Михаил Андреевич Осоргин.
    Свидетель истории


   Роман
   Источник:  Михаил   Осоргин,  "Времена",  Романы  и  автобиографическое
повествование. Ассоциация "Российская книга", Екатеринбург, Средне-Уральское
книжное издательство, 1992.
   OCR и вычитка: Александр Белоусенко (belousenko@yahoo.com)


   Возможно,  что я делаю ошибку,  укладывая  вымысел в рамки исторических
фактов. Во всяком случае, я  должен  сказать, что в этом романе  только одно
действующее  лицо может  считаться  портретом; все  остальные  лица,  как  и
события,  писаны смешанными красками и  лишь случайно,  в отдельных  чертах,
могут напоминать действительных героев и действительные события, связанные с
первой русской революцией.
   Автор

 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ОЛЕНЬ *

СМЕРТЬ МУШКИ

   В утро, когда мир был еще маленьким,  уютным и прозрачным, весь состоял
из родного дома  с  садом и  соседней деревни Федоровки,  а кончался  лесной
опушкой  и рекой и  когда  добро и зло  еще не  жили  раздельно,  а пытались
уравновеситься  и  сговориться,- кучер  Пахом,  сам  огромный и  в  огромных
сапогах,  всклокоченный и  хмурый с  похмелья, шагнул  с кухонного крыльца и
раздавил насмерть щенка Мушку.
   Мушка даже не успел взвизгнуть -  и жизнь  его кончилась. Наступив всей
тяжестью  грузного  тела  на  мягкое,  Пахом   поскользнулся,  хотел  крепко
выругаться, но оборвался на полуслове и сокрушенно ахнул:
   - И-эх ты, никак барышнина собачка!
   Огромный  Пахом  смущенно обтирал  огромный  сапог  о  траву,  росшую у
крыльца,  пока кухарка доказывала ему о пьяных глазах и о душегубстве. Когда
прибежала  Наташа,   Мушка  уже   не  дрыгал   лапой.  Девочка  наклонилась,
попробовала поднять Мушку, но отдернула руки: это уже не Мушка, а лепешка из
шкурки с раздавленной головой  и с  налитым кровью глазом, злым и укоряющим.
Наташа  встала, с ужасом  посмотрела  на  Пахома и  на  кухарку  и без  слез
побежала  в сад.  Пока  она бежала,  сдерживая  дыханье, ей слышался  позади
мягкий  и  четкий топот Мушкиных лапок.  В  саду  она с разбегу  прыгнула на
скамейку и подобралась,- никого не было, ни Мушки, ни людей. И  все-таки она
не плакала, а только вся спряталась в первый жизненный ужас.
   Прозрачность  мира  затуманилась,  его простота  лопнула  под Пахомовым
сапогом, как грецкий  орех. Теперь за стволом березы,  которая  раньше  была
удивительно  приветливой,  пряталось  страшное,  с  ясного  неба мог  упасть
камень,  а в  цветах  притаилась змея.  Осторожно спустив  ноги со скамейки,
чтобы не ступить на что-нибудь полуживое и скользкое, Наташа кинулась бежать
из сада к дому, но к другому входу, споткнулась на лесенке, зашибла коленку,
испуганно закричала,- и только тогда хлынули слезы из голубых открытых глаз.
Утешали ее напрасно,- можно утешить в  любом горе, а тут страшное открытие и
загадка не по силам. Открытие - смерть, а загадка - за что? Если можно убить
Мушку  -  то, значит,  можно все! Теперь ничему нельзя верить, ни участливым
словам,  ни добрым  улыбкам!  От  теплого,  шелковистого, счастливого  Мушки
остался злой глаз, проклявший и дом, и сад, и  всех, и Наташу. Пахом вытер о
траву огромный сапог - и радости больше не может быть.
   Глупая  нянька  бубнит  над  ухом, что  найдем  нового  Мушку,  получше
прежнего, а глупая мама выговаривает Пахому: "Как вам не стыдно, вот видите,
что значит пить!" Пахом вяло оправдывается:  "Где ее, маленькую,  приметишь,
легла на самой дороге",  а нянька бурчит: "Ты этак-то и человека раздавишь!"
Все это  - напрасные речи, и Наташа  не слушает. Все  равно -  мир расколот,
теперь  ничего не вернешь!  Она больше не  плачет,  а быстро думает и ничего
придумать не  может  -  все спуталось. Мушки больше  нет, и  ничего прежнего
больше нет.
   Кучер  Пахом, полный раскаяния, прибрал и подмел у черного крыльца, так
что и  следа не осталось; даже песочком присыпал. Руками поднять не решился,
а  снес  на  лопате Мушкин  труп  за садовую  ограду  и там  зарыл,  навалив
курганчик  земли. Теперь ступая подкованным сапогом, все смотрит под ноги, а
на  садовой  дорожке  даже  поднял игрушечное ведерко  и  осторожно,  обеими
руками, поставил его на скамейку. Души у щенка не может быть, у него заместо
души пар - а все же загублена малая жизнь, это Пахом чувствовал. Не махни он
с  крыльца, как увалень,  да и не совсем проспавшись,-  не  было  бы  такого
случая, и вырос бы Мушка в большого пса, барышне Наталочке на радость. Очень
было обидно Пахому за самого себя, и этим вечером он выпил больше обычного -
и в утеху,  и  с  горя. Выпивши  - жаждал подраться,  но никто с  ним, таким
огромным,  во  всей деревне  драться  не мог, да  и день был не праздничный.
Поздно вечером Пахом вернулся сумрачный и, шагая  в темноте,  высоко подымал
ноги и осторожно опускал, чтобы не наступить на неладное.

"ДАЙТЕ ХОДУ ПАРОХОДУ!"

   Деревня  Федоровка неподалеку  от  Рязани -  то есть  это  по-российски
неподалеку, а на лошадях ехать  больше полсуток. Летом можно  пароходом, так
как деревня близка к  реке, а имение Калымовых у  самого  берега Оки. Выедет
лодка, пароход замедлит  ход,  потом  даст  ход  задний, вода  забурлит  под
колесами,  с лодки  поймают  чалку и так  на ходу и  принимают  пассажира, а
легкий багаж летит швырком.
   Рязанцы - народ  прочный  и основательный.  Как про всех  - и  про  них
сложены сказки  и  прибаутки. Рязанцы  "солнышко  мешком ловили"  и  "острог
конопатили  блинами".  Был  бой  рязанцев  с москвичами.  Москвичи  отмахали
солнышко шапками на рязанскую сторону, чтобы ослепить; а рязанцы попробовали
поймать   солнышко  мешком:  навели  мешок,  поймали,  завязали,-  а  оно  и
выскочило.  Тогда они решили: "Плохо нам, несдобровать! Попросим у москвичей
мировую".  Юмор у  рязанцев тяжелый, сытный,  былинный, а  сами они  крепки,
коренасты,  женщины дородны и  румяны, дети смелы и озорны. Которые живут во
глубине страны - мечтатели, а приречные - больше любят созерцать.
   Наташино детство прошло между городом  и деревней. В гимназические годы
-  она  училась в Рязани - много читала,  но умела  и  петь, и  плясать, как
настоящая  деревенская:  отбивала  каблуками  частую  дробь, держа плечи  на
уровне, и пела частушки. В семнадцать  лет носила две темные косы - толстые,
до  самого пола,-  была  ширококоста, хорошо скроена и крепко сшита. Училась
так  себе,  ни  плохо,  ни хорошо,  а  среди приятельниц  и  приятелей  была
настоящим  коноводом по части выдумок  и  веселого озорства.  Любила  весной
кататься по  Оке  в молодой  компании,  с  песнями,  с брызгами, с  ахами, с
привалом  на том  берегу, при кострах. А  когда уезжала с семьей  на лето  в
деревню,-  не  скучала  и одна и ловко  управляла плоскодонной лодкой. Самое
настоящее удовольствие - уплыть на веслах вверх по течению, как можно дальше
вдоль берега,  а потом, выехав на  середину реки, весла сложить, лечь на дно
лодки и плыть по  воле обратно,  любуясь  качающимся  небом,-  и не  столько
думать, сколь просто смотреть.
   Давно  истлели Мушкины косточки за оградой  сада,  и на собачьей могиле
выросла такая же трава, как и везде, только посиней и погуще. И давно поняла
Наташа, что смерть - одно из явлений жизни, что смерти, собственно, и нет, а
есть простое превращение Мушки - в  траву, бывшего - в настоящее, настоящего
в будущее. Страшного в этом ничего нет. Если вот сейчас перевернется лодка и
до берега не доплыть,- Наташа исчезнет, а мир останется, а может быть, и мир
исчезнет с нею, но это все равно. А  возможно, что она превратится в рыбу, в
водоросль,  в  морщинку  речной  ряби,  потом  подымется  паром  над  рекой,
впутается в стадо небесных барашков, прольется дождем над садом и огородами,
станет  соком  березы  или  яблоком  -  и какая-то  ее  частица  вернется  в
человеческую жизнь опять рязанской девушкой, которая будет петь:

   Раз полосыньку я жала,
   Золоты снопы вязала...

   А вечером,  в середке  хоровода,  будет  отбивать  каблучками  дробь  в
рязанской пляске и лущить семечки.
   Уже  давно  Наташа  слышит,  как  в  дно  лодки  часто  и ровно  стучит
пароходное  колесо.  Думает:  "Раньше  свистка  не  поднимусь!" Пароход идет
снизу, лоцман видит лодку,  а  в лодке  как  будто никого и нет. Уже  совсем
вблизи он тянет за  рукоятку,  и по  реке  пробегает  густой  гудок.  Наташа
приподымается, не  спеша садится за  весла, смотрит, в какую сторону удобнее
отплыть,-  и  в два  взмаха,  нехотя  уступает  дорогу. Пароход,  с боковыми
колесами,  и  прямо  на лодку  надвигаются большие поперечные  водяные валы.
Наташа быстро  повертывает  лодку носом в  разрез  валов  -  и опять бросает
весла.  Дальний  берег,  с  лугами  и  деревьями,  исчезает  в  воде,  затем
возносится  к небу, опять ныряет, опять вырастает, и  в лодку захлестывается
гребень невысокой  волны. Как на  качелях - и жутко, и радостно.  С парохода
смотрят:  "Ну и смелая девка! Вот перевернет волной -  наплаваешься". Откуда
им знать,  что все это  давно обдумано и что смерти, в сущности, нет, а есть
только превращение - как было с Мушкой!
   Река и  лес  -  два неизменных друга.  Река  широкая,  вольная,  и  лес
настоящий, хвойный, с опушками из березы, осины  и орешника. В реке огромные
рыбины,  в лесах волки, зайцы и еще ягоды  и  грибы. После гимназии придется
ехать в Москву, большущий  город, где курсы, театры, новые люди  и, конечно,
совсем  особая  жизнь.  Придется  прочитать много  книг, а после  кем-нибудь
сделаться; странно,  что полагается  кем-то быть,  хотя разве нельзя  просто
остаться Наташей Калымовой? Правда, вечно жить в Рязани, когда есть ведь еще
большой  мир   и   есть  еще  заграница,  Северный  полюс,  вулканы,  Париж,
Австралия,- это  было  бы  невозможно!  Видеть  нужно очень  много,  и нужно
куда-то  затратить  силушку, которая уже чувствуется и  которой должен  быть
исход.
   Взмах веслами. Только скрипнули в  уключинах, лодку взбросило и  подало
вперед; зажурчала вода и за кормой разделилась надвое. Еще взмах - эхма!
   И запела частушку своей деревни:

   Дайте ходу пароходу,
   Натяните паруса;
   Я за то его любила -
   За кудрявы волоса!

   А  никакого  милого еще и  в голове не было.  Но все  придет -  будет и
милый.
   Пока - крепло тело на парном молоке, а душа питалась здоровой рязанской
природой: столько-то  лесной смолы,  столько-то речного  простора, без счета
солнца - и воздух полными легкими до дна!

ЧЕРЕДА ДНЕЙ

   Как плывут по небу  белые барашки - никто  их не гонит -  и уплывают  в
неизвестное - и никто их больше не видит,- так уходят пестрым стадом дни - и
трудно  угнаться  за ними  памятью.  Каждый знает, когда  зацвела или  когда
подломилась его личная жизнь,  но в ее беге и сутолоке только вчерашний день
очень памятен и только завтрашний очень важен, а самое главное - сегодня.
   Был год  четвертый,  и был год пятый двадцатого века.  Юноши  тех  дней
теперь осторожно спускаются под гору, а взрослые  тех дней стареют и убывают
в числе.  Прошлым называется великая война и последняя революция, а что было
до этого - то уже история.
   Юность Наташи  Калымовой*  совпала  с  героическими днями  России, с ее
самым  первым пробуждением.  Но  та  весна  была так  коротка и  так  быстро
вернулись морозы, что  именно молодые посадки и пострадали всего больше. Год
четвертый  был годом "святого  негодования",  пятый  -  пылкого  героизма  и
несбывшихся надежд. А  когда на лобное место  политической свободы прибежал,
запыхавшись, человек  тыла,  ему  ничего  не  осталось,  как  назвать толпу,
расходившуюся с кладбища,  смешным именем  "Думы  народного гнева". Но гнева
уже не было, и  народ  притих.  Под  разбитым  колоколом  трепался  наскоро,
мочальной веревочкой подвязанный язык.

   * Наташа Калымова - прототипом героини  было реальное историческое лицо
-  Наталья  Сергеевна Климова (1884-1917) - эсерка-максималистка,  участница
петербуржского покушения на П.  А. Столыпина в 1906 г. Описание ее побега из
тюрьмы,  а  также другие обстоятельства жизни имеют достоверную  фактическую
основу.

   Лето девятьсот пятого года  Наташа, как всегда, проводила в деревне. За
прошлую осень и зиму  она  прослушала  в  Москве столько лекций,  докладов и
споров,  что кружилась  голова  и не было возможности разобраться. Теперь, в
деревенской  тиши,  отдыхала, взрослела и рассеивала  туман. Героическое  ее
влекло, но в ее душе оно никак не укладывалось в программу и книжные истины.
Те, кого называли вождями, меньше всего  были похожи на былинных богатырей,-
были они худосочны, вихрасты, говорливы и  лишены  мускулов. Очень красиво и
громко звучало  слово  "народ";  но  почему его, этого  нового  бога,  нужно
жалеть, как  слабого  и голодного  ребенка,-  этого Наташа  никак  понять не
могла. В  деревне Федоровке крестьяне жили хорошо, избы были  крыты тесом, а
не соломой, ничьи животы  не пухли,  коровы  были у  всех, а ранней весной и
поздней осенью приречные мужики подрабатывали рыбачеством. Слушая московских
ораторов, развивавших аграрную программу, Наташа  видела перед собой золотые
ржаные поля и заливные луга,-  и уж тогда не могла следить за вязью пышных и
напрасных  слов.   Однажды,  слушая   эсеровскую  звезду,   чернокудрого   и
черноглазого Непобедимого, невольно подумала: "А отличит ли он  рожь от овса
и овес от гречихи? Или ему знакомы только книжные поля?" Но когда говорили о
революционных  подвигах,  о вооруженной борьбе с властью,-  это  понимала  и
принимала как красоту борьбы неравной.
   На курсах  она  больше  всего увлекалась  философией, напрягая  мысль и
путаясь в терминах. Но ее головке, отягченной толстыми косами, нужны были не
стройность и  логичность  философских систем, а  простые ответы  на  простые
вопросы:  о  жизни и  смерти,  о  разуме  и  вере, о  загадке  мироздания, о
временном и вечном; прочтя две страницы ученическими глазами, на третьей она
задумывалась о своем. Бога отвергла без особого труда, но  поспешила сделать
богом  "белокурого   зверя".  И,  раз  его  найдя,  уже  не  расставалась  с
Заратустрой. Ее, как и всю тогдашнюю молодежь, увлекала, конечно, не столько
сила  мысли  модного  немецкого   философа,*  сколько  поэзия  его  высокого
озорства.

   * Модный немецкий философ - речь  идет  о Фридрихе Ницше (1844-  1900),
одном  из  основателей  "философии  жизни",  оказавшем  большое  влияние  на
социально-политические идеи  XX столетия. "Так  говорил Заратустра" -  книга
Ницше, как.  сказано  в авторском подзаголовке, "для всех  и  ни  для кого".
Написанная в 1883-1885 гг., она произвела на читателей огромное впечатление,
в частности,  и мифом о  сверхчеловеке - "белокуром звере". В данном  случае
речь может идти об одном из переводов на русский язык: Нами (1899) или Ю. М.
Антоновского (1900, 1903).

   К осени нужно  было решить немало  житейских вопросов. Если верить,  то
нужно, уверовав, действовать; если действовать  - так идти до конца. И не по
чувству  долга,  которое малоценно,  а для того, чтобы куда-нибудь затратить
силушку. Растворяться в словах  и  спорах,  когда  все курят и  все  говорят
одновременно,- это для людей иной породы: с  ними скучно и бесцельно! А если
идти, то  с  теми, кто  умеет действовать.  Но  таких  людей Наташа  еще  не
встречала,-  хотя  искала с жадностью. Где они, настоящие "белокурые звери",
те,  кто смело нападают,  бросают страшный  снаряд и, оттолкнув руку палача,
сами накидывают на шею петлю? Для кого революция - не спор о программах и не
жалобная песня,  а  свободная и радостная жизнь? О них  пишут и говорят,- но
как их найти?
   И думала:
   "Они - герои, а я - самая обыкновенная девушка. Они - служители высоких
идей, а у меня никакие отвлеченные идеи  в голове не укладываются. Но я и не
хочу  быть  героиней, я просто хочу жить  полнее. А жизнь дана не для  того,
чтобы  ее  экономить и  расходовать  по капелькам. Все - так уж все, иначе -
постричься в монашенки и шептать молитвы. Но только это не по мне!"
   Она,  рослая, здоровая, голубоглазая, и вправду в монахини не годилась.
И от черта, и от ладана была одинаково далека. Рязанские девушки  полногруды
и  солидны:  глаз не закатывают  и на шею  не  бросаются. Но  со скучными  и
расчетливыми  людьми им тошнехонько, и долго стоять на  месте они не могут и
не  хотят.  Людей  определяют на  глаз и  делят на настоящих  и никчемных; с
последними не по дороге.
   Близких  подруг  и  друзей  у  Наташи  не  было,  хотя  она  никого  не
сторонилась. Но, выждав  и высмотрев, могла избранного пожаловать и дружбой,
и любовью. Это  уж будет,  значит, настоящий  человек; пока его не было - да
ведь и рано!

   В те годы зачиналась новая русская история. Год был урожаен на  молодых
героев - но  они народились не на  японской войне, непонятной и  бесславной;
они  народились в  глубинах России,  единицами  и гнездами.  И народились на
скорую  погибель,-  чтобы  оставить  в истории  красный героический  след  и
подготовить будущее.
   Все проходит - остаются книги. В книгах строчка за строкой нанизано то,
что было, и то, чего быть не могло.  За тысячу человек  думает один, и с его
пера стекает на бумагу недальняя мудрость и ненарочная выдумка. Будто бы вот
в  эти годы,  вот  этой  мыслью  жили  в  России все люди или уж, в  крайнем
случае,- все лучшие.  А это не так: одним живет пьяный кучер Пахом, другим -
пастух деревни Федоровки, великий  мыслитель и искусник по лапотной части, и
еще  совсем иным - городской человек.  А старая липа в калымовском саду  как
росла тогда, так  и по сей день  дает цвет  и не хочет  сохнуть, и  никак не
убедишь ее, что важное случилось и описано в книгах парадными словами.
   Поздней весной, уезжая из Москвы в отцовское поместье, Наташа упаковала
в чемодан целые  стопы  книг, чтобы читать их летом  на досуге. В городе эти
книги только  путали  голову. Когда ехала,  расписала  свой  летний отдых по
часам  и  по  отделам: первый  отдел  -  задача философии,  второй  отдел  -
философия  греков, третий отдел - теория познания. Утром  купаться, до обеда
читать. А когда увидала Оку и дохнула речным воздухом, сразу поняла, что вся
программа полетит кувырком.
   На реке две зари: утренняя и вечерняя; а часов никаких нет. Ох,  трудно
будет с собой справиться!
   Вот  уже и лодка отчалила на свисток. А на берегу знакомая таратайка, и
на козлах грузная копна человеческого тела  -  постаревший  и осевший  кучер
Пахом.
   Может быть,- кто знает? - это лето будет последним.

ЗЕНОН

   Как хорош мир, если смотреть на  него не из окна городского дома, не на
мостовую с лошадиным  пометом,- а стоя  посреди лужайки  или на берегу реки!
Хорош и  полон чудес.  От одуванчика  до кучевых  облаков, от низкого полета
зяблика до  всплеска большой невидной  рыбины,- прекрасен живой  мир,  вечно
шепчущий, в тени  прохладный, на солнце шевелящий волосы горячим дыханьем. И
будто бы простой - а сам не простой, не раскрывающий всякому свою мудрость.
   По страницам  книги  бегают  световые  зайчики. Кукушка считает  года и
мешает беседовать современной рязанской девушке Наташе Калымовой с  элейским
философом Зеноном,* жившим в пятом веке до Христа.

   * Элейский философ Зенон - живший в V веке до  н. э. в греческом городе
Элеа  философ  Зенон  считался  одним  из  основателей  диалектики. Известен
знаменитыми  парадоксами.  Так,  в  частности, он  утверждал:  чтобы  пройти
известное  пространство,   движущееся  тело  должно  пройти  половину  этого
пространства, а для этого -  сначала еще половину  этой  половины и т. д. до
бесконечности, т. е. оно никогда не тронется  с места. Отсюда Зенон приходил
к  выводу,  что  быстроногий Ахиллес  никогда не  угонится  за  медлительной
черепахой.

   Зенон  придумал  состязанье   в  беге  черепахи  с  Ахиллесом.  Как  ни
надрывается Ахиллес - не может догнать черепаху; догнал,  а она опередила на
свой шаг, опять догнал - она опять впереди. В эту минуту прямо над Наташиной
головой большая зелен