием отвечал на  обращенные к  нему
вопросы.  Однако это не лишило прокурора уверенности,  когда он перечислял
инкриминируемые обвиняемому  деяния,  тщательно  распределенные по  сорока
девяти пунктам.  Здесь было богохульство и колдовство, оскорбление святынь
и священнического сана,  сношение с дьяволом и злокозненная ересь.  Зато о
детоубийстве,  которому  придавали  такое  значение  до  начала  процесса,
упоминалось теперь как-то  вскользь,  причем в  самом конце обвинительного
акта,   где   перечислялись  порочные  черты   обвиняемого,   склонного  к
противоестественным влечениям, пьянству и кутежам. Получалось, что Жиля де
Ре судили совсем не за то,  в  чем он действительно был как будто виновен.
Сто сорок детских жизней легли в одну строку с винопитием!
     Когда после утомительного для всех перечисления обвинительных пунктов
подсудимого спросили,  признает ли  он себя виновным,  а  тот разразился в
ответ  негодующей  тирадой,  епископ  благосклонно кивнул  и  торжественно
произнес формулу, отлучающую прислужника дьявола от церкви.
     Жиль сначала  не  поверил своим ушам,  а затем,  придя в неистовство,
принялся  кричать,  что  не  признает  юрисдикции  церковного  суда,   ибо
вменяемые  ему  злодеяния  являются  уголовными,  и  он требует свидания с
королевским прокурором.  Перемолотый инквизиционными жерновами, он даже не
заметил,  что  как  раз  об  уголовщине,  которая  камнем лежала у него на
сердце,  почти  не  было  речи.  Судьи  хорошо  знали  свое  дело,   введя
разбирательство в привычное инквизиционное русло.  Они решительно отвергли
протест Жиля де Ре как неосновательный и  дали  ему  сорок  восемь  часов,
чтобы  приготовиться к защите.  Разобрав пункты обвинения,  прокурор вынес
соответствующее  заключение   о   подсудности.   Бесчинства   в   капелле,
оскорбление  святыни  и  противоестественные  наклонности  подлежали  суду
епископа;  все остальное: ересь, алхимия, вызывание дьявола и служение ему
- проходило по ведомству инквизиции.  Насчет погубленных детей уже никто и
не заикался.  Да и рыдающие матери куда-то вдруг подевались,  и негодующие
толпы   больше   не  осаждали  тюрьму.  Напротив,  народ  как  будто  даже
сочувствовал  попавшему  в  беду  барону,  которого  знали  за  доброго  и
отзывчивого господина.
     Когда  слушание дела  возобновилось,  перед  судьями  предстал совсем
другой человек.  Стеная и плача, вчерашний надменный пэр рухнул на колени,
умоляя снять отлучение. Он покорился суду и просил прощения за проявленную
строптивость,    изъявляя   готовность   произнести   требуемую   присягу.
Добровольно  признаваясь  в  совершенных  убийствах  -  сто  сорок!  -  он
демонстративно шел  навстречу церковному трибуналу.  Писец зарегистрировал
показание,  но суд на нем своего высокого внимания не задержал.  Жилю было
предложено объясниться по пунктам, относящимся к служению дьяволу.
     На какой-то миг в нем пробудился прежний гонор:
     - Пусть меня сожгут живым,  если кто-нибудь докажет,  что я  призывал
дьявола, заключал с ним договор или приносил ему жертвы!
     Инквизитор распорядился огласить показания свидетелей,  полученные на
закрытом допросе, куда не был допущен даже сам обвиняемый.
     Само  собой разумеется,  показания были  составлены по  всей  форме и
полностью уличали Жиля в дьяволопоклонстве. Особенно впечатляюще выглядели
обличения приближенных слуг,  не поскупившихся на сочные подробности. Судя
по  очевидным  даже  для  инквизиционного суда  нелепостям,  бедняги  явно
переусердствовали в  очернении своего господина.  Впрочем главное место на
процессе  отводилась  не   показаниям  челяди,   а   признаниям  одиозного
некроманта Прелати  и  ведьмы  Меффрэ,  которая  якобы  поставляла сеньору
младенцев для инфернальных экспериментов. Прелати, в частности, представил
суду  почти  протокольную  запись  проделанных  им  вместе  с   обвиняемым
магических действий.  Можно лишь удивляться тому, что подобный некромант и
чернокнижник,  сумевший к тому же обзавестись персональным демоном,  вышел
из  когтей инквизиции живым и  здоровым.  Судьи не хотели отплатить черной
неблагодарностью человеку, который помог им сокрушить основного врага. Как
только был оглашен приговор по делу сеньора Тиффожа, столь неосмотрительно
заложившего свои владения,  как  Прелати,  а  вместе с  ним и  Меффрэ были
выпущены на свободу.
     На Жиля  показания  свидетелей  произвели  гнетущее  впечатление.  Он
окончательно пал духом и не  стал  отказываться  от  возведенных  на  него
чудовищных   обвинений.   Даже  Баррона,  которого  так  и  не  удостоился
лицезреть, принял на себя поверженный титан.
     Казалось бы,  суд,  а  вместе с  ним и пребывающий за кулисами герцог
могли  трубить победу.  Подсудимый целиком и  полностью изобличен,  и  нет
препятствий для вынесения ему смертного приговора. Но инквизиционный суд -
особый суд.  При разборе дел,  связанных с пособничеством сатане,  у судей
всегда остается подозрение,  что обвиняемый признался не до конца,  что он
еще таит в  себе нечто исключительно важное,  предвкушая скорую смерть как
долгожданное избавление.
     Руководствуясь инструкциями  вроде  тех,  что так подробно разработал
потом Инститорис,  подгоняемые садистским усердием судьи предложили отдать
Жиля де Ре палачам.  Напрасно выжатый,  как губка, утративший волю человек
заверял  их  в  своей  готовности  признать  любые  обвинения  и  принести
покаяние.  Они  не  верили  или,  вернее,  делали вид,  что не верят в его
искренность.
     - Разве я  не возвел на себя таких преступлений,  которых хватило бы,
чтобы осудить на смерть две тысячи человек!  - воскликнул в отчаянии Жиль.
Рыдая и  прося молиться за  упокой своей пропащей души,  проследовал он  к
виселице. Над городом плыли молитвенные песнопения и похоронный звон.
     Когда,  согласно приговору, мертвое уже тело швырнули в огонь, прежде
столь усердно проклинавшие грешника горожане пролили сочувственную слезу.
     Растрогался и  герцог,  заметно  округливший  свой  майорат.  Еще  не
закончилось  расследование,  как  он  поспешил передать владения барона Ре
своему сыну,  хотя у Жиля был младший брат Рене,  которому король разрешил
произвести  раздел  до  то