и одна ванна не вместит столь чудовищных образований.
   - В карьер!
   - Да отвезите вы его куда он просит! - поддержали  соседи  по  палате.  -
Человеку, может, недолго осталось!
   А почему нет?  -  сам  себе  удивился  ассистент  и  отправился  готовить
автомобиль "скорой помощи".
   Шестеро санитаров поместили громадное тело Синичкина в  реанимобиль,  так
как в обыкновенный его ноги  не  влезали,  и  больничный  водитель  направил
машину к району, называющемуся в простонародье Пустырками.
   Во время поездки что-то происходило с Синичкиным. Все его  тело  сотрясал
озноб, а в ногах происходили какие-то  процессы,  заставляющие  его  мутнеть
мозгами и чувствовать позывы тошноты. Единственное, что удерживало  сознание
участкового на поверхности бытия, это предвкушение того, как он опустит свои
изуродованные конечности в мерзлую воду карьера. Сия фантазия приносила  ему
облегчение, и он то и дело спрашивал водителя: как далеко еще ехать?..
   Что я делаю? - поражался себе ассистент.
   Процедура выгрузки походила на процедуру  загрузки.  Только  сейчас  ноги
Синичкина не заворачивали в одеяла, а, наоборот, освобождали от  них.  Затем
его перенесли на рыболовные мостки и усадили, придерживая ножищи и осторожно
опуская их в воду.
   - Ах! - воскликнул Синичкин,  и  когда  ноги  ушли  под  воду  до  самого
основания, глаза его закатились в экстазе, заворчало в  желудке  блуждающими
газами, а затем участковый вскинул руки к небесам и почему-то стал похож  на
рожающую женщину.
   - Что я делаю? - еще раз спросил себя ассистент и в волнении закурил.
   - Ах! -  вновь  вскричал  Синичкин,  когда  почувствовал,  что  пластырь,
закупоривавший место, откуда брали ткань  на  биопсию,  оторвался  и  что-то
стало выбираться из его дырявой ноги, отчаянно прорываясь сквозь  рану  всем
тельцем.
   Володя открыл  глаза,  и  на  мгновение  ему  показалось,  что  видит  он
экзотическую рыбку с бензиновым хвостиком, плавно уходящую на глубину.
   - Ах! - в восторге прошептал участковый и потерял сознание.
   Бессознанным его  отвезли  обратно  в  госпиталь,  где  он  проспал  сном
праведника целый день, а когда проснулся,  то  рьяно  отрицал  свое  желание
накануне посетить карьер.
   Ассистент боялся серьезного конфликта  с  профессором  за  своеволие,  но
генерала той же ночью хватил левосторонний инсульт,  так  что  конфликтовать
стало не с кем и ассистент на время возглавил госпиталь.
   Жизнь шла своим чередом...
   3. РЫБИЙ ЦАРЬ
   Илья сделал шаг в непроглядную глубину, нырнул и превратился в рыбу...
   Сначала он невероятно испугался  и  вздернул  телом  со  всей  мощью,  на
которую был способен. Рыбье тело вынесло на поверхность, и в тот самый  миг,
когда оно соприкоснулось с  воздушным  пространством,  чешуйчатые  очертания
стали размываться, принимая облик татарина Ильи,  с  перекошенной  от  ужаса
физиономией. Но когда тело, потеряв инерцию,  грохнулось  обратно  в  черную
воду, всплеснув на всю округу, старик вновь превратился  в  рыбу  с  плоской
мордой, чуть раскосыми глазами и предлинными усами.
   Тело Ильи в новом обличье бил озноб. Хвост трясся, как у  гремучей  змеи,
глаза ничего не видели, то ли от темноты, то ли от не прошедшего страха.
   Сом Илья вздернул хвостом  и  ушел  на  глубину,  где  по  неосторожности
протащился нежным брюшком по песку и оцарапал его, бледно-серое. Тут же  ему
в голову  пришли  мысли  о  пираньях,  чующих  кровь  за  версту,  способных
разорвать его в минуту, и от нового ужаса он опять рванул  в  сторону,  пока
наконец не завяз в скоплении водорослей. Там Илья вспомнил,  что  пираньи  в
карьере не водятся, и сердце его стало  биться  спокойнее,  а  хвост  плавно
заходил в разные стороны, поддерживая равновесие.
   Я превратился в рыбу, думал Илья.  Теперь  я  рыба  и  мне  нужно  что-то
делать. У меня сильный хвост и подвижные плавники. Я -  сильная  рыба...  Но
почему я рыба?..
   Далее мысль Ильи не  пошла,  и  он  простоял  в  водорослях  в  некотором
оцепенении до раннего утра, пока солнце не пронизало  своими  лучами  водоем
почти до самого дна.
   Сегодня хороший день, констатировала большая рыба и обратила внимание  на
проплывающего мимо  крупного  бычка-ротана  с  рваным  ртом,  как  будто  он
многократно срывался с крючка.
   Бычок при встрече с неизвестной  рыбой  гигантских  размеров  еще  больше
раззявил свой искалеченный рот, воинственно зашевелил жабрами, но  при  этом
запятился хвостом, как испуганный жук, а потом метнулся изо  всех  сил  куда
глаза глядят. До сей поры бычок-ротан считал  себя  самой  большой  рыбой  в
водоеме, а от такой встречи его самолюбие было чувствительно затронуто.
   Чего он испугался, подумал Илья. Я вовсе не  собирался  его  есть.  Хотя,
может быть, я превратился в  хищную  рыбу  и  оттого  произвожу  устрашающее
впечатление?..
   Илья решил проверить, что из себя представляет, а потому зашевелил  всеми
плавниками и  сначала  неуклюже,  а  потом  все  более  уверенно  поплыл  из
скопления водорослей, выбираясь на свободное пространство.
   Он плыл и не быстро, и не медленно, внимательно рассматривая окрестности,
впрочем, ничем не примечательные, скорее даже скудные на растительность и на
ландшафт. То и дело перед его носом проскакивали  какие-то  мелкие  рыбешки,
которых оказалось в водоеме великое множество. Помимо бычков Илья  разглядел
пару  карасей,  окуня,  похожего  на  зебру,  а  также  семейку   серебряных
плотвичек, пронесшихся стайкой.
   Рыбакам никогда такая рыба не попадалась на крючок, лишь  сосед  Митрохин
однажды выловил из карьерных вод большого карпа. Но Илья знал  секрет  такой
невиданной удачи. Накануне этот карп  был  приобретен  в  местном  магазине.
Татарину, как коллеге, признался в том местный  продавец.  Но  сие  Ильи  не
касалось, а потому он никому не сказал, как состоялся такой  рыбный  рекорд,
да и не считал такое происшествие чем-то криминальным...
   Неожиданно большая рыба уткнулась мордой в медный таз, видимо  оброненный
какой-то хозяйкой недавно, так как  посудина  не  успела  покрыться  грязным
налетом и сверкала на солнце зеркалом.
   Я превратился в сома, - подумал Илья, глядя на свое отражение. -  Я  стал
моим умершим сомиком. У меня такие же глаза и длинные усы.
   Татарин  уверился  в  том,  что  он  не  хищная  рыба,  что  его  желудок
приспособлен для вегетарианского, а оттого почувствовал голод и поплыл вдоль
бережка в поисках чего-нибудь съестного.
   Он глядел из глубины и видел  увеличенные  толщей  воды  фигуры  рыбаков,
сжимающих длинные удилища.
   Также Илья различал тонкую леску, на конце которой, нанизанный на крючок,
извивался жирный дождевой червяк.
   Глупые бычки выстраивались в очередь  перед  таким  деликатесом  и  через
секунду, щелкнув жадной пастью, устремлялись в  свой  единственный  в  жизни
полет.
   Дураки, - думал Илья. - И зачем летать, когда можно плавать?..
   Он знал, что лишь в одном месте  не  сидят  рыбаки  -  там,  где  милиция
почему-то установила запрещающий знак, да и рыба  там  не  ловилась.  А  все
потому, что в том месте свалка подходила прямо вплотную к карьеру  и  что-то
стекало из мусорных куч в водоем. Туда и поплыл сом Илья в надежде  отыскать
что-нибудь съестное и не попасться на хищный крючок...
   Он осторожно вынырнул возле самого берега и чуть было  не  задохнулся  на
поверхности, выставив в атмосферу лишь часть физиономии, которая  немедленно
расплылась неясными контурами, так что половина головы вновь стала похожа на
человечью.
   Такой неосторожностью воспользовалась большая черная ворона, сидевшая  на
бережку. Она автоматически клюнула всплывшую морду и ухватилась клювом за то
ли рыбий, то ли человечий ус, обрадованная неожиданной добычей.  Илье  стало
нестерпимо больно, и он резко  рванулся  обратно  на  глубину.  Ворона  была
молодой и то ли не хотела упускать добычу, то ли не ожидала  такого  резкого
рывка, но ее черное тело в долю секунды оказалось в  холодной  воде.  Птица,
захлебываясь, каркнула и, увлекаемая большой рыбой, нырнула в черную пучину.
Последнее, что промелькнуло в мозгу падальщицы - крайнее удивление и вопрос:
"Неужели это смерть?" Дальше ее острый клюв, а вернее, две дырочки  над  ним
втянули в  себя  карьерную  воду,  которая  в  мгновение  остановила  работу
молодого сердца.
   Ворона отпустила рыбий ус, и ее тело, медленно покачиваясь, опустилось на
дно водоема...

   Работник теплосети Мыкин, как обычно по воскресеньям, сидел  на  песчаном
откосе карьера с удочкой и подергивал кончиком  удилища,  чтобы  раздразнить
рыбу. Неожиданно его внимание привлек всплеск на другом  берегу,  как  будто
что-то большое кинули в воду.  Он  оборотил  на  звук  свое  лицо  и  увидел
плавающую в воде ворону, которая вдруг истошно  каркнула  и  ушла  под  воду
мгновенно.
   - О-о! - сказал Мыкин и подсек удилищем.
   На крючке болтался крошечный ротан, которого Мыкин содрал  с  крючка  без
сострадания, разрывая рыбке рот, а затем забросил добычу за ненадобностью по
малости организма далеко в водоем.
   Он смотрел в  сторону  запрещающего  знака,  словно  ожидал,  что  ворона
всплывет, как какая-нибудь гагара, но знал уже  наверное,  что  такового  не
произойдет.
   Будет чего на раскорм бычкам! - решил Мыкин и сменил на крючке наживку.
   Весь день работника теплосети  не  отпускало  ощущение,  что  на  водоеме
произошло что-то странное, что ворона никак сама не могла  нырнуть  в  воду.
Птица не человек, самоубийством не кончает, а значит, какая-то сила  увлекла
ее на дно.
   Может, какая крыса водоплавающая? - предположил Мыкин. - Или...
   На ум более ничего не пришло, а потому Мыкин маялся  и  вечером  зашел  с
уловом к Митрохину, который, выставив на стол бутылку, отправил жену  жарить
бычков на кухню.
   - У тебя когда зарплата? - поинтересовался заведующий теплом у друга.
   - Во вторник, - ответил Митрохин, разливая по маленькой. - А что?
   - Во вторник будем эхолот покупать!
   - Чегой-то ты заспешил?
   И  прихлебывая  из  рюмочки,  Мыкин   рассказал   другу   о   сегодняшнем
происшествии на водоеме.
   - Да, - подтвердил Митрохин, закусывая ротаном. - Странное дело...
   - Вот и мне кажется, что странное! - зашептал Мыкин с удвоенной силой.  -
Словно какая зверюга ворону на дно утащила!
   Митрохин, слегка пьяный,  засмеялся  и  выдал  гипотезу,  что  в  карьере
завелось Лохнесское чудовище.
   - Не-е! - замотал головой друг. - Это чудовище наше, пустырское! И мы его
выловим!
   -  Какое  такое  чудовище?  -  поинтересовалась  Елизавета,  только   что
вернувшаяся откуда-то.
   Митрохин оглядел дочь, губы которой размазались под нос дешевой  помадой,
а сама их сочность была подтенена синевой. В одежде наблюдался беспорядок, а
грудь вольно жила под блузкой, освобожденная от лифчика.  Отец  помнил,  что
дочь, уходя днем к подруге, лифчик надевала, и по совокупности  изменений  в
своем отпрыске понял, что Елизавета блудила.
   Впрочем, этот вывод не задел его за живое слишком, но как отец он  должен
был реагировать на происходящее. А потому спросил:
   - Где шлялась?
   - Что значит шлялась? - обиженно скорчила личико Елизавета.
   - Ты бы хоть в зеркало в лифте  посмотрелась!  -  попенял  отец.  -  Губы
кто-то до синевы обсосал!
   - Чего ты к ней пристал? -  встряла  в  разговор  жена,  и  тут  Митрохин
разозлился:
   - Тебя  кто-нибудь  спрашивает?!  Чего  ты  лезешь,  когда  я  с  дочерью
разговариваю! Проваливай на кухню!
   - Ишь, разбушевался! - отреагировала жена со страхом и, бурча что-то  для
самодостоинства, ретировалась на кухню, где принялась тереть  мойку  хорошим
моющим средством.
   Из кухни она слышала, как муж ругает дочь шлюхой, как та,  сопротивляясь,
театрально кричит в ответ, что любит!  Вслед  за  этим  заявлением  раздался
звук, квалифицирующийся как сочная оплеуха, и заявление мужа: "Ты нам еще  в
пятнадцать лет гаденыша в подоле принеси!"
   - И принесу! - ответствовала гордячка Елизавета.
   - Сначала прыщи со лба выведи!
   Хлопнула входная дверь, и жена Митрохина поняла, что  ушел  Мыкин.  Также
женщина поняла,  что  секса  сегодня  не  будет,  так  как  нет  совместного
единения, да и понедельник завтра, мужу вставать рано...
   Скандал между дочерью и отцом  продлился  еще  с  полчаса,  пока  они  не
примирились от усталости  и  Митрохин  из  милости  не  предложил  Елизавете
привести в дом неумелого целовальщика и охотника до дочкиных прелестей.
   - Посмотрим, что это за хахаль!
   Напоследок он поинтересовался, где лифчик, подаренный  им  и  матерью  на
Елизаветин день рождения.
   - Не волнуйся, пап, - ответила дочь. - В сумке.
   Далее семья разбрелась по  комнатам  на  ночной  отдых  и  женины  выводы
оправдались - Митрохин отвернулся к стене  сразу  и,  не  сказав  "спокойной
ночи", заснул.

   Постепенно сом Илья  окончательно  успокоился  от  своего  присутствия  в
водоеме. Он был самой большой и умной рыбой, а оттого  быстро  нашел  место,
где прокормиться.
   Какой-то настырный старик решил выловить из карьера рыбу поблагороднее, а
потому наварил пшенной каши и прикармливал место,  вываливая  в  воду  пшено
кастрюлями.
   На  кашу  сплывались  всякие  рыбки-плотвички,  но  при   виде   огромной
незнакомой рыбы бросались в разные стороны незамедлительно.
   Илья поедал кашу и немного расстраивался,  что  его,  абсолютно  мирного,
боятся. Он с удовольствием поделился бы провиантом с остальными,  тем  более
что разваренного пшена было в избытке и хватило бы всем. Но  мелочь  пузатая
не отваживалась приближаться к новому и очень грозному с виду поселенцу.
   Все как в жизни, размышлял Илья посасывая комочки каши.  И  в  жизни  был
один, и здесь один.
   Однако он не  загрустил  от  такого  вывода,  а  наоборот,  было  в  этой
стабильности что-то правильное, постоянное  и  неизменное.  Чувство  новизны
Илья испытывал от своего облика,  и  этих  эмоциональных  ощущений  татарину
хватало  сполна.  Его  мозг,  раненный  в  юности,  отгородившийся  от  всех
чувственных взлетов, реагировал на превращение как на  что-то,  лишь  слегка
выходящее за рамки его представлений. Ему хотелось быть  одному,  он  и  был
один.
   Превратился в рыбу, - рассуждал Илья, - так в рыбу!
   Татарин плавал по всему водоему спокойно, так как чувствовал  себя  самым
большим  обитателем  карьера.  Он  разведал  все  и  вся  по  всему  дну   и
удостоверился, что искусственное озеро что ни на есть самое заурядное, что в
его водах нет ничего необычного, кроме огромного скопления бычков.  Впрочем,
и это было заурядным.
   Илью раздражала тупость этих чернявых рыбок, которые из-за  своей  шаткой
нервной системы бросались на почти  голый  крючок,  как  быки  бросаются  на
красную тряпку. Наблюдая  за  рыбалкой  со  дна,  он  становился  свидетелем
многочисленных драм, например, когда юный ротан, показывая свою удаль  перед
самочкой, заделав крутой вираж  самолетом-истребителем,  заглотнул  огромный
крючок с полудохлым червяком и тут же стал наконечником стрелы, выстрелившей
со дна в небо. И что было  самым  обидным  -  любовника  выловил  пятилетний
мальчишка, с палкой вместо удочки и крючком на акулу. А полуживого червя ему
пожертвовали товарищи.
   Самочка осталась одна. Она не успела заметить, куда исчез ее  спутник,  а
оттого  кружилась   вокруг   себя,   пытаясь   отыскать   милого,   взявшего
обязательство оплодотворить ее икру.
   На  секунду  Илье  почудилось,  что  он  слышит  ее  голос,  тоненький  и
писклявый.
   - Где ты? - вопрошал голос. - Где ты?
   Татарин вспомнил о полосе, идущей у рыб по всему телу от головы до самого
хвоста, и что эта полоса позволяет рыбам переговариваться.
   Как  только  он  вспомнил  об  этом,  так  тут   же   водоем   наполнился
всевозможными шумами, в которых различались отдельные слова.
   - Еда, - различил Илья. - Червяк!.. Водоросли... Прощай!..
   Последнее, вероятно, исходило от  такого  же  глупого  бычка,  пойманного
запросто и кинувшего последнее "прощай" своему семейству.
   Почему они такие глупые? -  вопрошал  Илья.  -  Разве  мало  еды  вокруг?
Водоросли всякие... Ворона сегодня утонула, можно ее поглодать...
   Татарин подплыл ближе к берегу и стал следить за жирным ротаном,  который
уже было приготовился наброситься на червя с  железным  жалом  в  утробе  и,
набычась, раззявил жадный рот.
   - Не надо этого делать! - предупредил Илья.
   При этом его полоса еле заметно завибрировала, а в теле стало щекотно.
   Бычок обернулся на голос, как будто его ошпарили, и  при  виде  огромной,
доселе невиданной рыбы было испугался насмерть, но, наглый по природе,  унял
свой испуг и односложно спросил:
   - Почему?
   - Ты погибнешь. Тебя съедят сегодня на ужин люди.
   Ни одного из сказанных большой рыбой слов бычок не  понял.  Единственное,
что он учуял, - большая рыба его не тронет, а потому  потерял  к  незнакомцу
интерес, поворотил  к  берегу,  взмахнул  хвостом  и  набросился  на  червя,
заглатывая его целиком.
   Рыбак был терпеливый, а  потому  не  торопился  вытаскивать  улов,  давая
возможность рыбине принять острый крючок всеми внутренностями.
   Пойманный бычок метался из стороны в сторону, насколько позволяла  леска,
и, безумный от боли, иногда взглядывал на Илью страдальчески.
   Татарин мог  бы  попробовать  перекусить  леску,  но  это  ничего  бы  не
изменило, так как ротан все равно погиб бы, лишь зря промучившись на дне.  А
так он быстро за-снет на воздухе.
   Илья проплыл мимо пойманного бычка и сказал ему "до свидания".
   - До свидания! - машинально  ответил  ротан  утробой  и  через  мгновение
выстрелил в поднебесье...
   Никаких занятий в водоеме не было, а потому Илья, не знающий,  что  такое
скука, просто почти все время спал, зарывшись в скоплениях водорослей,  а  в
состоянии бодрости питался чем придется. Такая животная жизнь ему нравилась.
Навкалывавшийся за жизнь, татарин  усыпил  свой  мозг,  упрятанный  в  рыбий
череп, и просто жил безмятежно.
   Но однажды ему вдруг  сильно  захотелось  посмотреть,  что  там  наверху,
просто потянуло к человеческой жизни, и он медленно всплыл к поверхности.
   Была ночь, и луна просвечивала воды почти до самого дна.  Илья  осторожно
высунул голову из воды и попытался было вдохнуть воздух, но у него ничего не
получилось. Что-то резануло больно в груди, так что татарин зашелся в  немом
крике, открыв рот до самой конечной возможности.
   За всплытием большой рыбы по случаю наблюдал пьяный человек, забредший  к
карьеру совершенно случайно и живший в другом районе.
   Он  увидел  большую  серую  морду,  которая  скалила   пасть,   где   был
один-единственный зуб, сверкнувший в лунном свете золотом. Затем рыбья морда
на глазах пьяного начала меняться - и завершила  свое  преобразование,  став
лысой человечьей головой с азиатскими чертами.
   Пьяного стошнило,  и  он  решил  никогда  и  никому  не  рассказывать  об
увиденном, отчаянно боясь, что его поместят в психиатрическую  лечебницу,  в
которой он уже был единожды и из которой его выпустили неохотно,  выдав  под
расписку жене.
   Утеревшись, пьяный вновь оборотился к водоему, но более никакой азиатской
головы  с  золотым  зубом  не  усмотрел  и  принялся  жалеть  себя,  что  он
законченным алкоголиком стал, а все потому, что общество  проглядело  в  нем
нужного человека...
   После неразумного всплытия в легких Ильи сильно болело, и он  отстаивался
в водорослях без пищи и всяче-ского движения два дня. На третий, к ночи, его
тело потребовало разминки, и, ощущая себя близким к  выздоровлению,  татарин
поплыл вдоль берега, исследуя его привычную топографию.
   То, что он увидел возле мостков, вернее то, что свисало  с  них  в  воду,
заставило большую рыбину затормозить свое движение, а затем и вовсе замереть
поодаль.
   С деревянного настила, в самую глубину, почти  достигая  дна,  спускались
огромные человеческие ноги.  Конечности  были  столь  велики,  что  поразили
вооб