ыбнувшись, спросил:
   - Товарищ, а что с выборами?
   - Вы станете мэром, - сообщил Семен.
   - Я же говорил! - низенький улыбнулся еще  шире,  похлопав  затянутого  в
костюм по плечу. - Ну, собственно, у меня больше вопросов  нет!  Спасибо  на
добром слове!
   - Вы продержитесь на посту мэра полтора  года,  затем  сделаете  неверный
выбор, вас арестуют и вы без суда и следствия проведете в тюрьме шесть  лет.
За это время от вас уйдет жена, а дети откажутся от отца-преступника!..
   - А кто станет мэром после меня? -  Казалось,  что  низенький  ничуть  не
испугался такой перспективы.
   - Мэром станет ваш заместитель, вон тот, в костюме.
   - Лиокумович?.. - удивился будущий градоначальник и  посмотрел  на  густо
покрасневшего спутника. - Ну-ну!..
   Отцы города на том закончили с человеком-деревом, причем у  затянутого  в
костюм возникло нестерпимое желание срубить  говорящее  растение,  распилить
деревяшку на части и подвергнуть огню...
   Из-за сакуры появились Жечка Жечков и оператор-латыш Каргинс.
   Усталый до крайности  Жечка  поглядел  в  видоискатель  камеры,  промотав
пленку с самого начала, и, казалось, был удовлетворен.
   - Ну что, дерево?  -  проговорил  представитель  Книги  рекордов.  -  Мне
что-нибудь скажешь?
   - А что ж не сказать, - откликнулся Семен. - Ты станешь богат! Ты  будешь
владеть фантастическим состоянием.  Ты  сможешь  играть  в  казино  столько,
сколько захочешь, а денег у тебя не станет меньше!
   - Сколько я буду жить?
   - Ты умрешь через час после того, как скончается твой оператор!
   Оператор вздрогнул и чуть было не выронил камеру.
   - А когда умру я? - поинтересовался он, вдруг ощутив  противную  дрожь  в
районе поясницы.
   - Тебе я не могу сказать этого, - проговорил усталыми губами Семен. -  Но
ты тоже станешь богатым!
   - Почему не можешь?!! - возмутился оператор. - Сказав "а", скажи и "б"!
   - Что мне говорить, решаю я, - спокойно ответил человек-дерево.
   Каргинс огляделся по сторонам и схватился  за  стоящую  возле  стеклянной
стены лопату.
   - А я решил срубить тебя!
   - Дело твое!
   - Последний раз спрашиваю! - оператор замахнулся.
   - Мое время погибать еще не пришло.
   - Ах ты!.. - оператор  со  всей  силы  рубанул  по  ноге-корню.  Раздался
неприятный хруст, прыснуло кровью, но какой-то  чересчур  светлой,  и  Семен
сморщился от боли.
   - Ты что делаешь! - вскричал Жечка Жечков. - Нас же  посадят!  Грош  цена
нашим съемкам!..
   - Он говорит, что конец его еще не пришел, - бушевал латыш. - А я говорю,
пора!
   Он вновь размахнулся лопатой, но тут раздался вы-стрел. Стоящая на  земле
камера разлетелась вдребезги. От ужаса представитель Книги рекордов  побелел
и заговорил быстро-быстро:
   - Кто?!. Где?!. А?..
   Стрелял из темноты садовник Михалыч.
   - Еще одно движение - и выстрелю в голову! Бросай лопату!
   Оператор-латыш покорно отбросил лопату в сторону и поднял руки.
   - А ну, валите отсюда! - приказал Михалыч. - Чтоб  ноги  вашей  здесь  не
было!
   - А ты чего, старик, здесь командуешь? - попытался  было  воевать  Жечка,
но,  встретившись  глазами  с  двумя  ружейными  стволами,  ретировался.   -
Уходим... Ах, гадина, кассета вдребезги!
   - Ну!..
   Они ушли, а Михалыч накопал из-под сакуры  землицы  и  стал  затирать  ею
рану. Человек-дерево изредка морщился от боли, но вел себя достойно мужчины.
   - Может, завтра передышку сделаем? - предложил садовник.
   - Нет, - отказался Семен. - Времени мало.
   - Ну, будь по-твоему...
   Старик до конца обработал рану, затем снял с себя ватник и расстелил  его
возле сакуры.
   - Посплю здесь, - оповестил он. - Охранять тебя буду!
   Семен  улыбнулся.  Раздался  страшный  треск,  и  остатки  отцовых   брюк
лохмотьями легли у подножия  человека-дерева.  До  пояса  тело  Семена  было
сплошь покрыто толстым слоем коры.
   - Польешь меня утром.
   - Непременно, -  закивал  Михалыч  и  улегся  на  телогрейку.  -  Кора-то
дубовая!
   - Нет, - отозвался Семен. - Я дерево - хлебное...
   - А-а, - протяжно зевнул Михалыч. - Помирать мне скоро!..
   В уголках глаз его загорелись лукавые искорки.
   - Хитер ты, старик, - улыбнулся Семен. - Спи, у тебя будет  очень  долгий
последний сон.
   - Вот и ладно, - успокоился Михалыч, еще раз зевнул  и  заснул  по-детски
быстро...
   На следующий день в Ботаническом саду перебывала почти половина города, и
у каждого был свой вопрос. Что самое интересное - подавляющее большинство не
интересовалось  у  человека-дерева   продолжительностью   своей   жизни,   а
обходилось более спокойными  вопросами,  касающимися  в  основном  здоровья,
материального благосостояния и т. д.
   В два часа дня  очередь  дошла  до  майора  Погосяна,  который  пришел  в
штатском костюме, дабы не привлекать внимания возможных знакомых.  Лицо  его
было бледно, щеки впали, как будто он перестал кушать долму и хошлому.
   - Я - армянин!
   - Ну и что?
   - Армянам тоже можно задавать вопросы? - поинтересовался милиционер.
   - Конечно, - ответил Семен. - Я тоже не русский.
   - А говорят, вы новый русский пророк! - Майор погладил живот.
   - Глупости! Что вы хотите узнать?
   - Я уже знаю. Я хочу, чтобы вы подтвердили мое знание.
   - Говорите.
   Погосян помялся.
   - Я боюсь умирать.
   - Понимаю.
   - Это произойдет до Нового года?
   - Вы целиком проживете этот год, - ответил Семен. - До последней секунды.
Но ни секунды в следующем. Вы умрете в тот самый короткий  миг  паузы  между
годами.
   Майор стоял, поникнув головой.  Он  пожимал  плечами  и  облизывал  губы,
собираясь что-то сказать еще.
   - Я знал это. Спасибо.
   - Время в состоянии  растягиваться  беспредельно,  а  также  беспредельно
сжиматься. Время - понятие субъективное. Пауза между годами  для  вас  может
растянуться на тысячелетие. Идите спокойно!..
   Лицо Семена искривилось, как будто от боли.
   - Что такое? - участливо поинтересовался Погосян.
   Человек-дерево приподнял рубашку, и майор разглядел, как кора захватывает
человеческую грудь, сжимая ее тисками, сочась какой-то бурой жидкостью.
   - У меня тоже так случается!  -  посочувствовал  милиционер  и  приподнял
свитер, обнажая свой круглый, как шар, живот, который отливал неестественным
синюшным цветом. - Вот, комок моих невров заболел...  И  из  пупка  какая-то
гадость по вечерам вытекает.
   Он растерянно смотрел на человека-дерево, стоя  с  голым  животом,  и  во
взоре его была робкая надежда хотя бы на  что-то  чудесное,  но  Семен  лишь
помотал головой в ответ и закрыл свои черные глаза.
   -  Я  могу  только  сказать.  Но  ничего  не  могу  сделать,  -  произнес
человек-дерево. - Время мое тоже сочтено.
   - Понимаю, - ответил Погосян, и во взгляде у него погасло. - Я пойду?..
   Семен кивнул...
   К пяти часам возле человека-дерева появилась женщина.
   - Меня зовут Василиса Никоновна, - представилась она.
   - Рассказывайте, - предложил человек-дерево.
   - Удобно ли... - женщина закраснела лицом, как  китайский  фонарик.  -  У
меня вот какие проблемы... - Она все никак  не  могла  собраться,  а  потому
переминалась с ноги на ногу, как будто ей срочно нужно было в туалет.
   - Я вас слушаю...
   Наконец женщина собралась с духом  и,  утирая  с  височков  пот  шелковым
платком, начала:
   - Вы  такой  молодой...  Впрочем,  ладно...  Видите  ли,  мой  муж  очень
страстный человек. Сначала я не была такой страстной, но он во мне  разбудил
невероятный огонь... Но, конечно, со временем... Понимаете?
   - Нет, - честно признался Семен.
   -  Я  боюсь,  что  его  страсть,  ну  страсть  моего  мужа,  со  временем
истощится...
   - У всех у нас есть дно. Надо надеяться,  что  дно  вашего  мужчины,  как
впадина дна морского.
   - А что делать мне, если оно окажется дном какого-нибудь  ручья?  С  моим
огнем?.. Женщины по-другому устроены, нежели мужчины...
   - Через девять месяцев вы родите ребенка, и  весь  ваш  огонь  пойдет  на
него... Это не та причина, по которой стоит волноваться.
   - А мой муж станет генералом? - вдруг спросила Василиса Никоновна.
   Семен опешил от такого  вопроса  и  ответил  с  внезапной  страстью,  что
прапорщик Зубов никогда не станет генералом, более того, он не дослужится  и
до капитана, а ждет его совершенно другая карьера.
   - Какая? - удивилась Василиса Никоновна.
   - Он станет священником в маленьком армянском городе.
   - Я не поеду в Армению! - вскричала женщина.
   - Нужно следовать за мужем!
   - Да?
   - Да! - твердо ответил человек-дерево.
   - Но если вы такого мнения...
   - Да, я такого мнения.
   Василиса Никоновна открыла сумочку, вытащила  из  нее  горсть  чего-то  и
бросила на землю, к самым корням нового русского пророка.
   - Что это? - вскрикнул от неожиданности Семен.
   - Вы не волнуйтесь! Это хлебные  крошки!  Хорошо,  когда  возле  хлебного
дерева курлыкают голуби.
   - Здесь нет голубей! - удивился человек-дерево. - Здесь Ботанический сад!
   - Жаль, - развела  руками  женщина  и  пошла  своей  дорогой,  совершенно
удовлетворенная.
   А еще Семена посетил бывший и.о. начальника  военного  госпиталя,  бывший
ассистент недавно  скончавшегося  профессора.  И.о.  оглянулся  на  Василису
Никоновну и подумал, что внешность этой женщины ему знакома, но где и  когда
он мог видеть ее - ничего этого врач припомнить не мог.
   - Мне обязательно верить в Бога, чтобы разговаривать с вами?
   - Совсем нет.
   - Сколько у меня есть времени? - поинтересовался медик.
   - Смотря о чем вы хотите спросить.
   Бывший и.о. задумался на мгновение, а потом спросил с  важным  выражением
лица:
   - Будет ли война?
   Семен удивился:
   - В какой перспективе вы ставите вопрос?
   - В ближайшей, естественно.
   Человек-дерево задумался и ответил, что  война  будет,  но  она  случится
вдалеке от важных русских городов и будет столь краткосрочна, а жертвы в ней
будут столь малы, что только одна-две газеты про нее  напишут,  да  и  то  -
заметки.
   - Вот и я думаю, что война должна  случиться!  -  с  героическим  запалом
произнес и.о.
   - Вам в ней нечего будет делать.  Боевые  действия  продлятся  всего  три
минуты.
   - Ха-ха! В  современных  условиях  трех  минут  будет  достаточно,  чтобы
уничтожить половину планеты! Я-то знаю, я - военный врач!
   - В войне погибнут три человека. Так что успокойтесь!
   - С чьей стороны будут потери?
   - С обеих. Погибнут двое русских.
   - Значит, мы войну проиграем... - медик  задумался.  -  Как  вам  удается
перерабатывать земельные соки? Ведь вы же человек!
   - Это неподконтрольно мне, - ответил Семен. Видно, что вопрос был ему  не
совсем приятен.
   - Значит, есть то, что вам не удается контролировать?
   - Мне многое недоступно.
   - Это радует, что вы столь критичны по отношению к себе.  -  Бывший  и.о.
потер ладони, словно они у него замерзли. -  А  кто,  простите  великодушно,
позволил вам говорить людям то, в  чем  никто  не  может  быть  уверен?!  Вы
программируете людей! И не удивительно, если с  ними  случится  то,  что  вы
беретесь  предсказывать!  Я  буду  непременно  ходатайствовать,  чтобы   вам
запретили эту практику!
   - Я - не практикую!
   Семена позабавил такой  напор  незнакомого  человека  и  странная  злоба,
черпающаяся неизвестно из каких сокровищниц организма. А потому  он  сказал,
чтобы умерить ее:
   - Вы же в сущности добрый человек! Если бы  ваша  мать,  когда  вам  было
двенадцать лет, не дала вам пощечину во дворе на глазах  друзей  и  девочки,
которая вам нравилась, то, вероятно, вы бы выросли в прекрасного человека. А
медик вы и так превосходный! Так что, когда выйдете из сада,  то  посмотрите
на небо, вдохните поглубже воздуха и улыбнитесь  всему  миру!  И  произойдет
чудо! Вы зацветете заново!.. И сходите на могилу к  нянечке  Петровне,  ведь
она столько лет проработала в вашем госпитале!
   - А что, разве она умерла? - вздернулся и.о.
   - Несколько дней назад.
   Бывший и.о. вдруг сел на землю, взял в руки свою голову  и  заплакал.  Он
заплакал так горько, что Михалыч, дежуривший  неподалеку,  удивился  глубине
такого переживания. Еще садовник подумал, что так плакать  могут  только  от
чужого горя, совсем не от сообщения о близкой смерти самого плакальщика -  в
таких случаях обычно льют слезки тихо и обреченно. Этот же  рыдал  в  голос,
открыв рот настежь, словно ворота!
   А слезы-то как брызжут! - подивился Михалыч. - Как из шланга дырявого!
   Семен не мешал и.о., пока тот выплачется. Он  даже  не  охнул,  когда  на
плечах треснула рубаха, показывая в прорехе образование из коры.
   Наконец, всхлипывания медика прекратились. Он встал на ноги, посмотрел по
сторонам, как будто пьяный, и пошел неровно прочь.
   - Чего это он? - полюбопытствовал Михалыч. - Как баба какая!
   - Нарыв прорвался, - объяснил Семен. - Зрел, зрел всю жизнь, а теперь вот
прорвался. А мог и не прорваться вовсе!
   - Ты  всяк  нарыв  прорвешь!  -  полизоблюдствовал  садовник.  -  Водички
подлить?  -  Он   услужливо   поднял   тяжелую   лейку   и   приблизился   к
человеку-дереву.
   - Знаешь, Михалыч, как бывает интересно! - вдруг сказал Семен.
   - Нет, не знаю, - ответствовал старик, обильно поливая говорящее  дерево.
- Ишь, сакуру задушил совсем!..
   - Ты помнишь Ольгу?
   - Какую Ольгу? - удивился Михалыч и задрал голову на Семена.
   - Олечку? Ну помнишь, которая с тобой жила, когда вам было  по  двадцать?
Ты еще сбежал от нее, когда она на третьем месяце беременности была.
   Михалыч сел прямо на землю.
   - А ты откуда знаешь?
   - Не в том дело! Умерла она несколько дней  назад,  твоя  Олечка!  А  все
звали ее Петровна. Нянечкой в военном госпитале  она  работала,  отца  моего
выхаживала. А вот этот, - Семен кивнул головой в сторону  ушедшего  и.о.,  -
этот выгнал ее с работы, оттого она и умерла.
   Михалыч продолжал сидеть на земле. Воспоминания всколыхнулись в нем, и  в
душе стало мокро, как будто он себя из леечки  полил.  Милое  Олечкино  лицо
всплыло солнечной радостью, большими серыми глазами и  вздернутым  носом,  и
садовник задышал быстро-быстро, затем было представил Олечку  старой,  но  у
него ничего не получилось, попытался вообразить ее мертвой, но от этой затеи
у него заскулило в животе голодным псом. Еще Михалыч оглядел свою  жизнь,  в
которой были и Катеньки, и Леночки, и  всякий  другой  разномастный  женский
род, только вот ребеночка так и  не  случилось  в  его  жизни  и  предстояло
умереть в одиночестве.
   Старик хлопал сухими глазами и смотрел  на  человека-дерево,  во  взгляде
которого воцарилось обычное спокойствие и безразличие.
   - Во как! - крякнул Михалыч. - А родила она тогда?
   - Кто? - не понял Семен, отвлекшись мыслью на что-то другое.
   - Да Ольга же! - раздражился садовник.
   - Мальчика... Впрочем, он умер малолетним.
   - Ах! - вскрикнул Михалыч, и было родившаяся в нем надежда  на  обретение
родной плоти  скончалась  в  мгновение  бабочкой-однодневкой,  оставив  лишь
привкус чего-то сладкого, но до конца не распробованного. - Ах!..
   - Давай следующего!
   А следующими оказались Володя Синичкин и жена его Анна Карловна. Представ
перед человеком-деревом, они сначала не узнали сына и стояли скромно, словно
чужие.
   - Здравствуйте, папа и мама! - поприветствовал Семен.
   Супруги  встрепенулись  и  пристально  посмотрели  на  "нового   русского
пророка".
   - Ты?!! - вскричал участковый.
   - Я, папа.
   - Что ж ты даже не позвонил! - посетовал капитан и толкнул супругу в бок.
   - Погорячилась я, - призналась Анна Карловна. - Затмение на  меня  нашло.
Простишь, сынок?
   - Да нет у меня зла на вас! Вы же родители мои!
   - Позвонить все-таки мог! - не унимался Володя.
   - С места не могу сойти, - оправдался Семен. - Врос, понимаешь ли!
   - Предназначение свое выполняешь?
   - Да.
   - Деревом становишься?
   Семен вскрикнул. Кора подошла к самой шее, мешая человеку  дышать.  Кадык
ходил взад-вперед, больно ранясь о крепкую древесину.
   Сердобольная  Анна  Карловна  было  бросилась  с   надушенным   платочком
подтирать кровавую юшку, но Михалыч цыкнул на нее так, что она  осеклась  на
полпути и чуть было не упала.
   -  Ты,  говорят,  сынок,  мудрые  пророческие  вещи  народу  говоришь?  -
обратился к Семену Синичкин.
   - По мере возможностей своих.
   Володя зачем-то открыл кобуру, а потом опять ее за-крыл.
   - Вот, мать твоя вопрос имеет. Дурацкий, конечно!
   - Говори, мама.
   Анна Карловна поправила прическу и спросила:
   - Сынок! У меня родятся дети?
   - Нет, мама, - ответил человек-дерево.
   - Я так и знала! - Анна Карловна приложила надушенный платочек к глазам.
   - Мы всегда это знали! - с еле заметным раздражением напомнил Синичкин.
   - Есть такой Детский дом номер пятнадцать. Пойдите туда и  возьмите  себе
на  воспитание  девочку  или  мальчика,  вырастите,  и  тогда   вы   умрете,
благословленные их любовью и благодарностью!
   Семен опять вскрикнул. Кора перекрыла ему кадык, и он стал задыхаться.
   - Идите, - прохрипел человек-дерево. - Мне  совсем  немного  осталось!  И
послушайте меня, возьмите ребенка!
   - Да что же это происходит! - взвыла Анна Карловна, наблюдая  за  агонией
своего мальчика.
   Синичкину тоже было не по себе, и он опять открыл кобуру, а потом закрыл.
   - Идите, идите!
   Михалыч подтолкнул родителей к выходу.
   - Я сам о нем побеспокоюсь! Идите, идите!..
   Приговаривая так, он  довел  супругов  до  выхода,  объ-явил,  что  прием
закончился, и запер дверь.
   - Как ты? - спросил старик.
   - Умираю, - ответил человек-дерево. - Кора душит...
   - Может, ее топориком? - предложил Михалыч.
   - Это плоть моя, а ты - топориком!..
   - Давай-ка стамесочкой оттяну.
   Садовник проворно подбежал к человеку-дереву  и  просунул  железное  жало
между кадыком Семена и куском толстой коры. "Пророк" задышал лучше.
   - Ты кто? - спросил Михалыч, со всем серьезом  за-глядывая  в  затухающий
взор дерева. - Божий человек, или как?
   - Не знаю, - ответил Семен и закашлялся. - Надеюсь, что Божий!..
   - Ну-ну... Полить водичкой?
   Человек-дерево не ответил.
   - Ну скажи, - неожиданно взмолился садовник. - Сколько мне еще жить?!!
   Семен открыл глаза, моргая ими, чтобы не мешал соленый пот,  и  посмотрел
на старика. И  было  в  его  взгляде  столько  неподдельной  тоски,  столько
трагедии, что Михалыч невольно отвел свои бесцветные глаза и почти раскаялся
в вопросе, заданном умирающему.
   - Когда я умру, - прошептал  Семен,  -  когда  я  умру,  на  моих  ветках
вырастут хлебные плоды. Ты их сорви и раздай по кусочку кому сможешь. Только
не жадничай, пожалуйста!
   - Как скажешь, родимый!  -  пообещал  старик.  -  Как  только  за  сакуру
отчитываться?..
   Далее Михалыч наблюдал,  как  древесная  кора  наконец  перекрыла  кадык,
который, дернувшись в последний раз птичкой, угомонился  навеки.  Глаза  еще
вращались, но не  было  уже  в  них  осмысленности,  не  было  глубины.  Они
обмелели, будто после засухи.
   Вслед за кадыком  кора  обняла  щеки  "нового  русского  пророка",  затем
добралась до носа, а  в  конце  замкнулась  крепкими  объятиями  на  затылке
человека-дерева. Человека  больше  не  было,  осталось  одно  дерево.  Затем
Михалыч с большим удивлением  увидел,  как  на  дереве  распустились  почки,
зазеленел, словно в убыстренной съемке, лист, ловко сформировался плод  и  в
считанные минуты созрели настоящие хлебы.
   - Надо же! - развел руками Михалыч.
   Старик выудил из походного чемоданчика секатор  и  в  несколько  движений
срезал плоды. Булки пахли так вкусно, что садовник не удержался и куснул  от
одной. Через минуту он был вынужден схватиться за пах, так  как  впервые  за
последние пятнадцать лет испытал прилив мужской силы.
   - Вот это хлебушек! - радовался он.
   Впрочем, мужская сила  нарастала,  мутя  сознание,  и  Михалыч,  дабы  не
случился конфуз, достал из штанов мужской орган и обильно  пролился  семенем
под сухую сакуру.
   - У