его никто не
съел под праздник... На этом информация о соме заканчивалась,  так  как  это
был видовой атлас,  задача  которого  была  как  можно  реальнее  отобразить
внешний вид рыбы.
   Илья похвалил атлас, так как почти  уже  поднес  средний  палец  к  губам
сомика, дабы он  присосался  к  нему,  но,  вспомнив,  что  это  всего  лишь
картинка, хоть и искусно выполненная, убрал кривой палец восвояси.
   Далее Илья, не колеблясь, выдрал страницу с изображением своего любимца и
прикнопил  к  стене  напротив  диванчика,  чтобы  всегда  иметь  возможность
лицезреть рыбу. Атлас же с оставшимися  изображениями  он  за  ненадобностью
оставил валяться на  столе.  Затем  лег  на  диванчик,  заложив  под  голову
жилистые руки, и стал смотреть на картинку.
   Этот рыба - самый хороший рыба, думал Илья. Потому что  этот  рыба  такой
большой и сильный, но никого не трогает, никого живого не ест, а оттого  это
умный рыба и очень любимый!..
   Дальше мысль Ильи останавливалась, будто на что-то напарывалась, тогда он
просто смотрел на  рыбу,  любуясь  ее  раскосыми  глазами;  потом  незаметно
засыпал и снилась ему Айза, юная татарочка из детства, от  которой  осталось
лишь сладкое воспоминание, томящее сердце даже во сне.
   Он познакомился с  ней  в  персиковом  саду.  Сад  принадлежал  ее  отцу,
поселковому кузнецу, а Илья забрался в него воровать. Когда за  воротом  его
рубахи собралось достаточно плодов, которые от тесноты давились и пускали по
животу липкий сок,  когда  он  собирался  уже  махнуть  через  забор,  чтобы
убраться восвояси, она окликнула его.
   Он остановился и обернулся.
   Она стояла на сильных коротких ногах, в сатиновых штанах, с гордой черной
головой  на  длинной  шее,  с  узкими  плечами.  Подняв  правую  руку,   она
облокотилась острым локтем о ствол  персикового  дерева,  так  что  короткий
рукав рубашки задрался и обнажил темную подмышку. Смотрела открыто и весело.
   - Ты вор? - спросила девушка.
   - Да, - ответил Илья, ничуть не пугаясь.
   - Значит, вор...
   - Ага...
   Он уставился на девушку, еще не осознавая, что любуется ею, а  персиковый
сок продолжал течь по животу, затекая в штаны липкими струями.
   - Подойди сюда! - попросила девушка.
   Он подошел к ней и почувствовал запах.
   - Ты голодный?
   - Нет.
   - Тогда зачем воруешь?
   - Про запас.
   Она осмотрела его с ног до головы и засмеялась, прикрывая рот ладошкой. У
нее были большие белые зубы.
   - Почему ты смеешься? Разве так смешно, что я вор?
   - Совсем нет, - ответила девушка и пальцем указала на штаны Ильи.
   - Это сок! - воскликнул Илья, прикрывая руками неприличное место, мокрое,
расползающееся влажным пятном все шире, к самым коленям. -  Персиковый  сок!
Ты не подумай!..
   Он  стоял  рядом  с  нею,  пристыженный,  но  тем  не  менее  его   глаза
разглядывали обнаженную подмышку девушки, а нос, словно  волчий,  чувствовал
запах - волнующий и праздничный.
   - А ну! - Она взмахнула короткими волосами и ударила его  по  рукам,  так
что подол рубахи, тяжелый от персиков, выскочил из штанов и перезрелые плоды
посыпались на землю. - Надо же, сколько украл! - удивилась  девушка.  -  Вот
ворюга!.. - И захохотала громко и естественно.
   Она  смеялась,  поднимая  скуластое   лицо   к   солнцу   и   по-прежнему
облокотившись о дерево, а кудрявая подмышка маячила возле самого лица  Ильи.
Он еще не знал запаха женщины, а потому чувствовал какую-то растерянность  и
напряжение во всем теле.
   - Ты вкусно пахнешь, - неожиданно для себя сказал Илья.  -  Вкуснее,  чем
персики. - И ткнулся лицом в самую подмышку,  во  всю  ее  манящую  глубину,
ощущая плоть чуть влажной, терпкой - так  испаряет  аромат  трава  в  зените
лета. Его язык проворно выскользнул и облизал наспех вокруг...
   Уже гораздо  позже,  отхлестанный  от  души  по  щекам,  исцарапанный,  с
прокушенным языком, проклятый всеми страшными  проклятиями,  он  узнал,  что
смуглую девушку зовут Айза, что ей шестнадцать лет и  что  Илья  еще  хорошо
отделался  -  разбитой  физиономией,  что  другому  в  такой  ситуации  Айза
оцарапала ногтем роговицу глаза, так что обидчик лечился целый год и  теперь
ходит в очках с толстыми линзами.
   А я бы его убил, - подумал Илья. А  еще  он  подумал:  в  какую  подмышку
ткнулся тот, с поцарапанным глазом, и удалось ли очкарику  попробовать  Айзу
на вкус?..
   Он не знал слова "любовь", но чувствовал ее приход с  особой  силой.  Так
приходит девятая волна на песчаный берег, перелопачивая его  с  водорослями.
Душа Ильи освободилась из потемок, и он словно посмотрел  на  все  привычное
третьим глазом, а оттого сам чувствовал себя перелопаченным, как  берег,  на
котором после шторма появилась прекрасная медуза.
   Если  бы   подростка   попросили   поведать,   что   происходит   с   его
внутренностями, желудком и сердцем, то он вряд ли бы путно объяснил,  скорее
всего бессвязно промычал  что-нибудь,  но  сила,  рвущаяся  изнутри  спелыми
гормонами божественного наполнения, делала взгляд  молодого  татарина  таким
великолепным, лучащимся  самым  прекрасным  светом  -  светом  романтической
звезды, на которую в слаженном порыве смотрят влюбленные всего мироздания, а
оттого любой старик, равнодушный от старости даже к солнцу, высокопарно  рек
бы: "Это - любовь!"
   И Илья бы выучился у мудреца этому слову и взамен рассказал,  какая  она,
любовь, на вкус - чуть соленая, как море, чуть влажная, как лепестки мака на
рассвете, и плотная,  как  раздувшийся  персик,  который  почему-то  застрял
где-то под сердцем и не выходит, и ни туда и ни сюда, сколько воды ни пей.
   Вероятно, от таких слов старик вспомнил бы  про  солнце  и  на  мгновение
ощутил, как небесное светило грело когда-то  его  грудь,  где  тоже  бродили
яблочные соки, от которых столько раскатилось по земле яблок, спелых, спелых
и сочных. От тех в свою очередь зарумянились другие, а от  других  и  третье
поколение... О гнилых плодах старику вспоминать не хотелось.
   Полгода Айза не подпускала Илью к себе на воробьиный полет. А  если  тот,
набравшись смелости, все  же  приближался,  как  бы  случайно  вспархивая  с
соседней улицы, хлопая преданными собачьими глазами и виновато  опуская  при
этом голову, девушка  замахивалась  на  него  стиснутым  кулачком  и  грозно
говорила: "А ну!.."
   Она могла пригрозить Илье и отцом, который действительно  слыл  в  округе
человеком крутого нрава, способным в порыве изувечить, изломать в палки руки
и ноги - недаром кузнец, - но не было в ее глазах той  настоящей  злости  от
такой  настырности,  злости,  которая  отличает  действительно  равнодушного
человека, и Илья это чувствовал животом, все чаще и чаще попадаясь  Айзе  на
пути, словно посыльный своей же любви. Все нежные  письма  были  написаны  у
него в глазах, в зрачках, глубоких, как артезианские колодцы, и  неосознанно
настроенная на ту же волну  Айза  легко  в  них  читала  про  синие  горы  с
неприступными  ледяными  вершинами,  которые  Илья  был  готов  в  мгновение
растопить своим жарким, как паровозная топка, дыханием,  про  сильные  руки,
которые в порыве нежности  ласковее,  чем  материнские,  про  потрескавшиеся
губы, складывающие прекрасные слова... Дальше Айза пугалась  читать,  крепко
зажмуривалась, так как строчки влечения могли привести  к  огромному  греху,
маняще-сладкому, который перестает быть запретным только после свадьбы  и  о
котором она пока смутно догадывалась, как  о  незнакомом  береге  на  другом
конце моря...
   А потом,  по  прошествии  томительных  ночей,  в  которых  девичьи  мысли
устремлялись к запретному свободной чайкой, Айза все-таки смилостивилась над
бедным Ильей, ссохшимся к этому времени  перевяленной  таранькой,  и  как-то
раз, когда он снова повстречался на ее пути, согнутый безответным  чувством,
она вдруг обернулась как бы невзначай, блеснула черными глазами  и  запросто
спросила:
   - Хочешь пойти со мной?
   Он ли не хотел! Он мечтал страстно, насколько  способны  любовники  всего
мира, следовать за предметом своего обожания, и от неожиданности предложения
все подавленные меланхолией соки взбурлили в нем с  новой  силой,  вулканным
кратером обожгло желудок, и молодой татарин, распрямившись, запрыгал  вокруг
девушки горным козлом, взмахивая руками, блеял что-то глупое, а Айза,  легко
перебирая своими сильными ногами, сбегала с горки к песчаному  берегу  моря,
которое в этот час было спокойным и  гладким  и,  казалось,  манило  к  себе
прохладой своей бирюзы, прозрачностью глубоких вод и далеким горизонтом,  за
которым, вероятно, жили те несчастные, которые уже  отлюбили  и  чья  любовь
растаяла крошечным кусочком сахара в прибрежных солоноватых водах.
   - Купаться будешь? - спросила девушка с наигранным равнодушием и сама  же
ответила: - А я буду.
   Этими словами она вовсе лишила Илью всяких сил и разума. На мгновение ему
показалось, что Айза тотчас скинет с себя сатиновые  штаны,  показывая  свои
голые с крепкими голенями ноги, над которыми располагались круглые колени  с
белесыми волосками, а еще над ними - плоский живот с дырочкой  пупка,  затем
отбросит на песок рубашку с короткими рукавами, а уж что под  ней,  что  под
белым хлопком топорщится вишневыми косточками, Илья сфантазировать  не  мог,
потому что боялся умереть - и так все его тело сотрясала крупная дрожь, а  в
штанах неожиданно затяжелело корабельным якорем и было еще более стыдно, чем
от персикового сока, а потому он отвернулся со своим  якорем  в  сторону  от
палящего солнца, чтобы девушка не осмеяла его неожиданную слабость.
   Как случается в обыденности,  юношеские  фантазии  всегда  бегут  впереди
реальности... Айза не стала показывать Илье своих мускулистых ног, а уж  тем
более не приходило ей в голову открыть перед парнем нежное  и  розовое,  что
спело и наливалось только для будущего мужа, а потому  она,  не  раздеваясь,
шагнула в воду и тут же поплыла, рассекая  синеву  неба,  отраженную  морем,
равномерными саженками.
   Придерживая свой тяжелый пах, Илья заковылял за  девушкой,  но  к  своему
неудовольствию сразу же понял, что, отяжеленный, плывет куда хуже,  чем  его
возлюбленная. Однако  вода  охладила  его  воспрявшее  мужество,  и  пловец,
постепенно утеряв свой якорь, поплыл свободнее,  с  каждым  гребком  догоняя
девушку.
   Когда его рука уже почти достала Айзу, уже могла поймать  ее  за  розовую
пятку, татарочка неожиданно всплеснула ногами, словно дельфиньим хвостом,  и
нырнула под воду, запенив поверхность теплым шампанским. Илья последовал  за
нею тотчас, молотил ногами, как  пароходным  винтом,  стараясь  не  отстать,
смотреть на девушку во все глаза, осязая ее целиком.
   Она плыла на глубину, толкаясь сильно, разводя ноги широко, так что  Илье
казалось, будто видит он  через  намокший  сатин  что-то  особенное,  доселе
невиданное, что сулило еще более праздничный запах, нежели девичья подмышка.
   А Айза все глубже уходила под воду, все более мощными были ее  гребки,  и
уже выпросталась из штанов рубашка, подол которой,  казалось,  плыл  сам  по
себе, открывая кусок шоколадного живота с пулевым отверстием пупка, а хлопок
на груди столь истончился от воды, столь прозрачными  стали  его  нити,  что
розовый цвет восторжествовал над белым, и,  лицезрея  нежданные  дары,  Илья
вновь отяжелел якорем, а когда настиг девушку почти перед самым дном,  когда
она улыбнулась ему, выпуская из красных губ пузырь воздуха, когда  ее  грудь
словно в невесомости качнулась к поверхности,  что-то  оборвалось  в  животе
Ильи, что-то случилось с его железным якорем непредвиденное,  что  заставило
подростка в спешке повернуться к всплывающей Айзе  спиной,  задерживаясь  на
дне, пока живот сотрясали конвульсии, а с морской  водой  смешивался  мрамор
его страсти, его первой любви, оплодотворяя само могучее море, со всеми  его
обитателями в придачу.
   Тогда он чуть было не утонул. Не хватило  воздуха,  чтобы  всплыть.  Лишь
какое-то чудо спасло Илью и вынесло обессиленным на белый раскаленный песок,
где он долго дышал, не  понимая,  что  же  все-таки  с  ним  произошло,  что
оборвалось в нем там, на дне,  отчего  он  сейчас  смотрел  на  Айзу  совсем
другими глазами - не вожделеющими,  а  наполненными  неизведанным  чувством.
Такое обычно приходит к взрослому мужчине,  который  выглядывает  в  женщине
существо слабое, нуждающееся в нежности.
   Айза лежала неподалеку. На сатин ее штанов, натянутый в согнутой коленке,
и на хлопок измятой рубашки налип песок, и щека ее загорелая была в песке. И
выгоревшая прядь  на  виске  в  песчинках...  Илья  видел  еще  и  маленькую
серебряную сережку, вставленную в ушко, прозрачное в  солнечных  лучах,  так
что было видно, как течет в нем и пульсирует кровь.
   Да, он любил ее!..
   Целую неделю они ходили купаться в одно и то же место, в  одно  и  то  же
время. Айза так же стремительно бросалась в воду во всех одеждах, а  он  так
же стремительно ее догонял, погружался в пучину за своей  любовью  подводным
кораблем. Он любовался прекрасными очертаниями ее крепкого тела,  уже  более
не тяжелея животом, уже привыкший к  прелестной  картинке  и  хранящий  свой
животворный мрамор до времени.
   Отдыхая на берегу между своими заплывами, они почти не  разговаривали,  а
лишь смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами. Он видел ее  вишневые
губы с кончиком красного языка  на  белых  зубах,  а  она  его  воспринимала
целиком - скуластым, с раскосыми  глазами,  с  торчащими  ушами  и  сильными
пальцами, которые когда-нибудь накрепко сожмут ее грудь...
   От общих запретных фантазий, а может быть, от крепкого  июльского  солнца
они распалялись до сведенных мышц и вновь  бежали  к  морю,  как  к  мудрому
посреднику, удерживавшему их своей прохладой от преждевременного взросления.
Тогда они стремились к далекому дну, с каждым разом заныривая все глубже...
   А в одно из воскресений, когда влюбленные один раз уже ныряли к  морскому
дну, соревнуясь с рыбами, а затем лежали в мягком песке, лениво отщипывая от
спелых гроздей винограда и обсасывая  мясные  сливовые  косточки,  когда  их
головы оказались чересчур близко, соприкоснувшись мокрыми волосами, а  губы,
липкие  фруктовым  ароматом,  потянулись  навстречу,   когда   они   впервые
стукнулись зубами в неумелом поцелуе, а рука Ильи скользнула по груди  Айзы,
наталкиваясь  на  вишневые  косточки,  когда  тела  сотрясло  электричеством
страсти, в небе внезапно прогремело пушечным выстрелом. Гром  раскатился  по
всей округе, налетел порыв ветра и швырнул в глаза любовников горсть  песка.
Это заставило их отпрянуть друг  от  друга  в  неожиданном  страхе,  и  они,
кашляя, схватившись за  глаза,  побежали  к  морю,  где  бросились  шальными
головами в набегавшую волну и  поплыли  к  горизонту,  а  достигнув  его,  с
промытыми от песка глазами, оборотили свои лица к небу, которое было целиком
свободно от туч, и откуда тогда взялся гром и шквальный ветер - ничего этого
им не было понятно.
   Как и всегда, Айза нырнула первой, сильно  оттолкнувшись  от  поверхности
ногами. За ней,  через  секунду,  набрав  полные  легкие  воздуха,  исчез  с
поверхности и Илья.  Они  плыли  параллельно,  наклонившись  телами,  словно
подводные лодки, шли ко дну, которое располагалось где-то там, далеко внизу,
его даже не было видно, несмотря на  прозрачность  воды.  Так  они  плыли  с
минуту, выпуская ртами пузыри воздуха, а потом  Илья  стал  показывать  Айзе
знаками, что пора возвращаться к поверхности, но она лишь улыбалась в ответ,
желая во что бы то ни стало достичь водорослей... Еще через несколько секунд
Илья стал беспокоиться, сбросил скорость и  попытался  схватить  девушку  за
ногу, но она выскользнула и, толкнувшись еще более мощно,  поплыла  ко  дну,
темнеющему где-то совсем  далеко.  Илья  закричал  ей  в  ответ,  что  очень
глубоко, что опасно! И в  немоте,  бесполезно  выпустив  из  легких  остатки
воздуха, заколотил ногами, устремляясь наверх... Он вынырнул и,  удерживаясь
на поверхности, крутил головой на триста шестьдесят  градусов,  дабы  скорее
заметить Айзу и плыть к берегу. Но, черноволосая, она все не  появлялась  на
поверхности, а он, уже  испуганный  страшным  предчувствием,  вновь  нырнул,
однако был уже совсем слаб от страха и, не проплыв даже четверти предыдущего
расстояния, всплыл,  будто  пробка,  и  заколотил  по  воде  руками,  словно
стараясь оттолкнуться от поверхности, как буревестник крыльями,  и  поискать
Айзу с высоты. Но девушка не появлялась...
   Еще бесчисленное количество раз Илья бросался камнем под  воду;  нашел  в
себе силы упасть до дна, где вода была холодной и безжизненной, и в одну  из
попыток ему вдруг показалось, что видит он  свою  возлюбленную,  ее  розовую
пятку, и счастье на миг прибавило  в  легкие  воздуха,  так  что  он  поплыл
быстрее любой  рыбы,  но  пятка  оказалась  лишь  большой  ракушкой-ропаном,
отшлифованной водой до розового цвета. И тогда силы  покинули  Илью.  Он  не
помнил, как всплыл, как добрался до берега, а  оказавшись  на  белом  песке,
посмотрел на небо, потом в море, и завыл тоскливо, словно перед смертью:
   - Айза-а-а!
   Он  простирал  руки  навстречу  волнам  и  выл  страшным   голосом,   как
глухонемой, моля море вернуть ему девушку.
   - Айза-а-а-уа-уа!
   Слезы текли по его лицу дождевыми струями, пополняя  море  своей  горькой
солью.
   Так он стоял и выл  до  самого  вечера,  а  потом,  шатаясь,  поплелся  в
поселок, к дому, в котором жила его Айза...
   Девушку искали неделю. Все лодки были спущены  на  воду,  и  все  мужчины
селения с утра до вечера прочесывали бухты и заливы в поисках утопленницы.
   Илью с собой не брали. Он оставался на берегу и твердил женщинам селения,
что  Айза  вовсе  не  утонула,  что  она  превратилась  в  дельфина  или   в
какую-нибудь другую рыбу и уплыла в самую глубину моря.
   - Айза-а-а!!!
   На подростка смотрели с состраданием, пока перламутровая волна на  исходе
седьмого дня поисков не вынесла на  берег  сатиновые  штаны,  принадлежавшие
девушке, - их признал ее отец.
   С расплющенным в драках носом,  над  которым  страдали  глаза-щелочки,  с
могучей шеей, по которой сновал вверх-вниз  кадык,  родитель  стоял,  широко
расставив ноги, и держал штаны дочери так, словно  на  его  кузнечных  руках
лежало тело самой Айзы. Вокруг  печалились  родственники,  и  все  остальные
жители утирали мокрые от слез щеки.
   - Ай-за-а-а-а-а! - закричал Илья в последний раз, и так надрывен был этот
крик, что голос подростка треснул на самой вершине и  сорвался  в  неутешных
рыданиях.
   И тут произошло неожиданное. Отец Айзы сделал шаг  вперед,  из  глаз  его
ушла печаль, оставив место злобе. Он передал вещь Айзы  кому-то  из  женщин,
шагнул еще раз и, протянув руку с указующим на Илью перстом, сказал:
   - Он ее убил!
   В народе ахнули.
   - Он ее убил! - твердо повторил отец девушки. - Он ее изнасиловал!
   - Совсем от горя обезумел, - проговорил кто-то из толпы.
   - Если бы она сама утонула, то кто тогда снял с  нее  штаны?  -  вопрошал
родитель, медленно приближаясь к Илье, который совершенно  не  понимал,  что
происходит. - Она накрепко подвязывала их ремешком! Они не могли сами!..
   - И правда, - подтвердил  кто-то  в  толпе.  -  Не  морской  же  черт  их
стащил...
   - Он преследовал ее по пятам! -  добавила  какая-то  женщина  с  большими
руками. - Прохода не давал!
   - Он убил мою девочку! - с  надрывом  сказал  отец.  -  Мою  единственную
девочку!
   - Убийца! - прошипел старик  с  худой  бороденкой  и  затряс  ею,  словно
козлиной.
   - Насильник! - донеслось с другой стороны.
   - Да не мог он, - вступился отец Ильи, но его голоса никто не слышал, так
как бацилла всеобщей уверенности уже заразила  человеческое  стадо,  которое
заволновалось  в  предчувствии  самосуда,  а  кто-то  из  мужиков  уже  стал
оттеснять отца Ильи из круга, в центре которого оказался одиночкой его  сын,
белый лицом, будто известкой натерся