ьшой наплыв посетителей.
Рэнсом уже не сомневался, что может спуститься  и  БЕЗБОязненно
смешаться  с  толпой,  но почему-то не решался это сделать. Вся
ситуация живо напомнила ему школу, где он  был  новичком  --  а
новички  должны были являться на день раньше остальных, -- и он
бродил по школе один, глядя, как съезжаются уже знакомые друг с
другом ученики. В конце концов он решил остаться, где  был.  Он
нарезал немного растении, подкрепился и прилег вздремнуть.
     После  полудня  похолодало,  и он снова отправился гулять.
Другие хнау к этому времени  тоже  разбрелись  по  острову.  Он
замечал  в  основном сорнов -- просто потому, что они были выше
других. Вокруг была почти  полная  тишина.  Гуляющие  держались
главным    образом   береговой   части   острова,   и   Рэнсом,
полусознательно избегая встречи с ними, стал забирать вверх,  в
глубь  острова,  пока  не  обнаружил, что дошел до самой рощи и
стоит у начала аллеи камней. Сначала он, толком не зная почему,
не хотел идти по  ней  дальше,  но  потом  начал  рассматривать
ближайший камень, со всех сторон покрытый густой резьбой, и уже
не  мог  преодолеть  любопытства. Он стал переходить от камня к
камню, все дальше и дальше.
     Изображения немало озадачили его. Помимо сорнов, хроссов и
еще каких-то существ -- видимо, пфифлътриггов,  --  то  и  дело
встречалась  стройная  и как бы колеблющаяся крылатая фигура, у
которой  едва  угадывалось  лицо.  Зато   крылья   были   самые
настоящие,  что  очень  удивило  Рэнсома.  Возможно  ли,  чтобы
традиции   малакандрийского   искусства   восходили    к    той
геологической и биологической эре, когда, по словам Эликана, на
харандре  еще была жизнь и существовали птицы? Рисунки вроде бы
подтверждали это предположение. Он различил  древние  пурпурные
леса  и  в  них  множество  разных  существ  --  птиц и других,
неизвестных ему. На другом камне лес был усеян мертвыми телами,
а в небе над ними парило фантастическое чудовище, мечущее  вниз
стрелы;  оно  напоминало  хнакру  и,  возможно, символизировало
холод. Оставшиеся в живых сбились в  кучу  вокруг  колеблющейся
фигуры  с крыльями; Рэнсом решил, что это Уарса, изображенный в
виде  крылатого  пламени.  На  следующем  камне  толпа  существ
сопровождала  Уарсу, который каким-то острым предметом проводил
борозду по земле. Дальше  пфифльтригги  углубляли  борозду  при
помощи  специальных орудий, сорны собирали землю в высокие кучи
по краям рва, а хроссы, видимо, напускали воду в каналы. Рэнсом
не мог решить, миф ли это о происхождении хандрамитов, или  они
и   вправду   были  созданы  искусственно,  если  только  такое
возможно.
     Многие  рисунки  оставались  ему  совершенно  непонятными.
Особенно  загадочен был один: внизу располагался сегмент круга,
из-за него на три четверти поднимался диск. Рэнсом подумал, что
это   восход   солнца   за   горой.   Сегмент   был    испещрен
малакандрийскими  сценами  --  Уарса  в  Мельдилорне,  сорны на
скалистом уступе харандры, и много другого, Рэнсом  понимал  не
все.  Но, рассмотрев повнимательнее диск, он обнаружил, что это
не солнце.  Солнце,  без  сомнения,  тоже  было,  оно  занимало
середину   диска,   и   от   него  расходились  концентрические
окружности. На первой из них Рэнсом увидел маленький кружок,  а
на  нем  -- крылатую фигуру, похожую на Уарсу, с трубой в руке.
На следующей тоже был кружок с огненной фигурой. У нее не  было
и намека на лицо, только две выпуклости -- вымя или грудь самки
млекопитающего, как заключил Рэнсом после тщательного изучения.
     Он  уже не сомневался, что перед ним изображение солнечной
системы. Первый кружок -- это Меркурий, второй-- Венера. "И вот
какое  удивительное  совпадение,  --  подумал  Рэнсом,  --   их
мифология,  как  и  наша,  связывает с Венерой какой-то женский
образ". Он бы еще долго размышлял на эту тему, если  бы  вполне
естественное  любопытство  не заставило его перевести взгляд на
следующий кружок, который должен обозначать Землю. На мгновение
у него все внутри похолодело. Кружок был на  месте,  но  вместо
огненной  фигуры он увидел лишь вмятину неправильной формы, как
будто кто-то  вырезал  бывшее  там  изображение.  Так,  значит,
когда-то...  нет,  тут  слишком  много  неизвестных  фактов. Он
посмотрел на следующую окружность. Кружка на ней  не  было,  ее
нижний   край   касался   вершины   сегмента   и  был  заполнен
малакандрийскими сценами, словно сама Малакандра  выплывала  из
солнечной системы навстречу зрителю. Поняв наконец замысел всей
картины,  Рэнсом  поразился  ее выразительности. Он отступил на
шаг и набрал побольше воздуху, чтобы по порядку  разобраться  в
осаждавших  ум  вопросах.  Значит  Малакандра  --  это  Марс. А
Земля... Но  в  этот  момент  стук  молотка,  который  в  своем
увлечении  Рэнсом  не замечал, стал настойчивее и дошел наконец
до его сознания. Кто-то работал рядом, и  это  был  не  эльдил.
Рэнсом  очнулся  от  своих  раздумий  и обернулся. Но ничего не
увидел.   Тогда   он   крикнул   по-английски   (совершеннейшая
нелепость!):
     -- Кто тут?
     Стук  мгновенно  прекратился,  и  из-за ближайшей каменной
глыбы показалось необыкновенное лицо. Оно было гладкое,  как  у
человека  или  сорна,  длинное и заостренное, как у землеройки,
желтоватое и невзрачное, по-звериному неосмысленное, почти  без
лба,  хотя и с торчащим затылком, похожим на высокий, скошенный
назад парик.
     В  следующий  миг  создание  выпрыгнуло  из-за   камня   и
предстало  перед  ошарашенным  Рэнсомом  во  всей  своей красе.
Рэнсом сообразил, что это пфифльтригг, и  порадовался,  что  не
встретил  представителей  этой расы в первые дни на Малакандре.
Создание гораздо больше походило на насекомое или рептилию, чем
все, кого ему до  сих  пор  приходилось  видеть.  У  него  было
совершенно  лягушечье  сложение,  и сначала Рэнсому показалось,
что оно сидит, поставив "руки" на землю на  манер  лягушки.  Но
потом  он разглядел, что та часть передних конечностей, которой
он упирается в землю, на самом деле скорее локоть, чем  ладонь,
если пользоваться человеческими понятиями. Широкий и снабженный
подушечкой,  "локоть" был явно предназначен для ходьбы, от него
отходили вверх под углом примерно 45° настоящие руки --  тонкие
и   сильные;  они  заканчивались  чувствительными,  многопалыми
кистями. Опора на  локоть  полностью  освобождала  пфифльтриггу
руки -- большое преимущество при любой работе, от копания земли
до  вырезаний  камней.  Сходство  с  насекомыми  ему  придавали
быстрота и порывистость движений, а также  способность  вращать
головой,   как   жук-богомол,   поворачивая  ее  на  180°;  оно
усиливалось еще и  благодаря  особому  звуку,  вроде  сухого  и
звенящего   стрекотания,   который   пфифльтригг   издавал  при
движении. В нем было что-то от кузнечика,  и  от  гнома,  и  от
лягушки,  и  еще  от  маленького  старичка  -- набивщика чучел,
лондонского знакомого Рэнсома.
     -- Я прилетел из другого мира.
     -- Знаю, знаю, -- торопливо затрещало существо. --  Встань
сюда,  за  камень.  Вот  здесь,  вот здесь. Приказ Уарсы. Очень
срочно. Не терять времени. Стой там.
     И Рэнсом оказался по другую сторону глыбы,  перед  еще  не
законченным  изображением.  Под ногами все было усеяно каменной
крошкой, а в воздухе клубилась пыль.
     -- Вот так, -- сказало существо. -- Стой смирно.  На  меня
не смотри. Смотри туда.
     Сначала  Рэнсом  не  мог взять в толк, чего от него хотят,
но, увидев, что пфифльтригг посматривает  то  на  него,  то  на
камень  особым  взглядом, который везде, даже на чужой планете,
безошибочно выдает художника, работающего с моделью, -- он  все
понял  и  чуть  не рассмеялся вслух. Он позировал для портрета!
Рэнсом стоял так, что незаконченная работа была скрыта  от  его
глаз,  зато  он  с  любопытством наблюдал за самим скульптором.
Пфифльтригг резал камень, словно сыр, а его руки двигались  так
быстро,   что   за  ними  невозможно  было  уследить.  Звенящий
металлический   звук   производили,   оказывается,    крошечные
инструменты,   которыми   он  был  весь  увешан.  Иногда  он  с
раздраженным возгласом отбрасывал в сторону инструмент, которым
работал, и выбирал  какой-нибудь  другой,  при  этом  несколько
инструментов,  которые могли ему понадобиться, все время держал
во рту. Еще Рэнсом заметил, что существо облачено в  одежду  --
она  состояла из какого-то яркого чешуйчатого материала, богато
разукрашенного, хотя и покрытого  толстым  слоем  пыли.  Что-то
вроде  мехового  кашне  мягкими складками обнимало горло, глаза
были защищены выпуклыми защитными очками. На шее и  конечностях
красовались  кольца  и  цепочки  из  блестящего  металла,  явно
незолота. Во время работы  существо  издавало  как  бы  шипящий
свист,  а  когда  приходило  в  особенное  возбуждение  --  что
случалось поминутно, -- кончик носа у него начинал подрагивать,
как у кролика. Наконец он высоко  подпрыгнул,  так  что  Рэнсом
снова  вздрогнул  от  неожиданности,  и,  приземлившись ярдах в
десяти от камня, сказал:
     -- Ну да, ну да. Хотелось  бы  удачнее.  В  следующий  раз
исправлю. Пока так. Иди, посмотри сам.
     Рэнсом повиновался. Он снова увидел изображения планет, но
уже не  на  карте  солнечной  системы:  на  этот  раз  они были
выстроены в единую  процессию,  двигающуюся  к  зрителю,  и  на
каждой,  за  исключением  одной,  ехал огненный возничий. Внизу
располагалась Малакандра, и Рэнсом с удивлением  узнал  на  ней
довольно  верно  выполненный  космический корабль. Рядом стояли
три фигуры --  Рэнсом,  очевидно,  послужил  моделью  для  всех
сразу.  Он  с  возмущением отвернулся. Конечно, тема совершенно
новая для малакандрийца и его искусство стилизовано, и все  же,
подумал Рэнсом, портретист мог бы все-таки найти в человеческом
облике  хоть что-нибудь более привлекательное, чем эти чурбаны,
почти одинаковые в ширину и в высоту, с каким-то  грибообразным
наростом вместо головы.
     Он ответил уклончиво.
     -- Наверное, именно таким я кажусь всем вам, -- сказал он.
-- Но художник из моего народа нарисовал бы иначе.
     -- Нет,  -- возразил пфифльтригг. -- Я не хочу, чтобы было
слишком похоже. Если будет  слишком,  они  не  поверят  --  те,
которые родятся потом.
     Он  еще долго что-то объяснял; Рэнсом не все понял, но ему
вдруг пришло в голову,  что  эти  мерзкие  фигуры  представляют
собой  идеализацию  человечества.  Разговор  затянулся  еще  на
некоторое время. Рэнсом решил переменить тему и  задал  вопрос,
который уже давно интересовал его.
     -- Объясни  мне,  -- сказал он, -- как получилось, что вы,
сорны и хроссы -- все говорите на  одном  языке.  Ведь  у  вас,
наверное, очень по-разному устроены зубы, небо и гортань.
     -- Ты  прав,  -- согласился пфифльтригг. -- Когда-то у нас
были разные языки, да и сейчас еще мы говорим  на  них  у  себя
дома. Но потом все выучили речь хроссов.
     -- А почему? -- спросил Рэнсом, все еще мыслящий понятиями
земной  истории.  --  Разве  хроссы  когда-нибудь правили всеми
остальными?
     -- Не понимаю. Они  умеют  замечательно  говорить  и  петь
песни.  У  них  больше  слов,  и слова лучше. Речь моего народа
никто не учит, потому что все самое  важное  мы  говорим  через
камень,  или  кровь  Солнца, или звездное молоко. И речь сорнов
никому не нужна, потому что можно любыми словами  объяснить  их
знания -- они от этого не изменятся. Но с песнями хроссов этого
не  сделаешь. Их языком говорят по всей Малакандре. Я говорю на
нем с тобой, потому что ты не из моего народа. С сорнами я тоже
говорю на нем. Но дома мы говорим на своих старых  языках.  Это
видно  по  именам.  У сорнов протяжные имена, например, Эликан,
Аркал, Белмо или Фалмэй. А у  хроссов  имена,  как  мех,  вроде
Хнох, Хнихи, Хьои или Хлитхна.
     -- Значит,  лучшая  поэзия  получается  на  самом  трудном
языке.
     -- Пожалуй,  --  сказал  пфифльтригг.  --  Ведь  и  лучшие
картины  --  из  самого твердого камня. А знаешь, какие имена у
моего народа? Например, Калакапери, Паракатару, Тафалакеруф.  А
меня зовут Канакаберака.
     Рэнсом тоже назвал ему свое имя.
     -- В нашей стране совсем не так, как здесь, мы не зажаты в
узком  хандрамите.  У  нас  есть  настоящие леса, зеленая тень,
глубокие копи. Еще у нас тепло. И нет  такого  яркого  света  и
такой  тишины.  Там, в лесах, я мог бы показать тебе место, где
горят сразу сто  огней  и  стучат  сто  молотков.  Я  бы  хотел
показать тебе нашу страну. Мы живем не в дырах, как сорны, и не
в  кучах травы, как хроссы. Ты бы увидел дома, которые окружают
сто колонн, одна -- из крови Солнца, следующая -- из  звездного
молока,  и  так  по  всем стенам... А на стенах картины -- чего
только там нет...
     -- А кто у вас следит за порядком? -- спросил Рэнсом. -- К
примеру, те, которые работают в копях  --  разве  они  довольны
своим положением, как другие, которые делают картины на стенах?
     -- Рудники открыты для всех; каждому приходится заниматься
этой работой.  Каждый  копает  для  себя  столько,  сколько ему
нужно. А как же иначе?
     -- У нас все по-другому.
     -- Значит, у вас получается порченая работа.  Разве  можно
работать  с  кровью  Солнца,  если  ты  не  был  там,  где  она
рождается, и не научился отличать друг от друга разные ее виды,
и не провел рядом с нею много-много дней, вдали от света небес,
чтобы она вошла в твою  кровь  и  твое  сердце,  как  будто  ты
мыслишь ею, и ешь ее, и плюешь ею?
     -- У  нас  она  лежит  очень  глубоко,  так  что ее трудно
достать, и те, кто ее выкапывают, должны тратить всю свою жизнь
на это искусство.
     -- А им это нравится?
     -- Не думаю... Не знаю. Им  ничего  другого  не  остается,
потому  что  им  не  дадут  еды,  если они перестанут работать.
Канакаберака подергал носом.
     -- Значит, у вас нет вдоволь еды?
     -- Не знаю, -- ответил Рэнсом. -- Я  всегда  хотел  узнать
ответ  на  этот  вопрос, но никто не мог объяснить мне. А разве
вас, Канакаберака, никто не заставляет работать?
     -- Как  же:  женщины,  --  сказал  пфифльтригг   и   издал
свистящий звук, который, видимо, следовало понимать как смех.
     -- Вы наверное цените женщин больше, чем другие хнау?
     -- Намного. А меньше всего их ценят сорны.

     XVIII

     Рэнсом   провел  ночь  в  гостинице.  Это  был  настоящий,
прекрасно  отделанный  дом;  его  строили  пфифльтригги.  Таким
образом,  Рэнсом  оказался  наконец в относительно человеческих
условиях, однако  удовольствие  от  этого  значительно  умеряла
неловкость   от   соседства  такого  множества  малакандрийцев,
которую  он   испытывал   помимо   своей   воли.   Здесь   были
представители  всех  трех  рас.  Они  прекрасно  ладили  друг с
другом, несмотря на неизбежные разногласия вроде  тех,  которые
возникают  на  Земле  между пассажирами в вагоне поезда: сорнам
казалось, что в здании слишком  жарко,  а  пфифльтригги  в  нем
мерзли. О малакандрийском юморе он узнал в эту ночь больше, чем
за  все  время,  проведенное  на планете -- ведь до сих пор ему
приходилось   разговаривать   только   на    серьезные    темы.
По-видимому,  сама  ситуация  встречи  разных  видов  хнау была
комична. Правда, шуток он почти не понимал, но зато в характере
юмора  улавливал   некоторые   различия.   Так,   сорны   редко
переступали   границы   сдержанной  иронии,  хроссы  отличались
неуемной фантазией,  а  пфифльтригги  были  язвительны  и  даже
позволяли  себе  грубости.  Но  и  в  тех случаях, когда Рэнсом
понимал все слово, суть ускользала от него. Он рано  отправился
спать.
     На  рассвете  --  время  доить  коров  на Земле -- Рэнсома
что-то разбудило. Он не сразу понял, что это.  В  комнате  было
тихо,  пусто  и  почти  совсем  темно.  Он  собрался было снова
заснуть, как вдруг услышал совсем рядом  высокий  голос:  "Тебя
зовет  Уарса!".  Он  вскочил,  озираясь, но никого не увидел, а
голос   повторил:   "Тебя   зовет   Уарса!".   Голова   наконец
прояснилась,  и  он  понял,  что в комнате эльдил. Страха он не
почувствовал,  но,  послушно  поднявшись  и   натянув   одежду,
заметил, что сердце бьется слишком часто. Его мысли были больше
заняты  предстоящим  разговором,  чем невидимым посетителем. От
прежних страхов встречи с неведомым  чудовищем  или  идолом  не
осталось  и  следа:  он  просто  волновался,  как  в утро перед
экзаменом в студенческие годы. Больше всего на свете он  мечтал
сейчас о чашке хорошего чая.
     Гостиница опустела. Он вышел наружу. Над озером поднимался
голубоватый  пар,  небо ярко синело на востоке, над зазубренной
стеной каньона; до восхода солнца оставалось  несколько  минут.
Воздух  еще не нагрелся, трава под ногами была пропитана росой,
и во всем чувствовалась  какая-то  таинственность,  которую  он
связал  с  тишиной.  Голоса  эльдилов  исчезли, как и мелькание
маленьких бликов и теней. Рэнсом безо всякого приказания понял,
что должен подняться на вершину холма, в рощу. Подойдя к  аллее
камней,  он  с  замиранием сердца увидел, что вся она заполнена
малакандрийцами. Они ждали в полном безмолвии  по  обе  стороны
аллеи,  сидя  на  земле или на корточках -- кто как мог. Рэнсом
пошел вперед, не смея остановиться, как бы проходя сквозь строй
под этими нечеловеческими, немигающими взглядами. Так дошел  он
до вершины и там, возле самого большого камня в середине аллеи,
остановился -- по приказу Малельдила или подчиняясь собственной
интуиции, этого он потом не мог вспомнить. Он остался стоять --
земля  была  еще  слишком  холодной  и влажной, к тому же он не
знал,  будет  ли  прилично  сесть.  Поэтому  он  просто  стоял,
неподвижно, как на параде. На него были устремлены все глаза, и
безмолвие ничем не нарушалось.
     Постепенно  он понял, что вокруг очень много эльдилов. Все
те едва уловимые световые блики, которые накануне были рассеяны
по острову, собрались здесь и ждали почти не  двигаясь.  Солнце
уже  взошло,  но  все продолжали молчать. Рэнсом поднял голову,
чтобы рассмотреть каменные глыбы под  первыми  бледными  лучами
солнца,  и  вдруг  увидел  над  собой сложную световую сеть, не
имевшую никакого отношения к восходу, совсем другой природы  --
свет  эльдилов. Вверху их было не меньше, чем на земле; видимые
глазом малакандрийцы составляли лишь небольшую часть  собрания,
в  котором разбиралось его дело. Может быть, когда настанет его
черед говорить, ему придется защищаться перед тысячами, а то  и
миллионами.  Ряд  за рядом вокруг него, и ряд за рядом над ним,
все эти существа, которые впервые  видели  человека  и  которых
человек  никогда  прежде не видел, ждали начала суда. Потом ему
пришло в голову, что, может быть, суд уже идет, что,  стоя  под
взглядами  этих  созданий,  он  бессознательно разрешает все их
вопросы. Так прошло довольно много времени, потом все пришло  в
движение.  Все  поднялись  на  ноги  и застыли, и в наступившей
тишине Рэнсом увидел (если только можно так выразиться)  Уарсу,
который  приближался между двух рядов камней, покрытых резьбой.
Отчасти по выражению лиц малакандрийцев он догадался, что между
ними проходит их повелитель; но он и сам видел Уарсу -- в  этом
не  было никаких сомнений. Рэнсом никогда не смог бы объяснить,
что, собственно, он увидел. Не более чем шорох света, нет, даже
меньше того: еле уловимое осветление тени, но  что-то  медленно
перемещалось  по  неровной  земле, а может быть, с самой землей
происходило какое-то изменение, слишком  ничтожное,  чтобы  его
можно  было обозначить на языке пяти чувств. Как в полной людей
комнате  настает  тишина  или  знойным  днем  повеет  легчайшее
дуновение  прохлады, как мимолетное воспоминание давно забытого
звука или запаха, проходил Уарса между своими подчиненными,  и,
приблизившись, остановился в центре Мельдилорна, ярдах в десяти
от  Рэнсома.  Рэнсом  почувствовал  шум  в ушах и покалывание в
кончиках пальцев, как будто рядом с  ним  ударила  молния;  ему
показалось, что ег