рящими светом, как луна
на небе. Мужик и луна сочетались цветовой гаммой.
   - А я его знаю, - пролепетала Светка пьяно. - Это участковый из Пустырок.
Он меня про Ильясова спрашивал...
   - Здрасьте, товарищ майор! - донеслось из открытой форточки.
   - А, это ты, Синичкин, - признал командир. - Летаешь?
   - Летаю, - согласились из-за окна.
   - А я, вот видишь, тут с женщиной!..
   Светка совсем не удивлялась, что какой-то мент летает за окном, к тому же
светится. Ей, отравленной алкоголем, вдруг захотелось  пожаловаться  стражам
порядка, что ее побили в своей же квартире, но язык по-прежнему не слушался,
и она перестала сопротивляться усталости, закрыла глаза  и  заснула.  Сквозь
сон Светка чувствовала, как пальцы майора трогают ее грудь, но она  была  во
сне не против, да и, как помнится, наяву тоже.
   - Умру я... - услышала продавщица и не знала, приснились ей эти слова или
прибыли из реальности. - Скоро Новый год!..
   Митрохин и Мыкин проснулись  следующим  утром  с  распухшими  головами  и
медленно поползли к холодильнику. В нем они  нашли  бутылку  финской  водки,
которая, как гласила  реклама,  когда-то  была  холодной  родниковой  водой,
откупорили   ее,   потрясываясь   организмами,   и   по   очереди   хлебнули
сорокаградусного родника.
   Огурец в белом "Аристоне" нашелся один, да и то вялый;  им  хрустнули  по
очереди и после в унисон сказали блаженное "а-а-а-а!".
   Затем сожрали яичницу  из  восьми  яиц,  помеченных  буквой  "А",  значит
диетических, потом глотнули из родника уже цивилизованно,  через  стопки,  и
сели в разные углы комнаты, слегка порыгивая от удовольствия.
   - Светка - человек! - блаженно проговорил Мыкин.
   - Ага, - подтвердил Митрохин. - Сегодня я ее по-настоящему тюкну!
   - А кто даст?
   - Кто-кто? Она...
   - Я не дам!
   - Чегой-то ты! - обиделся Митрохин.
   - Здесь одна попытка дается! Баба моя. Я не хочу, чтобы  она  через  тебя
неприятные ощущения имела! Понял?.. К тому же выгонит!
   Митрохин был обижен, но вынужденно кивнул, согла-шаясь, так как  понимал,
что, если Светка их попрет, деваться будет некуда!
   - Давай мента замочим?! - неожиданно  предложил  он,  сублимируя  половую
энергию в русло агрессии. - Столько от него проблем!
   - Совсем голова мягкая стала?
   - А чего терять? Ильясова мы грохнули, и мент обещал вышку за это!
   - На понт брал. Сейчас смертную казнь отменили. Совет Европы настоял.
   - Тем более. Пожизненно нам  и  так  дадут.  Так  хоть  напоследок  менту
отомстим!
   Мыкин ничего не ответил, просто сидел и смотрел в окно на то, как  падает
снег.
   - Хочешь, я ему сам в башку стрельну? - предложил Митрохин.
   - Я людей не убиваю.
   - Так я и говорю, сам стрельну!
   - А если у него дети?
   - А у меня их нет?
   - Он работу свою делает.
   - Так вот за то, что он так хреново работу свою  делает,  я  его  и...  -
Митрохин наставил на Мыкина указательный палец и чмокнул губами. -  Мы  что,
Ильясова нарочно убили? А? Скажи мне? Не было ведь умысла!
   - Не было, - согласился тепловик.
   - Харя у  него  вампирья,  рожа  татарская!  Ненавижу!  И  жена  моя  его
ненавидит, и Елизавета!..
   При упоминании о дочери Елизавете Митрохин вдруг расстроился  лицом  и  с
болью в сердце представил свою плоть от плоти со шприцем в  руке.  От  этого
видения его всего передернуло, и  свое  чувство  родитель  вновь  перевел  в
агрессию, подскочив к Мыкину:
   - Дай "ТТ"!
   - Ты чего это?
   - Мента грохну сегодня же!
   - Остынь, придурок! Обоих нас спалишь не за понюх!
   - Ах, ненавижу! За что нас к стенке, скажи мне!
   Митрохин забегал по комнате, совсем потеряв самообладание. Лицо его стало
молочного цвета, а руки ходили ходуном в разные  стороны,  словно  он  искал
чье-то горло, чтобы сдавить его в одно движение.
   - Охолони! - крикнул Мыкин.
   - А-а-а! - завопил друг.
   Тогда тепловик поднялся из плюшевого кресла, подошел к Митрохину и ударил
его в челюсть.  Удар  был  несильным  и  незлобным,  но  достаточным,  чтобы
привести подельщика в чувство.
   - Ты что?!. - изумился Митрохин.
   - Из терапевтических соображений. Контроль теряешь!
   Митрохин яростно смотрел на Мыкина, глаза горели огнем, но потом он вдруг
обмяк, в мгновение обвис кожей на лице, согнулся пополам и  заплакал.  Слезы
капали на паркет, а он жалобно вопрошал:
   - За что нас стрелять? Разве мы в чем-то виноваты?
   Наблюдая эту картину, Мыкин почувствовал себя не в своей тарелке, так как
видел друга в таком состоянии впервые.
   - Ты чего? - спросил он, сглатывая подступивший к горлу комок.
   - За что? За что? Я не хочу!
   И тогда Мыкин подошел к переломанному другу и, взяв его за плечо, сказал:
   - Все будет хорошо!
   И так он проникновенно это сказал, что Митрохин поднял к нему заплаканное
лицо и улыбнулся сквозь слезы.
   - Правда?
   - Правда. Мы поедем на границу, и там нас никто не найдет! Все утрясется!
   - Спасибо тебе!.. Спасибо...
   Митрохин поднялся, утер рукавом лицо, налил в чайную кружку водки и выпил
залпом двести.
   - Ты - друг мой! - признался он.
   - Ты друг мне тоже! - получил он признание в ответ.
   Две недели друзья провели в квартире Светки.
   Сама хозяйка приходила редко, примерно раз в три  дня,  принося  сумки  с
едой.
   - Воруешь? - поинтересовался однажды Митрохин.
   - Ворую, - ответила она.
   Светка  была  какая-то  странная.  В  лице   ее   поселилась   непонятная
озабоченность, она не привечала даже ласки Мыкина и на вид похудела изрядно.
   - Любишь грузчика? - поинтересовался Мыкин в очередной приход любовницы.
   Продавщица не ответила, лишь  посмотрела  на  тепловика  пронзительно,  с
глубинной тоской, словно из проруби, затем выложила продукты в холодильник и
вновь ушла.
   А потом наступил нужный день.
   Друзья побрились и выбрались на свет Божий.  Они  щурились  от  солнечных
отблесков, с отвычки глубоко вдыхали зиму и шагали к районному военкомату.
   - Явились? - удивился военком.
   - Так точно! - ответили они хором.
   - И что, никаких справок о болезни не принесли?
   - Здоровы, - ответил Мыкин.
   - Вы мои дорогие! - расплылся в улыбке подполковник. - Значит, поедете на
границу?
   - Это наш долг! - с пафосом произнес Митрохин,  счастливый,  что  МВД  не
связалось с военной прокуратурой.
   - Ну тогда пошли со мной!
   Подполковник привел их в хозяйственную часть военкомата и  выдал  друзьям
билеты на поезд.
   - Вот! И проездные!
   Он подтолкнул конверт.
   - Два месяца всего, ребята!
   - Да мы хоть на год! - пожал плечами Мыкин.
   - А что! - хлопнул по столу военком. - Прапоров вам присвоим - и  служите
себе на здоровье!
   - Подумаем, - пообещал Митрохин и протянул подполковнику руку.
   Вечером того же дня друзья лежали на полках в плацкартном  вагоне  и  под
стук колес думали каждый о своем...

   После смерти Айзы Илья пролежал на полу бессознанным несколько дней.
   Когда он пришел в себя, то потратил много  времени,  чтобы  забраться  на
стол, где покоился захлопнутым склепом атлас речных рыб.
   Таракан был большой и сильный. Он долго пытался открыть атлас, но тщетно,
пока в голову ему не пришла плодотворная мысль.  Он  попросту  стал  толкать
книгу к краю стола, и в конце концов она рухнула на пол.
   Все произошло удачно, и  в  процессе  полета  атлас  раскрылся  птицей  и
выпустил со своих страниц сплющенную засохшую  стрекозу,  которая,  медленно
кружась, словно осенний лист, спланировала на пол.
   Илья долго лежал рядом со своей возлюбленной  и  говорил  с  нею,  как  с
живой.
   - Любовь моя, не знаю, близок ли, далек мой конец? Но всей  оставшейся  у
меня жизнью я люблю тебя, люблю безумно, как если  бы  взять  сто  страстных
мужчин и сложить их чувства вместе! А  и  то,  пожалуй,  мало  будет!..  Но,
вероятно,  Всевышнему  так  нужно,  чтобы  я  мучился  бесконечностью  твоих
смертей. Только вот не знаю - зачем?.. Должно быть, это не  мое  дело...  Но
имею же я право задать вопрос! Зачем?!!
   Он плакал. Плакал горько, и не было облегчения  в  этих  слезах.  Он  был
чудом природы - плачущий таракан!
   Потянуло из форточки, и  легкое  тело  стрекозы  приподнялось  с  пола  и
перевернулось, как живое.
   А потом Ильясов, сам того не сознавая, стал ее есть. Он поглощал  Айзу  с
хвоста, отрешась от всего  на  свете.  Так  маньяки-каннибалы  поедают  свои
жертвы, чтобы соединиться с ними навеки. Татарин вкушал свою Айзу два дня  и
две ночи, пока от стрекозы не  осталось  даже  слюдяных  крыльев.  После  он
наставил бесчисленное количество черных точек на паркете.
   А потом он летал. Летал по квартире, нарочно ударяясь о стены и  потолок,
желая разбиться насмерть. Но панцирь был крепок, и судьбы конец не настал.

   Потом он уполз под буфет и заснул там без сновидений...

   Поезд прибыл в областной город, где Митрохина и Мыкина  встретил  военный
газик, и каково было удивление друзей, когда во встречающем  их  они  узнали
старшину Огрызова, значительно постаревшего, с потной плешью под фуражкой.
   Старшина по причине многочисленных прошедших лет не  узнал  их  и  вез  к
погранзаставе молча. Друзья косились друг на друга, с трудом сдерживая смех.
   - Чего лыбитесь? - поинтересовался старшина.
   Они ничего не ответили, но улыбаться  продолжали.  Каждый  вспоминал  тот
самый пердунчик и толстый зад, садящийся на него.
   - Доскалитесь! - лениво пригрозил Огрызов.
   Они прибыли на заставу, где получили обмундирование, свободное  время  до
вечера, а потом заступили на охрану Государственной границы России.
   Вскоре, в один из зимних степных дней, им предстояло защитить Родину...
   10. СЕМЕН
   Володя Синичкин, обладатель мертвого  семени,  признал  своего  приемного
сына на второй день и о своей неспособности производить детей на свет  Божий
забыл начисто.
   Жена, Анна Карловна, души не чаяла в маленьком Семене и первые три дня не
выпускала малыша из рук. На четвертый  день  ей  стало  плохо  с  сердцем  и
участковый выразил предположение,  что  ей  не  по  возрасту  держать  такую
тяжесть. Ребеночка взвесили на напольных весах и обнаружили, что  масса  его
составила двенадцать килограмм.
   - Вот это грудник! - воскликнул Синичкин. - А зубов-то у него полный рот!
   - Да, - согласилась Анна Карловна. -  Мальчик  развивается  стремительно!
Акселерация!
   На  самом   деле   женщина   обостренным   материнским   инстинктом   уже
предчувствовала, что с младенцем что-то не то, да и  младенцем  его  назвать
было уже трудно. Густые черные волосы спадали прямыми прядями на  уши  и  на
лоб, из-под которого смотрели на мир глаза, полные  какой-то  мудрости.  Или
так казалось матери...
   Участковый во время обеденного перерыва  рассказывал  майору  Погосяну  о
своих сомнениях:
   - Чуднґо как-то - мальчишка растет не по дням, а по часам! Уже  волосатый
и зубастый! И ходит!..
   - Так бывает! - ободрил майор, поглаживая  свой  живот.  -  Сейчас  такие
дети! Брюхо болит!..
   У самого Погосяна, как известно, детей не было, и откуда он знал, как все
это бывает неизвестно. Но  ответ  старшего  по  званию  совершенно  успокоил
Володю, и он продолжал исполнять свои обязанности.
   На отделении было два висяка, причем тяжелых. Убийство татарина  Ильясова
и   аналогичное   преступление   -   убийство   Кино   Владленовны    Дикой,
воспитательницы Детского дома.
   Если считать, что дело Ильясова было почти  раскрыто,  во  всяком  случае
известны фигуранты, то с воспитательницей обстояло хуже  -  никаких  версий!
Девушку похоронили на загородном кладбище, и милиционеры  во  время  похорон
прятались за деревьями, надеясь вычислить преступника, - те нередко приходят
попрощаться со своими жертвами. Но такового обнаружить не  удалось,  и  гроб
забросали стылой землей...
   На четвертый день маленький Семен стал  разговаривать.  Причем  он  сразу
сказал целую фразу:
   - Все было бы хорошо, если бы не было так плохо!
   Анна Карловна чуть было не упала в обморок, а Володя Синичкин,  наоборот,
воспринял сына вундеркиндом, способным добиться в жизни более примечательной
судьбы, нежели он, капитан милиции.
   На пятый день Семен весил уже двадцать килограмм, самостоятельно встал  к
завтраку и поел с аппетитом, поддерживая при этом  содержательную  беседу  с
отцом.
   - Ты мой отец, и я тебя ценю! - произнес мальчик, хрустнув огурчиком.
   - За что же ты меня ценишь? - поинтересовался Синичкин. - Ведь ты обо мне
ничего не знаешь!
   - Мне достаточно, что ты мой отец, и именно за это я тебя ценю.
   Володе стало очень приятно. Его еще никогда не превозносили.
   - Я тебя тоже люблю! - признался участковый.
   - Я о любви не говорил, - покачал  головой  Семен.  -  Я  о  человеческой
ценности.
   - Так значит, ты меня не любишь?
   - Ты как женщина говоришь  -  любишь  или  не  любишь,  когда  существует
множество других оттенков человеческих чувств.
   Анна Карловна слушала их разговор, и ей было не по себе до  холодности  в
желудке.
   - Каких, например? - поинтересовался Володя.
   - Например, нежность, уважение...
   - Родителей необходимо любить! - рек Синичкин.
   - Кто это так сказал?
   - Это говорю я, твой отец!
   Мальчик откусил от бутерброда с колбасой.
   - Хорошо, - ответил он. - Я подумаю. Но все же мне кажется, что  уважение
к  родителям  гораздо  важнее,  чем  любовь!  Любить  нужно  детей,  мужчине
необходимо любить женщину, а женщине - мужчину! Родителей же надо уважать!
   У Анна Карловны началась истерика. Сначала  она  завсхлипывала,  а  потом
завыла в голос. Ей было совершенно  непонятно,  более  того,  в  голове  все
перемутилось от того, как  ее  муж  разговаривает  о  таких  умных  вещах  с
ребенком пяти дней от роду!
   Володя с неудовольствием поднялся из-за стола и отвел жену в спальню, где
уложил в постель, накапав в рюмочку валокордина.
   - Да как же так! - всхлипывала Анна Карловна.
   - А так! - ответствовал муж. - Акселерация! Мальчик гением,  может  быть,
вырастет!
   - Ах, не нужен нам гений! Хочу обычного ребенка!
   - Эгоистка! - рассердился Синичкин. - Лежи тут!
   Он вернулся на кухню к сыну и сказал, что тоже подумает над его словами.
   - Спасибо, - поблагодарил мальчик.
   - На здоровье, - ответил Володя.
   В голове Синичкина родился  план  вызвать  представителя  Книги  рекордов
Гиннесса и запечатлеть на камеру такое выдающееся его дитя. Но как  доказать
Жечке Жечкову, что мальчику действительно всего пять дней от роду?.. В  этом
состояла главная загвоздка...
   - Ах, не нужно никакой шумихи по моему поводу! - сказал маленький  Семен.
- Я не хочу славы. Слава - блеск самовара  в  лучах  вечернего  солнца.  Она
неплодо-творна и разрушает организм  до  основания.  Скромность  -  вот  что
созидает душу, оттачивая ее грани.
   Синичкин оторопел от того, что сынок прочитал его  мысли,  но  постарался
виду не подать и опять пообещал, что подумает над словами Семена.
   - Еще колбаски хочешь? - поинтересовался капитан.
   - Спасибо, я сыт. Мне кажется, что нельзя в  еде  переусердствовать,  так
как сытый желудок - это колыбельная для мозга.
   Участковый поперхнулся холодной котлетой и взялся  за  стакан  с  чаем  в
тяжелом подстаканнике. Обычно он подслащивал напиток тремя  ложками  сахара,
но на этот раз решил обойтись одной, да и то без верха.
   - Тяжело мне,  сынок!  -  почему-то  сказал  Володя.  -  Преступления  не
раскрываются!..
   -  Значит,  не  там  ищете,  -  ответил  мальчик.  -   Все   преступления
раскрываются, только десятилетия могут пройти, или жизни.
   - Девушку убили. Красавицу!
   - Жаль.
   Синичкин вдруг заметил, что волосы Семена, к началу завтрака отросшие  до
ушей, сейчас закрыли их полностью.
   Эка, диво! - воскликнул участковый про себя. Но сейчас же вспомнил, что и
с ним случаются всякие дива, например, ноги светятся!
   - Твои ноги - живородящие! - объяснил  маленький  Семен,  опять  прочитав
мысли отца. - Твои ноги рождают чужие судьбы, о которых  тебе  неведомо,  но
которые тесно с тобой переплетены. Ты проводник, отец!
   - Проводник чего?
   - Воли.
   - Чьей?
   - Воля может быть только одна. Божья!
   Володя перекрестился, но получилось у него это слева направо и  почему-то
двумя перстами.
   Слышащая  разговор  Анна  Карловна  находилась  в   постели   в   крайнем
замешательстве и все время хотела потерять сознание, так как  для  нее  весь
диалог казался сверхъестественным и устрашающим.
   - А ты кто, сынок? - спросил Синичкин.
   - Твой сын.
   - Ты тоже проводник?
   - Каждый проводник.
   - А чего ты проводишь?
   - А я пока не знаю. Я слишком мал.
   - Ах, сынок! - мечтательно воскликнул Володя. - Как  бы  я  хотел,  чтобы
твоя судьба была удачливее,  чем  моя!  Чтобы  ты  достиг  всего,  чего  сам
захочешь, и чтобы мы с мамой гордились тобой!
   - Я постараюсь, папа. Но у меня никогда не получится рождать  жизни,  тем
более по многу раз!
   - Твой талант обнаружится в другом! Не сомневайся! Никогда нельзя  терять
надежды! Ты еще слишком молод!
   Анна Карловна все же потеряла сознание.
   Володя Синичкин услышал треск и обнаружил, что рубашка сына разошлась  по
шву, оттого что плечи его раздались вширь.
   - В школу тебя надо определять! - решил участковый. - Пора!
   Семен как-то странно посмотрел на отца, но в ответ ничего не сказал, лишь
жалостливо взглянул вдруг посеревшими из голубых глазами.
   Володя поежился, закончил завтрак, глотнув несладкого чая, и сказал,  что
обязан отправляться на работу.
   В обеденный перерыв он опять разговаривал с майором, повествуя начальнику
о мудрости сына, о его философском построении души, на что Погосян  искренне
радовался, потирая живот.
   - Ай, молодца! - Он имел в виду сына Синичкина. - Молодца!
   Потом начальник вдруг загрустил и опять проговорил, что скоро умрет,  чем
рассердил подчиненного.
   - Нельзя так говорить! Это Богу противно!
   Погосян опешил.
   - А что, на все воля Божья! - наехал Синичкин круче. -  Никто  не  знает,
близок ли, далек его конец! Вон  на  Магистральной  улице  чемпион  мира  по
штанге в ларьке пивом  торговал,  гора  мышц,  здоровье,  как  у  быка,  так
обвалился балкон на десятом  этаже  и  сплющил  ларек  вместе  с  чемпионом.
Диалектика!
   - А у меня живот - комок невров! - почему-то вспомнил  Погосян.  -  Скоро
Новый год.
   - Скоро.
   - Завтра Карапетяна выпускают.
   - Прижился язык?
   - Прирос. Только чересчур длинный. В рот не помещается!..
   Появился Зубов. Он сплюнул на пол семечковую кожуру и сообщил:
   - Мою Василису Никоновну в больницу забрали. Нервный криз. Во как!..
   Было  совсем  непонятно,  расстроен   армянин   или   нет,   но   офицеры
посочувствовали коллеге и предложили ему покушать долмы и хошломы. Прапорщик
согласился и доел все, что оставалось на столе. Потом он  громко  икнул,  на
что майор Погосян неожиданно разозлился и за-орал:
   - Что, гады, расселись!!! У нас два убийства, а вы тут о  детях  и  женах
беседы ведете!
   Начальник попытался было встать, но живот задел за край стола и некоторая
посуда  соскользнула  на  пол.   Прогремело   металлическими   приборами   и
разбившимся стеклом.
   - А-а-а, ядрена мать!  Кто  убил  татарина  Ильясова?!!  Тебя  спрашиваю,
Синичкин?!! Говорить, не молчать!!!
   - Так... - участковый опешил на мгновение,  но  потом  доложил  четко:  -
Татарина Ильясова лишили  жизни  Митрохин,  его  сосед,  и  Мыкин  -  дружок
Митрохина! Есть протокол с признаниями!
   - А где преступники? - взвизгнул Погосян.
   - А преступников нету! В бегах!
   - Розыск объявили?
   - Местный - да! - ответствовал капитан.
   - А всероссийский?
   - На то команды не было!
   - Ах е!.. - далее майор Погосян перешел на армян-ский язык, и чем  дольше
продолжалась  его  эмоциональная  тирада,  тем  светлее  становилась  черная
физиономия прапорщика Зубова-Зубяна.
   - Понял, - отозвался Синичкин. - Объявляю всероссийский!
   Он поднял трубку телефона и сказал несколько слов