-  сообщил  участковый.  -  Снес  в
госпиталь, сейчас, наверное, пришивают!..
   - Ай, молодца! - похвалил майор. - Из-за этого палил? Праздновал?
   - Нет.
   - Чего же?
   - Тут дело такое... - все не решался объяснить Володя.
   - Чего мнешься-то? - чуть грубовато поинтересовался Зубов.
   Синичкин за хамоватый тон хотел его вздуть, но вспомнил, что  тот  теперь
младший офицер, а потому спустил ему грубость.
   - Кошмар здесь произошел.
   - Какой?
   Синичкин собрался с духом и сообщил:
   - Сотню новорожденных здесь порешили!
   - Чего? - грозно спросил майор.
   - Чего? - с удивлением отнесся к сообщению Зубов.
   - Тут, в метрах двухстах отсюда, детишек грудных поубивали, целую сотню!
   Майор Погосян в этот же самый момент решил, что Синичкин тронулся умом, и
обеспокоился уменьшением личного состава. Карапетян - немой,  этот  сошел  с
ума!
   - Где, ты говоришь, младенцы?
   Синичкин указал рукой в перчатке на самый берег, и даже издалека Погосяну
показалось, что от снежка к небу поднимаются всполохи красноватого цвета,  а
потому он зашагал к указанному месту быстрым шагом, так что Зубов и  капитан
поспевали за ним с трудом.
   Они достигли  указанного  Синичкиным  места  и  побелели  лицами.  Такого
зрелища милиционеры еще  никогда  не  наблюдали  в  своей  жизни,  а  оттого
склонились в разные стороны и отдали сугробам свои завтраки.
   Минут пятнадцать майор Погосян бродил вокруг младенческих останков, то  и
дело прикрывая рукой рот, чтобы не вскрикнуть.
   - Да что же здесь, в конце концов, произошло?!! - не выдержал  начальник.
- Может мне кто-нибудь объяснить?!!
   - Детишек сотню побили! - пояснил Синичкин еще раз.
   - Без тебя вижу! -  заорал  майор.  -  Кто?!!  Откуда  они  взялись,  эти
детишки?!!
   - Из озера, надо полагать!
   - Ты что, окончательно сдурел?..
   И Погосян и Зубов смотрели на Синичкина, как на окончательно выбывшего из
их рядов товарища. В их взглядах уживались и раздражение, и жалость.
   - Я не сдурел, - обиделся участковый. - Мне  об  этом  Карапетян  записку
написал. Он сообщил, что на дне озерном обнаружил икру,  в  которой  поспели
человече-ские зародыши. Мол, что не икра это вовсе,  а  яйцеклетки  женские.
Может, опыт какой ученые проделывали?
   - Точно! - Погосян хлопнул себя ладонью по лбу. - И мне Карапетян  писал.
Я думал, что бред это после шока! Ну дела...
   Зубов вытащил из кармана горсть семечек  и  стал  лузгать  их,  сплевывая
кожуру здесь же, среди человеческих останков. Не  успел  он  сгрызть  третье
семя, как майор подскочил к нему, в два  коротких  движения  сорвал  с  него
прапорские погоны и заорал:
   - Сука!  Падаль!  Ограниченная  свинья!  Век  тебе  ходить  в  старшинах!
Сдохнешь старшиной!
   - За что?!! - не понял Зубов.
   - За глумление, за черствость души, гадина ты этакая!
   Майор ходил кругами и тяжело дышал.
   - Чтоб я этих семечек больше не видел! А  то  заставлю  с  кожурой  мешок
сожрать! Понял?
   - Понял, - понурил голову Зубов и  подумал:  отчего  они,  армяне,  такие
горячие?
   - Кто детей убил? - вскинул руки Погосян.
   - Я так думаю... - ответил Синичкин. -  Я  думаю,  вороны  это...  Хотите
посмотреть?
   - А ну, пойдем!
   Милиционеры взобрались на пригорок, под которым разгуливали тысячи черных
птиц. Сейчас вороны чистили свои перья  от  кровавых  брызг  и  зачищали  об
острые предметы клювы.
   Майор Погосян достал из кобуры "Макарова" и снял  его  с  предохранителя.
Потом выразительно посмотрел  на  Зубова,  заставив  того  перевести  затвор
"Калашникова". Синичкин вставил в свой "ТТ" новую обойму.
   - За детей! - молвил Погосян. - Огонь!
   Они стреляли, пока не кончились патроны.
   Застигнутые врасплох вороны погибали на месте. Пули  разрывали  их  сытые
тела на части, и кровь брызгала  в  разные  стороны.  Птицы  не  каркали,  а
погибали  молча,  как  будто  знали,  что  смерть  неминуема  и  нечего  шум
поднимать.
   Офицеры еще долго жали на курки, даже тогда, когда кончились боеприпасы.
   - Доставай лопаты из машины! - распорядился Погосян.
   - Зачем? - удивился Зубов.
   - Закапывать детишек будем. Ведь никто их не видел  здесь?  -  оборотился
командир к Синичкину.
   - Думаю, что нет.
   - Вот пусть ученые и отвечают за свои эксперименты! А мне  на  территории
сотня новорожденных трупов никак не нужна!
   - Да, - подтвердил Синичкин. -  За  такое  по  головке  не  погладят!  За
погибший детский сад самих за решетку упекут.
   - Доставай лопаты! - рыкнул Погосян, и Зубов собакой бросился  к  газику,
из которого выудил две лопаты и кирку.
   - Всего две лопаты, - развел руками несостоявшийся прапорщик.
   - Ты будешь рыть киркой! - скомандовал майор.
   Милиционеры принялись вскапывать мерзлый грунт, то  и  дело  оглядываясь,
чтобы никто не застал  их  за  этим  по  меньшей  мере  странным  и  ужасным
занятием.
   Погосян то и дело отворачивал лицо и срыгивал в снег какой-то  зеленью  -
все запасы желудка были давно исчерпаны.
   Ишь ты, дрянь какая из меня лезет,  -  думал  майор,  закапывая  косточки
поглубже. - Ишь какого цвета она!.. Может, с организмом у  меня  чего  не  в
порядке?.. Болезнь какая?..
   Синичкин копал с прилежанием. Рвота его не мучила, но когда он  обнаружил
припорошенную снежком крошечную детскую  ручку  с  малюсенькими  пальчиками,
слезы хлынули из его глаз водопроводными струями и он заскулил еле слышно от
больших нечеловеческих мук.
   Зубов орудовал киркой  от  плеча.  Старался  работать  на  совесть,  дабы
произвести  впечатление  на  начальника  -  зная  добрый  нрав  майора,   он
рассчитывал уже к вечеру возобновиться в прапорщиках.
   Через час братская могила была сооружена и милиционеры отдыхали здесь же,
усевшись прямо в снег.
   - Сгоняй, Зубов, в магазин, поллитру купи! Помянем детишек!..
   Не заставляя майора повторять просьбу  дважды,  Зубов  рысцой  ускакал  к
новостройкам, а офицеры остались по-прежнему сидеть в снегу.
   - У тебя есть еще патроны? - спросил Погосян.
   - Еще обойма, - закивал Синичкин.
   - Пойдем.
   Майор встал и вновь обнажил свой "Макаров", засунув в него новую  обойму.
То же самое сделал и капитан Синичкин. Они вновь забрались на пригорок,  под
которым раскинулось вороное воронье море. Птиц было  такое  количество,  как
будто  они  с  каждой  минутой  размножались  в  геометрической  прогрессии.
Расстрелянных видно не было. Вероятно, они стали пищей для своих собратьев.
   - А как же с учетностью боевых припасов? - поинтересовался Синичкин
   - На учебные стрельбы спишем! - отмахнулся Погосян.
   - Идея хорошая!
   - Их бы напалмом, как в Карабахе!
   - Вы же там не были.
   - Слышал.
   Офицеры постояли несколько секунд в тишине,  а  потом,  подняв  прицельно
пистолеты, вновь стали расстрельной командой, получая от дергающихся стволов
удовлетворение, а от кровавого месива под пригорком удовольствие.
   Вернулся Зубов. Он установил поллитровку в сугроб, вставил в "Калашников"
новый рожок и  присоединился  к  товарищам,  поливая  очередями  дьявольское
отродье.
   Когда  милиционеры  отстрелялись,  то  сели  пить   водку.   Разлили   по
пластмассовым стаканчикам. Зубов достал из-за пазухи промасленный сверток, в
котором содержался квадратный кусочек сала, порезанный дольками.
   - За убиенные невинные души! - произнес Погосян. На его глаза навернулись
слезы, но он волевым порывом удержал их и выпил водку  одним  глотком.  Взял
кусочек сала и пососал его немного.
   Зубов с Синичкиным тоже выпили и тоже закусили.
   Вновь разлили, и вновь Погосян сказал тост:
   - За их родителей!
   - За ученых, - уточнил Зубов.
   - Скотина ты все же! - почти  беззлобно  выругался  майор,  но  про  себя
подумал, что армяшка прав, что у этих  детишек  нет  родителей,  которые  бы
могли пролить за их упокоенные души слезы, а потому в свою очередь  уточнил:
- За тех, кто дал им жизнь!
   - За Бога! - вырвалось у Синичкина, и он посмотрел на серое небо.
   - Ага, - согласился Зубов и выпил.
   - А теперь все в  отделение.  Только  день  рабочий  начался,  а  вы  уже
нажрались!
   - А можно я домой заскочу на минутку? -  попросился  Синичкин.  -  А  то,
когда карапетяновский язык нашел, провалился под лед. Воды холодной сапогами
черпанул. А вы знаете, ноги у меня больные, боюсь, опять пухнуть начнут.
   - Иди, - разрешил Погосян. - Час даю...
   - А мне надо бензином заправиться! - объявил Зубов.
   - Поезжай, я пешком доберусь.
   Офицеры  разошлись  каждый  своей  дорогой,  а  Зубов  уехал  на   газике
заправляться бензином. Утро вступило на землю, и народ потянулся на работу.
   Синичкин отправился домой, решив ни за что не рассказывать о  случившемся
Анне Карловне. Он с удовольствием  замечтал  о  чашке  кофе  со  сливками  и
сухарем с маковым зерном.
   С выделившимся желудочным соком он  поджидал  лифт,  пришел  грузовой,  и
капитан вознесся на нем к пятому этажу,  в  котором  проживал.  На  ходу  он
расстегнул шинель и расслабил галстучный узел.
   Он звонил в дверь долго и уже было подумал, что су-пружница куда-то  ушла
по своим женским делам, и зашарил в кармане  в  поисках  ключей,  как  дверь
вдруг отворилась и на  пороге  явилась  Анна  Карловна  -  вся  улыбающаяся,
лучащаяся каким-то внутренним светом и одновременно прячущая  от  мужа  свои
большие глаза.
   Что это с ней, с коровой? - удивился Синичкин. - Расплылась, как масло на
солнце!
   Но вслух ничего не сказал, отодвинул жену, снял  шинель,  повесил  ее  на
вешалку  и  направился  в  кухню  поджигать  газ  для  кофе.  Анна  Карловна
неотступно следовала за мужем и  все  более  глупо  улыбалась,  словно  умом
тронулась.
   И чего она меня не спрашивает, почему я внеурочно явился? Уж не сошла  ли
с ума в самом деле?.. - думал участковый.
   Включив плиту и усевшись на табурет,  Синичкин  услышал,  как  в  комнате
мяукнуло.
   - Чего это? - спросил он, поворотив ухом.
   - Володечка... - пропела Анна Карловна.
   - Кошку, что ли, притащила?
   - Володечка...
   После сегодняшних нечеловеческих переживаний участковому  Пустырок  очень
хотелось сказать своей половине, что она полная  дура,  но  он  сдержался  и
отхлебнул горячего бразильского.
   В комнате опять мяукнуло.
   - Покажи кошку-то!
   Анна Карловна после просьбы мужа  словно  книксен  сделала,  затем  вновь
выпрямилась, но улыбалась уже натужно.
   - Ну!
   Синичкина охватывало раздражение.
   - Знаешь же, что не люблю кошек!
   - Это не кошка, - наконец выдавила Анна Карловна.
   - А что же?
   Жена набрала полные легкие воздуха, но лишь пропищала в ответ:
   - Ребеночек...
   Капитан рассосал кусок макового сухаря.
   - Чей? Куракиных из пятой? Нечего с их детьми сидеть!
   - Не-а...
   Анна Карловна кокетливо склонила голову на плечо, как будто  ей  было  не
сорок с лишним, а семнадцать, чем почти вывела мужа из себя.
   - Этих, что ли... Как их... Ребенок-то?.. Фискиных?..
   - Не-а...
   - Так чей же?! - взорвался Синичкин и вскочил с  табурета  резко,  отчего
чашка с кофе опрокинулась прямо на форменные штаны, обжигая больные ляжки. -
Черт бы вас всех  драл!  -  заорал  он.  -  Сумасшедший  дом  в  собственной
квартире!
   Если бы Синичкина спросили, кого он имел в виду под словом "всех", он  бы
вряд ли  ответил  что-либо  вразумительное.  Сейчас  милиционер  был  просто
взбешен и сжимал руки в кулаки.
   - Мой ребеночек, - проговорила Анна Карловна, по-прежнему глупо улыбаясь.
   Синичкин так и застыл с открытым ртом.
   - Мой! - подтвердила супруга. - Родной...
   В течение  нескольких  секунд  в  голове  капитана  пронеслось  множество
логических построений, догадок и решений.
   Володя Синичкин уверился, что его жена тронулась умом и что, конечно,  он
не сдаст  ее  в  психиатрическую  лечебницу,  а  будет  ухаживать  за  Анной
Карловной самостоятельно, памятуя о ее  самоотверженности,  когда  он  тяжко
болел ногами, а она спасала его. Долг платежом красен!
   - Я в своем уме, - произнесла  немка,  словно  расслышав  мысли  мужа.  -
Хочешь посмотреть мальчика?
   Синичкин знал, что больным на голову перечить нельзя,  а  потому  покорно
последовал за женой в комнату, где обнаружил на  диване  укутанного  в  плед
младенца с широкими скулами  и  слегка  узкоглазого.  Мальчишка  смотрел  на
милиционера черными глазами, следя за его передвижениями цепким взглядом.
   - Семен, - произнесла Анна Карловна тихим голосом,  уже  не  улыбаясь,  с
видом серьезным и ответственным.
   Вот уже и имя мое запутала, - поморщился участковый.
   - Владимиром меня зовут, - напомнил он.
   - Деда твоего так звали - Семен, - почти пропела жена. - Героя войны. Так
пусть  и  правнук  его  будет  называться  -  Семен.  Таким  образом   Семен
Владимирович получается. Синичкин!..
   Неожиданно  ребеночек  задергал  ножками,  распихал  плед,  обнажил  свое
мужское достоинство и пустил к потолку хрустальную струйку.  Впрочем,  запас
жидкости в розовом тельце был короток и фонтанчик через пару  секунд  иссяк,
но дело свое сделал.
   Участковый Синичкин  стоял  посреди  комнаты,  а  по  щекам  его  стекала
почему-то пахнущая женщиной моча.
   Володя не знал, что ему  предпринять,  то  ли  засердиться  люто,  то  ли
пропустить это  явление  незамеченным.  К  тому  же,  утеревшись  рукавом  и
взглянув на младенца сердито, он обнаружил мальчишку улыбающимся во весь рот
и смотрящим определенно на него, в самые глаза.
   - Ну, и где ты его взяла? - обратился он к жене  с  сострадательностью  в
голосе.
   - Правда, хорошенький? - прижав пухлые ладошки к  своим  щекам,  спросила
Анна Карловна.
   - Хорошенький, - согласился Синичкин и еще раз оглядел мальчишку, голого,
сучащего мокрыми ногами, толстыми и похожими на круассаны. - Чей же?
   - Володечка, - вдруг защебетала супруга. - Вышла я в  магазин,  чтобы  на
ужин купить всякую всячину, котлеты тебе изжарить хотела  для  доброго  сна,
пива иностранного купить, а потому встала раньше обычного. А тебя уже нет...
Я вышла из подъезда, остановилась вдохнуть воздуха свежего,  а  передо  мною
снег нетронутый. Так и боюсь вступить на него, красоту такую  нарушить...  И
тут слышу - "гу-гу", "гу-гу"! Ну, думаю, как и ты, кошка  приблудная  пищит.
Оглядываюсь - нет никакой кошки, а лежит под крылечком  младенчик  мужеского
пола и смотрит на меня черными глазенками. Лежит совсем  голенький,  снежком
совсем припорошенный. Я тут же заплакала вся, так мне его жалко стало,  ведь
умрет маленький, закоченеет! Я спрыгнула сейчас же в  снег  и  на  руки  его
подняла, а он весь горячий, словно печка, и опять смотрит мне в самые глаза.
Я пальто сняла, закутала его и домой побыстрее! Растерла водочкой и  в  плед
укутала... Это нам Бог ребеночка послал!
   - Подкидыш! - сделал вывод Синичкин.  -  Какая-то  алкоголичка  родила  и
выкинула на природу!
   - Ну и что, что подкидыш! Нам все равно!
   - Дело надо заводить! - сказал капитан и задумался. - Мамашу искать  и  к
ответственности привлекать!
   - Никакого дела!  -  вдруг  жестко  отрезала  Анна  Карловна.  -  Ребенок
останется с нами!
   - Ты что, не понимаешь, что этого нельзя сделать! Преступление это!
   - А мне плевать! Это Бог послал нам ребенка! Мы его себе и оставим!
   - Нет! - отчеканил участковый.
   - Да, - тихо обронила жена. - Или уйду от тебя!
   - Куда? - растерялся Володя.
   - Уеду к матери. Ребенка хочу!
   - Так я же не виноват, - с лаской в голосе заговорил Синичкин. - Я же  со
всею душой за детей, за мальчиков и девочек.  Но  не  получается  у  тебя...
Что-то такое в организме твоем не так!..
   - Я много раз проверялась, - грустно улыбнулась жена. - И всякий раз  мне
говорили, что все в порядке, рожайте на здоровье!
   - И что же ты не рожала? - с удивлением развел руками муж.
   - А то, что в процессе зачатия и мужчина участвовать должен.
   - Так мы же с тобой по два раза в день! Я тебе никогда  по  молодости  не
отказывал!
   - Носила семя твое на проверку... Сказали,  что  нежизнеспособны  твои...
Эти...
   Анна Карловна покрутила пальцем, как змейкой.
   - Головастики твои, - сопроводила она голосом. - И вылечить нельзя!
   Синичкин стоял,  словно  под  дых  ударенный.  Не  мог  ни  вдохнуть,  ни
выдохнуть. Все сперло у него в груди, а в голове закружилась,  запуталась  в
кольцо фраза - не мужчина я, не мужчина!.. Но тут  же  у  него  промелькнула
мысль, что жена нагло врет, обвиняя его в неспособно-сти, - ради того  чтобы
ребеночка оставить, бабы на все решатся! Вот и историю с его  неспособностью
на ходу сочинила!
   Володя преобразился лицом, налил щеки гневом и прошипел:
   - Врешь! Побью!
   - Не пугай, у меня бумаги сохранились!
   - Что за бумаги?
   Он сжал кулаки и надвинулся на жену, с твердым намерением  ударить  ее  в
толстый живот.
   - Спермограмма твоя!
   Слово "спермограмма" вдруг отрезвило Синичкина  и  прервало  наступление.
Более того, это медицинское  слово,  связанное  понятием  только  с  мужским
индивидуумом, опять жутко напугало его и капитан тотчас уразумел,  что  жена
не врет, а говорит истинную правду, а  значит,  эти  головастики  у  него  и
вправду мертвы.
   Загугукал ребеночек, и Анна Карловна устремилась к нему:
   - Он кушать хочет, маленький!
   Мертвое семя у меня, повторял про себя Синичкин. Мертвое!
   - А кто маленькому за кашкой сходит?
   Володя  скосил  глаза  на  грудняка,  и  тот  вновь  улыбнулся  ему  всей
мордашкой, отчего у Володи вдруг защемило сердце и подступил комок к  горлу.
Он внезапно осознал, сколько в нем  нерастраченной  любви  скопилось,  сколь
сильна она, не траченная годами, и что если не начать отдавать ее,  хоть  по
капле, то загнется он от тоски прежде-временно, сознавая  свою  никчемность,
забродив  жизненными  соками,  превращающимися  на  старости  в  уксус!..  И
вскричал тогда милиционер:
   - Я люблю тебя, Аня!
   Он подбежал к жене, обнял  ее  за  теплые  плечи,  прислонился  губами  к
мягкому уху и зашептал:
   - Мы вырастим его! Мы вырастим нашего мальчика очень хорошим и умным!
   - Да-да! - жарко вторила Анна Карловна.
   - Он вырастет в красивого юношу!..
   - Да!..
   - И у нас будут прекрасные внуки на старости лет.
   - Да! - вскричала в экстазе жена  и  попыталась  было,  забыв  обо  всем,
отдаться Синичкину здесь же, закинув  ему  за  талию  тяжелую  ногу,  но  он
отстранил ее властно и сказал:
   - Нужно кормить ребенка!..
   Участковый вышел в ближайший супермаркет и  купил  детского  питания  для
самых маленьких. Всяких баночек и коробочек лежало в  его  сумке  множество,
опять же памперсы и присыпки, и Володя  заторопился  домой,  дабы  накормить
сына и сделать его жизнь комфортной.
   Сына? - переспросил он себя, оставляя на снегу следы сорокового  размера.
И решительно подтвердил: - Сына!
   - Значит, Семен Владимирович? - спросил он у жены, разгрузив покупки.
   - Ага, - кивнула она и улыбнулась.
   Синичкин смотрел на свою  половину  и  с  удивлением  обнаруживал  в  ней
перемены. Лицо разгладилось, морщинки лучились только  возле  глаз,  все  ее
движения были плавны, словно лебединые, она ухаживала за ребенком, как будто
только этим всю жизнь и занималась. Ловко  надела  на  него  памперс,  ловко
соорудила в бутылочке материнское молоко и сунула соску в алые губки.
   - Синичкин?
   - Синичкин.
   - Ну, пойду я. На службу.
   - Ага.
   Анна Карловна даже  не  обернулась  в  его  сторону,  вся  ребенком  была
поглощена. А обычно  провожала  его  до  самых  дверей,  шарф  поправляла  и
проверяла блеск форменных сапог.
   Синичкин решил не обижаться, так как стал отцом. Он вышел из  подъезда  и
направился в отделение,  отмечая,  что  побаливают  ляжки.  Должно  быть,  к
перемене погоды. Надо попросить жену смазать их бабкиной мазью.
   На работе участкового ждал сюрприз.  В  кругу  сослуживцев  в  больничном
обмундировании сидел лейтенант Карапетян и хлопал черными глазами.
   - Сбежал? - вскричал Синичкин.
   - Сбежал, урод! - подтвер