и упал замертво, окончив свой
жизненный путь, а кто-то просто шел куда-то, не весело и не грустно,  просто
это был обыкновенный, не запоминающийся момент его жизни.
   А  вечером  Илье  удалось  обнаружить  большую  дыру  в  крыше  какого-то
строения, откуда пыхало теплом и куда он не раздумывая залез на ночлег.
   - Ой ты  Господи!  -  воскликнул  Илья,  когда  яркий  свет  ослепил  его
глаза-бусины и он с трудом рассмотрел, куда попал.
   Внизу было много  людей  в  спортивных  костюмах  и  огромное  количество
всевозможных железных изделий, которые люди в спортивных одеждах поднимали и
опускали в определенных ритмах.
   Я попал в зал для занятий спортом, - понял Илья. - Здесь тепло и уютно.
   Он  приметил  парочку  воробьев,  снующих  под  самой  крышей,  и  совсем
успокоился,  уверенный,  что  отсюда  его  никто  не  погонит  и  он  сможет
отогреться наконец и вы-спаться.
   А потом, сидя на железной свае  под  крышей,  разо-млевший  от  тепла,  с
закрывающимися для сновидений глазами, он приметил напротив  себя  крошечную
птичку, которая дремала на балке, покачиваясь на тонюсеньких лапках  в  такт
дыханию. Птичка была такая крохотная, что  Илья  сначала  подумал,  что  это
простая пчелка, но, подковыляв поближе, понял, что это именно  птица  и  еще
понял, что это его Айза.
   Он чуть было не  лишился  сознания.  Чудом  удержался  на  свае  и  глухо
курлыкнул.
   Птичка не проснулась, а потому Илья, тряся  всеми  перьями,  с  дрожью  в
голосе позвал:
   - Айза... Айза...
   Тело птички-пчелки встрепенулось, она открыла  свои  крошечные  глазки  и
посмотрела на голубя.
   - Илья... - сказала птичка и вспорхнула с балки легко, как пушинка.
   Она замахала крылышками быстро-быстро, оставаясь в полете на одном месте,
рассматривая потрепанного голубя, то поворачивая головку, то ставя ее прямо,
то опять на бочок.
   - Илья!.. - и из глаза ее выпала алмазная слезка.
   - Айза!..
   И опять он было чуть не умер от счастья. Его увечная  лапка  оттолкнулась
от сваи, и он неуклюже взлетел, стараясь тоже удержаться на одном месте, что
совсем не свойственно голубям и прерогатива лишь маленьких колибри.
   Айза засмеялась, наблюдая такую картину, но не ехидно, как в  детстве,  а
по-доброму и устремилась навстречу своему мужчине, затрещав крылышками,  как
пропеллерами.
   Они сели на широкую балку и встретились  клювами,  словно  губами,  и  не
могли надышаться друг другом целую вечность, пока из зала не ушел  последний
уборщик, пока не погас свет.
   - Ты единственная моя! - шептал Илья.
   - Мой Илья! - отвечала Айза с  великой  нежностью,  от  которой  пух  под
крыльями татарина становился еще пушистее, и если была бы возможность, он  с
удовольствием пожертвовал бы его  весь  на  маленькую  подушечку  для  своей
крохотной птички...
   Он долго рассказывал Айзе, как жил все это время, как охранял их  будущее
потомство, как превратился в птицу и почему у него не хватает лапки.
   И Айза плакала от такого грустного рассказа, а Илья,  наоборот,  улыбался
счастливо душой, так как встретил свою любовь, свой вечный смысл жизни...
   Он  вновь  почувствовал  в  своем  теле  якорную  твердость  и  мраморное
бурление, но нежные чувства были настолько сильнее плотского инстинкта,  что
якорь тут же расслабился, а мрамор рассосался до времени и Илья лишь  шептал
что-то нежное, очень нежное, а маленькая колибри всхлипывала и от  грусти  и
от счастья одновременно.
   Они заснули под самое утро. Илья взял маленькую птичку под крыло, и  весь
сон его был поверхностным, готовым оборваться в любой  миг,  дабы  встретить
любую опасность лицом к лицу и защитить свою Айзу.
   А наутро она выбралась из-под его теплого крыла  и  потянула  свои  почти
прозрачные крылышки томно, отчего в голове Ильи опять закружилось  и  он  от
счастья закурлыкал громко, так что привлек внимание двух  воробьев,  которые
подлетели поближе и, как будто не  обращая  внимания  на  посторонних  птиц,
принялись приводить свои перья в порядок,  выклевывая  и  выкусывая  из  них
что-то ненужное.
   А затем Айза вспорхнула и слетела к самому низу, где  бил  из  мраморного
камня маленький фонтанчик, в мелких брызгах  которого  она  долго  нежилась,
растопырив крылышки, показывая их экзотический раскрас, и  Илья  гордился  с
высоты матерью своих будущих детей. Он сам расправил крылья веером и терся о
них клювом, то ли перья вычищая, то ли клюв полируя до блеска.
   А потом произошла трагедия.
   Он слишком поздно заметил, как воробьи, отирающиеся неподалеку, приметили
его Айзу и хищно спикировали с балки  к  фонтанчику.  Они  залетали  с  двух
сторон, и колибри ничего не  оставалось  делать,  как  просто  вспорхнуть  и
устремиться прямо, стараясь отыскать какую-нибудь крохотную щель, в  которую
не протиснутся воробьи.  На  секунду  ей  удалось  спрятаться  под  огромной
штангой, вернее, между ее  блинами,  и  от  ужаса  и  волнения  тельце  Айзы
сжалось, сотряслось, и она снесла крохотное яичко,  чуть  больше  муравьиной
личинки.
   Ах, это был лишь выкидыш. Илья не успел оплодотворить яйцо, а потому  оно
было стерильным и представляло интерес только для орнитологов.
   Едва она закончила рожать, как  перед  ее  глазками  возникла  воробьиная
физиономия с раскрытым клювом, который щелкал и непременно желал  дотянуться
до  этой  маленькой  пчелки,  или  жучка,  которого  так  страстно  хотелось
проглотить!
   Айза ловко вспорхнула из-под штанги и вновь  взлетела  под  самую  крышу,
заставляя воробьев, подобно истребителям, пристраиваться к малявке в хвост и
повторять все ее маневры.
   А Илья по-прежнему начищал свое оперение и был в  трагическом  неведении,
что его подруга находится перед лицом смерти. Знай он о том - ему ничего  бы
не стоило разогнать пару наглых воробьев и спрятать колибри под свое крыло.
   Тем временем Айза, заложив немыслимый вираж, влетела  в  какое-то  темное
помещение. На мгновение она почувствовала нестерпимый жар, а потом  сознание
ее вмиг испарилось, как капля воды, и обожженное тельце упало на раскаленные
камни финской бани, которую успел включить утренний служащий.
   Вслед за  Айзой  сгорел  и  один  из  воробьев,  самый  быстрый  и  самый
безоглядный. Он тоже упал на камни, но его тельце  тлело  несколько  дольше,
распространяя по спортивному залу конфетный запах смерти.
   Первым эту страшную сладость учуял  второй  воробей,  который  затормозил
свой полет возле самой двери, ведущей в  птичий  крематорий,  чуть  было  не
ударился о стену головенкой, но выпрямился и полетел  обратно  в  зал,  где,
запыхавшийся, уселся на балку и зачирикал в нервиче-ском ажиотаже,  так  что
Илья, услышав его крик, ощутил сердцем новую трагедию.
   Он уже знал наверное, что его Айзы нет в живых. Он захотел  отомстить  и,
сорвавшись с балки, устремился на  воробья,  желая  разорвать  того  в  одно
движение, но что-то вдруг остановило голубя, как будто он понял, что  глупые
птицы не виноваты, они не ведали, что  Айза  -  человек.  И  Илья,  внезапно
обессилев,  опустился  на  пол  спортивного  зала  и  завертел  бессмысленно
головкой, пока вдруг не рассмотрел что-то маленькое и круглое под штангой. И
татарин понял, что это Айзино яичко, что в нем хоть и нет  его  мрамора,  но
все же оно Айзино и дорого ему,  как  какая-нибудь  сентиментальная  вещица,
вызывающая и через многие лета слезы,  напоминая  о  не  до  конца  прожитом
счастье.
   И тут что-то  дрогнуло  в  металле,  и  штанга  просела  на  какой-нибудь
сантиметр или даже четверть  его,  расплющивая  микроскопическое  яичко,  из
скорлупы которого брызнуло Айзиной каплей.
   И тогда Илья закричал.
   Он кричал  по-голубиному,  но  столько  человеческой  боли  было  в  этом
курлыканье, столько безумной тоски, что на шум прибежал утренний служащий  и
стал шикать на орущего голубя.
   А Илья все кричал:
   - Айза!.. Почему ты все время умираешь! Зачем ты оставляешь меня  одного!
Я хочу к морю! Я старый и хочу умереть! Айза-а-а!.. Курлы-курлы-курлы!..
   Наконец служащий метнул в дурную птицу шваброй, и Илья взлетел под крышу,
затем выбрался через дырку наружу, под сыплющий с небес снег, и лег здесь же
на бочок, чтобы вскорости умереть.
   Его тело засыпало через несколько минут холмиком,  и  он,  закрыв  глаза,
ждал смерти.
   - Айза... - пронеслось в его мозгу острой болью. - Айза...
   Он не чувствовал,  как  замерзают  его  лапы,  как  смерзаются  перья  на
крыльях, как  стынет  мозг.  Он  отрешился  от  белого  света  и  машинально
улавливал какие-то видения. То он мальчишкой ворует  в  чужом  саду,  то  он
ныряет в пучину морскую, то его бьют смертным боем, круша кости в муку...
   Вдруг он подумал про своего отца:  когда  тот  умер  и  каково  ему  было
умирать в одиночестве? Наверное, так же, как  и  мне  сейчас...  Каждому  по
смерти родителя его воздастся,  подумал  Илья  и  занервничал  -  почему  не
приходит смерть, или забытье, как предвестник небытия.
   А  в  атмосфере  насчитывалось  минус  двадцать  три   градуса,   каковые
превращались под снегом в пять. Потому Илья и  не  умирал.  Ему  было  почти
тепло под снегом, словно под шубой, и  в  конце  концов  он  просто  заснул,
истерзанный самыми страшными муками.

   Митрохин встретился с Мыкиным на следующий день после посещения  милицией
квартиры татарина Ильясова. Их встреча происходила на жилплощади  Митрохина,
так как жена его и дочь Елизавета пребывали в отсутствии.
   Мыкин вошел настороженно, но с бутылкой в кармане,  которую  откупорил  в
кухне и разлил водку  по  стаканам.  Они  выпили  молча,  не  закусывая,  но
напряжение у друзей от этого не спало, и  они  посматривали  друг  на  друга
косо.
   - Говоришь, в понятых был?
   - Все были, - ответил хозяин квартиры. - И жена, и Елизавета...
   - Труп нашли? - поинтересовался тепловик.
   - Я же говорил, только кровь одна по квартире...
   - Я спрашиваю, нашли ли труп на берегу?
   - А черт его знает...
   Они выпили по второй.
   - Повестка мне пришла из военкомата, - сообщил Мыкин. - Призывают на  два
месяца на границу.
   - Мне тоже пришла.
   - Тебе куда?
   - На границу с Монголией, - ответил Митрохин.
   - Мне тоже. Значит, опять вместе служить!
   Они выпили по третьей.
   - С повинной надо идти! - с обреченностью в голосе сообщил Митрохин.
   - Тебе на всю катушку и влепят! Ты ледорубом татарина прикончил!
   - А ты ему ногу отрубил!
   - Трешку дадут, за непреднамеренное соучастие!
   - Правду надо сказать! - в горячности  заговорил  Митрохин.  -  Что  рыбу
ловили, а поймали Ильясова, вот в  темноте  и  не  разобрали!  Мол,  человек
купался ночью, а мы его сетью случайно!
   - Так до конца дней в психушке проведешь! С Наполеонами!
   Они выпили по четвертой.
   - А  ты  чего  предлагаешь?  -  в  вопросе  Митрохина  послышалось  явное
раздражение, перемешанное с агрессией.
   - Переждать. С повинной всегда успеем!
   - Значит, не хочешь идти? - заводился хозяин квартиры.
   - Я не повторяю по два раза! - принял Мыкин агрессию.
   - Значит, трешку за непреднамеренное?!. - Митрохин поднялся со  стула.  -
Ах ты сука! Да я ментам скажу, что это ты татарина ледорубом по голове!..
   Не вставая со стула, Мыкин выбросил вперед ногу и мыском  ботинка  вдарил
хозяина квартиры под коленную чашечку.
   - А-а-а! - заорал Митрохин, сложившись вдвое.
   - Козел!.. Му...
   Не успел тепловик закончить следующее ругательство, как получил  бутылкой
в самое лицо. Хрустнуло в челюсти,  потекла  по  лицу  кровь,  смешиваясь  с
вонючей водкой, а Митрохин вскочил на одной ноге и добавил Мыкину кулаком  в
ухо, отчего тот решил сразу,  что  оглох.  Еще  тепловик  подумал,  что  его
убивают, а потому собрался с силами, выбросил  вперед  руку  с  раздвинутыми
пальцами и,  засунув  средний  и  указательный  в  ноздри  противника,  стал
выкручивать их с остервенением.
   - У-у-у! -  завыл  Митрохин  от  ошеломительной  боли  и  попытался  было
ухватить Мыкина между ног, но междуножье ускользало и лишь  брючная  материя
елозила в пальцах.
   Вероятно, тепловик так бы и разорвал Митрохину ноздри, если бы не девичий
вопль, заставивший зазвенеть в буфете хрусталь.
   Драка тотчас развалилась, и противники отшатнулись по углам, тяжело  дыша
и размазывая по злым лицам кровавую юшку.
   - Во, старые идиоты! - покачала головой Елизавета и уставила руки в боки.
- Не сдох ваш татарин! Не добили вы его!
   -  Откуда  знаешь?  -  встрепенулся  Митрохин,  тогда  как   Мыкин   лишь
настороженно прислушался.
   - Видела я вашего Ильясова. Он в тот день, когда  вы  эхолот  испытывали,
приполз домой голый. И без ноги, кажется! Кровищи море было!
   - Вот как! - протянул тепловик и вытащил из нижней челюсти выбитый зуб.
   - И тебя, папочка, видела, как ты кровь в лифте затирал!
   - Шпионишь?!.
   Митрохин хотел произнести это слово со злостью, но Елизавета  принесла  в
дом хорошую весть и потому слово прозвучало довольно мирно.
   - Случайно увидела.
   - Вот так! - весело констатировал отец Елизаветы. - Никого я ледорубом не
убивал! А ногу нашему татарину кто-то отрубил! И мы знаем, кто это!
   - Ты у меня, сука, от холода зимой подохнешь! Я тебе батареи поотключаю в
связи с их аварийным состоянием!
   - Ишь, напугал! - расхохотался Митрохин.  -  Ты  у  меня  сядешь  завтра!
Сегодня же к участковому пойду!
   - Стучать нехорошо, - заметила Елизавета, рассматривая себя в зеркало.  -
Всю квартиру кровищей замазали!
   Мыкин знал, что делать. Но, конечно, он об этом не сказал вслух,  а  лишь
улыбнулся и направился к выходу, утерев кровь рукавом.
   - Доброго здоровья! - пожелал тепловик на прощание и улыбнулся  так,  что
даже Елизавету передернуло.
   - И зачем ты, пап, с ним дружишь?
   - А ты не лезь, куда тебя не просят! - заорал Митрохин с такой силой, что
тут же застучали в стену соседи, а Елизавета от неожиданности смазала помаду
на губах.

   Илья недолго пролежал  под  снегом.  Что-то  разбудило  его  и  заставило
выбраться из своей берлоги на холод. Еще только-только  светало  в  природе,
которая не  сулила  сегодня  встречу  с  солнцем,  послав  на  землю  серые,
клубящиеся стужей облака: они стелились ближе к земле  и  предвещали  приход
студеной русской зимы.
   Илье пришлось некоторое время потратить на то, чтобы  терпеливо  выкусить
из перьев кусочки льда, и потом он вновь взлетел над  городом,  выпуская  из
клюва струйки пара, совсем как человек.
   Он летел к карьеру,  под  тонким  льдом  которого,  в  озере,  зрело  его
потомство. Он знал наверное, что сегодня произойдут роды и он станет  отцом.
Таковая уверенность пришла из-под самого сердца, и Илья  подумал,  что  душа
очень маленькая, если она от человека неизменная переходит в  птичью  грудь.
Превратись я в муху какую-нибудь - и тогда бы душа присутствовала, размышлял
он.
   Татарин прилетел к карьеру, когда утро только высветило  ледяную  кромку.
Было пустынно и тихо. Он парил над озером, закладывая широкие круги, а потом
увидел  на  берегу,  между  тонкими  голыми   деревцами,   что-то   розовое,
спустившись к земле, обнаружил замороженный  кусочек  человеческой  плоти  и
сразу же понял, что от этой потери кричал вчерашний водолаз, от этого пускал
изо рта струйки крови.
   Почти тотчас он углядел милиционера с жирными ляжками, который производил
давеча осмотр его квартиры, а  сейчас  спешил  к  водоему,  а  потому  Илья,
подхватив розовый ошметок, взлетел и с высоты сбросил кусочек языка вниз, на
лед, чтобы розовый сразу стал виден на белом.
   И действительно, милиционер обнаружил цветное пятнышко сразу и немедленно
и устремился по шаткому льду к нему навстречу, приговаривая: "Как обрадуется
Карапетян!"
   Он схватил язык и почти  побежал  в  обратную  сторону,  а  когда  достиг
берега,  за  какой-то  метр  до  него,  лед  подломился  под  его  сапогами.
Милиционер черпанул ими стужи, но  не  обращая  внимания  на  ожог,  побежал
куда-то своей дорогой.
   Синичкин, сам того не подозревая, открыл выход. Он был послан  для  этого
свыше и справился с задачей превосходно.
   Илья нутром почувствовал, что началось.  Подо  льдом  произошло  какое-то
движение, ледяная корка словно волной прокатилась до  самого  берега,  и  из
полыньи, из ледяного влагалища на землю стали выбираться новорожденные.
   Прыснуло на розовые тельца солнечным  светом,  который  по  случаю  родин
прорвался сквозь тучи и благословил лучом свершившееся.
   - Ах, это мои дети! - закричал из-под небес Илья. - Ты видишь, Айза,  это
наши с тобой мальчики и девочки!..
   Еще он приметил скуластые личики своего потомства и чуть раскосые  глаза,
и гордость возникла в птице, что такой сильный ген татарский.
   От его крика на свалке проснулись вороны. Парочка из них  взлетела,  дабы
рассмотреть, откуда исходит громкое  курлыканье,  и,  пораженная  увиденным,
закаркала во все горло, призывая остальное сообщество подняться с насиженных
мест в воздух.
   Они поднялись всем  дьявольским  сонмом,  сразу  заслонив  солнечный  луч
благословения.
   В  их  хищных  клювах  вырабатывалась  слюна,  которая   необходима   для
переваривания пищи.
   Они рванули на живое мясо,  пышущее  теплом,  и  организовали  пиршество,
которого еще не знала история. Кровь перемешалась с  младенческой  мочой,  и
только один Илья боролся за жизнь своего потомства,  сталкиваясь  в  воздухе
грудь о грудь с большими черными птицами. Он был словно камень, а грудь  его
была выплавлена будто из металла, и потому черные вороны от  столкновения  с
железной птицей теряли сознание и падали на землю замертво.
   Но он был один, и как бы ни был могуч его отцовский инстинкт, сколько  бы
хищниц он ни убил, сила была  на  стороне  большинства,  и  через  несколько
времени все было кончено.
   Кровь его детей, объединившись в один ручей,  пробивший  в  снегу  русло,
стекала  обратно  в  озеро,  обратно  в  полынью,  сделанную  Синичкиным,  и
разбудила своим сладким  запахом  всех  бычков,  которые  зашевелили  ртами,
втягивая в себя живительную плазму.
   А он все метался в небесах и курлыкал к  Богу  что-то  нечленораздельное;
затем стал взлетать все выше и выше, чтобы схватить  Аллаха  за  бороду,  но
кислород  внезапно  кончился,  а  мороз  перехватил  горло  бетоном,  крылья
сложились, и Илья полетел к земле, засвистев стрелой...
   Он ударился о твердую почву головой и умер.
   Окажись в это время на берегу случайный прохожий, он стал  бы  свидетелем
поистине  странной  и  фантастиче-ской  картины.  Потрепанный  трупик  птицы
постепенно превращался в человеческое тело...
   Тело было совершенно обнажено, с оторванной стопой  ноги,  с  перетянутой
ниткой  культей,  почерневшей  на  конце;  со  следами  ужасных  побоев   на
старческом теле и светящимся золотым зубом в оскаленном рту.
   Через некоторое время тело  поднялось  из  снега  и  жутким  привидением,
припадая на обрубок, устремилось к многоэтажкам, белеющим за деревьями.
   Никто его не заметил. Илья, прикрывая интимные ме-ста ладонями,  забрался
в лифт, поднялся на свой этаж и увидел дверь квартиры опломбированной.
   Он стоял перед синей печатью в полном недоумении, а в это время в дверной
глазок его тощий  зад  наблюдала  Елизавета,  дочь  Митрохина,  собирающаяся
выходить из дома, - ей пора было на занятия в техникум.
   - Вот это да! - проговорила девушка. - Вернулся, значит, монгол.
   Елизавета дождалась, пока Илья, набравшись  смелости,  сдернул  печать  и
практически  ввалился  в  свою  квартиру.  Лишь  после  этого  она,  коротко
переговорив с отцом, отправилась на занятия...
   Татарин лежал на своем диванчике и думал о смерти. Зачем  он  живет  еще?
Что удерживает его на земле?.. Годы прожиты многочисленные.  И  несчастий  в
этих годах заключено великое множество. А  ведь  человеку  нужно  и  счастья
толику. А было ли оно, это счастье?..
   Уткнувшись носом в матрас, Илья ответил себе, что счастье было и у  него.
Было и в юношестве, и  на  закате  дней.