нт.
   Синичкина  подхватили  санитары,  переложили  на  каталку  и  повезли   к
грузовому лифту, который и доставил капитана на крышу.
   Видимо, в природе холодало и земля отдавала небу  последнее  свое  тепло.
Все пространство заволокло туманом, так что не было видно ни зги.
   Что  я  делаю?  -  опять  спросил  себя  бывший   ассистент,   безуспешно
вглядываясь в непроглядный туман.
   А в это время Володя Синичкин сбросил  с  себя  одеяла  и  выставил  свои
гиперноги в пространство, смешивая их белизну с молочностью  тумана.  Что-то
надорвалось на его коже, и если бы он мог видеть сквозь туман, то  наверняка
заметил бы, как из его ноги вылупилась крошечная  птичка,  с  пчелку,  может
быть колибри, которая уверенно вспорхнула  в  густом  тумане  и  полетела  в
холодную тьму.
   Капитан милиции Володя Синичкин вновь родил.
   - Все, - сказал он устало, и его отвезли на место.
   Оставшееся до утра время с  ним  провела  Петровна,  сидя  на  стульчике,
изредка клюя носом, но все-таки верная своему медицинскому долгу.
   А на утреннем обходе все заметили, что ноги капитана опять похудели и  об
установлении рекорда и думать нечего.
   - Более мы вас в наш госпиталь не примем! - жестко сказал и.о. главврача.
- Мало того, я буду ходатайствовать, чтобы вас наказали  за  мистификации  и
понизили в звании. А теперь одевайтесь и проваливайте из  учреждения  вместе
со своей Петровной!
   Синичкин был унижен и раздавлен. Он вышел из дверей  госпиталя  вместе  с
нянечкой, которая пыталась взять его под руку, чтобы не  поскользнуться,  но
капитан грубо оттолкнул ее руку:
   - Да подите вы!
   Петровна отшатнулась и как бы стала сразу вдвое меньше. Она поглядела  на
участкового глазами, полными  слез,  а  потом,  опустив  голову,  повязанную
простым платком,  побрела  в  какую-то  свою  сторону,  краем  которой  была
приближающаяся смерть.
   Они, персонал,  не  потрудились  даже  вызвать  его  жену!  Ему  пришлось
ковылять к проезжей части и ловить такси.
   - Ну ты и жирен,  братец!  -  оскалился  таксист,  сам  не  худой,  когда
Синичкин с трудом втиснулся на заднее сиденье в полулежачем состоянии.
   - Езжай и молчи!
   - А чего так грубо? - обиделся водитель.
   - Не  разговаривай!  -  рявкнул  участковый  и  сунул  таксисту  под  нос
милиционерский документ.
   - И что, платить не будете?
   - Платить буду, - вздохнул капитан.
   - И то ладно...
   Наутро Синичкин вновь вышел на работу и первым делом узнал  от  Погосяна,
что кровь, щедро разлитая по квартире пропавшего татарина, совпадает по всем
показателям с куском уха, стопой ноги и бордовыми каплями на одежде.
   - Я был в этом уверен! - воскликнул он.
   - Молодца! - похвалил майор. - Теперь найди мне Ильясова или его убийцу.
   - Необходимо прочесать дно карьера! - заявил Синичкин.
   - Сегодня привезут акваланги и днем запустим в  озеро  Карапетяна.  Пусть
поглазеет, как там дела!
   Уже на берегу карьера с мерзлой  водой,  с  тоненькой  корочкой  льда  на
поверхности, Карапетян сказал всем сослуживцам, что никогда с аквалангом  не
плавал, нет у него такой сноровки, но оповестил он об  этом  обреченно,  так
как понимал, что сей факт  ничего  не  изменит  в  пространстве  и  придется
произвести погружение непременно.
   Гидрокостюм был слегка маловат и тяжело натягивался на  шерстяное  белье,
предусмотрительно надетое Карапетяном, дабы не застудиться.
   - Побыстрее,  пожалуйста!  -  командовал  Погосян,  согревая  руки  своим
дыханием, так как забыл перчатки в  отделении.  Еще  он  думал  о  том,  что
сегодня случится первый снег, что небеса к ночи поделятся с  землей  толикой
чистоты и белизны,  которую  он  наутро  с  удовольствием  прочернит  своими
ботинками, идя на работу.
   - Мне что, все дно обследовать? - поинтересовался  Карапетян,  перед  тем
как закусить загубник.
   - Воздуха у тебя на два часа, - проинформировал майор. - Пять раз успеешь
прочесать. Смотри внимательно! Может, он там под илом устроился!
   Лейтенант кивнул и попятился задом к воде, оставляя не песке  причудливые
следы от ласт.
   За всеми приготовлениями Синичкин  наблюдал  с  неким  удовольствием.  Он
знал, что Карапетян не любит его, считая существом  ограниченным,  а  потому
ловил   чудесные   секунды,    наслаждаясь    зрелищем    унижения    своего
недоброжелателя.
   Ограниченные сейчас в ледяную воду лезут! - думал про себя участковый.  -
А я преступление почти  раскрыл,  значит,  есть  ум  во  мне  и  способности
немалые.
   Раздался  громкий  всплеск,  и  тело  лейтенанта,  пробив  корочку  льда,
скрылось под водой...
   Погрузившись в  глубину,  лейтенант  Карапетян  действительно  подумал  о
Синичкине все, что только было  возможно  сочинить  непристойного,  а  когда
холод постепенно пронизал гидрокостюм и достал до его теплолюбивой кожи,  то
и майор Погосян был удостоен всяческих ругательных изысков.
   Но работа есть работа, и вновь испеченный аквалангист  Карапетян  включил
фонарь и, уставив его луч ко дну, зашевелил ластами.
   Он плыл по диагонали, и чем продолжительнее было его плавание, тем больше
оно ему  нравилось.  Армянин  вдруг  почувствовал  себя  исследователем  дна
морского, и когда  вокруг  него  заплавали  мелкие  рыбки,  ему  стало  даже
радостно  и  покойно.  А  когда  он  наткнулся  на  икряную   кладку   возле
истлевающего  дерева,  то  восторг  охватил  его  душу.  Единственное,   что
промелькнуло в мозгу, так это сомнение в том, что рыбы мечут икру под  зиму,
но в том он не был знатоком, а потому подплыл поближе и  стал  рассматривать
сотни шариков, спаянных воедино...
   Какая большая икра! - удивился аквалангист.  -  С  теннисный  шарик!  Или
маска так увеличивает?..
   Он еще более приблизил свое лицо к кладке. То, что он  рассмотрел  сквозь
икряную кожицу, показалось лейтенанту совершенно необычным,  и  он  поспешно
засобирался на поверхность, чтобы сообщить о находке.
   Его ласты зашевелились и тело уже готовилось всплывать, как вдруг  откуда
ни возьмись возле  его  лица  появились  пять  рыбок  изумительной  красоты,
которые закрутились,  затанцевали  вокруг  его  головы,  сверкая  множеством
красок, рябя Новым годом в армянских глазах. Еще Карапетян различил у  рыбок
зубки-крючья и очень удивился, как у таких маленьких красивых созданий могут
быть такие хищные зубы... Но тут он вспомнил, что побудило его к экстренному
всплытию, и рукой попытался было отогнать стайку.
   Это было последним его осознанным движением.
   Внезапно рыбки замерли, затем в слаженном порыве молниеносно метнулись  к
голове Карапетяна и вонзили свои зубы-крючья в обнаженные части его лица.
   Это было так неожиданно, так невыносимо больно стало Карапетяну,  что  он
закричал  со  всей  силы,  выплевывая  загубник,   снабжающий   его   легкие
кислородом, забил хаотично ластами и открыл во  весь  диаметр  свой  рот,  в
который тут же вцепилась одна из красавиц и буквально выкусила  аквалангисту
язык.
   Карапетян обезумел, как растравленный бык на корриде, собрал в  организме
последние силы и мощно поплыл к поверхности, где вынырнул,  громко  мыча,  и
за-требовал помощи, выплевывая при этом изо рта струйки крови.
   Эге! - подумал Погосян, обнаружив бьющегося на поверхности  подчиненного.
- Да там что-то произошло!
   - А-а-а-а! - орал лейтенант, и казалось, что он вот-вот захлебнется.
   - Зубов, в воду! - приказал Погосян. - Гибнет товарищ!
   Зубов ринулся в ледяное озеро не раздумывая. Он не думал в этот момент ни
о медали, ни  о  повышении  в  звании,  ему  действительно  хотелось  помочь
утопающему Карапетяну, а потому, не чувствуя холода, он в  мгновение  доплыл
до аквалангиста, перевернул того на спину и, уложив его  голову  к  себе  на
грудь, поплыл обратно к берегу.
   - А где бакенбарды? -  поинтересовался  Погосян,  когда  Карапетяну  было
произведено искусственное дыхание и он  открыл  навстречу  сослуживцам  свои
черные глаза.
   И действительно, предмета гордости лейтенанта, бакенбард, которые он  так
любил крутить и приглаживать, как  будто  не  было  вовсе,  словно  искусный
парикмахер потрудился на дне озерном, сбрив их начисто.
   - Что случилось? - задал вопрос Погосян.
   - Э-э-э... - промычал Карапетян и открыл свой  рот,  в  котором  не  было
языка.
   - Ишь ты! - изумился Зубов, трясущийся от холода. - Язык на дне прикусил!
   - Этого еще не хватало! - рассердился майор. - Вызывай "скорую"!
   Зубов побежал к машине,  а  Синичкин  ближе  подошел  к  пострадавшему  и
смотрел на него, сострадая, забыв вмиг все обиды.
   - Потерпи, друг! - приговаривал Владимир, поглаживая резину гидрокостюма.
- Скоро помогут тебе!..
   "Скорая" приехала быстро, и врач по дороге в больницу  интересовался,  не
сохранился ли откушенный кусок языка, и если да, то  можно  попробовать  его
пришить на место, сейчас такие операции делаются повсеместно.
   Володя Синичкин, сопровождающий товарища  в  больницу,  развел  руками  и
сказал, что язык, вероятно, на дне  карьера  и  что  его  никак  не  достать
оттуда.
   - Немым останется! - предупредил врач.
   - Жаль, - ответствовал участковый.
   Володя проводил лейтенанта до приемного покоя хирургического отделения  и
вернулся к себе на работу, где за столом  с  шашлыками  поведал  сотрудникам
неутешительные новости.
   Вероятно, меня уволят! - решил про себя майор  Погосян,  вяло  жуя  кусок
баранины. - Не имел я права Карапетяна без  специальной  подготовки  на  дно
озера посылать. Без пенсии останусь!..
   За окном пошел снег, да такой крупный, что через некоторое время  прогнал
с улиц осень и обустроил город под зиму.
   Тем временем Володя Синичкин сообщил коллегам,  что  Карапетян  останется
немым навеки, что у него выкушен язык и теперь  он  не  сможет  говорить  ни
по-русски, ни по-армянски.
   - Вот записочку передал! - и участковый протянул бумажку майору Погосяну.
   Начальник ознакомился с содержанием послания и порылся у себя в  затылке,
вернее в наружной его части, почесав ежик жестких волос.
   - В голове у Карапетяна помутилось малость! - прокомментировал  майор.  -
Ну и не странно это при таких обстоятельствах!
   Он сложил письмо вчетверо и засунул в карман кителя, висящего  на  спинке
стула.
   - Кушай шашлык!  -  предложил  Погосян  Синичкину,  и  когда  оголодавший
капитан принялся вгрызаться в сочные куски мяса, начальник мягко сообщил:  -
Тут на тебя жалоба телефонная поступила...
   Майор хрустнул головкой зеленого лука и продолжал:
   - Ты, мол, неоднократно мистифицируешь персонал  нашего  госпиталя!  Мол,
когда захочешь - надуваешь ноги, когда захочешь - сдуваешь!  Хамишь  старшим
по званию и  от  рекорда  уклоняешься!  Требуют,  чтобы  на  тебя  взыскание
наложили! Звездочку отобрали...
   Синичкин лишь вздохнул:
   - Глупые они!
   - А ты, значит, умный! Один ты у нас умный!
   Погосян раззадоривал себя, подспудно желая разрядиться на подчиненном.
   - Да если бы ты умным был, ты  бы  это  дурацкое  ухо  запрятал  бы  куда
подальше, а не подкладывал всем свинью висяком!
   - А ногу куда?
   - Какого хрена ты вообще на этот карьер шляешься! - разошелся майор. -  У
тебя других объектов мало?
   - Так ведь преступление обнаружилось, - оправдывался Синичкин.
   - Да чихать я на твое преступление хотел! Из-за него нашему товарищу язык
откусили!
   - Кто? - встрял Зубов, принявший с обморозу сто грамм и по  этому  случаю
настроенный благодушно.
   - Не твое дело! - рыкнул Погосян. - Тьфу, чушь какая!..
   - Так ведь пропал татарин! - продолжал гнуть свое участковый.
   - Да и хрен с ним! Может, он в Крым подался, или еще куда!
   - Без ноги и уха!
   - Молчать! - взорвался майор и почувствовал на нервной почве расстройство
желудка, погнавшее его в отхожее место.
   - Проверь, чего там  на  пульте!  -  приказал  Синичкин  Зубову,  и  пока
старшина   послушно   исполнял,   Володя   выудил   из   кителя    командира
карапетяновское письмо и прочитал его наскоро.
   Из послания становилось ясно, что лейтенант  подвергся  нападению  хищных
рыб, которые откусили ему язык и лишили главного  достоинства  -  бакенбард!
Далее шел текст, который Синичкин воспринял как бред  человека,  пережившего
шок. Текст сообщал такую вещь, которая не укладывалась в голове  капитана  и
была абсолютно  неправдоподобна.  Он  положил  письмо  на  прежнее  место  и
случайно рыгнул шашлычным духом.
   - Свинья! - услышал участковый голос вернувшегося  Погосяна  и  поздравил
командира с облегчением.
   - Уволят меня, - проговорил  майор  грустно  и  обреченно.  -  Не  уберег
подчиненного!..
   - Да мы за вас, господин майор... - затряс кулаком Синичкин. - Мы за  вас
всем отделом!.. Нет вашей вины в том!
   - Если меня уволят, я не знаю, что буду делать! У меня нет жены,  у  меня
нет детей, что мне останется?
   - А кто тогда готовит еду? - удивился капитан.
   - Сам и готовлю, - признался майор. - Поеду воевать в Карабах!
   - А там еще воюют?
   - А черт его знает!..
   Командир и подчиненный немного помолчали, объ-единенные общим  лирическим
настроем, у обоих на глаза навернулось даже по  слезе,  но  они  мужественно
сдержались, приняв героические выражения лиц.
   Вернулся Зубов и сообщил, что завтра природа охолодится до минус двадцати
и что на газик нужна срочно зимняя резина, которая стоит денег.
   - Возьми у бухгалтера! - мягко  позволил  Погосян  и  тем  удивил  Зубова
настолько, что старшина, словно собака, учуял тот самый миг, когда наступает
счастливый случай, который ни в коей мере нельзя упустить.
   - Пять лет в старшинах, - развел руками Зубов. - А я что, я - ничего.
   - Готовь погоны для прапора! - услышал  он  из  командирских  уст.  -  За
спасение товарища на водах!
   Ах ты, - подумал Синичкин о Погосяне. - Какой души человек!
   - Да к черту этого Зубова! - заорал Зубов. - Какой я на хрен Зубов, когда
я натуральный Зубян! Плевать на Василису  и  папашу  ее!  Возвращаю  фамилию
прадедов! Армянин я до мозга и костей!
   Вновь испеченный прапорщик подпрыгнул на месте и помчался  в  бухгалтерию
изымать деньги на зимнюю резину.
   - Так работать мне над преступлением? - поинтересовался Синичкин.  -  Мне
кажется, что мы близки к раскрытию!
   - Поступай как знаешь! - ответил  грустный  Погосян.  -  Дело  непростое,
странное даже, можно сказать! Труп-то не нашли! А нет трупа, нет и убийства!
Можно переквалифицировать на дело о без вести пропавшем. Таких дел тысячи, и
спрашивают за них непридирчиво...
   - Может, и правда, - согласился  Синичкин.  -  Немножко  еще  подумаю  на
досуге, вдруг в голову чего придет...
   - Ступай домой! Ты все-таки после больницы сего-дня!
   - А как со звездочкой быть? Снимать?
   - Да плевать я хотел на медиков этих фиговых! Они еще будут решать,  кого
жаловать,  а  кого  разжаловать!  Ишь,  рекорд  им  подавай!  Пусть  сначала
Карапетяну язык пришьют!..
   К вечеру дали тепло в микрорайон. Синоптики не  ошиблись,  и  к  полуночи
спирт в термометре опустился к отметке минус 23 градуса.
   Синичкин долго не мог заснуть, переживая события последних дней. Особенно
ему впечаталось в голову содержание карапетяновской записки.  Он  все  думал
над ней, и она тревожила его сердце своим  неправдоподобием,  фантастической
неправдой.
   Может быть, кессонная болезнь скрутила лейтенанта на дне и родила в мозгу
галлюцинации?.. Тогда кто  откусил  лейтенанту  язык?..  Может,  челюсти  от
холода клацнули и сами своего жителя отчленили?..
   Анна Карловна хоть и спала, но всю ночь ворочалась,  и  Синичкин  любовно
пожалел свою супругу,  очень  верную  женщину,  переживающую  все  жизненные
тяготы стоически, совсем не как немка,  а  как  истинно  русская  баба  -  с
покорностью, со смирением...
   Володя приник носом к жениной подмышке и проспал три часа спокойно.
   Будильник прозвонил в шесть  утра,  когда  на  улице  сохранялась  полная
темень, когда еще  ни  один  из  собачников  не  вывел  на  облегчение  свое
животное.
   Стараясь не разбудить Анну Карловну, капитан оделся во  все  милицейское,
глотнул на кухне из чайника и закусил сосальной конфеткой, дабы не  выходить
на мороз натощак.
   В зимней шинели он зашагал прямиком к  карьеру,  хрустя  с  удовольствием
свежим снегом, вдыхая первый приход зимы, и не заметил, как дошел  до  своей
цели.
   Вся поверхность  озера  была  затянута  ледяной  коркой,  уже  достаточно
толстой, чтобы утром на нее водрузились любители подледного  лова.  Изо  рта
Синичкина  валил  пар,  который  поднимался  к  удивительно  чистому   небу,
заполненному звездами, и участковый Володя почувствовал, что через мгновение
из-за горизонта взойдет солнце  и  осветит  пространство  своими  по-зимнему
короткими  лучами.  И  действительно,  вдалеке  полыхнуло  золотом,   словно
какая-то огромная печь расплавила не менее огромные слитки металла и вот-вот
готова пролить его на белое, а пока лишь всполохи одни происходят... Наконец
что-то в природе сомкнулось, взметнулись огненные лучи, и снег озолотился до
самых ног Синичкина, засверкав драгоценностью даже на его сапогах,  а  потом
золочение устремилось  дальше,  к  новостройкам,  к  домам  всего  города  и
вспыхнуло в черных окнах пожаром. Наступил рассвет...
   Участковый  смотрел   на   озеро   пристально,   и,   когда   просветлело
окончательно, ему показалось, что видит он некий предмет на  самой  середине
водоема. Этот предмет был мал, и окрас его был слабо розовым.  Володя  смело
вступил на юный лед и  зашагал  к  предмету,  чувствуя  под  ногами  опасные
потрескивания.  Он  старался  не  обращать  на  них  внимания,   продвигался
бесстрашно, а наградой за риск ему стал ошметок  розовой  плоти,  в  котором
участковый сразу признал кусок карапетяновского языка.  Володя  поднял  его,
мерзлый и твердый, как камень, завернул в носовой платок,  обложив  ледяными
осколочками, и помчался что было  сил  в  госпиталь,  чтобы  уберечь  своего
товарища от вечной немоты, торжественно подарив ему язык!..
   Уже почти возле самого берега сапог  Синичкина  угодил  в  тонкое  место,
которое не замедлило провалиться. Благо было мелко, и капитан  лишь  немного
черпанул холодной воды, только лед порушил, образовав полынью; не обратил на
сущую мелочь внимания и исчез меж новостроек.
   Останься он на несколько дольше, впечатлений было бы гораздо больше...
   На дне озера, возле камушка, раздувшаяся уже до детского мяча икра начала
лопаться, и из нее повалило потомство. Новорожденные, широко  открыв  глаза,
устремились к берегу. Подгоняемые холодом, они отчаянно плыли  именно  туда,
где только что провалилась нога Синичкина.
   Из небольшой полыньи на  берег,  неуклюже  карабкаясь,  стали  выбираться
младенцы человеческого рода обоих полов. Они были чуть  меньше  ростом,  чем
полагается быть новорожденным, но зато  передвигались  на  своих  ногах.  Их
обнаженные тельца были красны от холода, а глаза горели жаждой жизни.
   Выбравшиеся бежали по снегу, вытянув вперед пухлые ручки, словно пытались
найти материнские объятия, а  выныривающие  подталкивали  замешкавшихся  или
цеплялись за них.
   Младенцев было такое множество,  что  трудно  было  даже  подсчитать.  По
меньшей мере мальчиков и девочек была  сотня.  Они  бежали  в  новорожденном
солнечном свете, сами новорожденные, в полной тишине, как будто первый  свой
плач произвели еще на дне.
   Затем эта сотня вдруг остановилась и  пролилась  на  снег  первой  мочой,
растопив его до самой земли.
   Неожиданно стало темно. Что-то черное заслонило солнце и все  небо.  Если
бы младенцы могли посмотреть в небеса, то они бы  увидели  огромную  воронью
стаю, которая, выстроившись боевым  порядком,  словно  истребительный  полк,
заходила на атаку.
   Вороны пикировали  в  слаженном  порыве,  обрушиваясь  на  детей  острыми
клювами и жадными когтями, разрывая нежные тельца  в  мгновение.  Взметалась
фонтанчиками алая кровь. Горячая, она плавила  вокруг  снег,  как  и  первая
моча, обнажала черн