и искусства, устраивали пир с выступлениями поэтов и музыкантов
и только потом, среди всего этого великолепия, выпивали  роковую  чашу.  Да,
следует хорошенько обдумать обстоятельства своей кончины. К тому же, если  я
покончу с собой здесь, это  огорчит  тех  милых  девушек,  которые  живут  в
пансионе. Это может даже бросить тень на бедную миссис Абернети, а ведь  она
не сделала мне ничего дурного.  Нет.  Было  бы  невежливо  и  совершенно  не
поэтично выпить лауданум здесь".
   Однако если подождать, пока она доберется до Западного побережья...
   "Я могла бы побывать в Опере, когда там будет петь Карузо",
   Вот это будет обстановка, достойная древних римлян, и к  тому  же  весьма
поэтическая!
   "Если экономить, можно скопить денег на изящное  платье  и  на  отдельную
ложу. Даже если мне будут  платить  меньше,  чем  обещано  в  письме,  можно
отложить нужную сумму".
   Да! Так и следует поступить. И выпить лауданум в первом антракте - уплыть
в смерть под великолепную музыку... А потом ее найдут со  вкусом  одетой,  с
прощальным письмом, лежащим рядом...
   Может быть, ее призрак даже станет посещать  театр...  Это  принесет  ему
только пользу: ведь любой хороший театр должен иметь своего призрака.
   Не в убогом, а в великолепном окружении уйдет  она  из  жизни;  тогда  её
смерть  нельзя  будет  не  заметить,  нельзя  будет  отделаться  несколькими
строчками на последней странице газеты.
   "Что ж, похоже, я решаю остаться в живых. По крайней мере пока".
   Розу охватило нетерпение. Чем скорее она отправится в  путь,  тем  лучше,
тем скорее она узнает, было ли обещанное  в  письме  настоящим  золотом  или
дешевой подделкой.
   Девушка встала с постели, подошла к умывальнику и налила из кувшина в таз
холодной воды. Даже хорошо, что вода холодная; умывание поможет скрыть следы
слез. Роза оделась; ее туалет представлял собой  странную  смесь  роскоши  и
нищеты: нижнее белье, хоть и неоднократно штопанное, было из тонкого  шелка,
а чулки, тоже заштопанные, - из самого грубого хлопка,  по  пять  центов  за
пару. Единственное, что радовало Розу в необходимости  отказаться  от  услуг
горничной, была возможность не затягивать шнуровку корсета так,  что  трудно
становилось дышать; уже год как она вообще не  затягивалась.  Вот  и  теперь
влезла  в  корсет,  просто  выдохнув  воздух,  и  застегнула  его   спереди,
смирившись с тем, что ее талия не окажется пятнадцати дюймов в  объеме,  как
требовала мода.
   Нижние юбки носили те же следы былой роскоши и умения изворачиваться - до
сих пор Розе удавалось чинить  прорехи  на  шелке.  Туфли  были  еще  вполне
хороши, хотя скоро, наверное, придется менять подметки. Юбку  и  жакет  Роза
купила в лавке, где цены были  ей  по  карману,  выбрав  хорошо  стирающуюся
ткань. Все ее дорогие наряды давно  пришлось  продать  скупщикам  поношенной
одежды; значительную часть своего нынешнего гардероба Роза приобрела  у  них
же.
   "Я часто говорила папе, что меня не интересуют наряды, что  лучше  купить
книги... Интересно, верил ли он в это? Догадывался ли, как  мне  не  хватает
шелков и бархата?"
   Розу беспокоило также, что подумает о ее одежде ее  наниматель.  Впрочем,
может быть, он ничего и не заметит.
   Она уложила волосы - свое единственное настоящее  украшение  -  и  надела
трогательно маленькую  шляпку,  приколов  ее  похожей  на  кинжал  булавкой.
Спрятав в ридикюль письмо Ясона Камерона, Роза вышла в холл.
   Нужно связаться с мистером Камероном и дать ему знать, что она  принимает
его предложение, иначе, пока она будет ехать через  всю  страну,  он  наймет
кого-то другого. Присланный им железнодорожный билет был на самом деле целым
набором разноцветных картонных прямоугольников: каждый давал право на проезд
между двумя городами. По-видимому, нельзя было просто сесть в поезд в Чикаго
и выйти из него в Сан-Франциско: нужно было сначала доехать до  Канзас-Сити,
потом пересесть на поезд другой компании до Лос-Анджелеса и  только  оттуда,
воспользовавшись услугами третьей компании, вы попадали в место  назначения.
Однако в этой трехзвенной схеме были еще  и  дополнительные  пересадки  -  в
зависимости от того, в какой день недели вы отправлялись  в  путь.  Все  это
представлялось Розе ужасно сложным.
   Сомнения не было в одном: она должна связаться с  мистером  Камероном,  и
единственный, кто знал, как это  сделать,  был  профессор  Каткарт.  Значит,
придется снова вступить в любимые стены университета - средоточия учености -
и пережить наплыв воспоминаний.
   Роза  надела  старое  шерстяное  пальто,   спустилась   по   лестнице   и
выскользнула из дома, никого не повстречав. Всю дорогу она прошла  пешком  -
денег не было даже на трамвай, не говоря уже о кебе. Пансион миссис Абернети
отделяла от университета всего лишь миля, а к прогулкам Роза была  привычна.
День выдался пасмурным и холодным, но дождь по крайней мере прекратился.
   Интересно, какая погода в Сан-Франциско? В Калифорнии  ведь  должно  быть
жарко - это же тропики? Роза размышляла об этом, пока не дошла  до  кампуса;
ее внимание не отвлекли даже  шумные  молодые  люди,  игравшие  в  футбол  в
университетском дворе.
   Каждый шаг вызывал мучительные воспоминания,  она  чувствовала  себя  как
Русалочка из сказки Андерсена, ступавшая своими  ножками  по  суше,  как  по
острым ножам. Когда Роза нашла профессора Каткарта,  он  с  первого  взгляда
понял ее состояние. Профессор поспешно усадил ее в кресло и послал за  кофе.
Прежде Роза никогда не обращала внимания на секретаршу профессора, теперь же
ее  остро  интересовало  положение  женщины-служащей,   и   она   пристально
посмотрела на невзрачную девушку.
   "Я должна научиться  двигаться  и  говорить  так  же,  -  подумала  Роза,
стараясь  запомнить  все  мелкие  уловки,   делавшие   секретаршу   Каткарта
совершенно незаметной. - У меня нет выбора - я должна научиться..."
   - Вы  уверены,  что  действительно  хотите  принять  это  предложение?  -
озабоченно спросил профессор, когда Роза взяла в холодные руки чашку кофе, -
Совершенно уверены?
   Отвечая на его вопросы, Роза почувствовала за словами профессора,  помимо
заботы, что-то еще. Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы с  изумлением
понять: это что-то - облегчение. Профессор уже жалел  о  своем  необдуманном
порыве, сделавшем его покровителем и защитником Розы, и хотел сбыть ее с рук
как можно скорее.
   Она испытала отвращение, но усталость быстро вытеснила все чувства. Этого
следовало ожидать. Профессор, убежденный холостяк, внезапно  обнаружил,  что
должен заботиться о женщине, которая ему даже не родственница! Да, он был ее
учителем, но никогда не предполагал,  что  ему  придется  иметь  дело  с  ее
житейскими проблемами, а не только с научными. И теперь, когда у  профессора
появилось время все обдумать, он, должно быть, проклинает себя за  вчерашний
визит. Стоило ему подождать несколько дней, и она уже уехала  бы;  тогда  он
был бы избавлен от необходимости узнавать, какая судьба  постигла  дочь  его
коллеги.
   Если Роза примет предложение Камерона, она не только  избавит  профессора
от необходимости заботиться о ней, их  будет  разделять  полконтинента.  Ему
никогда больше не  придется  заботиться  о  Розе,  а  совесть  вполне  можно
успокоить тем,  что  письмо  обещает  ей  надежное  и  достойное  положение.
Профессор советовал Розе проявить осторожность и все  обдумать;  так  она  и
поступила, и теперь он не обязан вмешиваться - да и помогать ей тоже.
   - Да, - ответила Роза с усталой покорностью. - Я  уверена.  Я  хотела  бы
известить мистера Камерона, что принимаю его предложение, но на конверте нет
его адреса.
   -  Об  этом  я  позабочусь,  -  сказал  профессор  с  несколько  излишней
поспешностью. - Я пошлю ему телеграмму, что вы выезжаете, чтобы он не  нанял
кого-то другого.
   Да, сомнений не оставалось: профессор тяготится своими обязательствами  и
хочет как можно скорее избавиться от них.
   - Я не хотела бы затруднять вас... - начала Роза, стараясь скрыть горечь,
вызванную его торопливостью.
   - Ерунда, - ответил он добродушно. - Я просто  пошлю  записку  в  контору
железнодорожной компании, а уж они обо всем позаботятся. Да, они  сообщат  и
расписание поездов - вы ведь хотите выехать завтра?
   Роза пожала плечами. Было ясно, что гостеприимство профессора иссякло.
   - Почему бы  и  нет?  -  ответила  она  и  снова  заметила  на  его  лице
облегчение. - Мне ведь незачем здесь задерживаться. Мои исследования...  Что
толку притворяться? Я никогда не получу ученой степени, так что  мои  записи
едва ли мне понадобятся. Может быть, ими сможет  воспользоваться  кто-нибудь
из ваших студентов.
   Профессор Каткарт для виду начал возражать, но Роза понимала,  что  слова
его неискренни: оба они знали, что она говорит правду.  С  горьким  чувством
гнева и печали Роза поспешно поднялась, чтобы уйти.
   - Я вернусь в пансион и закончу  со  сборами,  -  сказала  она,  внезапно
ощутив, что в этом пыльном кабинете ей  нечем  дышать.  -  Не  могли  бы  вы
прислать туда расписание поездов... Я знаю,  как  вы  заняты,  профессор,  и
понимаю, что вы не можете тратить время на меня, когда  вас  ждут  студенты,
которым ничто не помешает получить дипломы...
   Профессор покраснел, но не возразил; он просто порылся в кармане и  сунул
Розе монету.
   - Это вам на кеб, - заикаясь, пробормотал он. - Мне очень жаль, что я  не
могу дать больше, но... Ваш билет включает завтраки, обеды и ужины в поезде,
так что все должно быть в порядке...
   Он говорил что-то еще, но Роза поспешно вышла из комнаты, чтобы  избавить
профессора от своего присутствия. Кеб она, конечно, не взяла: каждый цент  в
ее кошельке был бесценным, и она вовсе не собиралась тратить их на  подобные
излишества. Вот на следующее утро без кеба не обойтись: без  него  никак  не
доставить на железнодорожную станцию тяжелый сундук... Разве что  повезет  и
удастся нанять тележку.
   Когда Роза вернулась в пансион, там ее дожидалось  не  только  расписание
поездов, но и телеграмма от самого Камерона. В отрывистом телеграфном  стиле
Розу извещали о том, что Камерон рад ее решению,  что  ей  будет  обеспечено
всяческое содействие, что его служащие встретят ее при пересадке на разъезде
Пасифика.
   Интересно, что это такое - разъезд Пасифика, гадала  Роза.  Должно  быть,
для железнодорожного барона тут нет неясности, решила она. Что ж, на  данный
момент этого достаточно.
   Пропустив завтрак, Роза не собиралась лишиться ленча, хотя аппетит к  ней
так и не вернулся. На ленч  она  получила  чай  с  толстым  куском  хлеба  и
тоненьким ломтиком ветчины, а на обед, вместе с другими девушками, -  суп  с
удивительно большим количеством картошки и почти полным отсутствием  мяса  и
хлебный пудинг. Роза решила, что, если так  здесь  кормят  каждый  день,  ей
повезло, что она уезжает. Диета с таким количеством крахмала быстро заставит
растолстеть даже самую стройную девушку.
   Она рано легла спать - поезд отходил почти на рассвете. После всей ходьбы
и волнений этого дня Роза почувствовала себя совершенно обессиленной.
   Последняя мысль перед тем,  как  она  заснула,  была  полна  удивления  -
неужели она действительно осмелилась так резко порвать со  своим  прошлым  и
вступить  в  неизвестное  будущее?  Может  быть,  правду  говорят:  отчаяние
способно подвигнуть человека на героизм и бесстрашие.
   Однако уснула Роза с чувством безнадежности, а  не  радостного  волнения.
Возможно, она и вступала в неизвестное будущее, но  подъема  от  перспективы
приключений не испытывала. Должно быть, эта способность умерла вместе  с  ее
отцом. Когда-то Роза каждый новый день встречала предвкушением. Теперь же ее
единственная надежда была на  то,  что  завтрашний  день  окажется  не  хуже
вчерашнего.
   Впрочем, и на самый худший случай у нее был выход: маленький флакончик  в
саквояже...

Глава 2

   Роза старалась не обращать внимания на качку,  на  утомительный  перестук
колес - так же как и на бесцеремонные взгляды сидящего  напротив  невежи,  -
она сосредоточилась на книге, которую держала в руках. Этот тип сел в  поезд
на остановке после Лос-Анджелеса и явно считал, что  его  броский  клетчатый
костюм и набриолиненные волосы делают его неотразимым.
   Нахал глазел на Розу уже на протяжении многих миль, и она мечтала  только
о том, чтобы он поскорее сошел с поезда.
   Девушка не могла понять, чем вызвала его интерес: после всех дней  дороги
она чувствовала себя ужасно грязной, а ванну не принимала  с  тех  пор,  как
покинула пансион миссис Абернети. Волосы Розы стали настолько сальными,  что
она напоминала  себе  какую-нибудь  дикарку,  по  своему  дикарскому  обычаю
смазывающую волосы жиром. Впрочем,  может  быть,  дело  в  том,  что  она  -
единственная  женщина  в  вагоне  моложе  шестидесяти,  путешествующая   без
сопровождающих. Судя по огромному кожаному чемодану под скамейкой,  тип  был
коммивояжером - странствующим торговцем.
   "Что бы он ни продавал, мне этого не нужно", - подумала Роза.
   Долгая тяжелая дорога измучила ее вконец. В день отъезда миссис  Абернети
разбудила Розу до рассвета с  приятным  известием  о  том,  что  старьевщик,
вывозивший "чистый" мусор - ящики и коробки, - согласен отвезти на вокзал ее
сундук за половину того, во что обошелся бы кеб. Хозяйка  пансиона  дала  ей
несколько весьма разумных советов по поводу  того,  как  одеться  в  дорогу.
"Наденьте что-нибудь такое, на чем незаметны пятна  и  что  не  жалко  будет
выбросить, когда доберетесь до места. Поверьте, дитя: вам на  эту  одежду  и
смотреть больше не захочется".
   Роза так и сделала: надела отвратительную черную юбку  из  манчестерского
сукна и черную сатиновую блузку, купленную для  похорон  отца.  Одежда  была
дешевой, но вполне прочной и  придавала  Розе  респектабельный  вид.  Теперь
девушка была вполне согласна с миссис Абернети:  ей  пришлось  оставаться  в
этом наряде все время и даже спать в нем, так что  и  правда  видеть  его  в
будущем ей не захочется.
   О чем миссис Абернети из благовоспитанности не упомянула -  так  это  что
пол в общем вагоне, особенно когда поезд будет  пересекать  западные  штаты,
окажется омерзительно грязным. Грубые мужчины, ехавшие в одном с ней вагоне,
жевали табак и часто не трудились дойти до  плевательницы.  На  сапогах  они
приносили грязь и кое-что похуже, а в окна летела пыль.  Пол  был  липким  и
покрытым сажей, тоже летевшей в окна. Глядя на вагоны снаружи,  трудно  было
предположить, что творится внутри. Как ни старалась Роза приподымать  подол,
он все же касался пола, когда она  садилась  или,  идя  по  раскачивающемуся
вагону, была вынуждена выпустить юбку и ухватиться за спинку  скамьи,  чтобы
не упасть. Юбку никогда не удастся отстирать, оставалось  только  надеяться,
что среди слуг мистера Камерона  найдется  добрая  душа,  которая  возьмется
вычистить ботинки, потому что у самой Розы одна мысль о том,  чтобы  к  ним,
вонючим и липким, прикоснуться, вызывала тошноту.
   Девушка с откровенной завистью смотрела на пассажиров купейных и  изредка
встречавшихся салон-вагонов. Жесткие деревянные скамейки общего вагона  были
слишком короткими для того, чтобы на них  улечься,  и  даже  если  удавалось
уснуть сидя, шея и голова болели потом от неестественного  положения.  Лучше
всего  удавалось  высыпаться  на  станциях  в  ожидании  следующего  поезда;
скамейки там были более удобными, и к тому же  сон  Розы  оберегали  странно
заботливые железнодорожные служащие.
   По крайней мере в дороге она не  голодала,  хоть  и  ожидала,  что  часть
времени будет терпеть лишения. О еде для нее позаботились, и  Роза  питалась
не хуже, чем другие пассажиры общего вагона. Те же служащие,  что  оберегали
ее отдых на станциях, снабжали Розу пакетами с бутербродами с  ветчиной  или
копченым  языком  и   бутылками   лимонада,   когда   в   поезде   не   было
вагона-ресторана.  Все  это  явно  делалось  по  приказу  мистера  Камерона,
поскольку ни о ком другом так не заботились; иногда девушка даже  ловила  на
себе завистливые взгляды - вроде  тех,  что  она  сама  бросала  на  богатых
путешественников.
   По дороге Роза наблюдала явления, которых никогда не  смогла  бы  забыть:
грозу в прериях, когда молнии  тянулись  к  земле  из  тяжелой  черной  тучи
сотнями огненных паучьих ног; сияющее ночное небо с таким количеством звезд,
какого она никогда в жизни не видела; высокие горы - каждый день приносил  с
собой чудеса природы, более удивительные, чем семь  чудес  света  древности.
Если бы не усталость, все это, наверное, произвело бы на нее  гораздо  более
сильное впечатление.
   Роза предвкушала, как впервые увидит океан, однако в присутствии  невежи,
старающегося привлечь к себе ее внимание, ей едва ли удастся должным образом
насладиться необыкновенным зрелищем...
   От чего она никогда не уставала, так это  от  книги,  которую  читала,  -
"Одиссеи" на древнегреческом. Преимущество оригинала заключалось в том,  что
не приходилось ограничивать себя взглядами переводчика:  каждый  раз,  читая
"Одиссею",  Роза  открывала  для  себя   новые   оттенки,   находила   новые
интерпретации. Не важно, что  она  устала,  что  равнина  за  окном  кажется
бесконечной. Даже под назойливым взглядом коммивояжера она в силах забыть  о
тяготах пути, сосредоточившись на ином странствии, таинственном и  чудесном,
несравненно более опасном, чем ее собственное, из-за вмешательства  богов  и
ужасного колдовства... - Извиняюсь, мисси!
   Невежа, возмущенный тем, что ему предпочли какую-то  книгу,  вознамерился
действовать решительно и привлечь внимание девушки, хочет она того или нет.
   Роза демонстративно не подняла глаз и немного отвернулась, хоть теперь на
страницу падала тень и видно стало хуже. "Не станет же он приставать ко мне,
если я ясно покажу, что не желаю иметь с ним ничего общего!"
   Однако его это не остановило. Не получив ответа  на  несколько  словесных
обращений, попутчик толкнул ногой ногу Розы. Тут уж она не  удержалась  и  в
ужасе взглянула на него.
   - Да что там, мисси? - начал он фальшиво ласковым  голосом.  -  Уткнулась
носом в свою книжку, и все тут!  Что  там  такого  уж  интересного?  Что  за
книжка?
   Роза вытаращила на него глаза, пораженная  подобной  бесцеремонностью,  и
ответила прежде, чем сумела себя остановить:
   - "Одиссея" Гомера.
   Тип озадаченно наморщил  лоб.  Очевидно,  его  знакомство  с  литературой
ограничивалось  "Сборником  текстов  для  чтения"  Макгаффи  .
   - Гомера... как по фамилии? Ладно, мисси,  для  меня  это  все  китайская
грамота.
   - Именно, - ледяным голосом ответила Роза и вновь взялась за книгу.
   "Теперь-то, когда я щелкнула его по носу, он наконец от меня отстанет!"
   Но тут книгу вырвали  у  нее  из  рук.  Невежа  озадаченно  уставился  на
греческие буквы. Роза в ярости вскочила. "Как он посмел!"
   - Кондуктор! - закричала она во весь голос.
   Тип изумленно взглянул на нее: он явно не  ожидал  ни  такого  гнева,  ни
отпора своей грубости. Кондуктор, который, по  счастью,  оказался  недалеко,
поспешил к ним, передвигаясь по проходу с ловкостью моряка в  качку.  Прежде
чем он успел задать вопрос, Роза  обвиняюще  ткнула  в  обидчика  пальцем  и
воскликнула:
   - Этот человек - вор и насильник! Он приставал ко мне, не желал  оставить
меня в покое, а теперь украл мою книгу. Сделайте что-нибудь!
   Однако наглец оказался находчивым - должно быть, наученный опытом общения
с рассерженными мужьями, женихами и отцами.
   - Не знаю, о чем это она, - запротестовал он с таким апломбом,  что  Роза
от его наглости раскрыла рот. -  Сижу  я  себе,  книжку  читаю,  а  она  как
вскочит, как завизжит!
   "Ах ты волк в овечьей шкуре!"
   Роза сжала руки в кулаки и с трудом удержалась, чтобы не ударить.  Другая
женщина на ее месте не решилась бы настаивать на своем - ведь ей нечего было
противопоставить словам обидчика, кроме своих