овут?
   - Жанна, - ответил Митя и улыбнулся.
   - Вырастим мы твою Жанну, - пообещала Светка и пустила слезу.
   Митя обнял ее и искренне поцеловал в мягкие губы.
   Все сложилось...
   8. ДЕТСКИЙ ДОМ
   Третий ребенок, мальчик,  пролежав  под  сугробом  день,  лишь  к  вечеру
выбрался из-под снежного одеяла и засеменил ножками  в  одному  ему  ведомую
сторону.
   Он несколько отличался от своих брата и сестры тем,  что  был  худоват  и
черты лица его были более азиат-ские.
   Он шлепал голыми ножками по снегу с полчаса, обежал  все  Пустырки,  лишь
котлован миновал стороной, пока не остановился  перед  дверями  пятиэтажного
дома, похожего на школу, на фасаде которого была вывешена табличка  "Детский
дом №15".
   Мальчишка был совсем крошечный, к тому же ножки его сильно  замерзли;  он
встал на четвереньки и принялся бодать лысой головой нижнюю часть стеклянной
двери, за которой было светло.
   - Бум-бум! - раздалось в прихожей.
   Воспитательница по фамилии Дикая  услыхала  чутким  ухом  это  "бум-бум",
оглянулась на двери, но никого за ними не обнаружив, отвлеклась от  улицы  и
занялась сбором детей на ужин, который предполагался с минуты на минуту.
   Но удары в дверь последовали снова, и Дикая подумала, что это  миска  для
приблудной кошки с помощью ветра стучит в двери.
   - Ах, дети! - воскликнула воспитательница, отрывая малолеток  от  игр.  -
Сегодня на ужин будет пудинг с изюмом, политый вареной сгущенкой.
   - Ура-а-а! - закричали дети, повскакали со своих мест, и у них  случилось
слюноотделение. Старшие  слюни  cглотнули,  а  вот  младшие  пустили  их  на
слюнявчики.
   - Все идем в столовую! - распорядилась Дикая. - Становимся в пары!
   Отряд подростков  и  малышей  отправился  ужинать,  тогда  как  младенец,
вылупившийся из икры, по-прежнему стоял на четвереньках и тыкался головой  в
дверь.
   - Бум-бум!..
   Размазывая  сгущенку  по  лицам,  дети  уплетали   пудинг,   а   повариха
Кузьминична  выглядывала   со   своей   кухоньки   и   радовалась   детскому
удовольствию.
   Позже детей уложили по койкам, в доме воцарилась умиротворенная тишина, и
повариха отправилась мыть посуду.
   Все было под контролем, а потому воспитательница Дикая решила  прибраться
в игровой, чтобы не заниматься этим с утра.
   Она складывала в шкафы  плюшевых  зверей,  всяче-ские  танки  и  машинки,
куклы, конструкторы, пока вновь не услышала "бум-бум",  на  этот  раз  более
настойчивое!
   Проверю, решила воспитательница, чтобы стуки более  не  отвлекали  ее  от
дел.
   Дикая открыла дверь и прижала  нежные  ладошки  ко  рту,  чтобы  подавить
вскрик.
   Стоя на четвереньках, мальчик смотрел, запрокинув голову, прямо девушке в
глаза.
   - А-у-а-а! - Дикая все-таки не выдержала и завыла от ужаса.
   На завывание появилась Кузьминична, но в отличие  от  Дикой  не  потеряла
самообладания, увидев голого младенца на снегу, а, наоборот, проявила нужную
сноровку, наклонилась и вознесла мальчика к своей теплой, пахнущей  пудингом
груди.
   Ребенок под вздохи и охи молодой воспитательницы был внесен в помещение.
   - Ах, что же делать? - волновалась Дикая. -  Врач  уже  ушел,  а  ребенок
наверняка обморозился!
   - Не волнуйся, милая! - успокаивала Кузьминична, сама вырастившая двоих и
работающая в Детском доме почти тридцать лет.  -  Сейчас  мы  его  тщательно
оглядим.
   Найденыша положили на  стол  для  пеленания,  включили  сильную  лампу  и
рассмотрели.
   - Выглядит, по-моему, обыкновенно! - констатировала  Кузьминична,  трогая
своей мягкой  ладонью  тельце  мальчика.  -  Температура  вроде  нормальная!
Видать, только что подбросили!
   - Надо милицию вызвать! - предложила воспитательница.
   - Зачем?
   - Как зачем? Ведь ребенка подбросили!
   - Ну и зачем милиция-то? Не понимаю!
   Кузьминична пеленала мальчика.
   - Чтобы разобрались в преступлении!
   - Сейчас они бросятся искать мамашу подкидыша!  Бросят  смотреть  футбол,
пить водку, перестанут тискать своих жен, и все на поимку нерадивой мамки! К
тому же мальчишку не куда-нибудь, а к Детскому дому подкинули! Здесь  ему  и
место!
   - Да мне и положить его некуда! - возразила Дикая.
   - Ишь, глазенки какие раскосые! - любовалась Кузьминична.  -  Китайчонок,
что ли?.. Положишь пока к старшим, у них место есть.
   - Да?
   - Точно-точно. Так оно вернее будет! Утро вечера мудренее!
   - Ну хорошо!
   Дикая была не совсем уверена, что поступает правильно, но  все  же  взяла
малыша,  машинально  поцеловала  его  в  личико  и  отнесла  в   комнату   к
десятилетним, которые были в  Доме  старшими,  а  там  уложила  найденыша  в
свободную кровать.
   Мальчишка зевнул во все лицо и тут же заснул.
   Воспитательница еще долго стояла над ним, спящим, пока кто-то из детей  в
комнате не проснулся и не спросил:
   - Кино Владленовна, у нас что, новенький?
   - Спи, спи, - прошептала Дикая. - Завтра все узнаете!
   Повариха Кузьминична уходила спать  домой,  к  мужу,  тогда  как  молодая
воспитательница по обязанности должна была оставаться ночевать в Доме, да  и
мужа у нее не было, тем более детей, а выросла она сама в Детском доме № 15,
который и был ей домом. Вот как все.
   Родителей Кино Владленовна не  помнила  и  поступила  на  государственное
воспитание в возрасте трех лет; не  знала  даже  своего  имени,  была  слаба
здоровьем и пугалась  всего  на  свете.  По  этому  поводу  ей,  рыжеволосой
девчонке, присвоили вместе с именем Марина фамилию Дикая. Владленом  же  был
сантехник, единственный человек, которого малышка не  боялась,  а  наоборот,
тянулась, как к защитнику. Отсюда и Владленовна...
   Воспитательница Дикая отправилась спать в  свою  комнату.  Переоделась  в
ночную  рубашку  с  цветочками  на  тканьке  и  совсем   стала   похожа   на
пятнадцатилетнюю, хотя ей было за двадцать, легла молодая в постель и  взяла
с тумбочки книгу в бумажной обертке, под которой на обложке стояло  название
"Три товарища". Марина зачитывалась этим произведением  и  мечтала  точно  о
таких, высоких в своем накале, отношениях.
   Дикая прочитала три страницы, когда усталость за-крыла ее  глаза,  книжка
выскользнула  из  рук  и  тихонько  упала   на   пол,   устланный   истертым
ковролином...
   В палате, куда положили найденыша, не спали.
   Всем было интересно, кого судьба забросила к ним в коллектив.
   Жора Сушкин, толстенький пацан десяти лет без  двух  месяцев,  наклонился
над постелью новенького и констатировал для всех:
   - Он косой!
   - Спит? - спросил кто-то.
   - Дрыхнет, - ответил Жора. - Во, косой-то!..
   - Сколько ему?
   - Салага!.. Год, может быть...
   В голосе Жоры звучало презрение.
   - И чего к нам косого положили! Лучше бы к девчонкам!
   Неожиданно найденыш открыл глаза.
   - Проснулся, - комментировал Жора. - Глаза-щелки! Фу!
   - Кино Владленовна ругаться будет, - сказал кто-то испуганно.
   - А что мы такого делаем?
   Толстый Жора наклонился над новеньким.
   - Ты же орать не будешь?
   Младенец лежал тихо, только глазами моргал. Он был спеленат  по  рукам  и
ногам, как и положено младенцам.
   - Шишкин, - поинтересовался Жора, - у тебя ведь фонарь есть?
   - А что? - отозвался Шишкин.
   - Говорят, что у косоглазых кожа желтая. Поглядим?
   - Чего ты ему спать не даешь? Он еще маленький.
   - Фонарь жалко, что ли? - разозлился Жора. - Так и скажи.
   - Не жалко, - со вздохом ответил Шишкин. - Только вот батарейки слабые...
   - Ничего, мы только на кожу посмотрим, и все...
   Через кровати толстому мальчишке передали фонарик, но прежде чем включить
его, исследователь потянул за пеленки новенького, обнажая младенца.
   Найденыш  никак  не  проявлялся,  молчал,  не  шевелился,  лишь   смотрел
бесстрастно на Жору.
   - Включаю фонарь! - предупредил толстяк.
   - Давай! - поддержали товарищи.
   Луч света, пробежав по  палате,  выхватив  из  темноты  детские  лица  со
сверкающими от любопытства глазами, уткнулся в голое тело новенького.
   - Ну что там? - спросили.
   - Желтовата кожа, - подтвердил Жора. - Ненашенский!
   При  слове  "ненашенский"  в  толстом  мальчишке   почему-то   проснулось
раздражение. Все "ненашенское" было чужим, а значит, враждебным. А от  всего
враждебного нужно защищаться!
   Жора не мог  отдать  отчет  своим  действиям.  Сейчас  он  был  похож  на
звереныша, защищающего территорию. Толстяк потянулся к найденышу  и  ущипнул
его за голый живот.
   - Вот тебе! - произнес он.
   Мальчишка хотел было еще хмыкнуть, но тут произошло  неожиданное.  Что-то
молниеносно мелькнуло у него перед глазами и камнем врезалось в  нос,  ломая
мягкие хрящики.
   Фонарь вывалился из рук Жоры и разбился, к ужасу Шишкина. Вслед за звоном
разбитого стекла раздался оглушительный визг толстяка, из покореженного носа
которого фонтанировала кровь.
   Жора визжал долго, как недорезанная свинья, пока  на  крик  в  палату  не
вбежала Марина Владленовна, разбуженная совсем не вовремя, принеся с собой в
палату недосмотренный сон про что-то волнующее.
   Пышущая  ночью  воспитательница  включила  свет  и  обнаружила  ужасающую
картину. Посреди палаты стоял и орал Жора Сушкин, из носа  которого  во  все
стороны хлестала кровь.  Его  рот  был  растянут  до  отказа.  Он  продолжал
кричать, но голос  уже  охрип  и  пацан  вовсе  стал  похож  на  издыхающего
поросенка.
   - Что случилось? - в ужасе вскричала Кино Владленовна.
   Все волнующее во сне облетело с души  воспитательницы  Дикой,  как  сухие
листья, и она, подбежав к окровавленному мальчишке, схватила его за  толстые
щеки и принялась допытываться:
   - Что произошло? Отвечай, Сушкин!
   - Он... Он... - Жора указывал  пальцем  на  найденыша,  который  лежал  в
кровати и сучил ножками.
   - С кем  ты  подрался?  -  допытывалась  Кино  Владленовна.  -  Кто  тебя
ударил?!!
   - Он!
   Жора с ужасом смотрел на младенца, а тот в свою очередь глядел открыто, и
в какой-то момент толстому Сушкину показалось, что найденыш подмигнул ему.
   - Он меня ударил! - твердо произнес толстяк, икнув. - Косоглазый!
   - Не говори глупостей! - строго  сказала  Дикая,  утирая  подолом  ночной
рубашки кровь с лица Жоры, причем  рубашка  задралась  и  мальчишки  увидели
беленькие трусики воспитательницы. При созерцании хоть и прикрытого женского
лона дети испытали каждый свое чувство, но все подсознательно отметили,  что
чувство  незнакомое,  способное  отвлечь  внимание  даже  от  изуродованного
Сушкина.
   - Чего уставились! - вскричала Дикая и  опустила  окровавленный  подол  к
красивым коленям. - Я вас спрашиваю, что здесь произошло?!.
   Вдруг она разглядела на животе  найденыша  нарождающийся  синяк-подтек  и
разозлилась еще больше.
   - Твоя работа?
   Дикая больно сжала щеку Сушкина, и тот заскулил от новой муки.
   - Ну?
   - Да я слегка... - слезы текли по полному лицу Жоры,  намачивая  пальчики
Кино Владленовны. - Он - желтый!..
   Ах, какие жестокие дети, - вздохнула она и вспомнила, что и в ее бытность
детдомовкой нравы были отнюдь не мягче, что жизнь идет и ничего не меняется.
   - А ты - толстый! Тебя разве бьют за это?
   - Бьют, - с готовностью ответил Сушкин. - Очень часто.  Говорят:  пончик,
пончик, сел в вагончик и поехал на войну, дрался, дрался, обос...
   - Дальше не надо! - скомандовала Дикая.
   - А потом бьют за то, что я обос...
   - Я сказала, не надо дальше!
   - А я что, я терплю, у каждого свои недостатки!..
   Дикая отпустила щеку Жоры, отошла к двери и, прокашлявшись, спросила:
   - Так кто все-таки избил Сушкина? Считаю до трех... Раз...  На  счет  три
все будут завтра лишены полдника! Два...
   Дети молчали. Они не знали,  кто  избил  Сушкина,  а  от  этого  им  было
страшновато. Бог с ним, как говорится, с полдником...
   - Три!
   Дикая погасила свет и, не пожелав "спокойной ночи",  отправилась  в  свою
комнату, где  коротко  взглянула  на  книгу  про  высокие  чувства,  грустно
вздохнула, сняла через  голову  испорченную  ночнушку,  посмотрела  на  свою
красивую грудь, вздохнула еще грустнее и  улеглась  в  одноместную  кровать,
укрывшись совсем не пуховым одеялом...
   В палате мальчишек продолжалась разборка.
   - Кто тебя, Сушкин, ударил? - спросил кто-то.
   - Я ж говорю - косоглазый!
   - Чего врешь? Он еще ходить не может!
   - Да точно, - оправдывался Жора. - Рукой как даст!
   - Фонарь разбил! - проныл Шишкин.
   - Оттого и говорит, что новенький ударил, - продолжил кто-то. - Не  хочет
отвечать за фонарь!
   - Жирный! - донеслось из другого угла.
   - Свинятина! - поддержал какой-то товарищ.
   - Разби-ил фонарь!.. - Шишкин плакал.
   - Отвечать придется, - пришел из угла вердикт.
   Сушкин понял, что его будут сейчас бить и именно за то, что  он  толстый,
за то, что он не такой, как все. Но орать теперь будет нельзя, так  как  это
воспринимается детдомовскими как западло, как призыв на помощь взрослых, что
совсем запретно. За такое будут лупить вплоть до получения паспорта.
   - Будете бить? - обреченно поинтересовался Жора.
   - Ага, - подтвердили из угла.
   - А можно я рот подушкой закрою, а то, боюсь, за-ору?
   - Полотенцем! - скорректировали. - Мы тебя по морде тоже бить будем.
   - Хорошо, - согласился Сушкин,  нащупал  в  темноте  спинку  кровати,  на
которой висело вафельное полотенце, и засунул его край себе в рот.
   - Готов? - спросили.
   - Угу, - промычал Жора в ответ, лег на пол и сгруппировался.
   Его били долго. Дети были маленькие, и  поэтому  их  несильные  удары  не
могли еще увечить внутренних органов человека, но боль причиняли изрядную.
   Сушкин извивался по полу, стараясь прикрывать голову.
   - Ну-ка, открой лицо! - приказал кто-то.
   - Ой, больно! - сдавленно стонал Жора.
   - Ничего-ничего! Открывай лицо!
   Сушкин потихонечку убрал от физиономии руки.
   - Только не очень сильно! - взмолился он.
   - Постараемся!..
   Жора почувствовал удар ноги в самую скулу, унюхал запах грязных пальцев и
тихо взвыл.
   - Уж очень ты жирный, братец! Животину твою не пробьешь, поэтому мы  тебя
по морде!
   - Я понимаю, - всхлипнул Сушкин.
   Избиение продолжалось минуты две-три. Особой злобы в побоях не было, так,
проформы ради. Не принимал участия в экзекуциях только Шишкин, еще хныкающий
про себя от потери фонаря.
   - Все! - сказал кто-то, и последний удар пришелся Сушкину  по  заду,  что
было воспринято им как легкое поглаживание. - Свободен!
   Какое счастье лежать на холодном полу и ощущать, как постепенно из твоего
тела уходит боль, оставляя ме-сто сладостным  ощущениям,  легкой  жалости  к
себе...
   Сушкин чувствовал разбитой щекой прохладу  паркетного  пола,  который  не
позволял синякам расползаться  по  лицу  мальчика,  служа  вместо  холодного
пятачка.
   Где моя мама? - подумал Жора.
   Он еще минут пятнадцать не поднимался с пола, размышляя о том  о  сем,  а
потом встал - сначала на карачки, затем на ноги. Ему хотелось  спать,  и  он
поплелся к своей кровати. По пути  его  взгляд  зацепил  лицо  Шишкина,  чей
фонарь разбился; Жора остановился над ним, спящим, а  потом,  размахнувшись,
вдарил ему в морду со всей силы.
   Из носа ребенка потекла кровь, но удивительно, он не  проснулся,  видимо,
воспринял боль как сон.
   Зато Сушкин разрядился и, покряхтывая, улегся на свою койку,  поворочался
несколько, а потом заснул, и снилась ему мама в образе поварихи Кузьминичны,
покупающей ему большой шар, наполненный водородом...
   На  следующее  утро  Кино  Владленовна  докладывала  ситуацию   директору
Детского дома Василисе Никоновне Зубовой.
   - Надо приходовать ребенка! - выразила свое мнение директор. - В милицию,
конечно, заявим, это просто, пусть все-таки мамашу поищут!
   Кино Владленовна знала, что муж  Василисы  Никоновны,  Аванес  Зубян,  из
армян, сам  милиционер  их  района  и,  значит,  дело  решится  безо  всяких
проволочек.
   - Все равно нам ребенка передадут. У нас в Пустырках только один  Детский
дом.
   Василиса Никоновна закурила сигарету и зачем-то сказала:
   - Мой папа - дворянин!
   Воспитательница Дикая тактично промолчала.
   - Мальчишечка-то хоть хорошенький?
   - Кажется, азиат, - ответила Кино Владленовна. - Но хорошенький!
   - Хорошо, что не негр, а то бы затравили наши подкидыши!
   Дикая умолчала о  ночном  происшествии,  а  потому  ей  стало  стыдно,  и
красивые щеки ее зарумянились.
   Но Василиса Никоновна не заметила пожара на лице молодой  воспитательницы
и разрешила ей идти к своим подопечным, дабы те не сотворили что гадкое.
   - Да там Кузьминична приглядывает!
   - Идите, идите! - поторопила директор, а сама сняла трубку с  телефонного
аппарата.
   Трубка гудела, а Василиса Никоновна задумалась о муже,  о  том,  как  она
влюбилась  вдруг  безоглядно  в  черного-пречерного  армянина  из  какого-то
горного селения. Армянин оказался шерстяным по всему телу,  умел  ухаживать,
как истинный кавказец, и  пленил  ее  девичью  душу  без  остатка,  а  также
приручил тело, как никто другой из мужчин, особенно русских.
   На вторую неделю их романа Аванес Зубян сделал ей предложение. Она тотчас
дала согласие, но отец ее, дворянин, воспротивился этому браку,  пока  жених
не примет православия.
   - Да я и так христианин! - вскричал Аванес.
   Дворянин не знал, что армяне тоже почти ортодоксы, и  чтобы  не  показать
себя малообразованным, добавил:
   - Имя нам, милый мой, требуется  русское!  Хочешь  Василису  -  называйся
Иваном! Так во всех русских сказках!
   Аванес закручинился, но любовь  его  была  столь  сильна,  а  либидо  так
рвалось наружу, что он размяк и  исправил  в  паспорте  армянское  окончание
своей фамилии на русское.
   - Ради любви! - произнес он в  загсе  и  после  всех  свадебных  процедур
неделю провел в кровати со своей молодой женой Василисой, чуть не уморив  ее
до смерти.
   Уже после Аванес честно пытался обучить супругу  приготовлению  армянской
пищи, но ей этого было  не  дано  совершенно,  зато  превосходно  получались
русские блюда, к которым Зубян быстро приохотился, ел  много  и  любил  свою
жену сильно...
   - Але!.. - проворковала  в  трубку  Василиса  Никоновна.  -  Зубова  мне,
пожалуйста!
   - На задании! - ответили из трубки недружелюбно.
   - Передайте ему, пожалуйста, что супруга звонила!
   Голос в трубке смягчился.
   - Василиса Никоновна?
   - Я, - призналась директор.
   - Наслышан, наслышан...
   Голос в трубке обладал тем же акцентом, что и у мужа Василисы, а потому в
душе у нее стало мягко, как от чего-то родного.
   - Что передать?
   - Вы - Карапетян?
   - Нет. Ему язык оторвало, сейчас пришивают.
   - Тогда Синичкин?
   - У него ноги разнесло на рекорд. В госпитале капитан.
   - А вы кто?
   - А я дежурный...
   - А-а...
   Василиса Никоновна положила трубку и пребывала в полном недоумении.  Либо
ее разыграли,  либо  какая-то  глупость  происходит  в  отделении.  Как  это
лейтенанту Карапетяну оторвало язык? Как у капитана Синичкина могло ноги  на
рекорд разнести?.. Какой рекорд?.. Эти вопросы сделали женщину на  некоторое
время глупой. Она подумала, что, может быть, ее  супруг  не  делится  с  ней
важными событиями, происходящими в их отделении, а  это  Василису  Никоновну
раздражало, так как она считала себя по социальному положению выше, чем муж.
   Ну и я про подкидыша не скажу! -  решила  директор.  -  Как-нибудь  потом
оформим...
   Тут Василисе Никоновне позвонили из районного отдела образования,  и  она
отвлеклась   от   непонятностей   ради   насущных   дел,   необходимых   для
жизнеобеспечения вверенного ей Дома...
   Кино Владленовна  собственноручно  кормила  найденыша,  посадив  того  на
колени. Она потчевала азиата тюрей из яблок, мальчик кушал хорошо,  а  рядом
стоящая Кузьминична расплывалась от умиления.
   - Кто ж он? - вопрошала пожилая кухарка. - Китаец или  кореец?  А  может,
казах?
   - Все  может  быть,  -  пожимала  плечами  Кино  Владленовна,  собирая  с
подбородка мальчишки яблочные подтеки. - Какая, впрочем, разница?