росил Лешка.
   - Да ничего-ничего, - успокоил брат.
   Мусоровоз сбавил ход и продолжал ехать туда, куда ему и следовало.
   Ни отец, ни старший сын, ни тем более младший не заметили, что  в  момент
несостоявшейся катастрофы из кузова мусоровоза выпал  один  из  контейнеров,
который покатился  по  заснеженной  дороге  и  остановился  против  магазина
"Продукты".
   В то же самое время грузчик Петров,  с  забинтованным  наискосок  глазом,
двигался к вышеуказанному  магазину,  чтобы  дожидаться  прибытия  машины  с
товаром и принять участие в ее разгрузке по обязанности.
   Чуть было не произошедшая авария случилась как  раз  на  его  красном  от
перепоя и недосыпа глазу, сохранившемся от голубиного  нападения,  и  он  от
физического бессилия даже не закричал вслед удаляющемуся мусоровозу.
   Добредя до качающегося бака, Петров безо всякой мысли ткнул его  ногой  и
широко раззявил рот, когда из зловонного нутра появилась детская  головка  с
голубыми глазенками, уставившимися прямо на испитую физиономию грузчика.
   - У-ты! - отскочил он. - Мертвяк новорожденный!..
   Между тем головка зашевелилась, а голубые глазки захлопали ресничками.
   - Живой! - определил грузчик и отскочил еще на полметра.
   Он стоял и смотрел на дитячье личико, пытался предметно думать, но у него
ничего не получалось, лишь голубиные тушки в воображении проскакивали.
   Ребеночек улыбнулся. Причем сделал он это в самый глаз Петрова,  которого
словно пробило, и он задумал, заворочал мозгами, как будто не пил всю неделю
зверски.
   Кто-то ребеночка родил и выбросил в помойку, - сложилось в  мозгу.  -  На
улице холодно, и младенец, вероятно, вот-вот замерзнет. А  есть  ли  мне  до
этого дело?.. Нет, - сам себе ответил грузчик и уже было дернулся к  заднему
входу магазина, как вдруг услышал:
   - Агу...
   Он остановился как вкопанный, будто ему сказали: "Стой, стрелять  будем!"
Какая-то неведомая сила врыла ступни ног в грязных  ботинках  в  заледенелый
асфальт.
   - Агу, - повторил ребенок, и Петров обернулся на  голос,  вжав  голову  в
плечи.
   Он увидел, как из бака, перебирая  розовыми  ручками,  черпая  крохотными
пальчиками снежок, на коленочках выбрался младенчик и улыбнулся грузчику так
широко и приветливо, что того словно обухом  по  голове  шибанули.  Грузчику
Петрову никогда не улыбались.
   - А ведь младенчик женского полу! - определил сотрудник магазина  и  стал
оглядываться по сторонам так, как будто нашел кошелек и  уверяется,  что  он
его один видит.
   Девочка пустила изо рта слюдяную слюнку и все смотрела на  небритую  рожу
Петрова, подергивая слабенькой головкой.
   Сам того не ожидая, Петров наклонился над девочкой и взялся за ее тельце.
   Он удивился, какие черные его руки на розовой коже  новорожденной,  какие
грубые пальцы, способные невзначай щелкнуть хрупкими ребрышками... Он поднял
ее и, кривясь физиономией, держал на вытянутых руках, а она сучила ножками и
не переставала улыбаться.
   - Сучка! - зачем-то сказал Петров громко и опять огляделся по сторонам.
   Грузчик стеснялся смотреть  на  наготу,  а  потому  расстегнул  пальто  и
засунул девочку под засаленную полу.
   - Агу...
   Сначала он хотел оставить головку  наружу,  как  делают  обычно  женщины,
пряча под дорогие шубы своих левреток, но потом передумал, логично заключив,
что ребенок не собака, может застыть от морозного дыхания.
   - Помрет еще! - опять произнес  грузчик  вслух  и,  развернувшись,  пошел
быстро-быстро.
   Куда иду? - думал уже про себя. - Отнесу в милицию...
   - Что я, дурак? - уже вслух.
   Петров представил, как его пытают  в  обезьяннике,  методично  шлепая  по
почкам дубинками, сопровождая  шлепки  вопросом:  "Зачем  украл  породистого
ребенка?"
   Тьфу! - сплюнул Петров в снег. - Какая порода у ребенка...
   Перед глазами у  него  пронеслись  вереницы  великолепных  шапок,  сплошь
сшитых  из  собак,  которых  он  приводил  Жердякину  -  тот  был  мастер  в
умерщвлении живых тварей не меньший, чем сам грузчик. Зато  Петров  не  умел
шить шапок. Доход делили пополам.
   Еще Петров вспомнил, как Жердякин строчил оверлоком и параллельно плакал,
просматривая по телевидению фильм "Белый Бим, черное ухо".
   Неожиданно грузчик почувствовал жар  на  животе  и  понял,  что  девчонка
пустила струю.
   - Сучка! - прошипел он, но злобно не получилось.
   Петров ускорил шаг и вскоре оказался возле  своего  дома,  в  котором  не
имелось лифта, и  пришлось  шагать  на  пятый  этаж.  На  четвертом  грузчик
обнаружил большую вонючую лужу и облезлую шапку. Он вспомнил, что  и  то,  и
другое принадлежит ему,  так  как  вчера,  упившись  брагой,  разведенной  с
настойкой против разноцветного лишая, он так и не  добрался  до  квартиры  и
переночевал на лестнице.
   К горлу подступило. Грузчик хотел было поднять шапку, но ребенок чуть  не
выскользнул из-под пальто. Петров сглотнул позыв и доплелся до пятого этажа.
Нашарил ключ и внес находку в тепло.
   Тепло было настояно на кислых запахах, которые были родные и  не  портили
настроения.
   Квартира состояла из одной комнаты,  кухни  и  совмещенного  санузла.  Из
мебелей имелись кривой стол на кухне и  раскладушка,  растянутая  до  самого
пола, покрытая тряпьем, на которую Петров и положил девочку.
   Девочка продолжала смотреть на него, а он, злой,  смотрел  на  нее  не  в
силах придумать путного.
   - Агу!
   - Спи, зараза! - рявкнул грузчик и набросил  на  голенькое  тело  девочки
потертое махровое полотенце.
   Девочка тотчас закрыла глазки и заснула,  сладенько  посапывая  кнопочным
носом.
   Ишь, послушная, - отметил Петров.
   В голове у него что-то щелкнуло, он застегнул пальто и пошел  на  работу,
по дороге подняв шапку и совершенно позабыв о найденном ребенке.
   В подсобке грузчик заскулил между коллегами, чтобы ему налили хоть каплю,
так как башка с одним глазом вот-вот рванет Хиросимой, но его не жаловали, а
потому долго не похмеляли, ссылаясь на отсутствие продукта.
   - Ах, суки позорные!  -  озлился  Петров  и  засмотрел  на  работяг  злым
мстительным глазом, так что вскоре один  из  мужиков,  не  выдержав  испуга,
обратился к остальным со словами: "Да что мы, ребят, звери, что ль, какие!",
достал из-за ящиков полбутылки водки и плеснул пшеничной в стакан.
   Петров, клацнув зубами о  стекло,  глотнул,  выдохнул,  рыгнул,  а  потом
замахнулся на всех кулаком.
   - У, суки!..
   Затем он вышел из подсобки, ощущая прибавок силы  и  сплевывая  в  каждый
угол.
   - Я ему кадык вырву! - сказал кто-то из грузчиков вслед.
   - Смотри, как бы он тебе башку не оторвал, - усмехнулся другой. - Злобен!
   Прилив сил позволил Петрову задуматься о своем теле более подробно, и  он
осознал желание спать сейчас же. Грузчик был безотказен по отношению к себе,
а потому улегся на груду телогреек в трансформаторной комнате, мерно гудящей
током высокого напряжения и убаюкивающей его грешную душу.
   Петров закрыл глаза и отбыл  в  мир  болезненных  отрывочных  сновидений,
после которых ему понадобится целый стакан водки, и его  он  уже  не  станет
выцыганивать, а попросту отнимет у кого-нибудь...
   Петров  родился  тридцать  два  года  назад  и  был  назван  Митей.  Роды
происходили в  крохотном  городке  Кимры,  где  старый  акушер  со  странной
фамилией Ротшильд тащил плод из роженицы специальными щипцами, которые  чуть
было не придушили ребенка. Дитя вышло из чрева матери с  синей  физиономией,
совершенно не дышащее, сорока пяти сантиметров в длину и весом в два кило.
   Акушер Ротшильд, повидавший на своем веку добрую тысячу младенцев, тотчас
оповестил  мамашу,  что  пацан  вряд  ли  выживет,  но  предпринял   попытку
божественного вмешательства - взял младенца за ноги и опустил  его  сливовой
головкой в холодную воду. При  этом  он  хлопал  ладонью  по  бледной  попке
новорожденного, приговаривая:
   - Давайте, мужчина, оживайте!
   И  произошло  маленькое  чудо.  Митя  Петров  задергался  в  конвульсиях,
вероятно, втянул носом морозную воду и стал тонуть в тазу.
   А  уж  от  утопления  Ротшильд  умел  спасать.   Искусственное   дыхание,
надавливание на грудку морщинистыми пальцами - и дело в ажуре.
   - Все в порядке, мамаша, приплод жив!
   Митя был отдан матери, где тотчас примкнул к ее  груди  и  жадно  засосал
жирное молоко с остатками портвейна "Агдам", выпитого накануне беременной  в
изрядном количестве.
   Катерина, мать Петрова, с удивлением смотрела на синее существо,  сосущее
ее грудь почти так же, как сосал прошлой ночью Иван Сергеевич.
   - Что стар, что млад! - сделала вывод молодая мать.
   - Что вы говорите? - переспросил Ротшильд, умывающий руки большим  куском
коричневого хозяйственного мыла.
   - Ничего, - ответила Катерина. - Хочу оставить ребенка здесь!
   У акушера чуть не вывалилась челюсть. С наполненными грустью  глазами  он
обернулся к молодой женщине и спросил:
   - То есть как?
   - Он мне не нужен.
   И тогда старик на цыпочках приблизился к кровати роженицы, сел на краешек
матраса и положил свою теплую сухую руку на пальцы кормящей матери.
   - Ах, девушка, - сказал Ротшильд совсем тихо. - Дети превеликое  счастье!
В детях весь смысл жизни человеческой!
   - Правда? - съязвила Катерина. - Хотите, я вам его подарю?
   - О-хо-хо! - отозвался акушер. - У меня  таких  смыслов  уже  пять.  И  у
каждого из пяти еще по два смысла. У меня очень большая семья и очень  много
смысла в жизни.
   В последних своих словах Ротшильд был вовсе не уверен,  но  он  продолжал
говорить мягким голосом, что девица произвела на свет прелестного  младенца,
который непременно станет ей в будущем опорой.
   - Ага! - не поверила Катерина.
   -  Так-так!  -  подтвердил  старик.  -  Мужчины  бросают  женщин.   Такое
случается. Но  вырастите  единственного  мужчину,  который  вас  никогда  не
бросит, который положит вашу голову себе на плечо и защитит от всех невзгод,
от всех обид, став сыном в большом понимании этого слова!  -  Акушер  сделал
паузу, а потом добавил с грустью: - Надо, милая, думать,  кто  закроет  тебе
глаза в последний раз и укроет твои ноги атласным одеялом...
   Катерина чувствовала нежные  движения  маленького  ротика,  теплые  слова
старика ее растрогали, и она  заплакала  большими  слезами;  они  стекали  к
груди, смешиваясь с и без того горьковатым молоком.
   Ротшильд еще два часа сидел с Катериной и рассказывал ей какие-то  случаи
из жизни, какие-то книжные сюжеты, а она спала, спал  и  новорожденный  Митя
Петров,  насосавшийся  портвейна  "Агдам",   и   снились   ему   материнские
внутренности.
   Через три дня их выписали.
   Встречал Катерину с приплодом Иван  Сергеевич,  с  авоськой  в  руках,  в
которой плескалась рыбкой бутылочка водки, а в  левой  руке  мужчина  сжимал
несколько веточек, оторванных от  дерева,  с  едва  проклюнувшимися  зеленью
почками.
   Надо же, какой заботливый!  -  подумала  Катерина.  -  Зимой  с  зелеными
веточками!
   И она решила дать сыну отчество Иваныч, хотя по правде жизни давать  надо
было другое, но правда правдой, а жизнь жизнью.
   Таким образом и произошел Дмитрий Иваныч Петров.
   Он лежал на руках у матери, которую под руку уводил Иван Сергеевич,  а  с
крыльца роддома им махал акушер Ротшильд.
   И пошла жизнь Мити Петрова, совершенно обычная, в городе Кимры.
   По достижении двух месяцев от роду он был отправлен  в  ясли,  в  которых
проживал пять дней и забирался лишь на выходные.
   Чем кормили мальцов в яслях, было одному Богу известно, но все дети  были
покрыты странной коростой, а врачи  убеждали  родителей,  что  это  типичный
авитаминоз, не должный внушать опасений и даже волнений.
   Ни у кого волнений и не возникало.
   Катерина  держалась  за  Ивана  Сергеевича,  как  космонавт,  вышедший  в
открытый космос, хватается за специальные ручки. А поскольку Иван  Сергеевич
имел сомнение  насчет  своего  отцовства,  особенно  когда  ребенок  мучился
коростой, то Катерина после яслей отправила Митю в детский сад-пятидневку, в
котором  Петров  первый  раз  ударил  ближнего.  Сделал  он  это  совершенно
неосознанно, просто увидел  у  товарища  игрушку,  которая  его  вдохновила,
попытался было попросить ее на  младенческом  языке,  но  товарищ  не  хотел
расставаться с забавой - она, как ему казалось, пахла  любимыми  родителями,
которые заберут его в вечер пятницы,  -  а  потому  сопротивлялся,  пока  не
получил крошечным кулачком в нос. Пустив ноздрями кровавую  юшку,  мальчишка
тотчас отдал игрушку Петрову и на  всю  жизнь  остался  трусоватым,  хотя  к
тридцати годам превратился в доктора каких-то наук.
   За акт хулиганства Петрова наказала воспитательница Мотя, больших объемов
женщина, которая без тени сострадания побила хулигана  линейкой  по  голове,
отчего у  мальчика  образовалась  на  макушке  серьезная  шишка  с  кровавой
капелькой на вершине.
   - Тебя, Петров, бью за хулиганство. Не из злобы, а для  назидания.  Чтобы
ты понимал, что на каждую силу есть еще бґольшая сила!
   Петров это осознал довольно быстро. Но понял он и главное: что на  каждую
силу есть масса слабостей, которыми надлежит пользоваться, хоть и имея  долю
риска не распознать силу бґольшую.
   Когда Митя не соизмерял свою силу  с  чужой  слабо-стью,  то  ему  всегда
доставалось линейкой по голове, так что шишка вовсе перестала сходить с  его
макушки, ставшей похожей на острую часть куриного яйца.
   После детского сада, как и следовало ожидать, Митю  Петрова  отправили  в
интернат-шестидневку, где он продолжил свою жизнь злым мальчиком с ощущением
какого-то странного, но тем не менее желанного вкуса во рту. Он не знал, что
это за нафантазированные ароматы,  но  искал  их  все  время,  думал  о  них
ежеминутно, даже когда впервые смотал с  катушки  нитку  и  изобрел  из  нее
ловушку для голубей.
   Первых своих пойманных птиц Митя отпускал на волю и долго смотрел в небо,
следя за их полетом и уверенно думая, что птицы благодарны ему  безгранично,
так как были в шаге от смерти, а он великодушно даровал им бытие.
   Но голуби никак не выражали своей признательности за спасение, не кружили
над головой подростка, а исчезали за  горизонтом,  взмахивая  крыльями,  что
было силы.
   Митю такое положение вещей не устраивало, а потому он к лапкам  пойманных
птиц стал привязывать грузики и любоваться голубиным взлетом, - было похоже,
что не птица стремилась в небеса, а тяжелый бомбардировщик. В таких  случаях
голубка изо всех сил взмахивала крыльями, набирала незначительную высоту  и,
пролетев метров пятьдесят, падала на землю в изнеможении.
   За садизм Митю не любили и в глаза называли сволочью.
   - Ты - сволочь! - сказала как-то девочка с жидкими  косичками,  по  имени
Жанна,  которая  вызывала  во  внутренностях  Петрова  необъяснимый  жар.  -
Сволочь!
   Она стояла, пылая щеками, за школьным зданием после уроков и со  страстью
произносила одно-единственное ругательство - "сволочь!".
   А он не испытывал к ней злобы. Его глаза прогуливались  по  груди,  слабо
обозначенной под белым фартуком, спускались  к  юбке,  шевеля  ее  взглядом,
словно ветром, теребили острые колени.
   - Сволочь!
   - Почему? - спросил Митя.
   - Потому что ты мучаешь беззащитных птиц! - отозвалась Жанна.
   - Какие ж они беззащитные? - возразил Петров. - У них крылья  есть!  Тебя
бьет отец?
   - Нет, - ответила девочка, смутившись. - Конечно, нет!
   - Если бы у тебя были крылья, то ты могла бы улететь и нагадить  отцу  на
голову!
   - Идиот! - отозвалась на это Жанна, но почему-то не уходила, а продолжала
стоять, то сжимая, то  разжимая  пальчики  на  руках.  Ладошки  у  нее  были
красные, видно, сосудики прилегали близко к поверхности и потому  руки  были
всегда холодными.
   Смотря на девочку, Петров опять ощутил странный, манящий вкус  во  рту  и
вдруг подумал, что, может, его губы жаждут поцелуя, а потому подошел к Жанне
бесстрашно и вцепился в ее рот страстно, словно животное, высасывая  девичий
аромат.
   К его удивлению девочка не шарахнулась  в  сторону,  а  обняла  навстречу
холодной рукой шею  подростка  и  попыталась  ответить  на  поцелуй  так  же
безудержно.
   Через три секунды Петров понял, что вкус  поцелуя  не  соответствует  его
ощущениям во рту, а потому отстранил девочку от себя и сказал:
   - Взлетай, когда тебя будет лупить отец! У меня во рту кровь!
   - Идиот! - прошептала Жанна нежно.
   - Я буду с тобой встречаться в классе труда, - предложил Петров. - Только
не кусай меня за язык!
   - Сволочь!
   - Я научу тебя ловить голубей!
   Она заплакала, растирая слезы с дешевой тушью.
   - Придешь?
   Жанна кивнула головой  и  зашмыгала  носом,  словно  пыталась  проглотить
нарождающиеся рыдания.
   - Ну вот и хорошо.
   Через день, к вечеру, они встретились в классе труда, от которого у  Мити
оказался ключ.
   - Зачем мы здесь? - спросила девочка испуганно.
   - Я расскажу тебе, как делать лучшие ловушки  для  голубей!  -  отозвался
Петров и засмеялся раскатисто, маскируя в смехе сальность.
   Жанна покраснела щеками и толкнула было  дверь  из  класса,  но  та  была
заперта.
   - Иди-ка сюда! - позвал Митя, усевшись на верстак.
   Она подошла, и краснота ее  щек  сменилась  на  бледность,  а  коричневое
школьное платьице завлажнело под мышками.
   - Я хочу посмотреть на твою грудь! - сам того не ожидая, попросил Митя.
   Девочка отпрянула.
   - Ты же любишь меня! А люди, которые любят, способны приносить жертвы!  -
Петров взял с верстака долото и стал ковырять им дерево. - Что же ты?
   Девочка по-прежнему стояла скованная. Все  в  ней  окаменело,  и  дрожали
ноги.
   - Вот она - любовь! - презрительно выдавил Митя и спрыгнул с верстака.  В
его руке появился ключ от класса.
   - Можешь больше сюда не приходить! Мне голуби нравятся больше, чем ты!
   Он прошел мимо нее и  уже  оказался  возле  двери,  когда  услышал  тихое
"хорошо", а когда обернулся, Жанна стояла  с  обнаженной  грудью,  пряча  за
спину девичий лифчик.
   Ее не совсем развитая грудка, отливающая золотым и розовым, вдруг удивила
Митю, он не способен был сказать  чем,  но  ощущал  в  себе  какое-то  новое
чувство, одновременно  очень  приятное  и  раздражающее.  Петров  подошел  к
девочке и поцеловал ее в крошечный сосок, закатывая к небу  глаза,  стараясь
как можно лучше ощутить вкус. Раздражение исчезло.
   - Не надо!  -  слегка  отталкивала  Жанна  Митю.  Она  уронила  лифчик  в
древесные стружки. - Пожалуйста, не надо!..
   Как ей показалось, Петров пошел ей навстречу и вы-плюнул сосок. Она  была
ему признательна за это.
   Митя опять не обнаружил того  вкуса,  того  аромата,  который  искал  так
тщетно. Но вкус девичьего тела ему тоже понравился, и через минуту он  вновь
приник к Жанниной груди, только теперь  к  другой,  которая  почему-то  была
меньше правой.
   -  Ну  зачем  это?  -  вопрошала  девочка,  откидывая  голову  с  жидкими
косичками. - Зачем?
   Он не слышал, что она говорила, не чувствовал, как ее  кулачки  упираются
ему в грудь, надавливая костяшками пальцев под самое сердце, а  целовал  ее,
целовал, оставляя красные следы на груди, шее, плечах.
   А потом он устал.
   - Уходи!
   Она неуклюже оправляла платье, затем обнаружила, что не поддела под  него
лифчик, и вновь вынуждена была раздеваться, а  Митя,  совершенно  спокойный,
смотрел на девочку и чувствовал, что хочет спать.
   - Пойду я, - сказала Жанна, теребя пуговичку возле самого горла.
   - Иди, - позволил Митя.
   - Открой дверь.
   Он открыл.
   Она некоторое время  постояла  в  дверном  проеме,  смотря  на  подростка
большими  глазами,  из  которых  бесконечностью  лучилась  любовь,  хоть   и
подраненная слегка, может быть, обращенная не на тот предмет, что был  иском
девичьей фантазией, но все же это была любовь.
   - Пойду?
   Митя кивнул.
   - Пока.
   - Ага.
   Она ушла.
   Это была пятница, а назавтра все разъехались на выходные по домам. Петров
поехал к матери и Ивану Сергеевичу, а Жанна к