читалась господствующей.  День получал имя той планеты,
которая открывала своего рода график,  управляла первым часом. Вавилонская
неделя начиналась с  отмеченной преимущественным влиянием Сатурна субботы,
которая и поныне носит у англичан наименование дня Сатурна. Потом идут дни
Солнца,  Луны, Меркурия, Юпитера и уже знакомой нам пенорожденной Венеры -
Афродиты.  Как видите,  люди и поныне, зачастую вовсе о том не подозревая,
отдают регулярную дань  наидревнейшим астрологическим представлениям.  Для
алхимиков,   астрологов  и   колдунов  прошлого  они  имели  самодовлеющее
значение.  Для  магии  черные  книги,  как  вы,  наверное,  догадываетесь,
отводили преимущественно ночные часы: от полуночи до первых петухов.
     - И крик петуха...
     - Правильно:  прогонял  прочь  распоясавшуюся  нечисть.  Впрочем,   у
каждого  духа  были  свои часы дежурства,  когда его дозволялось вызывать,
говоря  по-нашему,  на  дом.  При  всяческих  превращениях,  в  том  числе
алхимических,  выбирались  часы  Сатурна,  Марса,  Меркурия  и  Луны,  для
любовных заговоров - Солнца и Венеры,  при волхвовании против всевозможных
недругов  - Сатурна и Марса.  Всего я,  конечно,  не помню,  но продолжать
можно до бесконечности.  Не надо упускать при этом,  что волшебная  власть
планетных  часов,  как  ночных,  так  и  дневных,  не являлась постоянной,
изменяясь каждые сутки в зависимости от сочетания планет и созвездий.
     - Поэтому  всякому  порядочному  алхимику  требовалось кумекать  и  в
астрологии.
     - Браво!  -  одобрил Баринович.  -  Все процедуры,  кроме всего, были
скрупулезно расписаны по  фазам  Луны,  знакам  зодиака  и  носили  особое
символическое наименование.
     - Это-то я заметил.  - Люсину впору было схватиться за голову. Только
теперь он  начинал постигать,  какую непосильную ношу самонадеянно взвалил
на  свои плечи.  Годы и  годы кропотливейшего труда нужны для того,  чтобы
хоть  приблизительно  разобраться  в  отобранных  в  солитовском  кабинете
бумагах.
     - Вижу, вы приуныли?.. Я вас, наверное, совсем заговорил?
     - Что  вы,  Гордей  Леонович!  -  Владимир  Константинович  попытался
подвести хоть какие-то итоги.  - Значит, если мы видим в записях знак Луны
или,  скажем,  Венеры -  кружок с крестиком, то это может означать все что
угодно: саму планету, день недели, а то и вовсе отдельный час. Так?
     - Если бы только!  А серебро или медь не хотите?  Ведь каждой планете
соответствует еще и своя металлическая стихия.  Той же Венере - медь, Луне
- серебро,  Солнцу - золото. Златоделие, например, именуют "делом Солнца".
Алхимики щедро рассыпали планетные знаки.  Их соотношениям подчинялась вся
жизнь  человека,  от  зачатия и до последнего часа.  Так,  пребывая еще во
чреве матери,  ребенок первый свой месяц  находится  под  покровительством
Сатурна,  второй  -  Юпитера  и так далее.  В полном соответствии с той же
формальной схемой младенческий  период  управлялся  Меркурием,  детство  -
Венерой,  отрочество  -  Солнцем,  юность  - Марсом,  зрелость - Юпитером,
старость - Сатурном и дряхлость - Луной.
     Сатурну  посвящены  козел  и  летучая  мышь  -  излюбленные  ипостаси
средневекового дьявола.  И  это не  случайно,  ибо темный бог,  как и  его
светлый близнец,  изначально присутствует в  герметизме.  Луну мы  видим в
образе  волшебницы и  некромантки Гекаты,  за  которой  крадется  зловещая
скрытная кошка.  Зная  об  этом,  а  также  памятуя,  что  знаком  Сатурна
обозначался свинец,  мы  совершенно иначе  можем  оценить и  скрытый смысл
алхимических трансмутаций.  В  самом деле,  почему исходным материалом для
изготовления золота сплошь и  рядом служил свинец?  Да  все потому,  что в
алхимическом атаноре* должна была повториться божественная комедия. Юпитер
вновь одерживал победу над дряхлым отцом. Более того, происходило таинство
омоложения, серый больной металл излечивался, обретая здоровье и силу.
     _______________
          * Герметический сосуд.

     - Омоложение посредством пакта с дьяволом?
     - Можно и так понимать. В сугубо фаустовском смысле.
     - Есть и иной!
     - Да,  сокровенно алхимический.  Красный  лев,  магистериум,  великий
эликсир,  панацея жизни  и  прочие титулы,  коими обозначается философский
камень,  -  нечто большее,  чем абсолютный катализатор.  Ему приписывались
куда  более  чудесные  свойства,   сравнимые  разве  что   с   проявлением
божественной мощи.  Он был призван не только облагораживать или излечивать
металлы,  но  и  служить  универсальным лекарством,  живой  водой  русских
сказок.   Его  раствор,  разведенный  до  концентрации  аурум  патабиле  -
"золотого напитка", - обеспечивал излечение всех хворей, полное омоложение
и продление жизни на любой срок.
     - Но тогда...
     - Именно поэтому золото входило во  все  лекарственные рецепты такого
рода, - ответил Баринович на едва прозвучавший вопрос.
     - Это безумно интересно!  Может быть,  впервые в  жизни я жалею,  что
выбрал не  ту  профессию.  В  моей несчастной голове полнейший сумбур,  но
что-то  необычайно значительное предчувствуется где-то  на  самом донышке.
Извините,  но недостает нужных слов,  чтобы объяснить...  Мне в самом деле
очень важна была  эта  беседа.  Если не  возражаете,  Гордей Леонович,  то
перейдем непосредственно к растениям.
     - Что мне в вас нравится,  так это целенаправленность. Хоть и сетуете
на сумбур, а главного направления не теряете.
     - Это уже от профессии...
     - Ну что ж,  семь бед - один ответ, давайте разбираться с растениями.
Едва ли  я  удивлю вас,  напомнив,  что их  культ сложился в  незапамятные
проязыческие времена,  напоминая о  себе неизжитыми игрищами вроде костров
Иоанновой ночи.  Молодые парочки,  вздымая летучие искры,  весело  скакали
через огонь,  обливались водой,  бросались нагишом в  озера и реки.  Парни
азартно  стегали  девок  крапивой и  камышом,  веселые  хороводы кружились
вокруг  празднично  убранного  дерева,  вертелись  в  водокрутах цветочные
венки.  Потерпев поражение в  борьбе  с  этим  бесовским культом,  церковь
вынуждена  была  примириться  с   древним  обычаем.   Введя  его  в  рамки
пристойности,  она  ловко подменила языческого Купалу Иоанном Крестителем,
освятив тем самым исконные суеверия и символизм. Наилучшее время для сбора
трав приходится на Иоаннову ночь...
     - А в другие месяцы? - быстро отреагировал Люсин.
     - На последние фазы Луны, начиная с двадцать третьего дня.
     - Именно в  этот срок она и  отбыла к  себе на  Шатуру,  -  задумчиво
пробормотал Владимир Константинович.  - Простите, пожалуйста, это я так, о
своем, - спохватился он. - Продолжайте, пожалуйста.
     - Собственно,  мы близки к завершению.  В планетной "табели о рангах"
травы  занимали следующее место.  -  Баринович вновь  воспользовался своим
сочинением как справочником.  -  Солнцу был посвящен подорожник,  хранящий
жар и силу,  Венере -  вербена,  цветок любви и веселья... Далее, полагаю,
можно  не  продолжать,  потому  что  символическое  значение  растений  не
одинаково трактовалось в  разные  времена и  в  различных странах.  Отсюда
постоянные разночтения.  Тот  же  цветок  розы  -  образец  совершенства -
означал не только любовь,  красоту,  изящество,  удовольствие, радость, но
мог  олицетворять и  прямо противоположные свойства:  молитву,  медитацию,
тайну.  Для  каждого  растения был  разработан соответствующий церемониал.
Вербену,  например,  разрешалось собирать лишь  во  время сбора винограда,
по-видимому,  отголоски Дионисовых оргий,  а  корень  мандрагоры следовало
отрывать  после  начертания  трех  концентрических  кругов.   В  старинных
рукописях она  изображалась в  человеческом облике.  Если  не  соблюдались
требуемые  процедуры,   мандрагора,  якобы  жалобно  кричавшая,  когда  ее
вырывали,  могла  покарать обидчика и  уйти  глубоко  под  землю,  подобно
колдовскому цветку папоротника.
     - Недавно по телевизору показывали сборщиков женьшеня. Так у них тоже
целый  церемониал.  Рыть  можно только костяной лопаткой,  и  уж  никак не
железом, нельзя повредить ни единого волоконца, словом, не подступись.
     - Древнейшая традиция  зелейников,  сохранившаяся до  наших  дней,  -
обрадованно закивал Баринович.  - Таежная мистерия! Разницы почти никакой:
на Востоке -  женьшень,  на Западе - мандрагора. Впрочем, различие есть, и
весьма  существенное.   Женьшень  действительно  отличается  поразительной
биологической активностью.
     - Что в мандрагоре содержится, вы не знаете?
     - У  нас  ее,  к  сожалению,  не  изучают.  И вообще не следует слепо
полагаться на молву.  В ней столько всего перемешано! Отголоски древнейших
практических  знаний  и полнейший вздор,  от которого волосы дыбом встают,
курьезные выдумки и зоркие  наблюдения.  Взять  хотя  бы  наперстянку,  из
которой  приготовляется  дигиталис,  совершенно  незаменимый  при  лечении
заболеваний  сердечной  мышцы.  Впервые,  если  не  ошибаюсь,  она   нашла
применение в Ирландии,  откуда перекочевала в Англию.  Потом о ней надолго
забыли.  В немецких травниках Иеронима Бока  и  Леона  Фукса  она  хоть  и
упоминается, но лишь в качестве рвотного, слабительного и выводящего влагу
средства.  А такой  авторитет,  как  Парацельс,  вообще  не  признавал  за
наперстянкой  целительных свойств.  Вот и верь после этого отцу ятрохимии.
Лишь в 1935 году из нее были выделены первые пурпуреагликозиды. Кто знает,
может, и мандрагора одарит нас чем-то совершенно неожиданным. Вас, я вижу,
она особенно интересует.
     - Исключительно  в  связи  с  работой  Георгия  Мартыновича.   Нашему
ведомству эта самая мандрагора доставила-таки хлопот.
     - Могу  сказать одно:  она,  безусловно,  ядовита,  как,  впрочем,  и
наперстянка,  и  адонис верналис,  цветок умирающего и  оживающего с новой
весной финикийского бога.
     - Где яд, там исцеление. Змея с чашей.
     - Жизнь  и  смерть,  -  на  свой  лад  откомментировал  Баринович.  -
Замкнутый в  кольцо эскулапов гад...  А вы еще удивлялись посадкам Георгия
Мартыновича. Чародейные травы с незапамятных времен выращивались в садах.
     Услышав, как требовательно заблеял в коридоре звонок, Люсин торопливо
поднялся.  С  благодарной и  вместе с  тем  виноватой улыбкой приготовился
произнести   подобающие  слова.   Но   помешал   прозвучавший  за   дверью
торжествующий вопль:
     - Пятерка!  Ура-а!!!  -  Отпрыск великого человека проскакал на одной
ножке. - Папа, мама! Сюда-а!
     Его  восторг требовал публичного,  причем  самого  безотлагательного,
подтверждения. Первая в жизни пятерка, даже за принесенный из дому цветок,
кое-чего стоит.  Тот, кому это непонятно, очень немногому научился в жизни
и слишком многое растерял.
     - Поздравляю,  -  преисполненный сочувствия, Люсин торжественно пожал
руку счастливо зардевшемуся отцу. - Даже подумать страшно, сколько я отнял
у вас времени.
     - Надеюсь,  не  без  пользы для дела,  -  рассеянно кивнул Баринович,
целиком обратившись в  слух.  Душой он уже был где-то там,  в зачарованных
недрах  уютной  кухни,  где  все  чада  и  домочадцы,  пораженные успехами
первенца,  наперебой  изливали  восторг:  и  пели  ему  осанну,  и  кадили
сладостным дымом.
     - Вы разрешите как-нибудь еще раз вас обеспокоить?  - прощаясь, Люсин
поспешил заручиться обещанием.
     - Да-да, как-нибудь...


                            Глава пятнадцатая
                   ___________________________________
                             НОЧЬ ИМПЕРАТОРА

                               Авентира II

     Пробудившись от болезненного стеснения сердца, которое, будто налитое
ядом,  тяжело  колотилось в  груди,  Рудольф  Второй,  император Священной
Римской  империи,   австрийский  эрцгерцог  и  чешский  король,  раздвинул
златотканые  штофные  шторки  и   вылез   из-под   высоченного  балдахина,
украшенного императорской короной и  габсбургскими орлами об одной голове.
Фитилек в экранированном розовой морской раковиной затейливом ночнике едва
теплился.  Колченогий шут,  прозванный за немыслимое уродство Росконесом*,
сопел,  привалившись спиной к остывающему камину.  Вид у него при этом был
самый дурацкий:  двурогий колпак свесился на нос, а на оттопыренной нижней
губе вздулся слюнявый пузырь.
     _______________
          * Росконес (roscones - исп.) - крендель.

     Император не удержался от слезливой улыбки.  Проказник Росконес и  во
сне   продолжал  нести   службу,   веселя   отравленное  ночными  страхами
августейшее сердце.
     Недоверчивый и  подозрительный,  подверженный приступам беспросветной
тоски,  Рудольф сторонился людей. Выпадали дни, когда он вообще затворялся
во  внутренних покоях и,  отгородясь от  двора и  мира,  предавался черной
меланхолии.  Он  то  истово молился,  простаивая ночи напролет на  коленях
перед  чудотворной иконой божьей матери,  то  в  остервенении грыз  ногти,
пытаясь   разобраться   в   хитросплетениях  колдовских   книг.   Напрасно
обеспокоенный  гофмаршал  и  удрученный  государственными делами  казначей
томились у  запертых створок  аудиенц-зала.  Пышно  разодетые алебардисты,
получившие приказ никого не  впускать,  стояли,  как  изваяния,  неумолимо
скрестив  древки.   Пока  Рудольф  беседовал  с  заезжими  некромантами  и
кабалистами  или   бил   поклоны   перед   образами  в   золоченых  рамах,
государственные дела  могли  подождать.  Зато  неукоснительно  соблюдались
церемониал и  прочие  требуемые этикетом публичные процедуры.  Лишь  "пара
нечистых",  как прозвали их охочие к насмешкам чешские паны,  пользовалась
высочайше дозволенной привилегией входить  в  личные  апартаменты в  любое
время: астролог и шут.
     Как  и  Росконес,  которого и  за  человека,  пожалуй,  не  почитали,
медоточивый  и  по-кошачьи  грациозный  дон  Бонавентура  был  выписан  из
Испании,  где прошла Рудольфова юность. Ловко потеснив толпу подвизавшихся
при дворе шарлатанов и  дремучих оборванцев,  он с поразительной быстротой
стал первой фигурой в государстве. Его кипучая деятельность в таинственной
области трансмутаций уже  стоила казне столько,  что  никакое алхимическое
золото не  могло восполнить этих потерь.  Даже если бы  удалось обратить в
чистопробный металл все запасы свинца в Пражском арсенале.
     Однако,  невзирая на более чем скромные успехи, он пользовался полным
доверием властелина,  столь  неблагодарного по  отношению к  другим.  Даже
императорский духовник аббат  Одорико  не  располагал таким  безраздельным
влиянием. Впрочем, обладая безошибочным чутьем, он, как никто другой, умел
выбрать  подходящий  момент,  чтобы,  скромно  потупясь,  предстать  перед
августейшие очи.
     В  покрытой  черным  лаком  исповедальне,  где  каждая  жердочка была
выточена  из  драгоценного ливанского  кедра,  вкрадчивый аббат  с  лихвой
возмещал свое.  Да и  могло ли быть иначе,  если Рудольф,  воспитанный при
дворе  Филиппа Второго,  с  ранних лет  был  отдан на  попечение иезуитов?
Заметив в австрийском принце предрасположенность к мистицизму, они развили
ее,  доведя до  опасной грани истерии.  Фанатично преданный идеалам самого
крайнего католицизма,  слабодушный монарх все  более  глубоко погружался в
темный  омут  духовидения,  становясь  послушной куклой  в  руках  первого
попавшегося шарлатана,  особенно в  тяжкую  пору  раскаяния,  когда  после
очередной алхимической неудачи  он  впадал  в  глубокую депрессию и  терял
последние остатки воли.  Призраки адского пламени и  цепенящий ужас  перед
неумолимо  приближающейся  кончиной  всецело  овладевали  его  потрясенной
душой.
     Вот  и  сейчас,  восстав среди ночи  с  тревожно колотящимся сердцем,
Рудольф,  вместо  того  чтобы  спуститься в  капеллу,  бросился  в  темную
галерею,  где  припал  губами  к  алтарному  лаку,  смутно  различимому  в
настороженной мгле.  Как хотелось верить,  что святая Мадонна, встречающая
волхвов на пороге хлева, поможет излить тяжкое бремя в благодарных слезах.
Эту алтарную композицию Рудольф ставил на  первое место среди собранных им
работ  несравненного Мейстера Теодорика.  Как  он  раньше не  замечал этих
скорбных  всепрощающих очей  непорочной!  Как  мог,  равнодушно  скользнув
взглядом,  проходить мимо...  Но  вопреки всему окрашенное дерево осталось
безответно холодным.  Что-то  мешало  самозабвению,  не  давало  молиться,
безысходность обступала со всех сторон.
     В  простенках между  опорными столбами,  к  которым были  приставлены
железные   истуканы  с   опущенным  забралом,   висели   десятки   картин,
изображавших   святое   семейство,   терзаемых   великомучеников,   полный
ангельский чин.  Но ни одна из них,  в  сущности,  ему,  Рудольфу,  уже не
принадлежала.  Он  должен исчезнуть без следа,  а  они останутся висеть на
своих  крюках рядом  с  пустыми латами,  где  по  стальной черни  проложен
золотой толедский узор. Как это и несправедливо, и дико!
     Сколько   собрал   он   бесценных   полотен,    подписанных   именами
прославленных мастеров -  итальянцев,  испанцев, фламандцев! Сколько денег
пошвырял  на   ветер,   комплектуя  свой   изысканный  мюнц-кабинет,   где
представлены лучшие образцы монетной чеканки! И спрашивается, зачем? Чтобы
все  это  досталось ненавистному брату Матвею,  который и  без  того успел
отобрать у него,  императора, наследственные австрийские земли, Венгерское
королевство, маркграфство Моравию?.. Да ведь и Матвею не дано удержать все
это в своих руках.  На смену ему придет новый эрцгерцог, до коего Рудольфу
нет ни малейшего касательства, и разом присвоит себе все достояние: земли,
селения,  этот  веками  строившийся град,  где  собраны  картины,  статуи,
золотые медали,  инструменты для вычисления положений светил...  Заберет и
не вспомнит. Даже отзвука благодарности не ощутит, самоуверенный наглец. В
чем в чем,  а в солдафонах-эрцгерцогах дом Габсбургов никогда не испытывал
недостатка.  И,  как ни странно,  становилось обидно уже за Матвея. Что-то
подсказывало Рудольфу,  что брат не  долго будет распоряжаться его добром.
Должна же  быть высшая справедливость?  О  том  же,  что произойдет с  ним
самим,  когда свершится наконец непостижимая уму перемена, и думать нельзя
было  без  содроганий.  Нетопыриные крылья,  крокодильи пасти,  чешуйчатые
кольца огнедышащих гадов -  все то,  что так щедро рассыпала на  холстах и
досках фантазия, было лишь бледной тенью истинных ужасов. Даже представить
себе  нельзя леденящие кровь провалы,  где  стынет закрученный губительным
смерчем  туман.  Круговращение  вечности.  Ничто  не  просвечивает  сквозь
мятущиеся вихри:  ни  клокочущая лава,  ни мертвенный потусторонний огонь.
Только  бескрылое воображение могло  подсказать наивные  образы  котлов  с
кипящей смолой, зазубренных пил, колес с расчлененными трупами и смердящих
виселиц. Вещи, которые повсеместно встречаются на земле, слишком ничтожны,
чтобы заполнить собою вечность.  То,  что скрывается, чему и названия нет,
должно выглядеть неизмеримо ужаснее. И оно будет длиться всегда, без конца
и начала, пока не прозвучит труба и не разверзнутся могилы и все мертвецы,
сколько их лежит в земле, не восстанут, подняв крышки гробов.
     Можно  ли  считать некромантию и  чернокнижье смертным грехом?  Аббат
Одорико,  не  осуждая  алхимические искания  императора,  уклончив в  этом
вопросе.  Ведь  и  римские первосвященники держали при  себе  астрологов и
кабалистов,  пытаясь раздвинуть завесы грядущего.  Важны  не  средства,  а
конечная цель.  Посвятив себя  священной борьбе за  повсеместное торжество
католической веры, Рудольф смел уповать на прощение неба. Разве Одорико не
отпускал  ему  грехи  после  каждой  исповеди?  Но  гнетущее  предчувствие
непоправимости  происходящего  с   ним  губительного  процесса  не  давало
успокоения.  Все  труды,  все  надежды шли прахом.  Невольно закрадывались
сомнения насчет цели всевышнего по отношению к роду людскому.
     Филипп  Испанский,  заменивший Рудольфу