вать.
   Они  спели сначала  "Стеньку  Разина",*  потом "Ой,  у  лузи",  но  хор
составился плохо. Только Петрусь хорошо тянул тенором, а женский  голос один
- Наташи.

   *   Спели  "Стеньку  Разина"   -   имеется   в  виду  одна   из  широко
распространенных в народе песенных баллад  о Степане  Разине.  Популярнейшим
среди сюжетов была казнь легендарного бунтовщика (см. хотя бы "Казнь Стеньки
Разина" Ивана Сурикова).

   - А вы не поете, Евгения Константиновна?
   - Я не знаю русских песен. Меня учили романсам, да и то французским.
   Учитель посмотрел удивленно. Он знал  Евгению Константиновну  как члена
эсеровской партии* и слыхал о необыкновенном ее хладнокровии и выдержке,- об
этом  знали  все.  Знал  еще,  что  через  нее  партия  получала сведения  о
настроении военных кругов  и о составе Московского гарнизона, который  в дни
революции  оказался малочисленным и  непрочным,  почему  и были  присланы  в
Москву семеновцы. Но  биографии ее он не знал, как и большинство;  не знал и
ее настоящей фамилии. Хорошо ее знал только Олень.

   *...Как  члена  эсеровской  партии  - партия социалистов-революционеров
(ПСР),  избрав  террор  средством  борьбы  с  самодержавием,  совершила  ряд
нашумевших политических убийств и "экспроприации".

   В третьем часу ночи она встала:
   - Ну, я пойду.
   -- Куда же? Нельзя так поздно: вы не доберетесь до города.
   Она улыбнулась:
   --  Я  доберусь.  И не  очень  боюсь. У  меня есть  защита!  Вынула  из
простенькой сумочки револьвер  - маленький "велодок" с рукояткой, выложенной
перламутром.
   Учитель настаивал:
   -  Останьтесь,  товарищи, до света.  Там разбредетесь.  А  сейчас очень
опасно.
   Решил Олень. Другие привыкли ему подчиняться:
   - Идем все. До города -  вместе, в городе поодиночке.  Новый год, да  и
ночь чудесная, снег идет - прогуляемся.
   Мужчины  были  в  сапогах,  женщины  в  глубоких  ботах. Вышли  веселой
гурьбой, и до края поселка провожал учитель.
   Наташа потянула за рукав Оленя:
   - Отстанем на минутку.
   - Слушаю, Наташа, в чем дело?
   - Товарищ  Олень,  я хочу  вам сказать,  что  я  решила не возвращаться
домой,  к отцу, в  Рязань.  Он  вызывает  меня, но я не  поеду. И еще что  я
решила, если вы меня возьмете, пойти в боевую организацию.
   - Рано вам, Наташа! А затем - убивать и умирать не так просто.
   - Убивать - да, а умирать просто. Ну, я вам все сказала, догоним их.
   Он задержал ее еще:
   - Сколько вам лет, Наташа?
   - Мне?  Двадцать, скоро двадцать один. Разве революцию создают старики?
Вот и  вы тоже молодой, и  Петрусь, и большинство. Ну,  это все. Когда будет
нужно - вы вспомните.

МОЛОДОЖЕНЫ

   У самого подъезда он напомнил ей, понизив голос:
   -  Не  забывайте, Наташа, что вы  - Вера, и называйте меня на  ты. А я,
конечно, Анатолий.
   - Да-да.
   - Ну, теперь идем. Кажется, это - второй этаж? Ты помнишь?
   -- Второй, дверь направо.
   Отворила горничная:
   - Пожалуйте. Я все приготовила, как сказали.
   Они  прошли в  гостиную,  обставленную богато и  безвкусно.  В  большом
зеркале отразились высокие фигуры: женщина, темная шатенка с очень  приятным
лицом,  в кружевной накидке  и модной шляпке, и ее муж,  одетый с  иголочки,
широкоплечий, белокурый, здоровый, молодой.
   - Вас зовут Машей?
   - Да, барыня.
   - Вы давно служите, Маша?
   - Три года. Когда наша барыня уезжают, всегда  меня оставляют здесь при
квартире.
   -  Мы  переедем  сегодня  к  вечеру,  Маша.  Ужинать  сегодня  будем  в
ресторане, а с завтрашнего дня дома.
   - Слушаю.
   Они смотрели столовую, где было чисто прибрано  и  вся  показная посуда
выложена на  буфет.  Потом заглянули в спальню с  большой  постелью, высоким
крутобоким комодом, огромным  зеркальным шкапом. И здесь зеркало отразило их
лица: очень серьезное, деловое лицо мужчины и немного смущенное - женщины.
   - Хорошо, Маша,  спасибо.  Нужно будет кое-что  докупить, мы этим после
займемся.
   Собственно,  докупать  было  нечего;  скорее,   было  бы  можно  убрать
множество ненужных предметов: скамеечки, пуфы, вазочки, безвкусные картины.
   - Постель приготовить, барыня? Я простынь не постлала.
   Надо было  сказать, что "мой муж  любит спать на диване",- но горничная
смотрела на них с таким любопытством и вниманием, что Наташа не решилась.
   - Да, конечно, к вечеру все приготовьте.
   На столе  в  кабинете  стоял  громоздкий и ненужный письменный  прибор:
высокая чернильница  с песочницей, разрезной нож, стакан для перьев, тяжелый
пресс-бювар, пепельница,- все серого  камня с аляповатой  бронзой. Наклонная
лира с гвоздиками - класть ручки и карандаши -  и слишком коммерческого вида
стойка  для бумаг. Для  книг  была  небольшая этажерка,  и  на  ней  толстая
телефонная книга и "Весь Петербург".*

   *  "Весь  Петербург"  - популярные  в  России  начала  столетия издания
справочно-рекламного характера,  выходили не  только в  столицах  (см.: "Вся
Москва"), но и в провинции (например, "Весь Екатеринбург").

   - Напомни мне, Анатолий, купить чернил! И бумаги, конвертов.
   Олень с  уважением посмотрел на Наташу: "Какой она молодец,  как славно
себя держит! Как у нее хорошо вышло: "Напомни, мне, Анатолий..."
   Он на минуту  присел  в мягкое кресло, похлопал ладонью по коленке и не
знал, что нужно говорить.
   - Тебе будет удобно тут заниматься?
   - Да, ничего. Пойдем?
   -  Пойдем. Значит, Маша,  до  свиданья,  до вечера.  Мы приедем часу  в
восьмом.
   - Слушаю, барыня.
   Они вышли. До угла улицы молчали, потом он сказал:
   - Да, немножко смешно. Уж очень парадно. Вы управитесь, Наташа?
   -  Управлюсь  как-нибудь.  Только  не  забыть бы  купить  чаю,  сахару,
печенья, чего еще? Варенья? Вы варенье любите?
   - Вероятно, люблю. И чернил.
   - Да, и чернил. Мы будем покупать вместе? Хотите, зайдем сейчас?
   - Ну что же. Только уж будем вообще на ты. Нужно привыкать. Вы  - Вера,
а  я -  Анатолий. А  башмаки  немного  жмут.  И  почему я  в пальто  -  тоже
неизвестно, и без него жарко. А вы все-таки удивительный молодец! Вы знаете!
   - Что я знаю? Что нужно сахару?
   - Ну да, и вообще: настоящая барыня.
   - Нет, я плохая хозяйка. Как я буду заказывать обед - прямо не понимаю.
Дома мне никогда не приходилось. Хотя, знаете, я умею приготовлять воздушный
пирог. Ну, как-нибудь обойдется.
   В восемь  часов  они  приехали  с большими,  новыми  и слишком  легкими
чемоданами.  Один, потяжелее, с книгами. Он  не  знал, что купить,-  и купил
Полное собрание сочинений Достоевского, несколько сборников "Знания"* и еще,
по ее  просьбе, поваренную книгу. В другом чемодане были ее вещи, тоже новые
- три  платья, немного белья без меток,  коробка почтовой  бумаги, туалетные
принадлежности,- много ненужного,  чего у нее никогда не было, но что сейчас
необходимо иметь, чтобы казаться настоящей барыней.  Коробка душистого мыла,
хороший  одеколон,  пудра, духи. Ночные  туфли  с красным  помпоном.  Легкий
капотик. В  двух  картонках - новые шляпы, одна красивая, другая безвкусная.
Ему купили шляпу "панама", котелок, несколько галстуков и тоже ночные туфли.
И самое смешное - халат с пышными кистями. В  халате Олень никак не мог себя
представить.

   *  Полное собрание сочинений Достоевского, несколько сборников "Знания"
- сам  подбор книг, неслучайный  для такого библиофила,  как М. А.  Осоргин,
говорит о случайности  выбора неумелых конспираторов: вместе с  адресованным
взыскательному читателю "полным" Достоевским были куплены издававшиеся А. М.
Горьким  и  К.  П. Пятницким  с  1903  г. т. н. демократические литературные
сборники для широких масс.

   - Сколько мы денег истратили!
   - Это необходимо, Вера.
   - Я знаю. Но жаль денег.
   Костюмы, белье, галстуки, башмаки  - все было новенькое,  только что из
магазина. Совсем не было  случайных  и  старых  вещей, которые  сопровождают
каждого,- милых,  привычных  и  подержанных. Все  было неношено,  неудобно и
ненужно.
   Когда  он протянул руку,  чтобы  снять чемоданы с извозчичьей пролетки,
Наташа остановила его:
   - Подожди. Мы вышлем взять вещи Машу, а ей поможет дворник.- Она  знала
лучше, и он  подчинился. Дворник, получив хорошо на чай,  решил, что господа
стоящие. По их паспортам узнал,  что из  купцов, тамбовские, муж с женой, по
фамилии - Шляпкины.
   Пили  чай с  вареньем и,  пока входила Маша, разговаривали  мало. Олень
чувствовал себя не столько "барином",  сколько  гостем. В  одиннадцатом часу
Маша  ушла  спать,   получив  на  завтра  не   вполне  точные,  но  толковые
распоряжения. Видимо,  господа  едят  просто  -  суп,  телятина, компот.  Из
закусок  велели  купить  вареную  колбасу  и  сардинки.  В  запас  -  масло,
вермишель, уксус, картошку - как обычно. Маша напомнила, что еще нужно соли,
горчицы,  перцу и кореньев. Барыня сказала: "Ну,  конечно!" - и выдала денег
на расходы. Ни водки, ни вина.  Барин не пьет, а гостей не ждут; может быть,
потом сами купят.
   Когда  они  остались  одни,  оказалось,  что  разговаривать  стало  еще
труднее; однако нужно многое решить.
   Они, Вера и Анатолий Шляпкины, молодожены. Впрочем, по паспорту, женаты
уже второй год.
   - Кажется - все ладно?
   - Вы удивительны, Наташа. Такая образцовая хозяйка!
   - Только не "Наташа" и не "вы".
   - Да, правда. Ты, Вера, совсем молодец.
   - Нет, я не молодец. Я все никак не могу по-настоящему войти в роль; я,
например, забыла, что для супа нужны коренья.
   - Как коренья?
   - Ну,  там морковь,  сельдерей.  Хозяйство  - пустяки,  хотя я не  умею
шиковать. Ведь мы в Рязани скромно жили.
   - Это все же нужно, особенно перед прислугой. Вот вы заказали телятину,
а пожалуй, правильнее индейку или там рябчиков, я не знаю.
   - Пустяки.  Я  сказала  Маше,  что мы любим есть просто, а по  пятницам
всегда постное.
   - Ну? Вот это ловко! Это правильно. Это прямо замечательно!
   - А как теперь дальнейшее?
   - Что дальнейшее? Спать - и все: утро вечера мудреней.
   - Видите... видишь, Анатолий, а как, например, спать?
   - А что?
   - Да ведь спать придется в спальне?
   - Конечно. Ах да...
   - Мне неловко при вас раздеваться.
   - Это же вздор, пустяки. Будьте выше этого, Наташа!
   - И  вздор, и не вздор. Как-то неудобно. Что-нибудь нужно придумать. Вы
не можете спать в кабинете?
   - Мне-то все равно.  Только... пожалуй, неудобно перед прислугой. Там и
не постлано...
   Они  задумались - и думы их были сходны. Нужно играть роль до конца - а
как ее играть до конца? То есть, конечно, только для виду!
   - Вот что, Наташа...
   - Не Наташа, а Вера, нужно привыкнуть.
   - Да, конечно, Вера. Вот... ты иди и ложись спать.  Ложись как следует.
А  я  могу  спать  в  кабинете,  даже  не  раздеваясь.  Мне  это  совершенно
безразлично, я привык.
   - Но нельзя же всегда так! И кроме того,  эта девушка, эта Маша, встает
очень  рано.  Она  должна прибрать  комнаты. Да  и ночью она  может случайно
встать и прийти сюда.
   - Это правда.
   Они говорили тихо,  почти шепотом, и сидели близко друг к другу. Увидав
его растерянное лицо, Наташа весело рассмеялась.
   - Слушай,  знаешь что, не довольно ли  нам говорить о таких  глупостях?
Вот нашли трудность!
   - Мне-то не трудно, но я о тебе...
   -  Вот что, я  пойду и  лягу в  постель.  Раз  нужно, так и нужно. А вы
приходите позже, потушите  свет и тоже как-нибудь ложитесь.  Если нам стыдно
друг друга, можно не  раздеваться совсем. А утром я перетрясу постель, будто
бы мы спали.
   - Да, так хорошо.
   - Ну и все, стоит об этом разговаривать.
   Опять в спальне ее  увидело зеркало. Ей было двадцать лет,  и с детства
она любила  парное молоко. Она не была красива, но была  здоровой и заметной
девушкой.
   Присев на  край  постели,  она сняла туфли  и  сунула  ноги в новенькие
спальные. Потом подумала, скинула платье и сняла чулки. На открытой простыне
лежала приготовленная  Машей  рубашка.  Наташа  надела  ее и  вспомнила, что
купила ночные кофточки, каких никогда не употребляла. В кофточке было жарко,
а тут еще  одеяло. Но ничего не поделаешь. Затем она  расчесала и заплела  в
две косы свои прекрасные волосы. Теперь она  была красива и привлекательна -
и это было глупо и совсем не нужно.  Легла окончательно и расправила складки
легкого  одеяла,  чтобы  оно не облегало ее тела. После,  ночью, можно будет
немного откинуть одеяло, а утром,  когда посветлеет, опять его натянуть. Как
все это глупо!
   День был трудный, Наташа устала. Свет тушился с ее стороны,- но она его
оставила. Можно потушить потом, когда он придет. Крикнула:
   - Можно, Анатолий!
   Он  вошел,  белокурый, смущенный.  Наташа подумала:  "Вот  так входят к
новобрачной, а впрочем, вероятно, совсем не так".
   Олень взглянул на нее бегло, с доброй улыбкой:
   -- Вот и правильно. Можете свет потушить, я и так лягу.
   Свет потушили. Слышно было, как он снял башмаки,  пиджак. Затем  он лег
поверх одеяла.
   - Да, я забыл запереть дверь на ключ.
   Мягко ступая, подошел к двери, запер и  вернулся, тяжело опустившись на
большую и мягкую двуспальную кровать.
   Она хотела  сказать,  что ведь есть туфли  и что он мог бы раздеться  и
надеть халат,  это  удобнее,  но  промолчала.  Сегодня как-нибудь,  а  после
что-нибудь придумается.
   С минуту они лежали молча. Потом он спросил:
   - Вам, Наташа, спать очень хочется?
   - Нет.
   -   Тогда  поговорим.  Вы,  дорогая,  будьте  проще  и  о  пустяках  не
беспокойтесь. У нас много серьезного.  Я вам расскажу,  о чем мы говорили  с
Петрусем. Вы знаете - он уже устроился газетчиком.
   - Удачно?
   - По-моему - удачно. Он - ловкий парень, настоящий артист. И знаете...
   - Не говорите так громко; кто ее знает, эту Машу.
   - Да, правда.
   Повернувшись  друг к другу, они  долго шептались. Утомление  подкралось
незаметно, и над ними опустилась молчаливая и целомудренная ночь.

   Одна

   Наташа одна дома. Впрочем, теперь она не  Наташа, а  молодая купеческая
жена Вера Шляпкина, приехавшая с мужем пожить в Петербурге.
   Дождливый петербургский вечер.  Еще  не осень, но  уже чувствуется, что
лету конец. Наташа сидит в гостиной своей неуютной квартиры и  читает "Тьму"
Леонида Андреева.*

   *  "Тьму"  Леонида Андреева - написанный в  1907  г. рассказ одного  из
самых  популярных  в  те  годы  писателей  Л.  Н.  Андреева  (1871-1919).  В
произведении  отразились умонастроения, владевшие  писателем после поражения
революции 1905 г.

   В  этом  странном рассказе революционер, которому  негде  переночевать,
попадает в публичный дом; но он, как служитель и исповедник высокой идеи, не
хочет "пасть". Его чистотелость и брезгливость оскорбляет и унижает девушку,
одну из тех несчастных, ради  которых, как  вообще ради  всех  несчастных  и
обездоленных, жертвуют собой революционеры.
   Иными словами - "нельзя  быть  хорошим", позорно выделять себя из общей
массы грязных, грешных, ничтожных людей! Подло оставаться в их среде ангелом
в светлых ризах!
   Значит, что же? Значит, нужно самому опуститься на дно и лишь потом, по
праву равного,  пытаться  пересоздать  жизнь  и  уничтожить это  дно?  Иначе
случится  то, что  случилось с героем  рассказа  Андреева: дно, оскорбленное
высокомерием незваного спасителя, выдало его врагам; оно отвергло протянутую
руку в белой перчатке.
   Что в этом есть какая-то  правда - Наташа  чувствует; в белых перчатках
революции не сделаешь; минувший год доказал это лишний раз. Но есть и другая
правда,  за  которую уже многие положили  свою жизнь: правда чистых, высоких
идеалистов, отрекшихся  от  благ  личной  жизни, ради  блага  общего, и  тем
окруживших самую идею революции ореолом святости и красоты.
   Разобраться в  этом  трудно, а  нужно разобраться. Пока  одни  пытаются
найти ответ - другие действуют. Таков, например, Олень. Он не тратит часов и
дней на  теоретические споры и  рассуждения; ежеминутно рискуя  головой,  он
готовит страшный удар власти,  с которой  борется, зная, что при  этом могут
погибнуть люди, ни  в чем не повинные. Он следует  приказу своей совести, не
позволяя себе лишних рассуждений. И он имеет на это право, потому что всегда
готов быть первой жертвой и за все понести ответственность.
   Сегодня у Оленя свидание с  членами  его боевой группы, которых было бы
неосторожным  позвать  сюда. Может  случиться,  что Олень  не  вернется, что
чья-нибудь оплошность, а то и предательство погубят и его, и все дело. Тогда
сразу разрушится и этот временно созданный быт и вместо мягкого кресла будет
тюремная койка, а затем каторга или казнь.
   Второй  месяц Наташа  живет вдвоем  с  Оленем - а  знает  ли  она  его?
Кажется, все-таки знает. Но кто он для нее?  Товарищ? Муж? С тех пор как они
окончательно  вошли в роль, а это  случилось  как-то  уж  очень  просто, без
долгих раздумий и  объяснений, словно бы ради простоты и удобства,- строй их
жизни, в сущности, не изменился. Стало проще перед горничной Машей -  и  это
все. Жить  чувством им  некогда -  иным переполнен их странный быт. На Олене
лежит вся тяжесть революционной  работы, вся техника, весь  риск,  а она ему
помогает.  Он  - настоящий вождь и начальник.  Другого  такого  Оленя  нет,-
такого цельного, сильного, не сомневающегося, умеющего вдохновлять других  и
думать за них. Погибнет  он - и все погибнет;  и Наташа,  и все товарищи это
понимают.
   Именно вождя и верного товарища она в нем и любит,- хотя он  умеет быть
ласковым и нежным.  Она узнала  его  в Москве,  на Пресне,  в дни восстания.
Потом, под Новый год,  в селе Черкизове она сказала ему, что готова пойти за
ним в террор. До  весны они почти не встречались, так как Олень  скрывался и
готовил новое  выступление.  Затем  произошел знаменитый "экс",  вооруженное
ограбление  московского  банка; только Олень  мог  решиться  на  такой  шаг,
вызвавший  осуждение партийных  моралистов, которые, впрочем,  не отказались
принять  от него  часть добытых им денег.  Эти деньги были отданы на  помощь
сидевшим  в  тюрмах,  на  устройство  побегов  из  ссылки  и  на  подготовку
дальнейшей  борьбы. Затем,  весной,  когда полиция усиленно искала Оленя, он
однажды пришел к Наташе, почти без грима,  только слегка зачернив волосы и в
темном пенсне.  Она  устроила ему ночлег у знакомых на подмосковной  даче. А
последняя их  встреча была в  первомайский  день  в сосновом  лесу  - в день
весенний, очень памятный и очень страшный.
   Это был сбор  остатков разбитой армии, подсчет сил  и  вместе с  тем  -
маевка для рабочих.  В чудесный солнечный день собрались в лесу. Место сбора
не было точно указано, но был  дан пароль,  по  которому  человек  с букетом
подснежников,  сидевший  на  траве  на  опушке  леса, показывал  тропинку  к
отдаленной поляне. Собралось человек тридцать, и среди  них оказался  Олень.
Когда начались речи, кто-то заметил, что двое рабочих никому не известны. Их
опросили,  и  они сказали, что  попали на собрание  случайно, гуляя по лесу.
"Видим,  как  бы  митинг, ну и подсели  послушать, что говорят  ораторы". Их
обыскали - и убедились, что это крупные агенты  московской охранки. Что было
с ними делать? Они  слишком многое  услыхали и  видели всех!  Отпустить их -
значит,  погубить  всех,  кто был  на маевке. У революционеров нет тюрем для
пленных.
   И   вот  тут   сказалось  то,   что   Олень  называл  интеллигентщиной.
Революционеры умеют бросать бомбы и умирать  на баррикадах; но расстреливать
взятых в плен  они не умеют. Одно - нападение, другое - казнь. Быть палачом,
убить связанного - на это сил не хватает.
   Олень сказал:
   - Вот что, товарищи, таких вопросов не обсуждают. Прошу вас всех скорее
разойтись, и  не толпой, а разными  дорогами, лучше поодиночке. А я останусь
здесь. Только... может  быть, хоть  двое останутся со  мной на  время, чтобы
решить...
   Наташа  видела общую растерянность. Никто  не  отозвался, все спешно  и
молча двинулись, кто по дороге, кто в глубь леса. Тогда она подошла к Оленю:
   - Я могу остаться с вами.