лчании.  Розалинду
это вполне устраивало: пикантный вкус маринованной капусты  разбудил  в  ней
такой голод, какого она и представить себе не могла; хотя  она  редко  пила,
теперь небольшая  кружка  превосходного  пива  пришлась  очень  кстати.  Еда
исчезла  с  ее  тарелки   словно   по   мановению   волшебной   палочки,   и
предупредительный светловолосый официант принес ей вторую  порцию,  даже  не
спрашивая, хочет ли она добавки.
   - Большое спасибо,  -  сказала  она  по-немецки,  чем  вызвала  довольную
улыбку. Подмигнув девушке, официант поспешил к соседнему столику.
   Розалинда до крошки доела и вторую порцию. Еще  месяц  назад  это  бы  ее
ужасно смутило, однако теперь  способность  смущаться  иссякла,  а  гордость
съежилась, как лопнувший шарик.
   Профессор поманил официанта и, когда тот убрал тарелки, заказал по порции
торта "Черный лес". Розалинда не сделала  даже  слабой  попытки  отказаться:
возможно, ей еще не скоро выпадет случай снова попробовать такой  деликатес.
Свой кусок торта она съела, когда профессор еще не добрался и до половины, и
откинулась в кресле с печально-довольным вздохом.
   "Нужно придумать, как мне зарабатывать на жизнь", -  мелькнула  мысль:  У
неё было смутное намерение найти себе место гувернантки или даже учительницы
где-нибудь в западных штатах. Теперь, конечно, нечего и думать о том,  чтобы
получить в университете степень по классической и средневековой  литературе.
Розалинда надеялась, что ей удастся убедить будущего  работодателя  в  своей
способности благодаря полученному  образованию  преподавать  "три  свободных
искусства".
   Официант убрал десертные тарелки и  подал  кофе,  в  который  Роза  щедро
добавила сахара и сливок. Профессор Каткарт  откинулся  в  кресле  и  обеими
руками обхватил чашку.
   - Простите, Роза, старому другу и учителю бесцеремонность: как случилось,
что вы оказались в таком положении? - спросил он. - Я не считал вашего  отца
непредусмотрительным человеком.
   Розалинда с горечью покачала головой:
   - Заслуга в том, что мы все потеряли, принадлежит  исключительно  Невиллу
Три.
   Профессор смущенно покраснел: именно он в  свое  время  представил  этого
подающего надежды политика старшим Хокинсам.
   Сказать ему было нечего. Несмотря на  благородное  происхождение,  Невилл
Три оказался обычным мошенником. Он приехал в Чикаго, чтобы найти вкладчиков
для своего банка - среди них оказался и профессор Хокинс, -  а  потом  довел
банк до банкротства неумелым управлением. Сам  он  как  управляющий  получал
огромное жалованье, а вкладчики, когда произошел крах,  лишились  всего.  Но
даже этого Невиллу Три было мало: он затеял новую аферу, пообещав разоренным
им людям вернуть все их деньги с процентами, если они снова поверят ему;  он
знает, где найти нефть. Профессор Хокинс и другие попались  на  эту  удочку,
отдали мошеннику последние деньги и получили взамен акции компании,  которая
бурила скважины в местах, где ни один геолог не предполагал  наличия  нефти.
Невилл  Три  благополучно  сбежал  в  другой  штат,  где  и  занялся  новыми
прожектами, живя припеваючи за счет других.
   Розалинда крепко стиснула в руке салфетку. Когда отец рассказал ей о том,
что потерял все сбережения и еще  залез  в  долги,  она  не  позволила  себе
упрекать его.
   "Я ведь хотел дать тебе  то,  чего  ты  заслуживаешь,  Роза",  -  жалобно
говорил ей отец.
   - Но как же исторический факультет... - начал Каткарт.
   - Вы же знаете, что никто  из  преподавателей  никогда  не  одобрял  моих
"неподобающих женщине" интересов, - мрачно ответила она. - Несомненно, узнав
о моих обстоятельствах, они только порадуются и посоветуют мне выйти  замуж,
как и положено добропорядочной женщине.
   "Как будто найдется молодой человек, который хотя бы посмотрит на меня  -
некрасивую, слишком умную да к тому же  страдающую  неизлечимой  склонностью
говорить что думает..." Эта последняя привычка была причиной того, что среди
студентов университета друзей и поклонников у Розалинды не оказалось. "Любой
мужчина  в  университете  может  найти  себе  милую  глупенькую  девушку  со
смазливым личиком или с деньгами, которая станет его  уверять,  будто  умнее
его нет никого на свете. Так  кому  нужна  я,  не  имеющая  ни  красоты,  ни
приданого и к тому же бросающая мужчине вызов как равная?"
   - А родственники вашей матери? - тихо спросил Каткарт.
   Он ничего не знал  об  отношениях  родителей  Розалинды  с  их  родней  -
профессор Хокинс позаботился о том,  чтобы  неприглядная  история  не  стала
достоянием общественности. Этот вопрос был  для  Каткарта  естественным,  но
только былые унижения позволили Розалинде ответить, не испытывая мучительной
боли.
   - Они приезжали на похороны, - сказала она. "Нет,  я  не  стану  называть
этих... людей своими дедом и бабкой". - Они оскорбляли моего отца,  поливали
грязью мать и заявили мне, что,  если  я  покаюсь  в  грехах,  обяжусь  быть
добродетельной и покорной и выброшу из головы всю  эту  чушь  насчет  ученой
степени, они, может быть, и подумают о том, чтобы мне  нашлось  место  в  их
доме. Как я понимаю, они хотели, чтобы я сделалась сиделкой для дяди Ингмара
и еще была благодарна за это.
   На лице Каткарта отразился ужас.
   -  Даже  будучи  в  здравом  уме,  Ингмар  Айворсон  не  был   подходящим
компаньоном для женщины; теперь  и  подавно  с  ним  наедине  никому  нельзя
оставаться! - бросил он.
   Розалинда только кивнула.
   - Я сказала им, что обо всем этом думаю я, что  думала  мама  и  что  они
могут сделать с дядей Ингмаром, а потом указа
   "Возможно, тут и  кроется  причина  того,  что  мистер  Грамвелт  тут  же
набросился на меня. Должно быть, эти люди обошли всех папиных кредиторов. Уж
не ожидали ли они, что я прибегу к ним, как только появятся  стервятники,  и
стану молить о прощении?"
   Каткарт улыбнулся:
   - Значит, вы сожгли мосты. Очень смелый поступок. Может быть, не такой уж
мудрый, но...
   - Профессор, по этому мосту я не пошла бы ни при каких обстоятельствах. Я
скорее села бы в ладью Харона, чем приняла помощь  Айворсонов.  -  Розалинда
решительно  подняла  голову,  хоть  и  не  могла  заглушить  страха.  "Ладья
Харона... Может дойти и до  такого".  Только  прошлой  ночью  она  думала  о
самоубийстве, оставшись наедине со своим отчаянием в полном отзвуков доме. В
ее саквояже было достаточно лауданума.
   Однако  теперь  выражение   лица   профессора   изменилось   и   стало...
расчетливым? Определенно! Розалинда замечала  такой  взгляд,  когда  Каткарт
изучал  какую-нибудь  неясную  проблему  или   намечал   новое   направление
исследований. Она ощутила, как в ней  пробуждается  интерес  -  чувство,  не
посещавшее ее уже много дней.
   - Я хотел  выяснить,  есть  ли  у  вас  какие-либо  перспективы,  -  тихо
заговорил  профессор;  взгляд  его  оставался  острым  и  расчетливым.  -  Я
получил... получил довольно странное письмо от человека из западного  штата.
Оно настолько странное, что я не стал бы предлагать вам обдумать предложение
этого человека, будь у вас другой выход.
   Теперь интерес в ней уже определенно пробудился.
   - Профессор, что вы хотите сказать? - спросила Розалинда,  выпрямляясь  в
кресле.
   Каткарт сунул руку во внутренний карман.
   - Вот, - сказал он, протягивая толстый кремовый конверт. - Прочтите сами.
   Розалинда вынула из конверта и отложила в сторону железнодорожный  билет,
потом  извлекла  единственный  лист  плотной  бумаги  и  со  всевозрастающим
недоумением прочла письмо.
   - Да, письмо действительно странное, -  сказала  она,  помолчав,  сложила
лист и убрала его на  место.  -  Очень  странное.  -  Железнодорожный  билет
последовал за письмом.
   Каткарт кивнул.
   - Я поинтересовался его  автором,  и  то,  что  узнал,  подтверждает  его
добропорядочность. Он кто-то вроде железнодорожного барона, живет на окраине
Сан-Франциско. Билет тоже настоящий; я отправил телеграмму в его  контору  и
убедился, что прислали его они. Предложение также остается в силе.  Говорят,
этот человек богат, как Крез, и живет отшельником. Еще о нем  известно,  что
ему феноменально везет. Больше никто ничего не знает.
   - В письме говорится как будто в точности обо мне, -  сказала  Розалинда,
ощущая  дрожь  предчувствия:  казалось,  она  стоит  на  пороге,  переступив
который, вернуться уже не сможет.
   - Это-то и  странно,  не  говоря  уже  о  самом  предложении.  -  Каткарт
покраснел. - Я подумал о всевозможных вариантах... В  конце  концов,  письмо
наводит на мысли...
   - Конечно, - неопределенно ответила Розалинда. - Белые  рабыни,  опиумные
притоны... - Она заметила, что от смущения Каткарт  побагровел,  и  невольно
хихикнула. - Да будет вам, профессор! Не считаете же вы меня совсем ни о чем
таком не подозревающей! Вы же сами давали мне  читать  Овидия  без  купюр  и
поэмы Сафо!
   Розалинда умолкла, боясь, что профессора хватит удар. Ее всегда изумляло,
что ученые в ее присутствии могли обсуждать греческих гетер, любовь Тристана
и Изольды, Абеляра и Элоизы, нравы острова Лесбос, а потом смущаться, стоило
только намекнуть на существование некоторых  заведений  всего  в  нескольких
кварталах от университета.
   - Не решайте немедленно,  -  предостерег  Каткарт,  поспешно  меняя  тему
разговора. - Я отвезу вас в пансион  миссис  Абернети;  отдохните  несколько
дней и все хорошо обдумайте. Такое решение нельзя принимать импульсивно.
   - Конечно, - ответила  Розалинда,  Однако  она  уже  чувствовала  тяжелую
холодную руку судьбы у себя на плече. Она отправится  к  этому  человеку,  к
этому Ясону Камерону. Она возьмется за предложенную работу.
   В конце концов, выбора у нее нет.
   Роза  проснулась,  разбуженная  какими-то  незнакомыми  звуками.  Сны  ей
снились  такие  пугающие...  На  мгновение  ее  охватила  паника,  а  сердце
заколотилось от страха. Она судорожно принялась нашаривать очки. Это  не  ее
комната! Ничего нет на положенном месте - прямоугольник света от окна падает
на изголовье кровати, а не слева, и почему-то только один,  а  не  два...  И
почему стены белые, и что это за огромный предмет, возвышающийся в углу?
   И главное, почему ее очков нет на  тумбочке  рядом  с  постелью,  где  им
положено быть?
   И  тут,  когда  кровать  заскрипела  так,  как  никогда  не  скрипела  ее
собственная, к Розе вернулось отрезвляющее понимание того, где она находится
и почему.
   Все предметы не на своих местах, потому что она не у себя дома и  никогда
больше не увидит привычной комнаты. Роза лежала на узкой железной кровати  в
пансионе миссис Абернети для респектабельных молодых дам.
   Вчера вечером Роза познакомилась с некоторыми из них и сразу уверилась  в
солидности данного заведения. Среди ее соседок  были  несколько  медицинских
сестер,  служащая  приюта  для  нищих,  секретарша  профессора  Каткарта  из
университета. Чистая, но бедная одежда Розы в точности соответствовала месту
и не давала повода для беспокойства.
   Миссис Абернети была дородной и спокойной  женщиной,  которую  ничуть  не
смутило, что Роза  в  сопровождении  профессора  Каткарта  появилась  на  ее
пороге, когда уже стемнело. Она кивнула в  ответ  на  произнесенные  шепотом
объяснения профессора, приняла деньги, которые он сунул ей в руку,  а  затем
отправила Розу в эту  комнату  на  втором  этаже,  как  раз  рядом  с  общей
гостиной. Сундук остался в кладовке на первом этаже, но он и не  был  нужен.
Баул и саквояж Роза принесла с собой. Она попыталась принять участие в общем
разговоре, но усталость и напряжение взяли свое, и вскоре Роза отправилась в
постель.
   Она перестала искать очки; в конце концов,  расплывчатые  тени  мебели  и
светлые пятна окон предпочтительнее, чем унылая  реальность  этой  печальной
тесной клетушки. Роза закрыла глаза и  лежала  неподвижно,  прислушиваясь  к
разбудившим ее звукам. Этажом ниже кто-то -  вероятно,  миссис  Абернети,  -
готовил завтрак; судя по запаху, это были овсянка и кофе - еда  дешевая,  но
сытная. В крошечных комнатках по обе  стороны  коридора  начали  просыпаться
соседки. Скудный свет, проникавший в  окно,  говорил  о  том,  что  рассвело
совсем недавно, - но  ведь  здесь  жили  работающие  девушки,  день  которых
начинался с восходом и заканчивался после заката; так было все  дни  недели,
кроме воскресенья.
   Только теперь вся  тяжесть  ситуации,  в  которой  она  оказалась,  стала
окончательно ясна. Не пройдет и недели, как она станет одной из них. Роза до
сих пор не осознавала, какую привилегированную жизнь вела  даже  в  условиях
жесткой экономии последних лет.  Она  всегда  была  "совой"  и  предпочитала
заниматься по ночам, когда ничто не отвлекает внимания; на лекции она ходила
обычно во второй половине дня, позволяя себе с утра  понежиться  в  постели.
Теперь же придется подстроиться под чужой распорядок, нравится  ей  это  или
нет.
   Все переменилось, прежняя жизнь закончилась  и  похоронена  вместе  с  ее
отцом.
   Впереди простирался путь, на котором не было ничего, что она любила, - ни
радостей узнавания нового, ни трепета научных открытий, ни интеллектуального
общения с коллегами-учеными. Она станет служанкой в  чьем-то  доме,  наемной
работницей, зависящей от воли и каприза хозяев. Очень может быть, что у  нее
никогда больше не будет доступа к университетской библиотеке.  Ее  жизнь,  в
которой так многое было связано с книгами, теперь будет определяться  местом
"ниже солонки" .
   Профессор Каткарт настаивал, чтобы  она  тщательно  обдумала  предложение
Камерона, однако ее возможности были  еще  более  ограниченными,  нежели  он
полагал. Фактически у нее было лишь два  варианта:  поступить  на  службу  к
Ясону Камерону (или найти другую сходную работу)  и  сделаться  прислугой  в
доме богатого и, возможно, капризного хозяина - или учительствовать в школе.
   Последнее осуществить труднее. Едва ли ей удастся  найти  место  школьной
учительницы в Чикаго: здесь слишком много желающих и  слишком  мало  рабочих
мест. Значит, придется искать сельскую школу, возможно,  даже  на  необжитом
Западе или отсталом Юге, где она станет чужой.
   В любом случае - в частном ли услужении, или работая в школе - она  будет
зависима; как школьная учительница она должна будет во  всех  случаях  жизни
оставаться респектабельной, посещать  церковь,  говорить  положенные  слова,
чтобы не дать оснований  для  упреков.  Ни  в  качестве  учительницы,  ни  в
качестве воспитательницы в богатом доме не сможет она даже намекнуть на  то,
что читала Овидия без купюр, не посмеет  высказать  оригинальную  мысль,  не
осмелится противоречить мужчинам. Дни, когда она  была  свободна  в  мыслях,
поступках и словах, уже позади.
   Роза не плакала с тех пор, как вернулась с похорон; ее  глаза  оставались
сухими при разговоре с Айворсонами, в присутствии мистера  Грамвелта  и  его
жадных подручных. Все эти дни она не позволяла себе лить  слезы,  но  теперь
что-то в ней сломалось.
   Глаза жгло, горло перехватило, и Роза  закусила  зубами  палец,  стараясь
сдержать рыдания. Это ей не удалось, и пришлось поспешно уткнуться  лицом  в
подушку, чтобы никто ничего не услышал. Как можно надеяться, что  кто-нибудь
из этих женщин поймет ее горе? То, что представлялось Розе невыносимым, было
для них повседневной жизнью.
   "Рожденный рабом не видит зла в цепях..."
   Роза сжалась в комочек, обхватив  подушку,  и  плакала,  пока  совсем  не
лишилась сил. Она никогда не верила в то, что сердце может быть разбито,  но
сейчас она ощущала именно это.
   "Ох, папа, зачем ты умер и покинул меня в беде?"
   От таких мыслей ей стало стыдно, и слезы хлынули еще сильнее, когда  Роза
представила себе, что должна будет провести всю жизнь  без  своего  дорогого
рассеянного отца. Наконец она почувствовала, что не  может  больше  плакать.
Роза обхватила мокрую подушку; голова и все тело болели, глаза опухли, горло
жгло от попыток сдерживать рыдания. Но физические страдания не могли отвлечь
ее от печальных мыслей.
   Пока она оплакивала свои несчастья, шум в соседних комнатах утих;  теперь
звуки доносились только с нижнего этажа. Роза поняла, что не в силах  сейчас
общаться с другими людьми, а сама мысль о завтраке вызывала у нее тошноту.
   По-видимому, ее отсутствие  осталось  незамеченным,  а  может,  профессор
Каткарт предупредил, что Розу не следует беспокоить, - так или иначе,  в  ее
комнату никто не заглянул. Отчаяние приковывало Розу к узкой жесткой кровати
невидимыми узами; она даже не могла найти сил, чтобы надеть очки.  Флакон  с
лауданумом, лежащий в саквояже, снова начал соблазнять ее. Один глоток  -  и
все ее беды утонут в забытьи, от которого нет пробуждения.
   Так ли уж это скверно? Христианская доктрина  учит,  что  самоубийство  -
грех, но ведь древние видели в нем лишь исцеление раны... Когда душа  ранена
так, что терпеть  нет  сил,  когда  жизнь  становится  невыносимой  -  зачем
страдать?
   Действительно, зачем? Зачем влачить  оставшиеся  годы,  если  это  нельзя
назвать жизнью? Зачем убивать душу ради  прокормления  тела?  Разве  это  не
больший грех, чем простое самоубийство?
   Сколько мрачных седых старых дев видела она в школе! Эти увядшие существа
безжалостно выкорчевали всякий намек на любознательность  в  себе  и  теперь
старались сделать то же со  своими  учениками...  Нет,  такую  жизнь  нельзя
назвать жизнью. "Лучше покончить со всем сразу", - подумала Роза.  Несколько
мгновений  она  предавалась  фантазиям,  представляя  себе,  как   воспримут
известие о ее смерти окружающие. Айворсоны, конечно, станут качать  головами
и говорить, что ничего  другого  от  нее  и  не  ожидали;  уж  чего-чего,  а
раскаяния они испытывать не будут. Можно, конечно, оставить записку, виня во
всем Невилла Три; это будет изысканная месть -  клеймо  виновного  в  смерти
девушки заставит общество отвернуться от него, особенно  если  не  уточнять,
что именно довело ее  до  самоубийства.  Люди,  конечно,  предположат  самое
плохое - так всегда бывает.
   Роза поднялась с подушки, потянулась за очками и надела их: не  могла  же
она, ничего не видя, написать предсмертную записку.  Рука  наткнулась  и  на
что-то еще: письмо Ясона Камерона. Почти против воли она  вынула  письмо  из
конверта и стала его перечитывать.
   Однако теперь, читая внимательно, а не просто пробегая  написанное,  Роза
совсем иначе  представила  себе  автора  письма.  Раньше,  в  ресторане,  ее
поразило странно точное совпадение требований нанимателя с ее академическими
интересами. Теперь же ее внимание привлек абзац, где говорилось о  детях,  в
особенности о девочке.
   "Жертва предрассудков, лишающих представительниц  ее  пола  возможностей,
предоставляемых мужчинам".
   Человек,  написавший  такие  слова,  не  может  быть  грубым  тираном!  И
наверняка  он  не  станет  возражать  против  продолжения  ее   собственного
образования  -  даже  если  придется  выбрать   область,   далекую   от   ее
первоначальных интересов...
   Возможно, с ней даже не  станут  обращаться  как  со  служанкой.  Письмо,
должно быть, вышло из-под пера человека, ценящего знания, и он  с  уважением
отнесется к интересующейся наукой женщине.
   Не следует ли хотя бы удостовериться, что  он  именно  такой,  как  можно
заключить из его письма?
   В конце концов, флакон с лауданумом никуда не денется; покончить с  собой
можно в любое время и совсем не обязательно здесь. Можно  сначала  совершить
путешествие на Западное побережье, посмотреть на необозримые  просторы.  Она
ведь никогда не видела ни бизонов, ни ковбоев, ни краснокожих индейцев.  Она
никогда не видела ни гор, ни океана. Всю свою короткую жизнь она  прожила  в
Чикаго. Так разве не лучше ли, прежде чем совершить последний  шаг,  увидеть
больше, чем один-единственный город?
   И еще... Если уж покончить с жизнью, то не в таком убогом окружении.
   "Древние  римляне  созывали  друзей,  окружали  себя  самыми  изысканными
произведениям