чувством глубокой приязни и
настоящей  благодарности. Может  быть, и не сложный, слишком прямолинейный и
уверенный,- но какой он был цельный, верный, какой настоящий человек! Вокруг
него - все  на голову его ниже; одни были преданы ему, другие шли вслепую, и
еще  иные могли быть с ним или против  него. Были революционеры, обыватели и
авантюристы.  Иные  аскеты  и великомученики,  другие  - прожигатели жизни и
игроки.  От  святых  в  своей вере и  верности, как погибшие Сеня и Петрусь,
"братья Гракхи",- до стоящих на границе между подвигом и предательством, как
тоже погибший Морис, и  дальше - до тех,  которые под  предлогом конспирации
кутили  по ресторанам, сорили  деньгами и  прикрывали лозунгами революции  и
максимализма  личную   распущенность.   Между   нравственно   допустимым   и
недозволенным  стерлась граница; одни из разбойников сораспяты со Христом, а
другие, катясь дальше по наклонной плоскости, дошли до предательства.
   Из сподвижников Оленя уцелели очень немногие; часть  Их пытается теперь
раздуть  последнюю   искру   некогда   пылавшего   пламени.  Но   их  судьба
предопределена: или гибель,  теперь уже напрасная, или уход в обывательщину.
Нет за  ними ни массы, ни общественного сочувствия, ни  даже прочной группы:
последние могикане!
   И  еще  думала Наташа о  том, что и сама она  была увлечена не далекими
мечтаниями о счастье человечества (какого такого человечества?) или  о благе
русского народа (она знала только крестьян деревни Федоровки!), а тоже игрой
в  жизнь  и смерть,  красивостью  очень уж неравной  борьбы. Ей  были скучны
отвлеченные рассуждения  -  ее влекло действие.  В  девятьсот пятом году она
видела в Москве баррикады -  это было изумительно, совсем как в исторических
романах! И на тех же улицах видела жестокую расправу с защитниками баррикад,
пожилыми  и  молодыми  рабочими,  и   со  случайными  обывателями.  На  льду
Москвы-реки видела много трупов  и видела пожар  Пресни. Нельзя смотреть  на
это равнодушно, можно быть либо  с теми, либо с этими! Но и вопроса о выборе
не могло быть для нее  -  он был  заранее решен молодостью и  прямодушием: с
сильными духом -  против сильных  оружием! С  бунтом против того  "порядка",
который делает бунт неизбежным и идейно его оправдывает!
   И  дальше  -  как  со  снежной  горки,  без  возможности  оглянуться  и
остановиться,- день за  днем  и словно  бы в ясном сознании,- а в полусне, в
ненастоящем,- пока  санки  не  перевернутся  и не перекувырнется мир.  Так и
случилось. И вот она повисла над пропастью, где  уже лежали разбитый Олень и
еще многие.
   Она спаслась и живет -  но это  уже совсем другая Наташа! От  рязанской
девушки - только темная коса и голубые  глаза.  Ощущение такое, словно между
бровями врезалась глубокая морщина,  а за плечами мешок, наполненный песком.
Уже нельзя вполне  слиться с миром и в нем  раствориться, как бывало раньше.
Теперь мир - особо, и она - особо и смотрит на него издали и с недоверием.
   Может быть,  теперь  начнется жизнь  новая.  Но пока она придет,  нужно
долго пробыть только зрителем, не делаясь участником.
   Как  хорошо начинать с деревенского отдыха!  Еще несколько дней  - и он
кончится. Тогда - в путь!

В ПУТИ

   Даму в  черной вуали,  молодую  вдову, никто не провожает.  Она едет  в
отдельном купе  спального  вагона и выходит  в Нижнем  Новгороде.  Носильщик
несет  за ней  небольшой чемодан, обернутый в парусину. Извозчик везет ее на
пристань пароходства Курбатовой, где она занимает каюту первого класса.
   Прекрасный  и сильный  пароход,  но  буксирный:  за ним  бежит огромная
желтая баржа - от Нижнего до Перми. Такими  пароходами плывут только те, кто
не торопится или очень экономен. Поэтому классных пассажиров почти нет. Зато
превосходный буфет  -  гордость пароходства.  Стерлядь  подается на  большом
блюде, по желанию - разварная или  кольчиком. На пристанях долгое  ожиданье:
сначала пароход с необыкновенным искусством и точностью подводит к  пристани
баржу, затем  пристает  к барже сам. У пассажиров достаточно  времени, чтобы
погулять по берегу, побывать в приречном городке или местечке, купить полную
наберушку ягод, выбрать не спеша арбуз с красным вырезом.
   Траур  дамы  - невинный  маскарад,  привычка  к  таинственности.  Здесь
никакой  маскарад  не  нужен,  так как  не  от кого прятать  лицо.  Поэтому,
пользуясь последними теплыми днями, дама оказывается в летнем платье, совсем
не  модном,  из домотканой  холстинки с вышивкой  крестиком; платье ей очень
идет и молодило бы ее, если  бы и без того она не  была очень молода. На шее
простые бусы,  на голове  голубой  шарфик, под  цвет глаз - чтобы  ветром не
трепало волосы.
   С  первого  момента  в  нее  влюбились  два  пассажира  первого класса:
судебный  следователь и старший приказчик чайной фирмы. Следователь  едет  с
женой, которая  его ревнует; приказчик  одинок,  свободен,  но застенчив; за
обедом,  за  ужином и среди дня ему подают замороженный графинчик водки и на
закуску раков. Он пьет, но застенчивость его не проходит.
   В  Нижнем дама,  еще не  расставаясь с вуалью и не выходя на палубу, из
окна пароходной рубки простилась с берегами своей родной Оки; теперь пароход
режет желтоватую  и  радужную  от нефти Волгу; затем  будет Кама - стальная,
многоводная и  немного мрачная. Вместо обычных трех суток буксирный  пароход
тратит на перегон пять. Для  того,  кто не спешит,  не любит тесноты и ценит
хороший буфет,  такой неторопливый путь по реке -  настоящее наслаждение. По
вечерам  уже  холодно, но днем,  при  солнце, не  хочется уходить с  палубы.
Пароход делает один из своих последних рейсов.
   В  Пьяном Бору трехчасовая остановка.  С  палубы  влюбленный  приказчик
видит, как дама в голубом шарфике по-мальчишески карабкается вверх по обрыву
крутого берега - к лесу. Робость не позволяет ему последовать за ней, да это
и неудобно для представителя известной чайной фирмы. Следователь покупает на
пристани  наберушку белых грибов - повар  приготовит.  За следователем зорко
следит жена.
   Наташа наверху,  над  рекой, на опушке векового  бора.  Оттуда  пароход
кажется маленьким, а  река - беспредельной направо и налево. Целый  лесной и
водяной мир,  удивительно  красивый. Это  уйдет и,  может  быть,  никогда не
вернется.
   Она  ложится на нагретую солнцем и все-таки прохладную  осеннюю траву и
не знает, плакать ей или смеяться. Она сразу и несчастна, и счастлива, и она
ужасно одинока. Она рада, что путь ее долог  - через Сибирь и Китай, океаном
и морями в Европу - совсем необычный путь, на котором теряются всякие следы.
Может быть,  такая предосторожность излишня или даже опасна - путь дальше, и
в нем больше случайностей,- но зато можно долго прощаться с Россией, которую
она так плохо знает и впервые видит по-настоящему. Она, пожалуй, согласилась
бы ехать  так  всегда  и  ехать  никуда; но  радостью созерцанья  не  с  кем
поделиться, а в минуту раздумья - некому поведать сомненья.
   Она  входит  в  лес и  слушает тишину. Много  грибов  и  целые  заросли
брусники.  Лес хвойный и стоит,  как  стоял всегда,  никем  не чищенный и не
рубленный. Вероятно, тут много зайцев, а может быть, водятся медведи. Лес не
ласковый, как в средней России, а строгий и серьезный.
   Она  повертывается,  чтобы  идти  обратно  к  обрыву,-  но  не уверена,
правильно ли идет: в густой заросли нет просветов, а солнце стоит высоко над
верхушками деревьев.  А вдруг  она заплуталась? Как все прикамские леса  - и
этот тянется на сотни верст без единого жилья. Но  если даже она выберется -
тем  временем  пароход  уйдет,  и  она останется без  денег, без бумаг  и  в
невозможности открыть, кто она такая и куда едет.
   Она, всегда  такая смелая и спокойная, пугается безмерно и хватается за
грудь.  В  эту  минуту  слышит  первый  свисток  парохода,  совсем  слабый и
отдаленный. Это - спасение! Она бежит на звук - и деревья редеют просветами;
она была только в сотне шагов от опушки и обрыва. Как страшны здешние леса!
   Пароход  снова  гудит,  созывая пассажиров,  и  Наташа, еще раз оглядев
горизонт, почти скатывается вниз, презирая крутизну,  и приходит на пристань
одной  из  последних,- перепачканная травой  и глиной. Приказчик, набравшись
храбрости, заговаривает:
   -- Изволили побывать на самом на верху-с?
   Наташа весело отвечает:
   - Изволила. Там так хорошо, что уходить не хотелось.
   - До Перми едете?
   - Еду до Перми.
   - Катаетесь для-ради удовольствия?
   - Катаюсь.
   Приказчик  хотел  еще  прибавить   "погода  отменная"  или  "прекрасный
воздух", но передумал и сказал:
   - Нынче можно кушать пьяноборских!
   - Кого?
   -- Пьяноборских! Здесь раки первый сорт, на всю Россию.
   Наташа, думая о своем, говорит:
   - Да, это хорошо!
   -- Да уж чего же лучше-с! Сейчас икра внутре!
   Чтобы не рассмеяться, Наташа спросила:
   - А откуда такое название - Пьяный Бор?
   - От горы-с. Такая  тут гора, по-татарски Пень-джар. А  по  ту  сторону
реки другая гора, и называется Девичья гора. Будто жили  две девицы, одна на
этой горе,  а  другая на  той,  и будто по  утрам они передавали друг дружке
гребень. Такие богатырские девицы. Однако одни только россказни, а быть того
не могло.
   - А почему же все-таки - Пьяный Бор?
   - Вернее всего, от ягоды. Тут растет такая ягода. Кто поел, тот и пьян.
Вроде дурмана. Конечно - название несообразное.
   Ночью на  перекатах  красные огни, а иногда из темноты рождается костер
встречного  запоздалого плота -  гонят  его откуда-нибудь  из  Чердыни, и он
вьется по  реке змеей. Или  беляна,  огромный  плавучий  замок, сложенный из
свежего теса,- и вот, осветившись на  минуту пароходными огнями, он ныряет в
темноту белым кружевным призраком.
   На пятые сутки - Пермь, и, без передышки, опять поезд. Жалко проститься
с рекой, но впереди Урал, и в этом большое утешение.
   Сдав свой чемодан носильщику, дама в трауре сама берет в кассе билет до
Иркутска.  Рядом  с  окошечком кассы  стоит  жандарм.  Очередь  невелика,  и
жандарму  нечего делать;  он рассматривает даму и  лениво  думает: "То ли по
мужу,  то  ли  маменьку  схоронила;  видно  - нездешняя;  сейчас  публика  с
парохода".

   Вагон ровно постукивает на  каждой скрепе рельс. Рельсы проложены то по
черной и жирной земле, то по горным породам. Все, что есть на земле дорогого
и  прекрасного,- все родилось и  добыто из земли:  деревья,  цветы,  алмазы,
платина,  мрамор - все, что живет и что  считается неживым. Рельсы бегут над
источниками  жизни  и  неисчислимых  богатств.  Земля вздрагивает,  и в  ней
вздрагивают руда и каменный уголь, откалывается многоцветная яшма, круглятся
почки малахита, слоится  слюда и,  притворяясь серебром, крошится  свинцовый
блеск.  Рядом с топазом поблескивает зелено-золотистым огнем  красивейший из
камней - мягкий хризолит и вдруг вспыхивает в своей порочной трещине красным
заревом, более  красным, чем блеск граната.  Все  это попряталось под  корни
кедров, елок, пихт  и  кустарников, купается в  подпочвенных водах  и мелким
песком сбегает по руслу бесчисленных ручейков.
   Это - Урал.  Это - Россия, знакомое  слово огромного и неясного смысла.
Наташа  смотрит  в  окно  вагона,  и  перед  ней  быстрым  парадом  мелькают
лиственницы и  старые ели, а за ними, на дальних планах, не спеша проходят и
округло повертываются отряды других хвойных.
   И в первый раз с полной ясностью Наташа понимает, что ее молодость была
погоней за  ничтожным, незначащим и ненужным. Потому  что все  равно,  какой
человек  подписывает листок бумаги  в комнате большого города и  что в  этом
листке написано  казенным  канцелярским языком.  И  совсем  неважно,  о  чем
совещаются люди в обширной зале и кто кого берет за горло и швыряет в яму. И
неважно  это, и ненужно, и смешно. Можно  закрыть глаза, лечь, спать день  и
ночь,  дни и  ночи,- а  деревья  будут так же мелькать,  горизонты  медленно
меняться, вершины  холмов и гор  поворачиваться на  оси  и  уходить за  край
оконного просвета. Извиваясь, поезд сойдет в  низкую долину, скользнет  мимо
жилых мест, задержится у станции - и побежит опять, звонко  отсчитывая мосты
и ныряя в туннели.
   Это  и  есть  Россия, придуманное  имя,  не  народ,  не  государство, а
необъятное пространство лесов, степей, гор, долин, озер и рек.
   Кто-то простер руки в пространство и говорит: "Оно мое!" Но он не может
обхватить  даже ствола  одной сосны,  его пальцы  не  сойдутся! И  если  все
миллионы людей,  живущих в стране, возьмутся за  руки и  образуют цепь,- они
охватят только один из ее лесов!
   И вот  этот  бескрайний край  хотят осчастливить,  обнеся  его  точными
границами, назвав  его  государством, посадив  над  ним правителей,  дав ему
парламент, оскорбив его сравнением  с европейскими карликами! Разве можно им
управлять, писать для  него законы, строить  тюрьмы и думать, что вот именно
этот костюмчик ему  впору и к  лицу! Детская наивность! Как странно, что  ни
она, Наташа, ни Олень, никто из их друзей и их врагов  об этом  не подумали!
Может быть"  тогда они не  захотели бы умирать  и  убивать,  удобряя  телами
слишком ничтожный кусочек земли?

   От Челябинска,  где  пересадка, начинается  Великий Сибирский путь.  За
Уралом чувствуется  близкая зима. Поезд из России пришел, но до  его  отхода
еще  много  времени.  Дама  в  пальто   и  траурной  шляпе  рассматривает  в
станционном  киоске  вещицы  кустарного изделия: литые  из  чугуна  фигурки,
тарелочки, пепельницы,  статуэтки, подсвечники. Рядом с ними - коробочки  из
яшмы и  малахита,  печатки  из горного  хрусталя и дымчатого  топаза,  горки
уральских камушков, Евангелие из куска соли, мужичок из  мха и еловых шишек,
сибирские  туеса из  бересты  с  блестками  фольги  и еще  много красивого и
любопытного.  Нужно  купить  что-нибудь  на память  и  потом,  за  границей,
смотреть с умилением. Наташа  берет ажурную тарелочку и чертика с необычайно
длинным хвостом, показывающего нос. За спиной слышит мужские голоса:
   - Это - каслинских заводов?
   -  Тут и  каслинских,  и кусинских.  Все  наши кустари,  а отливают  по
хорошим моделям. Не бывали в тех краях?
   - Проезжал, а бывать не случалось.
   - Ежели доведется - обязательно загляните. Простые  мужики -  а вон как
работают. И в Европу посылают! Любо-пытно!
   Разговаривают  высокий  пожилой  человек  в  теплой  дорожной  куртке и
сапогах и толстый  священник в какой-то несообразной хламиде поверх рясы: не
то - пальто, не то - дамский салоп. Лиц Наташа не видит.
   - А вы, батюшка, видно, хорошо знаете Россию?
   -  Хорошо ее  знать невозможно,  велика. А конечно - много покатался по
малым  моим делам. Вот и в Сибирь  еду, и там живут люди. Мир велик, а жизнь
наша коротенькая, всего не пересмотришь. А вы в Иркутске не задержитесь?
   - Только на неделю; меня ждут за Байкалом члены нашей экспедиции.
   Расплатившись за вещицы, Наташа  отошла от киоска.  Господин  в  куртке
вежливо посторонился, потом сказал собеседнику:
   - Приятное лицо! И довольно красивое.
   И  вдруг   с  удивлением  заметил  испуганные  глаза  и   открытый  рот
священника.
   Слово замерло на устах отца Якова. То ли ошибка, то ли подлиный кошмар,
а то ли - она и есть, Сергея Павловича беглая дочь!
   Сильно покраснев, отец Яков пробормотал:
   - Лицо... действительно, поистине примечательное! Особа заметная!
   Распахнул хламиду, вынул  клетчатый платок и вытер нос, повлажневший на
холодном воздухе.

СПУТНИК

   В  купе  второго  класса  спутником Наташи оказался  господин  в  серой
дорожной  куртке  и  высоких  сапогах. Сразу  познакомились,  и  он назвался
Беловым  Иваном Денисовичем.  Едет  в  Иркутск,  потом  в  Монголию.  Наташа
сказала, что едет тоже в Иркутск к родственникам и что в Сибири она в первый
раз.
   - А вы - сибиряк?
   - Нет, я родом саратовец, а еду в командировку, с научной экспедицией.
   - Вы - профессор?
   - Да, я геолог.
   Рассказал, что в Сибири бывал много раз, бывал и на Амуре, и на Крайнем
Севере, и в ведомых и  неведомых местах; а теперь предстоит очень интересное
путешествие:  в Среднюю  и  Южную Монголию, через Центральную Гоби  на озеро
Куку-Нор.
   -- Вам эти имена ничего не говорят?
   Наташа призналась, что ничего.
   - Места удивительные и почти совсем не обследованные.
   - Гоби - это, кажется, пустыня?
   -  Это,  скорее, целая область пустынь в  Нагорной  Азии,  от Памира до
Китая.
   И он словоохотливо  объяснил,  что  есть  большие пространства  песков,
называемые Та-Гоби, и  есть малые -  просто Гоби, и  еще есть Гоби с особыми
названиями.  Но не вся Монголия - пустыня; есть  в ней степи,  горы,  озера,
места по природе  прекрасные. И есть в ней мертвые города, где когда-то жили
люди, а теперь одни развалины. И культура там была довольно высокая.
   Рассказывал интересно, и было видно, что для  него в таких путешествиях
и изучениях - основной смысл жизни  и главная ее приманка. Ему было приятно,
что нашел внимательную слушательницу, хоть и совсем несведущую, но способную
понять.
   С деликатностью человека, вообще не привыкшего болтать  о личных делах,
Белов не расспрашивал Наташу, почему она едет в Сибирь и кто ее родственники
в Иркутске. О себе упомянул вскользь, что есть  у  него жена и уже  взрослые
дети. Зато много говорил о местах, через которые проходил поезд: о сибирских
реках,  о тайге, об  охоте,  о характере  здешних людей  - совсем особенном,
более  открытом, предприимчивом,  широком. Мимо окон вагона пробегали  горы,
которые он  знал, мелькали леса, о которых  он мог все рассказать,  и не как
старый путешественник, а как ученый, который со всем этим так же  сроднился,
как Наташа с деревней Федоровкой и берегом Оки. Старался говорить понятнее и
следил по лицу слушательницы, занимает ли  ее такой разговор,- и видел,  что
она слушает с живым интересом.
   За  путь  от  Челябинска до  Омска успели  подружиться и оценить друг в
друге: он  - ее внимательность, она -  его знания и милую простоту человека,
который никогда не бывает назойливым и  рад быть  полезным. По  возрасту  он
годился  Наташе в  отцы,  но ни разу не  позволил  себе покровительственного
тона.
   На  станциях  Наташа  выходила из вагона неохотно. В Омске  была долгая
остановка, и они вышли  вместе  и  пообедали в станционном  буфете.  Заметно
холодело, по ночам  слегка  морозило. Наташа была  одета легко,  рассчитывая
обзавестись  всем  нужным   в  Иркутске.  Вероятно,  она  была  единственным
пассажиром, который ехал в такое дальнее путешествие с таким легким багажом:
точно переезжала с дачи в город.
   У самого вагона с ее спутником раскланялся толстый священник. Белов его
окликнул:
   - Ну как, батюшка, хорошо ли едете?
   -  А прекрасно, прекрасно! Вагон теплый, удобный вагончик.  И местности
прелюбопытные! Страна наша обширная!
   Отец Яков говорил издали, близко не подошел. Наташа взглянула на него -
и в ее памяти мелькнуло то же лицо, но в совсем иной обстановке. Что это  за
поп? Где  она  его видела? И не только его  лицо, а  и голос  его как  будто
знаком.  Меньше всего она  хотела бы встретить здесь знакомого человека;  но
решительно не вспоминала среди своих знакомых священника.
   Войдя в  вагон,  села  у окна.  Под  окном ее  спутник  разговаривал  с
подошедшим священником, и до ее слуха донеслись слова:
   -  До  новых  мест я действительно жаден!  И  до мест новых, и до новых
человечков! Жизнь-то коротка, все нужно посмотреть!
   И внезапно Наташа вспомнила огромный зал Государственного совета, места
для публики, рядом  - Оленя с моноклем в  глазу, а по другую сторону попа  в
лиловой  рясе, с  живыми любопытствующими глазками  на плотном и мужиковатом
бородатом лице.
   "Неужели - тот самый? Почему он тоже едет? Что за странная случайность!
Во всяком случае, неприятная!"
   За долгий кружной путь Наташа привыкла к мысли, что  теперь она уже вне
опасности.  Ее могут  искать где угодно, но, конечно, не в Сибири! Е