как объяснил  Эликан;
иногда   то  были  высокие  утесы,  до  самого  верха  усеянные
бесчисленными  норами.  Изнутри  доносились  непонятные  глухие
звуки.  По  словам  сорна,  там  "шла  работа", но какого рода,
Рэнсом так и не понял:  сорн  употреблял  слишком  много  слов,
которых  не  было  в  лексиконе  хроссов.  Ничего  похожего  на
поселение или город по пути не  встречалось  --  видимо,  сорны
предпочитали  жить  уединенно  и  не  нуждались в обществе друг
друга. Раз или два длинное бледное лицо  показывалось  в  устье
пещеры,  чтобы  приветствовать путников голосом, подобным звуку
рога, но большей частью длинная  долина,  эта  каменная  улица,
заселенная   молчаливыми   обитателями,   оставалась  такой  же
пустынной, как и вся харандра.
     Только после полудня на краю оврага, пересекавшего долину,
они повстречали  сразу  трех  сорнов,  которые  спускались   по
противоположному  склону.  Их движения напоминали скорее бег на
коньках, чем ходьбу. Они наклонялись под прямым углом к  откосу
-- что  было возможно при их изумительной стройности да и малой
силе тяжести на планете -- и стремительно скользили  вниз,  как
корабли  на  всех  парусах  при  попутном  ветре.  Их  грация и
величественная стать, мягкое мерцание  солнечных  лучей  на  их
оперении   довершили  переворот  в  отношении  Рэнсома  к  этим
существам. При первой встрече, пытаясь вырваться из рук Уэстона
и Дивайна, Рэнсом назвал их  великанами,  волотами;  теперь  он
сказал  бы:  "титаны"  или "ангелы". Их лица виделись ему тогда
совсем иными. То, что наводило на мысль о  призраках,  было  на
самом   деле  возвышенным  благородством  черт;  их  удлиненная
строгость,  их  недвижность  создали  то,  первое  впечатление,
которое  он  теперь  приписывал  скорее своей вульгарности, чем
трусости. Так, наверное, выглядели бы Парменид или  Конфуций  в
глазах  лондонского  школьника. Высокие белые существа проплыли
мимо Эликана с Рэнсомом, склонив  головы,  как  деревья  клонят
вершины.
     Рэнсому  то и дело приходилось спускаться и идти некоторое
время самому, чтобы согреться, но, несмотря на холод, он  вовсе
не хотел, чтобы путешествие скорее кончилось; у Эликана же были
свои планы -- задолго до захода солнца он остановился на ночлег
в  жилище  одного  старого  сорна.  Рэнсом понял, что его хотят
показать крупному ученому. В этой большой пещере, или,  скорее,
системе тоннелей, было много помещений, заполненных непонятными
для  человека  вещами.  Рэнсома особенно заинтересовали свитки,
сделанные,  видимо,  из  кожи  и  покрытые  письменами  --  без
сомнения,   книги,   которые,  как  он  заметил,  были  большой
редкостью на Малакандре.
     -- Лучше держать все в голове, -- сказали сорны.
     Когда  Рэнсом  спросил,  не  опасаются  ли  они   утратить
какие-либо  важные  секреты,  ему ответили, что Уарса ничего не
забывает и напомнит о них, если сочтет нужным.
     -- Раньше  у  хроссов  было  много  книг  со  стихами,  --
добавили  сорны.  -- Но сейчас гораздо меньше. Они говорят, что
книги убивают поэзию.
     Хозяин жил в  пещере  не  один;  при  нем  находилось  еще
несколько  сорнов,  по-видимому,  каким-то  образом подчиненных
ему. Сначала Рэнсом принял их за  слуг,  но  потом  решил,  что
скорее это ученики или помощники.
     Весь  вечер  они  провели  в  разговорах, земному читателю
неинтересных, потому что Рэнсом только отвечал на  вопросы,  не
успевая  задавать  свои.  Впрочем,  эти  вопросы  нисколько  не
походили на те, что  возникали  в  изобретательном  воображении
хроссов.  Сорны  хотели  получить  систематические  сведения  о
Земле, от геологии до  современной  географии,  а  также  о  ее
флоре,  фауне,  об  истории  человечества,  языках,  политике и
искусствах. Заметив, что познания Рэнсома в очередном  предмете
исчерпались  --  а это, как правило, случалось довольно быстро,
-- они тут же оставляли этот предмет и переходили к следующему.
Широчайший общенаучный кругозор  позволял  им  косвенным  путем
получать  от  Рэнсома  факты,  значения  которых он не понимал.
Случайное замечание о деревьях при описании производства бумаги
заполняло пробел в его ответах на ботанические вопросы, рассказ
о навигации проливал свет на земную минералогию, а когда Рэнсом
объяснил устройство паровой машины, они вывели из  этого  такие
заключения о природе воды и воздуха на Земле, о которых он и не
подозревал. Он с самого начала решил быть до конца откровенным,
так  как чувствовал, что увиливать -- не только неприемлемо для
истинного хнау, но и попросту бесполезно. То, что он  рассказал
об   истории   человечества,  о  войнах,  рабстве,  проституции
потрясло сорнов.
     -- Это все оттого, что у них нет Уарсы, --  сказал  кто-то
из учеников.
     -- Оттого,  что у них каждый стремится сам стать маленьким
Уарсой, -- добавил Эликан,
     -- Это неизбежно, -- сказал старый сорн. -- Кто-то  должен
управлять  существами, но только не они сами. Зверями управляют
хнау, а ими эльдилы, эльдилами  же  --  Малельдил.  Но  у  этих
существ  нет  эльдилов. Это то же самое, как если бы кто-нибудь
пытался поднять себя за волосы, или, стоя на огромном  острове,
захотел  бы  увидеть  его  сразу  весь;  как  если  бы  женщина
захотела, чтобы у нее сами собой рождались дети.
     В  рассказах  Рэнсома  их  особенно  поразили  две   вещи.
Во-первых,  что  мы  затрачиваем  столько  энергии на то, чтобы
поднимать и переносить тяжести. Во-вторых,  что  в  нашем  мире
есть  только  один  вид  хнау -- на их взгляд, это должно очень
сильно ограничивать нашу способность к  взаимопони-маю  и  даже
мышление.
     -- Мысль  у вас целиком зависит от крови, -- сказал старый
сорн. -- Ведь вы не можете  сравнивать  ее  с  мыслью,  которую
несет иная кровь.
     Это  был утомительный и тягостный для Рэнсома разговор. Но
когда он наконец лег спать, то думал вовсе не о духовной наготе
человека и не о  собственном  невежестве,  а  о  древних  лесах
Малакандры  и  о  том,  что  это  значит -- всю жизнь видеть на
расстоянии нескольких миль красочный мир,  когда-то  населенный
живыми существами и ставший с тех пор недосягаемым.

     XVII

     Рано  утром  на  следующий  день  Рэнсом снова забрался на
плечо Эликана. Более часа они двигались по  той  же  сверкающей
пустыне.  Вдалеке,  в  северной  части неба, милях в десяти над
поверхностью харандры, светилось что-то  вроде  тускло-красного
или   охристого  облака  огромных  размеров.  Оно  стремительно
двигалось к западу. Рэнсом, который до тех пор ни разу не видел
на небе Малакандры облаков, спросил, что это такое. Это  песок,
объяснил  сорн,  поднятый ветром в громадных пустынях страшного
Севера. Такое случается часто: туча песка несется  по  небу  на
высоте  17  миль, пока не обрушится -- может быть, на хандрамит
-- в виде слепящей и удушающей пыльной  бури.  Глядя,  с  какой
угрожающей силой вихрь мчится по пустынному небу, Рэнсом острее
почувствовал   себя   затерявшимся   на   внешней   поверхности
незнакомой планеты, за пределами пригодного для обитания  мира.
Потом  облако вдруг опало и рассеялось далеко на западе, но еще
долго, пока изгиб долины не скрыл ту часть горизонта,  над  ней
рдело зарево, похожее на отблеск огромного костра.
     За  поворотом  открылся  совершенно  новый вид. Сначала он
показался Рэнсому до странности похожим  на  земной  пейзаж  --
серые холмы набегали друг на друга гряда за грядой, как морские
валы.   Вдалеке   за  ними  на  фоне  темно-синего  неба  четко
выделялись острые вершины и  утесы  знакомых  зеленых  скал.  В
следующий миг он понял, что принял за холмы серо-голубой туман,
клубами  наполняющий  всю  низменность и невидный с хандрамита.
Действительно, как только дорога пошла под уклон,  туман  начал
рассеиваться,  и  сквозь  него  смутно  проступил  пестрый узор
долины. Спуск становился все круче; высокие пики горного кряжа,
вдоль которого они шли,  виднелись  сквозь  дымку  над  гребнем
ущелья,  как  гигантские  неровные  зубы  -- челюсть великана с
плохими зубами. Цвет неба и освещение еле заметно переменились.
Еще через минуту путники оказались на краю склона -- по  земным
понятиям скорее обрыва; дорога ныряла в эту пропасть и исчезала
внизу,  в  густых  лиловых  зарослях.  Рэнсом наотрез отказался
спускаться дальше на плече Эликана. Сорн дал ему слезть, так  и
не  поняв,  зачем  это ему понадобилось, а потом первым понесся
вниз, наклонившись вперед,  как  конькобежец.  Рэнсом  радостно
покатился следом, неловко опираясь в склон окоченевшими ногами.
Перед  ним  рассталался новый хандрамит -- такой красоты, что у
него даже дух захватывало. Он был обширнее того, в  котором  он
жил  раньше,  и  спуск  вел  прямо  к озеру -- почти идеальному
сапфировому кругу 12 миль в диаметре, в оправе  лилового  леса.
Посреди  озера,  как невысокая пологая пирамида или как женская
грудь, из воды поднимался розовый остров с  голыми  склонами  и
рощей  невиданных  деревьев  на  вершине.  Их  гладкие  колонны
плавностью силуэтов не уступали благороднейшим  букам,  высотой
превосходили  шпили  земных  соборов,  а  вместо  кроны  стволы
венчали золотые цветки, яркие, как  тюльпан,  неподвижные,  как
камень,  огромные,  как  летние облака. Это и в самом деле были
цветы, а не деревья,  и  под  ними  среди  стеблей  различались
очертания  каких-то построек. "Мельдилорн", -- объявил сорн, но
Рэнсом уже сам это понял. Чего он ждал? Он не мог  бы  сказать;
картины  сложнейших  архитектурных  форм, более громоздких, чем
американские офисы, или гигантских машин  --  чудес  инженерии,
которые  прежде  рисовало ему воображение, были давно позабыты.
Но ничего подобного этой классической неподвижной изысканности,
этой девственно-яркой роще, спрятанной посреди пестрой  долины,
дышащей  таким  покоем и словно стремящейся вознестись на сотни
футов вверх, навстречу холодным солнечным лучам,  он,  конечно,
не  ждал  увидеть.  Холод  с  каждым  шагом  отступал.  Рэнсома
обдавало волнами восхитительного тепла. Он  взглянул  вверх  --
небо  было уже не таким темно-синим, взглянул вниз -- и до него
долетело  тончайшее,  нежное  благоухание  гигантских   цветов.
Очертания дальних скал стили менее резкими, каменные склоны уже
не  так слепили глаза. Пейзаж снова приобретал мягкость линий и
перспективу, даль тонула в легкой дымке. Край горы,  с  которой
они  начали  спуск,  маячил  в  недосягаемой вышине, и с трудом
верилось, что они только что  были  там.  Дышать  стало  легко.
Какое блаженство чувствовалось, что так долго коченевшие пальцы
ног могут наконец свободно шевелиться в ботинках! Он поднял уши
меховой шапки, и его слух сразу же наполнился журчанием воды. И
вот  он  уже  идет  по  мягкой лесной траве между деревьев. Они
преодолели харандру и вступили в Мельдилорн.
     Короткая тропинка вывела их к широкой, прямой, как стрела,
лесной аллее, которая бежала  между  лиловых  стволов  прямо  к
озеру,  туда,  где  дрожала  ровная  синева.  Возле  берега они
увидели каменную колонну, на ней висел гонг с молотком. Все это
было покрыто богатой резьбой,  а  гонг  и  молоток  сделаны  из
неизвестного зеленовато-голубого металла. Эликан ударил в гонг.
Рэнсома  захлестнуло  волной  радостного  возбуждения,  которое
помешало ему как следует рассмотреть  изображения  на  колонне.
Это  были рисунки вперемежку с чисто декоративными узорами. Его
поразила прежде всего  уравновешенность  пустых  и  заполненных
участков.  Простые  фигуры,  выполненные  скупыми  линиями, как
доисторические земные изображения оленей, чередовались с мелким
узором, замысловатым,  как  древнескандинавские  или  кельтские
украшения.  Вглядевшись  в  них, Рэнсом понял, что эти пустые и
насыщенные резьбой куски  представляют  собой  фрагменты  более
крупных    картин.   Поразительно   было   то,   что   картинки
располагались не только на гладких поверхностях;  попадались  и
большие арабески, включающие в качестве детали хитроумный узор.
В  других  местах  композиция держалась на обратном принципе, и
чередование обоих типов тоже подчинялось определенному ритму  и
замыслу.  Затем  Рэнсом  начал понимать, что отдельные картинки
представляли собой стилизованные иллюстрации какого-то  сюжета,
но  тут  Эликан  отвлек  его.  Со  стороны острова приближалась
лодка.
     Когда лодка подплыла достаточно близко, Рэнсом с  радостью
увидел,  что  гребцом  на  ней  был хросс. Он причалил к берегу
возле них, с изумлением уставился на Рэнсома, а  потом  перевел
вопрошающий взгляд на Эликана.
     -- Верно,  Хринха,  тут  есть  чему  удивляться, -- сказал
сорн. -- Тебе еще не приходилось видеть таких  нау,  как  этот.
Его зовут Рен-сум, он прилетел по небесам с Тулкандры.
     -- Ему  здесь  будут  рады,  Эликан,  --  ответил вежливый
хросс. -- Он идет к Уарсе?
     -- Уарса ждет его.
     -- И тебя тоже, Эликан?
     -- Меня Уарса не звал. Если ты отвезешь Рен-сума, я  пойду
назад в свою башню.
     Хросс  знаком  предложил  Рэнсому  сесть  в  лодку. Рэнсом
попытался, как мог, отблагодарить  своего  проводника  и  после
минутных   сомнений  снял  с  руки  часы:  он  решил,  что  это
единственная вещь, которую он может предложить сорну в качестве
достойного подарка. Он без труда  объяснил  Эликану  назначение
часов, но тот, исследовав их, вернул подарок со словами:
     -- Эту   вещь   нужно   подарить   пфифльтриггу.  Мне  она
доставляет радость, но он извлечет из нее  больше  пользы.  Ты,
вероятно,  встретишь  их  в Мельдилорне (у них всегда там много
дела); им и отдай. А что до ее назначения,  --  разве  в  твоем
мире без нее не могут обойтись, когда хотят узнать, какая часть
дня миновала?
     -- Кажется, есть животные, которые как-то это понимают, --
ответил Рэнсом -- Но хнау давно разучились.
     Он  распрощался  с сорном и сел в лодку. Снова оказаться в
одной лодке с хроссом, чувствовать на своем лице тепло от воды,
видеть над собой синее небо было сродни возвращению  домой.  Он
снял   шапку,   блаженно  раскинулся  и  стал  засыпать  своего
провожатого вопросами. Оказалось, что хроссы не были специально
приставлены перевозчиками на службу к Уарсе, как Рэнсом  сперва
предположил;  Уарсе служили все три вида хнау, и вести лодку на
переправе поручали, естественно, хроссам, потому  что  для  них
это  занятие  было более привычным. Рэнсом выяснил также, что в
Мельдилорне он сможет  делать  все  что  захочет  и  идти  куда
угодно,  пока  Уарса не позовет его. Может быть, это произойдет
через час, а может, и через несколько дней. Неподалеку от  того
места,  где  они высадятся, Рэнсом увидит хижины -- в них можно
спать, там же он получит еду, если проголодается. В  ответ  он,
как  сумел,  рассказал  хроссу  про  свой мир и про путешествие
оттуда, и предупредил, что на Малакандре, наверное, до сих  пор
находятся  порченые  люди, от которых может исходить опасность.
Тут он подумал, что не объяснил этого как следует  Эликану,  но
успокоился,  вспомнив, что Уэстон и Дивайн уже установили связи
с сорнами и, кроме того, вряд ли осмелятся портить отношения  с
существами,  которые  похожи  на  человека  и  к  тому же такие
большие. По крайней  мере,  не  сейчас.  Относительно  конечных
целей  Дивайна  у него не было никаких иллюзий. Что ж, он может
сделать только одно:  рассказать  обо  всем  Уарсе,  ничего  не
утаивая. И тут они пристали к берегу.
     Пока  хросс  привязывал лодку, Рэнсом встал и огляделся. В
небольшой  гавани,  несколько  левее  того   места,   где   они
высадились, стояли низкие каменные строения (до сих пор Рэнсому
не  попадалось  на  Малакандре  ничего подобного), а перед ними
горели костры. Там он найдет кров и пищу, объяснил хросс.  Весь
остров вокруг казался пустынным вплоть до самой рощи, венчающей
ровные   склоны,   а   перед   ней  снова  начинались  каменные
сооружения.  Но  это,  видимо,  были  не  храмы  и  не  дома  в
человеческом  понимании, а нечто вроде огромного Стоунхенджа --
величественные монолиты, стоящие  по  сторонам  широкой  пустой
аллеи,  которая  вела на вершину холма и там терялась в бледной
тени цветочных стволов. Нигде не было  видно  ни  души.  Рэнсом
вгляделся   в   эту   неподвижную   картину,  и  ему  почудился
тихий-тихий,  идущий   из   глубин   утренней   тишины   ровный
серебристый  звук;  строго говоря, это был даже не совсем звук,
но в то же время не заметить его было нельзя.
     -- На острове  множество  эльдилов,  --  шепотом  произнес
хросс.
     Рэнсом  сошел  на  берег.  Сделал  несколько нерешительных
шагов,  как  будто  ожидая  встретить   какое-то   препятствие,
остановился, потом точно так же двинулся дальше.
     Хотя трава под ногами, необычайно густая и мягкая, глушила
звук шагов,  Рэнсом, подчиняясь какому-то неясному чувству, шел
на цыпочках. Все  его  движения  стали  мягкими  и  спокойными.
Широкое  кольцо  воды  сильно прогревало воздух на острове, так
что это было самое теплое место на Малакандре.  Здешний  климат
напоминал  погожий  сентябрьский  день  на  Земле, когда сквозь
тепло уже чувствуется надвигающийся мороз. Нарастающее  чувство
благоговейного  страха  не  давало  ему  приблизиться к роще на
вершине холма и к аллее стоящих камней.
     Он поднялся до середины склона  и  повернул  направо,  все
время  держась  на  одинаковом  расстоянии от берега. Он сказал
себе, что осматривает остров, но чувствовал, что на самом  деле
скорее   остров   рассматривает   его.  Чувство  это  усилилось
благодаря открытию, которое он  сделал  примерно  через  час  и
потом  никак не мог объяснить. Приблизительно это можно описать
так: по всей поверхности острова  шло  какое-то  едва  уловимое
движение  светотени, совершенно не связанное с временем дня. Не
будь воздух таким неподвижным, а трава под  ногами  --  слишком
короткой и плотной, чтобы шевелиться от ветра, Рэнсом принял бы
это  за игру легчайших дуновений воздуха, подобных тем, которые
на Земле вызывают еле заметную смену теней на  пшеничном  поле.
Как  и  серебристые  воздушные  перезвоны, эти световые зайчики
прятались от пристального внимания.  В.  тех  местах,  куда  он
устремлял  напряженный взгляд, их совсем не было видно; зато по
краям поля зрения они просто кишели, как будто там шли какие-то
сложные приготовления. Любой из них при попытке его  разглядеть
тут  же  делался невидим, будто еле различимый блик .только что
соскользнул с той точки, на которую упал взгляд.  Он  нисколько
не сомневался, что именно "видит" эльдила, насколько его вообще
можно видеть. При этом Рэнсом испытывал странное ощущение -- не
то чтобы жуткое, не как человек, окруженный призраками; и он не
мог  бы  сказать,  что  за  ним  подглядывают  -- напротив, ему
казалось, что на него смотрит кто-то, у кого есть на это полное
право. В  его  чувствах,  менее  сильных,  чем  страх,  было  и
смущение,  и  робость, и смирение, и более всего -- мучительная
неловкость.
     Он устал и, решив, что в этом  благословенном  краю  можно
отдыхать  на  воздухе,  не  опасаясь  замерзнуть, сел на землю.
Мягкая трава, тепло и нежный запах напомнили ему о земных садах
в летнюю пору. На секунду он закрыл глаза, а когда снова открыл
их, то заметил внизу здания, подплывающую к берегу  лодку...  и
внезапно  узнал  всю картину. Это была переправа, а здания были
домами для приезжающих:  он  обошел  кругом  весь  остров.  Это
открытие  сменилось  другим,  менее  приятным:  он почувствовал
голод. Пожалуй, неплохо было бы спуститься и попросить еды, все
равно нужно как-то провести время.
     Но он этого не сделал. Подойдя  поближе,  он  увидел,  что
вокруг  гостиницы и в гавани царит сильное оживление, а с лодки
паромщика на берег высаживается целая толпа пассажиров. Посреди
озера он заметил какие-то движущиеся фигуры,  и  приглядевшись,
опознал  в  них  сорнов  -- по пояс в воде они переходили озеро
вброд, направляясь к Мельдилорну. Их было около десяти. Чем  бы
это  ни объяснялось, на острове был бол