дежурному.
   - А ты что встал!!! - оборотился с ненавистью к  Зубову  Погосян.  -  Кто
прикончил Кино?!!
   - Из всэх ыскусств для  нас  важнейшым  является  кыно!  -  неожиданно  с
армянским акцентом продекламировал Зубов и сплюнул семечковую шелуху на пол.
   - Ах ты скотина! - завопил Погосян во весь голос. - Издеваться!!!  Опять,
армянская морда, в старшины у меня пойдешь! Не посмотрю, что супружница твоя
в больнице! В рядовые!!!
   Многоярусный нос Зубова поник.
   - А я тогда уйду из органов. Ни денег, ни уважения!
   - Нет, братец, - прошипел майор. - Ты не уйдешь, тебя  попрут!  А  опосля
даже вневедомственная охрана плюнет тебе в харю!
   - Зачем так, - робко вмешался Синичкин.
   - А тебя, жирноногий, не спрашивают! - потерял контроль майор.  -  Я  вас
всех!.. Я вам!.. - Он поперхнулся и вдруг сник, опустив голову на грудь.
   Синичкин приблизился к начальнику и погладил его по плечу.
   - Ничего, - тихо проговорил капитан. - Со всеми стрессы случаются.
   - Да-да, - подтвердил Зубов и потер майору другое плечо.
   И здесь майор Погосян заплакал. И плакал  он  так  отчаянно,  с  открытым
ртом, с текущей из него  слюнкой,  что  у  подчиненных  защемило  в  сердцах
грустной музыкой, а в глазах защипало  подступающим  морем.  Они  посмотрели
друг на друга и отвернулись.
   И тут дверь в кабинет открылась и вошел лейтенант  Карапетян.  Глаза  его
лучились радостью, а сожранные  пираньями  бакенбарды  начали  отрастать  по
новой. Вот только язык во рту не умещался и стремился на волю,  словно  змея
какая.
   - Уыыау! -  поприветствовал  Карапетян,  не  замечая  унылого  настроения
офицеров. - Ууууиииооаа! - засмеялся выздоровевший, чем вызвал  у  скорбящих
неприятное чувство.
   - Тебе чей язык пришили? - поинтересовался Зубов,  потирая  правый  глаз,
чтобы отступило море.
   - Оооой, - ответил лейтенант.
   - Как же, твой! Собачий это язык! Вишь, синий с розовым!
   Лицо Карапетяна побледнело.
   - А ея ую! - прошептал он и потянулся к кобуре.
   - Прости, ошибся! Только не убивай! Язык не собачий, а поросячий!
   Синичкин бросился на руку Карапетяна, которая уже сжимала  "Макарова",  а
Зубов демонстративно стал анфас, мол, стреляй, сука!
   Погосян внимания на инцидент не обращал, а был погружен  в  себя,  как  в
нирвану.
   - Приказываю убрать  оружие!  -  крикнул  Синичкин.  -  Или  докладную  в
прокуратуру!
   Он еще пару раз дернул за руку Карапетяна, пока  тот  не  убрал  пушку  в
кобуру.
   - Не стыдно? - пожурил Володя лейтенанта. - Это же  Зубов  тебя  спас  из
реки!
   - А эо он!
   - А ничего! - объяснил Синичкин. -  Бывают  у  человека  срывы.  Пока  ты
лечился, у нас срывы у всех нервные!
   Карапетян взял со стола лист бумаги и начертал  на  нем:  "Ты,  Синичкин,
подсунул мне свинячий язык! Ты у меня  отобрал  капитанское  звание.  Честно
говоря, я не очень тебя люблю!"
   - А я не баба, чтобы меня любить! - парировал Володя.
   Карапетян добавил на бумаге: "Когда-нибудь я тебя убью!"
   - Смирно! - вскричал участковый. - А ну, уматывай отсюда, пока я ОМОН  не
вызвал!
   Писать Карапетян на нервной почве уже не мог. Он просто трясся.
   - Поди отдохни пару деньков, - посоветовал Зубов. - Нашему майору плохо.
   И тут Карапетян сел на стул, как майор, опустил голову к  груди,  хлюпнул
носом и зарыдал в голос, трясясь всем телом, высунув  наружу  свой  страшный
язык.
   - Ы-у-ауыыыуа...
   На сей раз море не удержалось в глазах офицерского  состава,  и  Зубов  с
Синичкиным присоединились  к  плачущим.  Все  ментовское  отделение  плакало
навзрыд...
   На  шестой  день  маленький  Семен  походил  уже   на   тринадцатилетнего
подростка, Анна Карловна на этот  счет  перестала  разговаривать,  и  Володя
подумал, что жена тоже в нервном кризисе.
   Сам он не очень был шокирован столь  быстрым  ростом  сына,  а  наоборот,
радовался этому,  так  как  именно  такой  взрослый  сын  и  должен  быть  у
сорокачетырехлетнего мужчины, а то и старше.
   Участковому было абсолютно наплевать, что подросток не  походил  на  него
лицом, главное - мальчик имел совершенно удивительный склад мыслей,  который
обнаруживал глава семьи за завтраком.
   - Не дослужусь я до майора! - кушая яичко, выразил сомнение милиционер.
   - Не дослужишься, - подтвердил сын. - Умрешь без орденов.
   - Что, не будет в моей жизни поступков, заслуживающих почести?
   - Такие поступки  хоть  и  могут  быть,  но  должны  и  будут  оставаться
незамеченными, - ответил Семен. - Не должно тобой двигать тщеславие, так как
оно нивелирует даже подвиг.
   Анна Карловна издала звук, похожий на карканье, и побежала в ванную,  где
ее вырвало.
   - А если я просто хочу совершить подвиг?.. Всю жизнь мечтаю!
   - Перестань кушать жирное, - посоветовал сын и погладил свою щеку,  через
кожу которой начали пробиваться темные волоски.
   - Что? - не понял Володя.
   - Не кушай сало, масло и прочие жиры.
   - К чему это ты? - по-прежнему не понимал Синичкин.
   - Это и будет твой подвиг.
   - Не жрать сало и масло и есть подвиг?!! - возмутился капитан милиции.  -
Ну знаешь, сынок!..
   - Каждому свой подвиг, и каждому по плечу.
   - Ты хочешь  сказать,  что  я  не  способен  на  настоящий  поступок  или
геройство?
   - Тебе не нужно быть героем. У тебя свое предназначение.
   - Какое?!. - Синичкин начинал злиться сильно, а оттого отложил намазанный
маслом бутерброд в сторону.
   - Прожить жизнь просто - твое предназначение, - ответил Семен. -  Ты  мне
не одолжишь бритву?
   - Нет, постой! Так не пойдет! По-твоему,  я  должен  просто  есть,  пить,
спать, ходить на службу и ни о чем не помышлять?
   - Не всякий помысел хорош.
   Анна Карловна сидела на краю ванны и в отчаянии слушала  разговор.  Слово
"помысел" вызвало в ней ассоциацию с церковью и религией. Ей почему-то  было
это неприятно чрезвычайно.
   - А есть ли хороший помысел?  -  с  сарказмом  в  голосе  поинтересовался
участковый.
   - Есть.
   - Какой же?
   - Ну, например, не есть жирного.
   - А-а-а! - разозлился вконец Синичкин. - Надоел ты мне со  своим  жирным!
Сам ешь сало, за обе щеки уплетаешь! А мне не  позволяешь!  Мал  еще,  чтобы
отца учить! - Он глотнул остывающего чаю.
   -  А  у  меня  другой  подвиг,  -  с  удивительным  спокойствием  ответил
подросток.
   - Какой?
   - Я стану деревом.
   - Кем?
   Чай пошел у Синичкина носом.
   - Деревом.
   Анну  Карловну  опять  вытошнило.  Одновременно  с  этим  процессом   она
подумала, что, вероятно, ее муж сошел  с  ума,  так  как  не  понимает,  что
общается с младенцем, которому всего шесть дней от роду.
   -  А  зачем  тебе  становиться  деревом?  -  поинтересовался   Володя   с
недоумением.
   - Таково мое предназначение.
   - По-твоему, подвиг и предназначение - одно и то же?
   - Да.
   - А есть ли что-нибудь между предназначением и подвигом? -  задал  вопрос
Синичкин и сам таковому удивился.
   На несколько секунд задумался и Семен.
   - Не знаю, - ответил он. - Может быть, и есть. Вероятно, это неисполнение
подвига. Холостой патрон.
   - А-а, значит,  неподчинение  судьбе!  -  потер  от  удовольствия  ладони
Володя. - А не подчиняться судьбе - удел сильного! Я буду есть жирное!  -  и
он откусил огромный кусок от бутерброда со свиной шейкой.
   Семен с большим сожалением посмотрел на отца и тяжело вздохнул.
   - Есть у батьки твоего пока мозги! - засмеялся  участковый.  -  Пусть  не
ленинские, но и не куриные.
   - Ты мне дашь бритву?
   У Синичкина сложилось хорошее настроение, и поэтому он ответил,  улыбаясь
до металлических коронок:
   - Конечно, даже новое лезвие вставлю!
   - Спасибо.
   - А как у тебя, сынок, с девочками? - хитро  прищурился  Володя,  дожевав
бутерброд.
   На этот вопрос из ванной выскочила Анна Карловна  и  закричала  на  мужа,
обращаясь к нему почему-то на вы:
   - Вы дурак! Вы кретин! У вас куриные мозги!
   Синичкин в изумлении открыл рот и даже хохотнул нервно.
   - Беда с нашей мамкой! - прошептал он сыну, заслонившись от Анны Карловны
ладонью. - Врача, может, вызвать?
   - С ума сошел! - продолжала кричать жена, так что соседи сверху застучали
по трубе. - Слышал бы эти бредни мой отец!
   - Пожалей его, - вдруг сказал Семен и посмотрел на мать черными глазами.
   - А... - осеклась Анна Карловна. - Что?!.
   - Он не виноват.
   - В чем не виноват?
   - Ни в чем.
   - А я его разве виню?
   На этот раз осекся Семен. Он перевел недоуменный взгляд на отца.
   - Женщины, - развел руками Володя.
   - А ты кто такой?! - спросила Анна Карловна Семена.
   В таких странных ситуациях женщина сначала  может  потеряться,  а  потом,
словно кошка, встать на защиту семейства.
   - Я твой сын, - ответил подросток.
   - Чего?!! - в манере Анны Карловны говорить появилось что-то от  хабалки.
Она уставила руки в боки и откинула слегка голову назад.  -  Чей  ты  сын?!.
А?!. Я тебя чего, рожала?..
   - Нет. Ты родить не можешь.
   Женщина застыла в немом вопросе.
   - У тебя непроходимость труб, - пояснил Семен.
   - Да ладно, - вступился за жену Синичкин. - Чего бедную женщину судить! У
меня все равно семя мертвое!..
   - У тебя семя живое.
   - Как? - участковый посмотрел на жену. - Как же, Аня?..
   Хабалка уступила место обыкновенной  несчастной  бабе,  которая  вдобавок
залилась слезами.
   - Да, - подтвердила Анна Карловна. - Да, обманула я  тебя,  Володечка.  У
меня трубы не в порядке!..
   - А зачем же ты!..
   - А что мне оставалось делать! Мне ребеночка хотелось!
   - Сказала бы по-простому, а то - семя мертвое... Унизила... Я же не зверь
какой...
   - Боялась...
   - Ну и не плачь! - Синичкин погладил жену по бедру. - Ну и не  страшно!..
Я не обижаюсь больше...
   - Правда?..
   От проявленного к ней великодушия Анна Карловна еще пуще зашлась слезами,
а потом с ненавистью взглянула на Семена.
   - Черт!
   - Неправда, - помотал головой подросток.
   - Ну зачем ты так, Анечка, - расстроился участковый.
   - А чего он?
   - Чего? - не понял милиционер.
   - Чего я? - поинтересовался и подросток. - Я - сын  ваш.  А  дети  всякие
бывают. Больные и убогие, глупые и умные! Но я - не черт!
   - Ты - убогий!
   - Пусть так, - согласился Семен. - Я скоро уйду.
   - Мы тебя не гоним, - пожалел сына Синичкин.
   - Мне самому нужно.
   - А-а, - вспомнил Володя. - Деревом становиться.
   - Ага.
   - Не могу мешать предназначению!.. Или подвигу?..
   - Корням.
   - Чего?
   - Их росту, - пояснил подросток.
   - А куда пойдешь?
   - Найду куда встать. Места много, а Россия большая.
   - Ну-ну.
   - И когда в путь? - всхлипнула Анна Карловна.
   Семен задумался, а потом ответил точно:
   - Через пятьсот тридцать шесть секунд.
   - Значит, через пять минут, - прикинул Синичкин.
   - Через девять, - машинально поправила жена.
   - А я хотел Жечку Жечкова пригласить, чтобы он тебя на камеру  снял,  как
чудо природы! Хочешь славы?
   - Слава - часть моего подвига. Так что не нужно Жечки!
   - Ну смотри...
   Все остальные восемь минут семейство промолчало, словно на похоронах.  На
девятой подросток встал, поправил отцовы брюки, застегнул рубашку на верхнюю
пуговицу и поклонился родителям в ноги.
   - Спасибо за то, что вырастили! Не держите зла! За этим прощайте!..
   Он вышел в дверь, спустился на улицу и пошел по свежему снегу  в  сторону
Ботанического сада. Там он прошел в ворота, причем билет у него не спросили,
да и вслед не посмотрели.
   Семен уверенно миновал несколько аллей и вошел  в  павильон  экзотических
деревьев. Разувшись, он встал возле японского  дерева  сакура  и  пустил  из
левой пятки нежный корешок...
   К вечеру садовник Валерий Михайлович  Каргин,  шестидесяти  семи  лет  от
роду, пришел к сакуре с лейкой и обнаружил  возле  нее  неподвижно  стоящего
молодого человека. Лицо юноши было покрыто густой черной порослью, а большие
черные глаза были спокойны и притягивали к себе взор садовника.
   - Ты кто? - поинтересовался старик.
   - Я - дерево, - ответил Семен.
   - Уже поздно. Шел бы ты домой, а то в милицию загремишь!
   - Валерий Михайлович? Каргин?
   - Да-а, - ответил служащий недоуменно.
   - Если вам не трудно, будьте любезны полить мне под левую ногу.
   - Эх, сынок, не знаю, забавляешься ты над старостью или умом тронулся, но
в любом случае тебе бы к дому двигаться. Одиннадцатый час, однако!..
   - У вас, Валерий Михайлович, под правой подмышкой большая  папиллома.  Ее
удалять надо срочно, а то еще сорок дней  -  и  переродится  она  в  опухоль
нехорошую. Сестре же своей передайте, что не радикулит ее  мучает,  а  почки
нездоровы. Пусть к врачу обратится, и облегчение будет!
   Садовник Каргин стоял с открытым ртом, а потом вдруг встрепенулся:
   - Куда, вы говорите, полить? Под какую ножку?
   - Под левую, пожалуйста...
   Михалыч согнулся над конечностью,  завернул  юноше  брючину  и  обнаружил
лодыжку, поросшую корой, причем  такой  крепкой,  словно  дубовой.  Садовник
сглотнул и полил ступню из лейки обильно, рискуя обделить сакуру.
   - Спасибо, - поблагодарил Семен.
   - Не за что, - отозвался Михалыч. - Нам воды не жаль. Может,  удобреньице
какое?
   - Незачем.
   - Ну не надо так не надо! Значит, удалять папиллому?
   - Непременно.
   - А сколько мне жить еще, знаете?
   - Знаю.
   - Скажете?
   - А вам зачем?
   - А Бог его знает!
   - Вот пусть Бог и знает.
   Михалыч потер затылок и хотел было спросить, можно ли  привести  к  юноше
сотрудников сада, но молодой человек его опередил:
   - Ведите кого хотите! Я для этого и расту здесь.
   Михалыч поклонился и убрался восвояси, так и забыв полить сакуру. Но даже
если бы он и не забыл это сделать, японской  поросли  все  равно  предстояло
погибнуть, так как новому растению требовалось много энергии, а чтобы добыть
ее, корень из левой пятки произрастал крайне быстро и во все стороны, удушая
чужеродные отростки...
   На следующее утро Михалыч  привел  к  юноше  шестерых  своих  коллег,  из
которых только двое были мужчинами.
   - Что вы хотите? - спросил Семен.
   - Спросить они хотят! - спосредничал Михалыч.
   - О чем?
   - Давай, Евдокия! - скомандовал старик.
   Евдокия была женщина лет пятидесяти, полная, без передних зубов. Она,  не
стесняясь, посмотрела на Семена и задала вопрос:
   - В чем смысл жизни? - И хохотнула, словно радуясь каверзе.
   - В том, чтобы радоваться своим делам, - произнес Семен бесстрастно. -  В
этом человеческая участь. В этом смысл.
   - Странный смысл, - прошамкала Евдокия.
   - Человеку никогда не удастся посмотреть, что будет после него, а  потому
истина - радоваться своим делам.
   - Странный он какой-то! - оценила Евдокия.
   - А ты его о здоровье спроси, - посоветовал Михалыч.
   Евдокия было открыла рот, но Семен опередил ее и сказал, что жить женщине
недолго, а потому пусть она подумает о душе и сходит окреститься в церковь.
   - Отчего же я умру? - вмиг побелевшая  Евдокия  чуть  было  не  упала  на
землю, если бы не локоть Михалыча.
   Остальные стояли в стороне и ничего не слышали.
   - Умрешь ты в ночь, справляя нужду, а от  несварения  перенапряжешься,  и
кровь разорвет мозг твой. Через час наступит смерть.
   Евдокия качнулась.
   - Я кандидат биологических наук, - вдруг сказала она.
   - Ты прожила жизнь по предназначению, - согласился Семен.
   - Я хочу задать последний вопрос. Можно?
   Семен кивнул.
   - Есть после смерти что-то?
   - Нет.
   - А как же вся  жизнь  человеческая  за  миг  до  смерти  проходит  перед
глазами?  А  потом  труба,  коридор,  и  человек  видит  себя  со   стороны,
родственников своих умерших?
   - Это - сон, - ответил человек-дерево. - Сон разума. Мозг засыпает, и ему
снится последний сон... А теперь иди, у тебя мало времени.
   Из глаз Евдокии, когда она уходила, текли  слезы.  Они  падали  на  землю
Ботанического сада, а человек-дерево улавливал их своими корнями и  всасывал
в себя. Михалыч лишь пожимал вслед уходящей в вечность Евдокии плечами.
   - Что ж ты мне не сказал, когда я умру! - с укором обратился старик.
   - Потому что тебе нельзя этого говорить. Ты не выдержишь этого знания,  а
потому станешь жить по-другому.
   - А Евдокия? Она лучше всех здесь про растения знает!
   - Она - сильная. Будет бороться с недугом. Может быть, и справится.
   - А я, значит, слабый? - обиделся старик.
   - Ты - впечатлительный.
   - А как же тогда Бог? Зачем он, если там ничего нет?
   - Для кого есть, а для кого нет, - уточнил Семен.
   Послышался треск разрываемой ткани, и из-под разошедшейся  брючины  взору
Михалыча предстала  нога  юноши,  превратившаяся  в  обыкновенный  древесный
ствол, по которому неутомимо, к гипотетическому небу, полз черный муравей.
   - Чем же Евдокия провинилась?
   - Она мало думает о другой жизни. Занята насущным.
   - А есть ли что-нибудь после?
   - Нет, - еще раз повторил человек-дерево. - Есть сон. Он может быть очень
длинным, длиннее, чем сама жизнь, и ничем не отличаться от нее.
   - А Бог-то тут тогда при чем! - завопил дед, чувствуя,  как  в  голове  у
него все перемешалось винегретом.
   - А Бог дает эти сновидения. Кому короче, кому длиннее. А кому  и  вечные
сны...
   - А?..
   Старик что-то понял и пошел вслед за Евдокией, а к дереву подошли  другие
садовники. Они много спрашивали, а Семен неустанно отвечал,  изредка  прося,
чтобы его полили...
   Молва распространяется быстрее, чем радиосигнал. Информация из уст в уста
столь молниеносна, что никакие телетайпы,  никакие  телеграммы  не  способны
опередить ее...
   К концу этого дня весь  Ботанический  сад  был  окружен  толпой  желающих
попасть к человеку-дереву и послушать, что он скажет про их жизни.
   В том павильоне, в котором пустил корни Семен, было установлено несколько
телевизионных камер, в том числе  и  агрегат  Жечки  Жечкова,  представителя
Книги рекордов Гиннесса.
   - Если ты мне запорешь пленку, - шипел он  в  ухо  оператора,  -  я  тебя
отошлю репортером в Косово! Там, говорят, операторы живут в  среднем  недели
две!
   - Все в порядке! - успокаивал шефа Каргинс. - Все заснимем!
   - Пожалуйста, - попросил Семен, -  пускайте  народ.  У  меня  очень  мало
времени!
   - Сейчас, сейчас, - подбодрил юношу Михалыч, который взял  все  под  свой
контроль, так как начальство  сада  отбыло  в  дружескую  страну  перенимать
садовый опыт.
   Старик махнул кому-то ответственному, и  дверь  в  павильон  экзотических
деревьев открылась.
   - По одному, господа, - увещевал Михалыч. - Не торопитесь.
   - А сколько стоит? - интересовались многие.
   - Нисколько. Бесплатно...
   Первой к человеку-дереву подошла молодая особа с прыщиками на лбу.
   -  Ты  еще  долго  будешь  жить,  -  сказал  человек-дерево.  -  Не  надо
употреблять эти препараты!
   - Где мой отец? - поинтересовалась девица.
   - Твой отец творит историю.
   - Его обвиняют в убийстве.
   - Он никого не убивал. Он невиновен.
   -  Мой  отец  хороший  человек!  -  гневно  вскричала  девица,  обращаясь
неизвестно к кому.
   - Твой отец - обыкновенный, - уточнил Семен. - Он  не  очень  приятный...
Следующий!..
   - Я еще не все спросила! - засопротивлялась Елизавета, но была  оттеснена
общественной охраной  в  сторону  и  кричала  издалека:  -  Дерево!  Истукан
гнилой!!!
   - Снял? - спросил Жечка Жечков оператора и сжал кулаки.
   - Снял, - кивнул головой сотрудник.
   Целый день человек-дерево отвечал на вопросы людей. Было заметно, как  он
устал и как кора дерева подросла аж до самого бедра юноши.
   Ночью пришли отцы города.
   - Ну-с? - спросил главный из них.
   - Что вы хотите узнать? - поинтересовался Семен. Он устал,  и  глаза  его
сузились до щелок. - Пожалуйста, быстрее, мне надо отдохнуть.
   Один из "отцов", затянутый в добротный костюм, хотел было  возмутиться  и
напомнить человеку-дереву, что тот находится на вверенной ему территории,  а
потому диктовать условия... Впрочем, низенький спутник его оборвал, показав,
что здесь главный он, и, ул