сти, неприменимые в привычном нам мире - Производном Мире, мире яви. А по этой причине методика нашей научной работы и обстановка, в которой она проводится, больше похожи на работу военного разведчика или полицейского сыщика. Наши задачи решаются не в кабинетах, не на бумаге и даже не на платах компьютеров - хотя без них, разумеется, мы не обходимся, как не обходятся без них во всех других областях жизни.
     Такая вот работа.
     Случается, конечно, что свои возможности мы используем и не для чисто научных целей; подряжаемся на контрактной основе производить какие-то действия в Пространстве Сна. С непременным условием: если они не являются для кого-то вредными. У нас существует что-то, смахивающее на клятву Гиппократа у медиков - хотя, как вы уже видели, к этому благородному искусству я, например, не имею никакого отношения.
     Кстати, участие в той хирургической операции в Пространстве Сна - работа по соглашению. Институту нужны деньги, а что касается меня - я тоже от них никогда не отказываюсь, если можно подработать, ничего не преступая.
     Будем считать теперь, что мы знакомы.

5. ПРОГУЛКА НА СВЕЖЕМ ВОЗДУХЕ

     Я живу незаметно. Соседи по подъезду считают меня спокойным, достойным, миролюбивым человеком. И жалеют. Они полагают, что я серьезно болен - потому что время от времени приезжает институтская "скорая" и меня увозит. Однако болезнь тут ни при чем. Наш Институт беден транспортом. Он научный, но не бюджетный, вообще не государственный - хотя юридического владельца у него тоже нет. Некое странное положение между небом и землей - или, точнее, между сном и явью. Так что с деньгами у нас туго. А то его отделение, в котором я числюсь...
     Но об этом говорить пока преждевременно. Что же касается соседей, то "скорая" просто всегда бросается в глаза, а когда за мной присылают непрестижный "Фольксваген" или я раскочегариваю свою пожилую, видавшую виды "десятку", это как-то не задевает ничьего внимания.
     Впрочем, сам я сажусь за руль все реже. Но когда сейчас угадчики погоды пообещали несколько ясных, жарких дней, я не утерпел. Только что я справился с одним заданием, не очень сложным - но не из самых простых, не с тем, о котором уже рассказывал, - и получил отгулы. Быстро собрал рюкзачок, вытянул машину из консервного гаражика, в котором она коротает дни, и, на ночь глядя, ударился в бега.
     В Подмосковье, не то, чтобы ближнем, но и не очень дальнем, есть такие облюбованные мною местечки, где никто не мешает жить. Не мотели, не дома отдыха и даже не избушки на курьих ножках. Просто деревья. Ручеек - не безудержный болтун, но и не вовсе немой. "Серебро и колыханье сонного ручья" - каково сказано? Чем дальше, тем больше мне хочется жить в этом стихотворении, и потому места, похожие на него, я отыскиваю, запоминаю и, когда удается, пользуюсь ими. Конечно, в сухую погоду: в мокреть туда на колесах не доберешься, а времени для такого отдыха у меня чаще всего бывает в обрез и жаль тратить его на дорогу.
     Собираясь, я не взял ни ружья, ни удочки: я не кровожаден. И навещаю эти места только чтобы освободиться от тупого давления чужих излучений и полей, настроить свою струну по камертону природы, а совершив это - слушать, как растет трава и секретничают камыши. Не нужно ни читать, ни мыть посуду (мои обычные ночные занятия в городе), зато можно вспоминать, и снова видеть "ряд волшебных изменений милого лица".
     Я доехал спокойно...
     Вообще-то все это к делу отношения не имеет. Наверное, просто захотелось расслабиться в неспешном, необязательном разговоре. Ну, ладно.

***

     ...спокойно остановил машину на обычном месте, отворил дверцу и, еще не вылезая, прислушался, чтобы убедиться, что поблизости нет никого, кто мог бы испортить мой отдых. Никем и не пахло. Тогда я выбрался, подошел к знакомой сосне и несколько минут постоял в обнимку с деревом. Чувствовалось, как сосна понемногу высасывает из меня тоску и недоумение существования, постепенно замещая их чувством покоя и единства со всем, что существует во вселенных - этой и той, другой. Потом сел, прислонившись спиной к стволу, шершавому и грубому на ощупь, но исполненному доброжелательности в глубине, закрыл глаза и попытался ввести свои ощущения в ритм ощущений дерева, его восприятии. Они просты и подлинны, и я часто жалею, что Великий Спящий, создав деревья, не завершил на этом творения, но зачем-то его продолжил и создал нас - суетных, нелепых, противоречивых и опасных. Я сидел; время стало исчезать, теряться, я перестал чувствовать его движение (ощущение, хорошо знакомое по работе), вошел в его неподвижность и всеобъемлемость. Чувство счастья стало подниматься над землей, словно бы я сидел на морском берегу в пору начинающегося прилива; вот меня залило уже по пояс, по грудь, скоро-скоро захлестнет с головой - и можно будет общаться с миром, единым в едином времени, общаться не по заданию, когда все подчинено цели и не может течь в своем природном, исконном направлении, когда ты волей-неволей вынужден искажать картину бытия своим даже не вмешательством, но уже одним присутствием, - но дышать с ним одним дыханием, с вмещающим все и более чем все миром. Прекрасно...
     Но уровень счастья, его прилив стал вдруг замедляться, вскоре и совсем замер, добравшись едва до горла. Я насторожился. Приглушенно, едва слышно звучал неподалеку чей-то голос.
     Нет, я не разозлился - деревьям это не свойственно, - но искренне удивился: кто и с кем мог разговаривать здесь, где присутствие человека совершенно не ощущалось (а в сиюминутном состоянии я учуял бы его и за километр)? Медленно-медленно я вернулся к способности размышлять и сразу же понял. Виноват был я сам. Приемничек в машине, столь же древний, сколь и она сама, иногда не желал работать ни за какие блага (его, по совести говоря, уже давно пора было выкинуть, но я не люблю выбрасывать вещи: никогда не знаешь, в каком мире и в какой ситуации снова встретишься с ними, таящими обиду); иногда же он вдруг начинал действовать сам по себе - возникало у него такое настроение, что ли? - потому что после безуспешных попыток я, случалось, оставлял его включенным. И вот сейчас он вместе с машиной тоже решил, наверное, показать, как хорошо им тут - и не нашел другого способа. Трогательно, конечно, со стороны машины. Но это бормотание мне мешало. И не оставалось ничего другого, как подняться, сделать несколько шагов и призвать болтуна к порядку. Я так и сделал, протянул руку к панельке, но, по старой привычке, попытался разобрать - о чем это он там: всегда полезно знать, от чего отказываешься. Ну, что же там за мировые потрясения?
     "Груздь, - жужжал и кашлял приемник. - Груздь, Груздь, Гру, Гру, Гру..." - остальные слова склеивались в перестоявшую кашу.
     Ах, Груздь. Знаем, знаем. Кто не знает. Как же: Груздь... Профессор Груздь, краса, гордость и надежда на райское будущее и завоевание мирового автомобильного рынка! Хотя, кажется, не автомобильного, а какого-то другого.
     Но, между прочим, и хрен с ним. Не моя забота. Вокруг него хватает народу. Пусть они и волнуются. Черт, эта музыкальная шкатулка что - яснее не может? Я попробовал поправить настройку. Отдельные слова стали прорезаться, словно изюмины в гурьевской манной. "Сон... третьи сутки... обратились... не принесли успеха..."
     Нет, все-таки - хрен с ним!
     Придя к такому окончательному выводу, я выключил приемник и вернулся к сосне.

***

     Но былой тишины уже не было.
     Сперва мне почудилось, что где-то, очень неблизко, плачет совсем маленький ребенок.
     Нет, не младенец: тот делал бы перерывы, чтобы вдохнуть. Не ребенок, слава Богу, Великому Спящему. Комар?
     Злобный, бессмысленный комар зудел вдалеке. Поперхнулся на мгновение и снова зазвучал - басовитее. Я поднял голову. Вершины деревьев осветились. Только на миг, но мне и этого было достаточно. Комар? Нет, водитель переключил передачу. Снова пронеслась полоса света, уже ярче. Гудело громче. Гудение было знакомо, как звук смывного бачка - ни с чем не спутаешь. Это ко мне. Я вздохнул. Не ко мне, точнее, а за мной. Нашли, сукины дети. Вычислили. Черти бы их всех взяли!
     Уже вдалеке между деревьями мелькали конусы света от фар - вверх-вниз, вверх-вниз. Качели. Ну, здесь не шоссе, а лесная просека. Я мгновение колебался: сесть за руль и погонять их по лесу? Право же, стоило бы. Но возраст не тот для игры в салочки. Да и чего мне бояться? На сей раз где они сядут на меня, там и слезут. В последний раз я, как-никак, проснулся полуживым, и это всем известно. Мне нужен отдых. И в конце концов я не единственный, кого можно посылать даже и по очень горячим делам. У меня бока болят, я сесть не могу нормально! Нет, нет и нет, милостивые государи!
     Мотор взрыкивал, как недовольный пес. Я сунул руки в карманы брюк и вышел на просеку. Остановился с донельзя вызывающим видом. Чтобы им, кто бы ни сидел в той машине, сразу стало ясно, что я не в настроении. Я неприступен. Свои права знаю не хуже, чем обязанности. И катились бы они все...
     Для того, чтобы приближающимся стало совсем ясно мое к ним отношение, я, стоя в лучах фар, расстегнул "молнию" и стал увлажнять почву. Жидкость на свету искрилась, как бриллианты на черном бархате в ювелирной витрине.
     Они сменили свет на ближний, мигалка на крыше погасла, и дверцы "скорой" гостеприимно распахнулись. Я привел в порядок одежду, сделал шаг вперед и даже не просто остановился, а прямо-таки врос в усыпанную хвоей, пружинистую землю.
     - Ну, с чем вас принесло? - спросил я, стараясь, чтобы вышло погрубее. - Зря только бензин жгли. Меня здесь нет. Вот просто нет, и все тут. Мой вам совет: проезжайте еще немного вперед, там найдете местечко, где можно развернуться, - и уматывайте по своим следам.
     Если бы мне ответили в той же тональности - заткнись, мол, и слушай приказ, - я, чего доброго, действительно встал бы на тормоза. Хотя понимал, что они приперлись сюда среди ночи вовсе не для того, чтобы составить мне компанию.
     Но они разумели это не хуже меня.
     Они вышли все трое: врач и два санитара, как полагается. Здоровенные мужики, им бы лес валить, добивать экологию. Врача звали Семен Семенычем, по фамилии Соколов - именно так, через "а". Санитары именовались: один - Лазарь Тимофеевич, второй - Васятка. Все из нашего Института, из наземной его части, все - старые знакомцы.
     - Да по делу, друг мой милый, все по делу, - ответил Семен Семенович очень мирным голосом и даже с ноткой извинения. - Возникла острая потребность в тебе. Ничего не попишешь - жизнь такая.
     - Привет, - сказал я. - Давно не виделись.
     - Ты скажи сразу: обниматься будем или как? - поинтересовался санитар Лазарь Тимофеевич.
     - А то у нас рубашечка с собой, - добавил Васятка. - Ну совершенно новая, рассчитывал обновить.
     - Побереги для себя, - посоветовал я. - Семеныч, и как ты их терпишь? Грубые, невоспитанные...
     - Изучаю психику высших человекообразных, - пояснил врач.
     - А их что - уже и высшими признали?
     - Семен Семенович, - ядовито поинтересовался Лазарь, - а это правда, что от долгого сна у людей мозг размягчается и крыша едет?
     - Потому нас с тобой и держат, - сказал Васятка. - Ну что - берем вдвоем?
     - Ладно, остряки, - буркнул я. - Так что там стряслось?
     - Консилиум, - кратко ответил врач.
     Я присвистнул.
     - Нет, ты не так свистишь. Сейчас надо в четыре пальца, - поправил меня Соколов. - Потому что консилиум - Большой. И срочный.
     - Вот дают... - только и смог пробормотать я. Потому что Большой консилиум - явление куда более редкое, чем, скажем. Олимпийские игры.
     - Так что поехали. Установку тебе дадут на месте.
     Во мне мигнула надежда: может быть, я им понадобился как консультант, а не для выхода? Это было бы еще туда-сюда. Вполне терпимо.
     - Ладно. Едем.
     Лазарь Тимофеевич спросил:
     - Может, в нашей поедешь? На носилочки приляжешь. Поспишь, пока доедем.
     Я не счел нужным отвечать. Сел в свою, за руль.
     - Вам сказано, где развернуться. А я уже на ходу. Так что догоняйте, злодеи жизни моей.
     И включил зажигание.

6. ИНСТИТУТ

     "Скорая" догнала меня уже в городе, за Кольцевой, а еще точнее - не она догнала, а я остановился на проспекте и подождал их. Там, уже без возражений, я пересел в медицинское средство транспорта, а Лазарь Тимофеевич влез за руль моей машины, чтобы отогнать ее ко мне домой и запереть в гараже. Все это было привычно и делалось уже не раз. Подъезжать к нашему Институту на своих колесах или просто приходить пешком от ближайшей остановки троллейбуса или метро мне - и всем таким, как я, любому из состава дрим-команды - было категорически запрещено. Может быть, правило и являлось излишним, возможно, такая секретность вовсе и не требовалась - однако не нами было так заведено, и отменять это правило, похоже, никто не собирался.
     Хотя - во всяком случае, на первый взгляд, да и на второй тоже - ничего такого в нашем Институте не было. Собственно, он официально не назывался даже институтом; небольшая пластина рядом с кружевными железными воротами, открывавшими (или, наоборот, закрывавшими) доступ на обширную территорию, окруженную бетонным забором четырех с половиной метров в высоту, была снабжена надписью, недвусмысленно сообщавшей, что здесь расположена нервно-оздоровительная клиника профессора, засл.д.мед. Д.М.Сокольникова. От ворот аккуратно заасфальтированная подъездная дорога вела к белому четырехэтажному зданию, красивому, но слегка испорченному двумя мощными параболами антенн, поднятыми над крышей на решетчатых конструкциях. Наверное, целители нервов нуждались в спутниковой связи с коллегами где-нибудь в другом полушарии - во всяком случае, такое объяснение должно было бы прийти в голову любопытствующему прохожему, окажись он здесь. Правда, прохожих было мало; в Москве, как ни странно, есть еще уединенные уголки, даже и не очень далеко от центра.
     ...Водитель Петр Игнатьич, приближаясь к воротам, нажал пуговку у себя на щитке и даже не стал тормозить: ворота покорно разъехались и, едва позволив нам проскочить, сомкнулись с негромким лязгом. "Скорая" миновала главный подъезд, не остановилась и у бокового, на котором светилась вывеска "Прием больных". Водитель затормозил только перед гаражом, располагавшимся на хозяйственном дворе за главным зданием. Гараж раскрыл нам свои объятия, мы въехали, и створки затворились за нами.
     Только теперь я смог выбраться из машины. Доктор с Васяткой вылезли тоже. Еще один тип в белом халате ждал нас.
     - Больной доставлен, - доложил доктор Соколов.
     - Вы не спешили, - произнес встречавший суховато.
     - Уж как смогли.
     - Жаль, что я не улетел на Сахалин, - сказал я. - Была такая идея: искупаться в Тихом океане. У меня отгулы.
     - Боюсь, как бы мы не опоздали, - проронил встречавший, никак не отреагировав на мое заявление.
     - Приятных сновидений, опер, - бросил вдогонку нам доктор Соколов.
     - Увидимся, когда проспишься, - добавил Васятка.
     - В темпе, в темпе, - бросил встречавший, старший дрим-инспектор Борич.
     Он отворил заднюю дверь гаража. Мы спустились на несколько ступеней и двинулись по туннелю, соединявшему гараж с главным зданием - и не только с ним. Пройдя туннель, снова преодолели несколько ступеней, на этот раз - вверх. Остановились перед дверью. Борич вложил свою карточку, негромко проговорил: "Борич". На двери мигнула зеленая лампочка, свет потрепетал, загорелся устойчиво. Настал черед моей карточки. Я вложил ее, представился: "Остров". Две зеленых лампочки показали, что идти можно.
     Мы вошли в коридор, вряд ли чем-нибудь отличавшийся от всех остальных в заведениях подобного рода. Двери, двери, двери, одни с ручками, другие - без; местами таблички: "Ординаторская", "Старшая сестра", "Врач", "Врач", "Врач", "Сестринская", "Бельевая"... Клиника как клиника, и вряд ли нужны были все предосторожности, с которыми мы уже успели столкнуться. Мы шагали спокойно, обмениваясь редкими словами:
     - Отчего тревога - не знаешь?
     - Не уполномочен объяснять. Могу только сказать, что не весь синклит в сборе. Только наши, московские. Легаты приглашены на более поздний час. Зато налицо какие-то посторонние.
     - Интересно. Что бы это могло означать?
     - Хотел бы я сам знать, - пробормотал Борич.
     Несколько шагов прошли молча.
     - А что готовят? Какой старт?
     - Узнаешь, надо полагать.
     - Зануда ты, Борич, - прокомментировал я его ответы. - И формалист.
     - Ага, - согласился Борич. - Имеет место быть. Но в данном случае я просто ничего не знаю.
     Мы подошли к посту дежурной сестры; на сей раз тут сидела Лиза. Мы остановились. Я вздохнул и сказал вполголоса:
     - Лизочка, хоть когда-нибудь я увижу вас не в этом халате?
     - А в чем бы вы хотели? - поинтересовалась она, таинственно прищурившись.
     - Он хотел бы в белье, только чтобы оно валялось где-нибудь по соседству, на ковре, - ответил вместо меня Борич.
     - Ни в коем случае! - возразил я. - Белье следует оставлять на пуфике.
     - Девушка может прийти к вам, в чем мать родила, залезть под одеяло и проваляться там хоть сутки - а вы и не пошевелитесь! - обиженно заявила Лиза.
     - Можно подумать, что вы пытались, - заявил Борич с подозрением в голосе.
     - Вам-то откуда знать?
     - Лизочка, прелесть моя, - пропел я нежно. - Но ведь я же не каждый раз сплю на работе.
     - Нет уж. Вы лучше дайте мне ключ от дома.
     - А что, - обрадовался я. - Это мысль. Я подумаю. Но чтобы без обмана. Чтобы не получилось так, что вместо вас моим ключом воспользуется сестра-хозяйка. Или, например, я приду, а вы окажетесь там с Боричем.
     Глаза сестрички выразили крайнее возмущение таким предположением, мыслью - но тут же взгляд ее изменился, стал спокойно-сосредоточенным, и обычный наш треп закончился. Потому что на мониторе засветилась разрешительная комбинация.
     - Можете идти, - вздохнула Лиза и кивнула - серьезно и как бы даже сочувственно.
     Мы вошли в нишу, перед которой располагался Лизин столик. Подошли вплотную к задней стенке ниши. Стенка ничем не была примечательна, кроме разве что не совсем обычного, гравированного-по медной табличке рисунка на уровне глаз; изображено было дерево, но не растущее вверх, как ему полагалось бы, а изгибающееся аркой и врастающее в землю своей верхушкой. Дерево было неопределенной породы, стилизация, а не работа с натуры. Мы остановились. "Борич", - произнес мой спутник. "Остров", - представился я. Стенка раздвинулась, ушла в стороны. Открылся лифт - он же по совместительству проверочная камера. Мы вошли. Створки бесшумно съехались, пол дрогнул - кабина пошла вниз. На самый нижний из, тех шести этажей, что располагались под четырьмя, доступными взгляду.
     - Идиотская планировка, - буркнул я. - Столько времени теряется на то, чтобы попасть на место.
     Борич пожал плечами.
     - Если бы строилось по проекту, - безразлично проговорил он. - А то ведь - сам знаешь.
     Я знал, конечно, да и любой из нашего хозяйства знал. Институт наш - и верхняя его часть, и нижняя - возникли относительно недавно, но не на пустом, к сожалению, месте. Выбить эту территорию тогда стоило многого - и нервов, и всего прочего. Клиника была зарегистрирована как частная, а с частника только ленивый не брал, хотя бы и с профессора и засл.д.мед. Когда земля была оформлена и долгострой, начатый еще при генсеке Горохе каким-то агропромовским департаментом (чье имя история не сохранила), передан с баланса на баланс, дела пошли быстро, но денег не хватало, потому что финансирование шло без учета наших отечественных особенностей, подземную часть сделать удалось, доставить и разместить оборудование - тоже (странное, кстати, оборудование: изготовленное не в нашей стране, оно тем не менее не проходило ни через одну таможню; вроде бы само собой возникло - но это никого не смутило), а вот на основательную перепланировку внешнего корпуса средств недостало, и пришлось как-то приспосабливаться, в частности - проникать вниз через первый надземный