остановиться  в Наддерби. Но там меня не приняли, пришлось идти
в Стерк.
     -- Бог ты мой! -- изумился Дивайн,  по-прежнему  игнорируя
бутылку.  --  Вам  что,  за  это  деньги платят, или это чистый
мазохизм?
     -- Я этим  занимаюсь  для  собственного  удовольствия.  --
Рэнсом демонстративно уставился на бутылку.
     -- А   непосвященный   способен   понять,   что   в   этом
привлекательного?  --   Дивайн   наконец   вспомнил   о   своих
обязанностях и оборвал крошечный клочок фольги.
     -- Не знаю, как вам объяснить. Ну, во-первых, мне нравится
сам процесс ходьбы...
     -- Боже!  Вам,  наверное,  и  армия  была по душе. Как там
говорится -- шагом марш куда не знаю!
     -- Нет, что вы! В армии все наоборот. Там ты ни минуты  не
бываешь  один,  там  за  тебя другие решают, куда тебе идти, ты
даже не можешь  выбрать,  по  середине  дороги  шагать  или  по
обочине.  А  в  походе  ни  от  кого  не  зависишь. Захочешь --
остановишься,  захочешь  --   пойдешь   дальше.   Кроме   себя,
спрашивать разрешения не у кого.
     -- А  потом  однажды  вечером  в  гостинице  вас поджидает
телеграмма: "Возвращайтесь немедленно!", --  улыбнулся  Дивайн,
сдирая наконец остатки фольги.
     -- Ну,  такое  может  случиться,  только  если по глупости
оставишь кому-нибудь свой маршрут, да еще и не будешь  от  него
отклоняться.  Меня,  самое худшее, начнут разыскивать по радио:
"Вниманию  доктора   Элвина   Рэнсома,   который,   повидимому,
находится в походе, где-то в Центральных графствах..."
     -- Начинаю  понимать,  --  протянул  Дивайн.  Он уже начал
вытаскивать пробку, но остановился на полпути.  --  Если  б  вы
занимались   бизнесом,  этот  номер  бы  не  прошел.  Везет  же
некоторым! Неужели вы можете просто так вот взять и  исчезнуть?
А как же жена, дети, горячо любимые престарелые родители?
     -- У  меня никого нет -- только замужняя сестра в Индии. А
кроме того, я  же  кембриджский  преподаватель.  Вы,  наверное,
помните,  что  стоит преподавателю уйти в длительный отпуск, он
все равно что перестает существовать. Даже в колледже никого не
волнует, где он и что с ним, а уж  за  стенами  колледжа  --  и
подавно.
     Пробка,  наконец,  выскочила  из  бутылки с многообещающим
чмоканъем. Рэнсом подставил стакан.
     -- Скажете, когда хватит, -- предупредил Дивайн.  --  Нет,
все-таки  должна  быть  какая-то зацепка. Неужели действительно
никто не может с вами связаться и не  знает,  где  вы  и  когда
вернетесь?
     Рэнсом  покачал  головой.  Дивайн, взявшись за сифон вдруг
чертыхнулся.
     -- Боюсь содовая кончилась. Давайте, я налью воды.  Только
придется сходить на кухню. Сколько вам?
     -- Долейте доверху, пожалуйста.
     Еще  пара  минут  --  и Дивайн вручил Рэнсому долгожданный
стакан.  Наполовину  его  опорожнив  и  откинувшись  на  спинку
кресла,  Рэнсом  удовлетворенно  вздохнул и заметил, что жилище
Дивайна вызывает не меньше вопросов, чем его собственный способ
проводить отпуск.
     -- Это верно, -- согласился Дивайн. -- Но если б вы  знали
Уэстона, то поняли бы: лучше с ним не спорить, а просто поехать
туда,  куда  он  захочет.  Что  называется,  коллега  с сильным
характером.
     -- Коллега? -- удивился Рэнсом.
     -- В каком-то смысле. -- Дивайн бросил  взгляд  на  дверь,
придвинул   свое   кресло   поближе   в   Рэнсому  и  заговорил
доверительным тоном: -- Зато уж в своем деле он мастак.  Строго
между  нами:  я  вкладываю кое-какие деньги в его исследования.
Тут все чисто, комар носа не подточит -- идет  путем  прогресса
для  блага  человечества и тому подобное. Но дело может дойти и
до промышленного производства, так что мы стараемся держать все
в секрете.
     С  Рэнсомом  тем  временем  происходило  нечто   странное.
Сначала  ему  послышалось,  что  Дивайн несет околесицу, что-то
вроде того, что промышленность производит  его  в  секрете,  но
исследования в Лондоне на себя не натянешь. Тут он понял: слова
Дивайна  непонятны  потому,  что их просто не слышно. В этом не
было ничего удивительного, ибо и сам Дивайн вдруг  удалился  на
добрую  милю,  словно  Рэнсом  видел  его  четкое изображение в
перевернутом бинокле. Из этого  далека,  из  своего  крошечного
кресла  Дивайн  пристально  смотрел на Рэнсома с каким-то новым
выражением на лице.  Под  его  взглядом  Рэнсом  забеспокоился,
попытался  пошевелиться,  но  обнаружил,  что полностью утратил
власть над своим телом. Он не ощущал неудобства, но руки его  и
ноги  словно  кто-то  прибинтовал  к  креслу,  а голову сжимали
восхитительно мягкие, но не поддающиеся усилиям  тиски.  Страха
он  не  испытывал,  хотя  знал,  что  должен испугаться и скоро
непременно  испугается.  Постепенно  комната  померкла  в   его
глазах.
     Впоследствии Рэнсом так и не смог решить для себя, было ли
пригрезившееся   ему   видение   просто   сном   или   каким-то
таинственным образом предвещало события, описанные далее в этой
книге. Он увидел себя, Уэстона и Дивайна  в  небольшом  садике,
окруженном  стеной,  по  верху  которой торчали осколки стекла.
Здесь ярко светило солнце, но за стеной все окутывала тьма. Они
старались перелезть через стену, и Уэстон просил подсадить его.
Рэнсом все повторял, что лучше не  лезть,  что  по  ту  сторону
слишком  темно,  но Уэстон настаивал, и в конце концов все трое
стали карабкаться на стену. Рэнсом лез последним. Он  взобрался
наверх  и  уселся  на  стену верхом, поддернув под себя пиджак,
чтобы не  пораниться  о  битое  стекло.  Уэстон  и  Дивайн  уже
спрыгнули  наружу,  в  темноту,  но  не успел он последовать за
ними, как вдруг в стене отворилась никем не замеченная дверь  и
Уэстона  с  Дивайном  ввели в сад небывало диковинные существа,
оставили их в саду, а сами вернулись во тьму и заперли за собою
дверь. Рэнсом обнаружил, что не  может  слезть  со  стены.  Он,
правда,  не  испугался,  но  сидеть  на  стене  было  очень  уж
неудобно, потому что левой ноге было очень светло, а правой  --
ужасно  темно.  "Если  еще  стемнеет, у меня нога отвалится, --
заявил он, потом вгляделся  в  темноту  и  спросил:  Кто  вы?".
Должно  быть,  Диковинные Существа еще не разошлись, потому что
заухали в ответ многоголосым эхом: "А вы, а вы, а вы?"
     Рэнсом начал понемногу осознавать, что нога у  него  болит
не  столько  от  темноты, сколько от холода и усталости, потому
что на ней давно уже покоится другая нога. Появилось  сознание,
что  он  сидит  в  кресле  в  освещенной  комнате,  а рядом уже
довольно давно разговаривают двое. Голова немного  прояснилась.
Рэнсом  понял,  что  его загипнотизировали или чем-то опоили, а
может, и то и другое вместе.  Он  все  еще  чувствовал  крайнюю
слабость, но телом мало-помалу начинал владеть. Он прислушался,
стараясь не выдать себя ни одним движением.
     -- Мне  это  начинает  надоедать,  Уэстон, -- звучал голос
Дивайна, -- особенно если вспомнить, что это  я  рискую  своими
деньгами. Говорю вам: он годится не хуже мальчишки, в некотором
отношении  даже  лучше.  Но он вот-вот придет в себя. Нужно его
немедленно перенести на борт. Лучше б мы это сделали час назад.
     -- Лучше мальчишки было не придумать, -- пробурчал Уэстон.
-- Для человечества он бесполезен да еще и наплодит идиотов.  В
цивилизованном  обществе такого мальчишку сразу передали бы для
опытов в государственную лабораторию.
     -- Очень может быть. Но в Англии его  исчезновением  может
заинтересоваться  Скотланд  Ярд. Зато этого любителя совать нос
куда не след не хватятся несколько месяцев, да и потом никто не
узнает, где он исчез. Пришел он один, адреса не оставил,  семьи
у  него  нет. В конце концов, никто его не заставлял лезть не в
свое дело.
     -- По правде говоря, не  нравится  мне  это.  Все-таки  он
человек.   Мальчишка   --   дело   другое,   все  равно  что...
лабораторный препарат. Но если подумать, и этот --  всего  лишь
индивид, да к тому же, наверно, совершенно бесполезный. Мы ведь
и сами рискуем жизнью. Когда дело идет о великой цели...
     -- Ради Бога, давайте без этого! У нас нет времени.
     -- Я думаю, -- торжественно произнес Уэстон, -- если бы он
был способен понять, он бы согласился.
     -- Берите его за ноги, а я возьму за голову.
     -- Если он должен скоро прийти в себя, неплохо бы добавить
еще одну  дозу,  --  предложил Уэстон. -- До рассвета мы в путь
все равно не отправимся. Ничего хорошего,  если  он  будет  три
часа буянить там, внутри. Пусть лучше проснется, когда мы будем
уже в пути.
     -- Это верно. Присмотрите за ним. Я сбегаю наверх, принесу
все, что  нужно. Дивайн вышел. Сквозь полуприкрытые веки Рэнсом
видел нависшего над ним Уэстона. Он не знал, сможет ли  сделать
резкий рывок, но это был его единственный шанс. Только дверь за
Дивайном  закрылась,  он,  собрав  все  силы,  бросился  в ноги
Уэстону. Физик повалился через него грудью на кресло, и Рэнсом,
с трудом стряхнув его  ноги,  вскочил  и  кинулся  в  прихожую.
Слабость  одолела  его,  и он упал; однако, подгоняемый ужасам,
нашел силы подняться, отыскал наружную дверь  и  стал  отчаянно
дергать  засовы.  Но  руки  дрожали, в темноте он не мог ничего
разглядеть. Кто-то схватил его  за  плечи  и  за  ноги.  Рэнсом
лягался, извивался, обливался потом и орал во весь голос, слабо
надеясь  на  чью-нибудь  помощь.  Он  и  сам бы не поверил, что
способен на такое отчаянное сопротивление. На как-то-то секунду
он, торжествуя, распахнул дверь, ощутил на лице  свежий  ночной
ветерок,  увидел  спокойные звезды и даже собственный рюкзак на
крыльце. В следующее  мгновение  на  голову  обрушился  тяжелый
удар.  Сознание  померкло,  и  в  последний миг он услышал стук
захлопнутой двери и почувствовал, как сильные  руки  тащат  его
назад, в темный коридор.

     III

     Сознание понемногу возвращалось, но со всех сторон Рэнсома
по-прежнему  окружала  тьма.  Жестокая  головная боль и крайняя
слабость долго не позволяли ему определить, где  он  находится.
Все  же  он  обнаружил, что лежит в постели; а вытерев обильный
пот со лба, заметил, что  в  помещении  жарко.  Рэнсом  сбросил
простыни  и  при  этом  коснулся  правой  рукой стены -- от нее
полыхало жаром. Помахав левой рукой в пустоте, он заключил, что
воздух здесь прохладнее: стало быть, жар шел от  стены.  Рэнсом
ощупал  лицо и почувствовал над левым глазом здоровенную шишку.
Он тут же вспомнил схватку с Уэстоном и Дивайном. Должно  быть,
они  заперли  его в сарае позади плавильной печи. Подняв глаза,
он обнаружил, что сверху струится тусклый свет, и  понял,  что,
сам  того  не  замечая, с самого начала различал движения своих
рук в темноте. Прямо над головой у  него  располагался  как  бы
световой  люк -- квадрат усеянного звездами ночного неба. Ночь,
как видно, стояла небывало морозная. Пылающие звезды  бились  в
конвульсивной  пульсации,  словно  охваченные нестерпимой болью
или блаженством. Бессчетные, беспорядочно разбросанные в густой
черноте мириады солнц, ярких, как  во  сне,  приковали  к  себе
Рэнсома, заставили сесть на кровати, взволновали и растревожили
его  душу. В такт их мерцанию быстрее забился пульс боли у него
в  висках.  Тут  Рэнсом  вспомнил,  что  его   чем-то   опоили.
"Наверное,  --  подумал он, -- это зелье как-то воздействует на
зрачки, отсюда и небывалое великолепие небес", --  но  тут  его
взгляд  привлекло  появившееся в углу люка серебряное свечение,
напоминавшее  чуть  ли  не  восход  солнца  в  миниатюре.   Еще
несколько  минут  --  и  в  поле зрения вполз край полной луны.
Рэнсом застыл в недоумении. Такой ослепительно-белой,  огромной
луны  ему  никогда  не  доводилось  видеть.  "Как будто большой
футбольный мяч прямо за стеклом", -- подумал он, но  тотчас  же
понял,  что  диск  гораздо  больше. Без сомнения, с его глазами
что-то случилось: луна никак не могла быть таких размеров.
     Сияние  этого  непонятного  гигантского   небесного   тела
проникло  во все уголки помещения, словно наступил день. Рэнсом
обнаружил, что находится в престранной комнате. Внизу она  была
такой тесной, что кровать и приставленный к ней столик занимали
ее  почти  целиком; однако стены шли от пола под тупым углом, и
потолок казался вдвое шире пола. Создавалось  впечатление,  что
лежишь   на   дне  узкой  и  глубокой  тачки.  Рэнсом  уверился
окончательно, что зрение его  серьезно  расстроилось  --  может
быть,  на  время, а может, и навсегда. Но в остальном он быстро
приходил в себя и даже начал ощущать какую-то  особую  легкость
на  сердце  и  приятное  возбуждение.  Правда, по-прежнему было
очень жарко, и прежде,  чем  встать  и  осмотреть  комнату,  он
сбросил  одежду,  оставшись  в  брюках  и  рубашке.  Когда  же,
наконец,  он  решился  встать,  произошло  нечто  настолько  не
лезущее  ни  в  какие  рамки, что Рэнсом с еще большей тревогой
вспомнил о снадобье, выпитом по милости Дивайна. Хотя Рэнсом не
прилагал никаких особых усилий, он взмыл над  кроватью,  сильно
ударился  головой о верхний люк и, как мешок, свалился на пол у
противоположной стены. Если верить  его  прежним  впечатлениям,
стена  должна  была  отклоняться  наружу,  как  боковина тачки.
Ничего подобного! Он осмотрел ее, ощупал...  сомнений  быть  не
могло: стена образовывала с полом прямой угол. Соблюдая на этот
раз  максимальную  осторожность,  Рэнсом поднялся на ноги. Тело
его было таким легким, что стоило немалых усилий не  отрываться
от  пола.  Впервые  Рэнсом  заподозрил,  что  уже  умер  и стал
призраком.  При  этой  мысли  он  задрожал;  но   укоренившаяся
привычка  мыслить  рационально  взяла  верх, и он запретил себе
даже думать об этом. Взамен он продолжил осмотр  своей  тюрьмы.
Результат  был  несомненным:  все стены казались расположенными
под тупым углом к полу, но стоило приблизиться  к  стене  --  и
обнаруживалось, что она поднимается строго перпендикулярно: это
подтверждало  и  зрение,  и  осязание.  Кроме  того, наблюдения
Рэнсома пополнились еще двумя любопытными фактами. Во-первых, и
пол и стены  комнаты  были  металлическими  и  почти  незаметно
беззвучно  вибрировали.  Необычная  эта  вибрация отличалась от
механической дрожи моторов или станков; скорее она наводила  на
мысль  о  живом организме. Во-вторых, тишину постоянно нарушали
какие-то мелодичные постукивания и  позвякивания,  несущиеся  с
потолка.  Уловить  в  них  правильный  ритм  не удавалось; было
похоже,  будто   кто-то   обстреливает   металлическую   камеру
маленькими звенящими снарядами.
     К  этому  времени  Рэнсом ощущал уже сильный страх. Это не
был прозаический испуг человека  на  войне.  Страх  кружил  ему
голову,  как  вино,  и  был  почти неотделим от общего нервного
возбуждения. Рэнсом словно балансировал между чудовищным ужасом
и экстатической радостью и каждую секунду был готов  рухнуть  в
пропасть -- или вознестись в небеса. Теперь он понял, что место
его  заключения  --  не  подводная  лодка.  В  то же время едва
заметная вибрация стен вряд ли могла быть вызвана передвижением
на колесах. Скорее уж это корабль или какой-нибудь  летательный
аппарат...  Но и эти предположения никак не объясняли странного
самочувствия и ощущений ученого. Так и не  придя  ни  к  какому
выводу, он сел на кровать и уставился на зловещий лик луны.
     Пусть  даже  это  летательный  аппарат...  Но откуда такая
огромная луна? Она еще больше, чем ему сперва показалось.  Луна
такой  вообще  не бывает... -- тут он понял, что знал об этом с
самого начала, но ужас заставил его лгать самому себе. И  в  ту
же  минуту  Рэнсом задохнулся от внезапной мысли: полной луны в
эту ночь быть не могло! Когда он шел  из  Наддерби,  ночь  была
безлунной.  Даже  если  от  его внимания и ускользнул тоненький
серпик месяца, не мог же он за несколько часов  превратиться  в
это   чудовище!  Да  никогда  месяцу  не  превратиться  в  этот
невиданный  диск,  одержимый  манией  величия!  Какой  уж   там
футбольный  мяч  -- он же закрывает полнеба! А кроме того, куда
подевались знакомые пятна на  луне,  напоминающие  человеческое
лицо,  --  все люди от начала времен их видели, а теперь Рэнсом
их не  обнаруживал?!  Это  вовсе  не  луна,  подумал  Рэнсом  и
почувствовал, как волосы у него встают дыбом.
     Раздавшийся  за спиной звук заставил его резко оглянуться.
Дверь открылась, впустив в комнату рой слепящих лучей, и тут же
захлопнулась снова. Перед  Рэнсомом  стоял  грузный  обнаженный
мужчина.  Это  был  Уэстон.  Может  быть,  похититель ждал, что
пленник набросится на него с упреками или потребует объяснений.
Но для Рэнсома в эту минуту существовал только  чудовищный  шар
над  головой, Уэстон же был сейчас просто человеком, спасителем
от одиночества, и нервное напряжение, которое поддерживало  его
в борьбе с бездонным отчаянием, разрешилось слезами. Всхлипывая
и задыхаясь, он прокаркал сведенным судорогой горлом:
     -- Уэстон! Уэстон! Что это? Ведь не бывает же такой луны?!
     -- Это не Луна, -- ответил Уэстон. -- Это Земля.

     IV

     Ноги  Рэнсома  подломились,  и  он  упал на кровать, но не
заметил этого. Ужас затопил все его существо. Он не знал  даже,
чего    страшится:   это   был   бесформенный,   беспредметный,
беспредельный страх. Даже потерять сознание было ему  не  дано,
как  он  этого  ни  хотел.  Умереть,  уснуть,  а  еще  лучше --
проснуться и обнаружить,  что  все  это  было  сном,  все,  что
угодно,  только  не  этот  тошнотворный  ужас. Но вскоре к нему
начало  возвращаться  самообладание   --   эта   полулицемерная
добродетель,  без которой невозможно общение между людьми, -- и
он сумел обратиться к Уэстону без постыдной дрожи в голосе:
     -- Это правда?
     -- Безусловно.
     -- Где же мы находимся?
     -- Приблизительно в  восьмидесяти  пяти  тысячах  миль  от
Земли.
     -- Так значит, мы... в космосе? -- Рэнсом с трудом выдавил
это слово  --  так  испуганный ребенок говорит о привидениях, а
взрослый -- о раковой опухоли.
     Уэстон кивнул.
     -- Но зачем? Чего ради вы меня похитили? И как вам все это
удалось?
     На секунду  Рэнсому  показалось,  что  Уэстон  не  намерен
отвечать. Но, видимо, физик передумал и, опустившись на кровать
рядом с Рэнсомом, заговорил:
     -- Полагаю,   лучше   уж   мне  сразу  покончить  с  этими
вопросами, а то вы целый месяц проходу нам не дадите.  Как  нам
это удалось? То есть, вероятно, вы хотите узнать, как действует
космический  корабль? Это вам объяснять бесполезно. Разобраться
в этом могли  бы  человека  четыре-пять  --  настоящие  физики.
Впрочем,  будь  вы  способны  понять, я бы тем более ничего вам
объяснять не стал. Могу сказать -- если  вам  от  этого  станет
легче,  --  что  мы используем малоизвестные свойства излучения
Солнца. Сказать так -- значит ничего не сказать, но для профана
в науке и такого объяснения вполне достаточно.  Второй  вопрос:
зачем мы здесь? Отвечаю: мы направляемся на Малакандру...
     -- Малакандра -- это звезда?
     -- Даже  вам  едва ли должно прийти в голову, что мы летим
за пределы Солнечной системы! Нет, Малакандра гораздо ближе. Мы
доберемся до нее дней за двадцать восемь.
     -- Но ведь нет такой планеты --  Малакандра,  --  возразил
Рэнсом.
     -- Я  употребляю  настоящее  название,  а  не  то, которое
изобрели земные астрономы, -- пояснил Уэстон.
     -- Что за ерунда! Откуда вам известно, что это  "настоящее
название"?!
     -- От обитателей планеты.
     Это заявление было не так-то просто переварить.
     -- Вы  что, хотите сказать, что уже были на этой звезде...
то есть планете... в общем, там, куда мы летим?
     -- Вот именно.
     -- Но в это же невозможно поверить, -- возмутился  Рэнсом.
-- Черт  побери,  ведь  такие  вещи  не  каждый день случаются!
Почему об этом никто знать не знает? Почему в газетах  не  было
ни слова?
     -- Потому  что  мы  еще не совсем спятили, -- резко бросил
Уэстон.
     Наступило молчание, но вскоре Рэнсом заговорил снова:
     -- А как у нас называется эта планета?