а себя при знакомстве за финку.  -  Он был явно напуган, заново
переживая случившееся. - Могла выйти история...
     - Ведь это только предположение.  Наверное,  туда приезжают и  вполне
порядочные  люди,  действительно спортсмены...  Приятно  пахнет!  -  Люсин
вдохнул  исходившую  от  крохотного букетика  благоуханную волну.  -  Даже
легонько голова покруживается.
     - Это,  наверное,  отсюда.  -  Берсенев отомкнул один  из  шкафов,  в
котором хранились уложенные плашмя длинные и плоские ящики. - Гербарий.
     - Вот оно что! - Люсин сразу узнал преследовавший его с некоторых пор
непередаваемый запах,  навевавший чары старинных аптек, лечебных дацанов и
знахарских бань. - Лекарственные травы...
     - Он  сам  собирал!  Еще в  пятидесятых годах...  И  ведь до  сих пор
благорастворяются. Чувствуете, какое амбре?
     - Лишнее доказательство, что высушенные растения с каждым днем теряют
свои силы.  -  Люсин мысленно перенесся на темный чердак,  где бабка Аглая
сушила  свои  сборы.  Под  всеобъемлющей властью запаха сжалось сердце.  -
Приходится ждать новой луны,  обновлять запасы.  Кропотливый, незамечаемый
труд без надежды на благодарность. Сколько их, травознаев, сожгли на огне,
забили оглоблями,  но не умерла древняя мудрость. Дождалась своего часа. -
Он, благодарно погладив полированную фанеру, выдвинул самый верхний ящик.
     На листе рисовой японской бумаги,  испещренной декоративными жилками,
был  укреплен оранжевый венчик  с  зеленым стеблем,  листьями и  волокнами
корневища. Рядом чернели зрелые семена.
     "Adonis vernalis", - ясно читалась тонкая каллиграфия. Жар-цвет.
     Справившись с описью,  приклеенной на обратной стороне дверцы,  Люсин
скоро  догадался,   что  гербарий  составляли  исключительно  зелейные,  в
основном чародейные травы.  И здесь Солитов оставался верен себе. Невольно
хотелось склонить голову перед его целеустремленностью и незыблемой верой.
     На  нижней  полке  стояли  пухлые папки  с  характерными надписями на
корешках:    "Эликсир   Розенкрейца",    "Чай   Сен-Жермена",    "Средство
Макропулоса"...
     Теперь Владимир Константинович понимал, с чем имеет дело. Вооруженный
обрывками знаний,  почерпнутых у  Бариновича,  он  смело  вытащил досье на
откровенно алхимический "Золотой раствор". Это была самая тонкая из папок.
Никелированная дужка скоросшивателя скрепляла лишь несколько наклеенных на
картон фотографий, запечатлевших совершенно неведомые округлые письмена.
     Люсин бережно вернул папку на место и  принялся переписывать этикетки
в  блокнот.  Дойдя до  уже встречавшейся ему "Мази ведьм",  он  не сдержал
любопытства.  На  сей  раз  досье  оказалось куда  более представительным.
Помимо разноязычных фотокопий,  в нем были машинописные страницы,  вырезки
из  газет  и  журналов.  Даже  Булгаков,  Шарль де  Костер не  прошли мимо
бдительного ока Георгия Мартыновича.  Со  свойственной ему пунктуальностью
соответствующие   выдержки   были    аккуратно   подколоты   и    снабжены
обстоятельными комментариями.  Из них Люсин узнал,  в  частности,  что его
любимый Костер с  юношеских лет собирал древние фламандские легенды,  и  в
таком,  осторожно  говоря,  специфическом вопросе,  как  полет  на  шабаш,
считается  крупным  авторитетом.  Именно  на  него  ссылался  американский
профессор,  по всему видно,  отчаянный знаток черной магии, доказывая, что
ручка   "настоящей"  летучей  метлы   изготовлялась  именно   из   березы.
Соответствующая статья  была  напечатана в  еженедельнике "Новая метла"* и
датирована 1984 годом.
     _______________
          * "New broom". Издается в Оклахоме.

     Венцом  беспрецедентного  собрания  самой   дремучей  ереси   явилась
итоговая  записка,   где  Георгий  Мартынович  предпринял  попытку  наново
воссоздать утраченный,  а  возможно,  и  вовсе  никогда не  существовавший
рецепт.  Чего только не было в этой леденящей кровь прописи! Змеиный жир и
нутряное сало енотов,  красавка и белена, дурман, аконит и жабья слизь. Не
обошлось, конечно, без цветов кувшинки и корней мандрагоры.
     Однако интереснее всего был конечный вывод исследователя.
     "Гансик сказал правду,  -  писал  Солитов своим бесподобным почерком,
ссылаясь на "Тиля Уленшпигеля".  -  Снадобье,  которым он снабдил Катлину,
обладало  ярко  выраженной анестезией и  оказывало мощное  галлюцинаторное
воздействие.  Несчастным женщинам  только  казалось,  что  они  летали  на
сатанинский бал, где предавались омерзительным танцам с дьяволами и варили
в  котлах младенцев.  Но прав и Булгаков!  Мазь,  которую поднес Маргарите
Николаевне Азазелло, действительно должна была легко всасываться, холодить
кожу и отдавать болотной тиной".
     Далее  шли  совершенно  непонятные  Люсину  структурные формулы,  где
шестиугольные ячейки бензола были опутаны разветвленной паутиной всяческих
радикалов.
     - А  здесь у  нас хранятся уникумы!  -  В  голосе Берсенева отчетливо
прозвучала   гордая   радость.    -    Латинские,   греческие,   арабские,
древнееврейские  и   даже  коптские  рукописи.   Есть  кусочек  подлинного
египетского папируса из храма Тота в Фивах. Вы даже не представляете себе,
сколько все это может стоить! Там у них на ежегодных аукционах за какой-то
клочок пергамента платят фантастические суммы!.. Впрочем, я не специалист,
- внезапно спохватился он.  -  Возможно,  вся  эта макулатура и  не  имеет
особой ценности.  Ведь  одно  дело  -  личные письма Наполеона или  чертеж
Леонардо,  другое -  заумная и  заведомо лживая белиберда.  Кто  на  такое
польстится?..   Вообще-то   у   них  там  большой  интерес  ко  всяческому
мракобесию, - добавил он для пущей объективности.
     - А  где травники?  -  спросил Люсин,  никак не отреагировав на столь
очевидные противоречия. - Ятрохимия, Парацельс?
     - По-видимому,  где-то тут. - Берсенев открыл шкаф, над которым висел
гравированный портрет монаха с тонзурой и в сутане. В арке из терниев, где
сплетенные  колючки  перемежались  усатыми  жучками,  ящерицами  и  тугими
бутонами роз, готическим шрифтом значилось: "Albertus Magnus".
     Но  Игорь  Александрович еще  недостаточно свободно  ориентировался в
уникальном собрании,  которое уже  почитал своим.  В  шкафу,  над  которым
простер натруженные костистые длани Альберт Великий,  стояли справочники и
энциклопедии:  Брокгауз и Эфрон,  три издания БСЭ,  "Британика",  "Большой
Лярусс" и  уникальный словарь Дидро -  Д'Аламбера -  первый свод  мудрости
европейской.
     Интересовавшие Люсина  книги  хранились,  как  вскоре  выяснилось,  в
секретере,  ключ от  которого пришлось искать в  ящиках письменного стола,
забитых всевозможными бумагами и канцелярской мелочью.
     Бережно  перелистывая раскрашенные от  руки  рисунки растений,  Люсин
пытался представить себе,  как  выглядел тот,  Пражский травник,  которому
было  предназначено сыграть  в  жизни  Георгия  Мартыновича роковую  роль.
Скорее всего он  мало  чем  отличался от  этих  пухлых растрепанных томов,
оттиснутых в  Варшаве и  Дрездене.  На одном из них виднелась издательская
метка, изображавшая череп с выползающей из темной глазницы змеей. Зловещая
виньетка  напомнила Владимиру Константиновичу "Песнь  о  Вещем  Олеге".  В
хаотическом клубке  всяческих случайностей и  впрямь проблескивали кованые
звенья предначертаний.
     Кроме  зелейных  сборников  и  алхимических раритетов вроде  Раймунда
Луллия,  изданного  знаменитым  Альдом  Мануцием,  в  секретере  лежали  и
творения  современных авторов.  Сложенные отдельно стопкой,  они  ершились
множеством закладок.  Здесь были работы Лосева,  Аверинцева и уже знакомая
монография Бариновича. Просмотрев несколько закладок с пометками Солитова,
не представлявшими особого интереса, Люсин уже собрался было задвинуть всю
кипу на  место,  как  вдруг наткнулся на  голубую обложку с  романтической
каймой  "Золотой  библиотеки" фантастики и  приключений.  Сердце  радостно
встрепенулось до  того,  как  глаза  успели схватить название:  "Сокровища
Марии Медичи".  Эту книгу,  написанную Березовским по горячим следам дела,
которым он,  Люсин,  продолжал втайне  гордиться,  не  узнать было  просто
немыслимо.  Давным-давно  законченное и  сданное в  архив,  оно  время  от
времени продолжало напоминать о  себе  глухими отголосками и  престранного
свойства совпадениями.  Люсин не остался безучастным к  отдаленному зову и
все, что значилось на закладках, добросовестно переписал в свой блокнот. В
том числе и такие эмоциональные заключения,  как "бред!" и "чушь!". Особое
негодование  почему-то  вызвали  у  Солитова  те  места,  где  Березовский
пускался в домыслы насчет жезла великого магистра Мальтийского ордена.
     "Жезл  победителя  мальтийский хранит  содружество ключа..."  -  сами
собой ожили в  душе  строки.  "Неужели Солитов тоже интересовался загадкой
ларца?"
     - Наверное,  это исключительно ценные книги? - как бы вскользь уронил
Люсин, перелистав напоследок лечебник из Аугсбурга.
     - Не чрезмерно, - покашляв в кулак, осторожно ответил Берсенев.
     - Интересно,  где  Георгию  Мартыновичу  удалось  раскопать  подобные
редкости?  Наверное,  он  был  связан  с  другими  любителями?  - Владимир
Константинович извлек из маленького ящичка давно запримеченную им записную
книжку и, не глядя, словно по рассеянности, перелистал истрепанные, сверху
донизу исписанные страницы.
     - Ничего не  могу  вам  сказать.  Большая часть  библиотеки перешла к
моему тестю по наследству. Вы разве не знаете, что его отец был знаменитым
в свое время врачом?
     - Откуда ж мне знать, Игорь Александрович?
     - Я-то,   грешным  делом,   полагал,   что  вам  все  известно,   вся
подноготная, так сказать...
     - Если бы!..  Он случайно не поддерживал контактов с коллекционерами,
может быть, букинистами?
     - Понятия не имею...  Людмила Георгиевна ужасно переживает. Мне бы не
хотелось оставлять ее надолго одну.  - Берсенев весьма прозрачно намекнул,
что начинает тяготиться расспросами.
     - Да-да, конечно, - заторопился Люсин. - С вашего позволения я возьму
на какое-то время эту записную книжку?


                           Глава восемнадцатая
                   ___________________________________
                             ЧУВСТВО ИСТОРИИ

     С  Юрой  Березовским  Люсин  виделся  теперь  довольно  редко,   хотя
перезванивались они  почти ежедневно.  Просто так,  без особой надобности,
для  успокоения души.  Оба  были загружены работой,  время с  каждым годом
неслось  все  быстрее,   а   суматошная  московская  жизнь  не   позволяла
задержаться,  прислушаться к  себе,  чтобы решительно поломать уже  загодя
сложившийся день и выкроить часок-другой для совершенно неделовой встречи.
     Мешала,  хотя Люсин и  не  признавался в  этом себе,  еще и  растущая
Юркина популярность.  Несмотря на то что его упорно обходили литературными
премиями  и  проявляла  обидное  равнодушие критика,  увлеченная перебором
одних и  тех же имен,  он пользовался завидной известностью.  В отличие от
многих,   куда   более  щедро  одаренных  наградами  и   званиями  коллег,
многократно переиздававших свои сочинения,  книги Березовского, исчезавшие
с  прилавков в  считанные минуты,  знала вся  читающая публика.  Это  было
истинное,   заслуженное  признание,  заработанное  упорным  трудом.  Очень
уважаемые  и   авторитетные  люди  все   чаще  отзывались  о   нем  как  о
писателе-энциклопедисте,  подчеркивая всеобъемлющий и  вместе с тем легкий
для восприятия характер его эрудиции.  Юрий и  сам не  заметил,  как оброс
кучей обязанностей, вроде бы необременительных, но в сумме своей требующих
колоссальных затрат времени.  Его  включали в  состав каких-то  комиссий и
всяческих советов,  он заседал в обществах дружбы с народами разных стран,
исправно платил  членские взносы  в  творческие союзы,  посещал престижные
научные объединения. Прирожденный путешественник, он по-прежнему продолжал
колесить по  Союзу,  отыскивая все  новые,  удивительно интересные уголки,
часто  выезжал  за   рубеж.   Его  путевые  заметки  широко  печатались  в
центральных  газетах,  политических  еженедельниках  и  толстых  журналах.
Неудивительно поэтому,  что телефон Березовского,  как правило, откликался
частыми гудками.  Бывало так,  что к  нему вообще не  удавалось пробиться.
Набрав впустую несколько раз  номер,  Люсин  с  сожалением опускал трубку,
решая переждать часы  "пик",  но  забывал о  своем намерении,  отвлеченный
другими заботами.  Кипя весь день, как в котле, он как-то не замечал своей
собственной занятости.  А  поскольку свободные окошки у обоих выпадали все
реже,  да к  тому же не совпадали по фазе,  встретиться было действительно
трудновато.
     Впрочем,  когда  есть  искреннее желание,  легко преодолеваются любые
помехи.  Теперь же  к  желанию добавлялась и  настоятельная необходимость.
Едва  познакомившись с  уничижительными выпадами Солитова в  Юркин  адрес,
Люсин уже знал,  что ему нужно сделать. И хотя едкие замечаньица по поводу
мальтийского жезла не  имели очевидной связи с  делом,  которое ему выпало
вести,  Владимир  Константинович  нутром  чувствовал,  что  может  выплыть
неожиданная пожива.
     Если  не   сами  обстоятельства,   то,   по  крайней  мере,   антураж
исчезновения Георгия Мартыновича и  в первую голову сама его личность были
необычайны.  Грести следовало со всех сторон, хватать что ни попадя, авось
когда-нибудь пригодится.
     Долгожданная встреча состоялась в  писательском ресторане,  в высоком
зале с  балкончиками,  резными балками,  фонарями из разноцветных стекол и
узким витражным окном.  В  том самом,  овеянном легендами собрании вольных
каменщиков, где ныне стояли вполне заурядные столики.
     Последний раз  Владимир Константинович был  здесь в  прошлом году  на
полукруглой годовщине Юры,  когда  собралась вся  старая  гвардия:  Володя
Шалаев, Генрих Медведев, Миша Холменцов. Потом заявились уже слегка теплые
Бонч,  Горбунок и неистощимый на выдумки охальник Ромка. У него только что
вышла роскошная книга "Камены и нимфы".  Счастливый и пьяный, он бродил от
стола к столу, чокаясь и рассыпая автографы.
     Люсин  любил этот  напоминавший проходной двор  ресторан,  в  который
только  по  большим праздникам допускался оркестр.  Невзирая на  скудеющее
меню и  заметно изменившийся,  причем далеко не в лучшую сторону,  внешний
вид публики,  здесь все-таки было уютно.  О том же, что Березовского знали
все без исключения официантки, и говорить не приходится. А ведь это далеко
не  последнее дело для  тех,  кто понимает толк в  прелестях быстротекущей
жизни.
     - Чего будем пить,  старичок?  -  Березовский привычно потер руки.  -
Может, ее, проклятую, по случаю выходного?
     - Я теперь бегом занимаюсь, Юрок! Преимущественно в ночное время.
     - Да ведь и я уже далеко не тот, что прежде, а все-таки иногда...
     - Брось трепаться, подагрик чертов.
     - Ничего ты  не  понимаешь!  -  Березовский мигнул полной официантке,
которая тотчас же  подплыла к  их  уединенному,  накрытому на  две персоны
столику.  -  "Дом Периньон 1929 года", конечно, уже не для меня, равно как
"Иоганисбергер" или,  допустим,  "бормотуха",  но  уж  это  мы  себе можем
позволить...  Значит,  так,  Риточка, огурчики-помидорчики, чего-нибудь из
закусочки,  ему,  -  кивнул он  на Люсина,  -  вырезку с  грибами,  а  мне
попросите отварить какого-нибудь судачка.
     - Есть только карп, Юрий Анатольевич.
     - Значит,  карпа с картошечкой и ма-аленький графинчик. - Березовский
ласковым кивком отпустил ее.  -  Что и говорить, отец-благодетель. Прежней
удали нет  и  в  помине.  Но  жизнь все равно прекрасна.  Я  недавно был в
тропиках.  -  Он  небрежно бросил салфетку на колени.  -  Если бы ты знал,
сколько соблазнов!  На  каждом шагу  ресторанчики,  да  какие!  Китайские,
японские,  полинезийские,  тайские  -  умопомрачение!  Запеченный в  земле
поросенок  с   ананасом  и   папоротником,   пальмовые  крабы  в  листьях,
нафаршированные креветками, авокадо... Да что говорить!
     - Воображаю твои танталовы муки.
     - Ничего  подобного.  Человек ко  всему  привыкает.  Припущенный рис,
фрукты,  овощи -  чего еще надо?  Тем более такие фрукты! Рамбутаны, личи,
папайя, ежевика размером с яйцо...
     - Жить можно.
     - Как видишь,  живу.  Причем без рамбутанов.  -  Березовский довольно
рассмеялся.  -  На яблоках и морковке...  Итак,  я слушаю,  старичок. - Он
внимательно наклонился, не забыв налить по полрюмочки.
     - Помнишь наш ларец, Юра?
     - Ну ты даешь, парень!
     - Да я  не в том смысле,  -  смутился Люсин.  -  Просто возникло одно
обстоятельство,  которое,  как  бы  это поточнее сказать,  заставляет меня
вернуться к этой теме.
     - Тогда   начни  с   обстоятельства.   -   Березовский  не   замедлил
продемонстрировать свое знаменитое исследовательское чутье.
     - Эх, тебе бы в нашей системе работать!.. Короче говоря, твоя книжица
попалась  на  глаза  одному,   прямо  скажем,   незаурядному  человеку.  И
представляешь,   он  нашел  у   тебя  массу  ошибок,   особенно  по  части
исторической реконструкции возможных событий. Может такое быть?
     - Почему нет?  Ведь  что  такое историческая реконструкция?  Мост над
пропастью незнания.  Логически вычисленный вариант. Всплывают новые факты,
и   волей-неволей   приходится   производить  переоценку.   Порой   весьма
радикальную... Кто он, этот твой человек?
     - Пропавший без  вести химик.  Ничего себе формулировочка для мирного
времени?
     - Химик? - удивился Березовский.
     - Да,  доктор наук.  К  тому же  великий любитель и  знаток всяческой
флоры.
     - Постой,  постой.  -  Решительно отброшенные Березовским вилка и нож
звякнули о тарелку. - Что-то у нас уже было из этой оперы... Ну конечно! -
Он радостно воздел руки: - Ковский! Дело с красным алмазом!
     - Тут  несколько иная  ситуация,  хотя много общего:  дача,  домашняя
лаборатория,  запертая изнутри комната.  Я  тебе  больше  скажу.  -  Люсин
доверительно придвинулся к другу.  -  Они схожи даже в своих увлечениях, в
психологической,  если можно так выразиться, предрасположенности. Скромные
подвижники науки, гениальные провидцы, не умеющие делать карьеру.
     - Многообещающее начало.
     - То ли еще будет!  -  интригующе усмехнулся Люсин.  -  "Мазь ведьм",
"Золотой  раствор",   "Бальзам  Амбруаза  Паре",   "Эликсир  Калиостро"...
Надеюсь, хватит?
     - Не хочешь ли ты предложить мне тему для нового романа?
     - Отчего нет? Как знать, быть может, что-нибудь и высветится.
     - Тогда рассказывай!  И  без твоих милицейских штучек.  Не  заставляй
вытягивать из тебя клещами.  Если нужна самая страшная клятва, я ее охотно
дам.  Даже кровью готов подписаться.  Ведь, судя по всему, твой несчастный
клиент  определенно подписал договор с дьяволом.  Боюсь,  вы  не  там  его
ищете.  Он,  надо полагать,  находится в настоящий момент в аду.  Играет в
кости с другими чернокнижниками.
     - Перестань  паясничать,  -  спокойно  заметил  Люсин,  дав  приятелю
выговориться.  Он  знал,  что тот становится особенно многословным,  когда
хочет скрыть снедающее его нетерпение, и играл поэтому наверняка. Приманка
была проглочена с ходу, вместе с крючком.
     - Ну,  давай-давай,  -  с азартом принялся понукать Березовский,  - к
чему эти длинные предисловия?  Не прошло и десяти лет, как Холмс вспомнил,
что у него есть Ватсон.
     - Тогда тем более можно потерпеть еще десять минут.
     - А зачем?
     - Хотя бы  для того,  чтобы дать возможность собраться с  мыслями.  -
Люсин  прикинулся обиженным.  -  И  вообще,  почему  я  должен  всякий раз
приносить тебе славу на тарелочке с пресловутой каемочкой?
     - Почему?  - весело спросил азартно раскрасневшийся Юрий.  - Объясняю
по пунктам. Первое: ты не умеешь излагать на бумаге сколько-нибудь связные
мысли. Второе: я тебе нужен. Возражения есть?
     - Принимаю  только  второй  пункт,   причем  в   кач