о годам  к  десяти  я  перестала  бояться
грозу  и  сама  приходила  в  Перспективу  наблюдать  за  ней   к   большому
удовольствию Деметры. Но в самый  момент  вспышки  и  грохота,  когда  будто
взрывается комната, не скажу, что я чувствую себя в безопасности.
   Сильвер гулял по Перспективе, заходил  в  балконные  выступы  и  в  свете
молний казался то белым, то ярко-голубым. Туча разбивалась, как волна, футах
в  ста  от  дома,  из  нее  хлестал  дождь,  струи  которого  отражались  на
металлическом лице и шее Сильвера.
   - Как тебе вид? - громко спросила я.
   - Восхитительный.
   - Ты можешь делать такие оценки?
   - То есть художественные? Да.
   Он  отошел  от  окна  и  положил  руку  на  крышку  пианино,  на  гладкой
поверхности которой бурлили и  пенились  тучи,  так  что  у  меня  кружилась
голова. Сильвер открыл его и пробежал по клавишам. Звуки вылетали из-под его
пальцев, как молнии.
   - Немного расстроено, - сказал он.
   - В самом деле?
   - Чуть-чуть.
   - Я скажу кому-нибудь из роботов, чтобы настроили.
   - Я могу сделать это сейчас.
   - На нем играет мать. Я должна спросить у нее.
   Он выкатил глаз. На этот раз я  поняла,  в  чем  дело.  Его  мыслительный
процесс стал перестраиваться, потому что я отреагировала  неадекватно.  Ведь
он тоже был роботом и мог отлично настроить  пианино.  Но  я,  вместо  того,
чтобы с радостью согласиться, отказалась, как будто  он  мог  по-человечески
запороть работу.
   - Мои комнаты наверху, - сказала я.
   Я повернулась и поднялась к себе в пристрой, ожидая, что он последует  за
мной.
   Едва войдя, я нажала кнопку на кронштейне, опустив на  все  окна  зеленые
шелковые шторы, и встала посреди персидских ковров, оглядываясь по сторонам.
Горшки с вьющимися растениями. За одной дверью -  искусно  сконструированная
механическая кровать. За другой - ванная, отделанная под  древний  Рим.  Мне
улыбались  стереомагнитофон,  видеоблок,   интеллектуальные   игры   -   все
роскошное, дорогое. Словно впервые попав в  комнату,  я  двигалась  по  ней,
трогая вещи. Книги на полках, одежда в шкафу  (к  каждому  предмету  по  два
соответствующих набора белья). Я открыла  даже  шкафчик  со  своими  старыми
игрушками, с куклами, ждущими меня в аккуратных правильных  позах,  будто  в
приемной врача. Но здесь не было вещей, которые я покупала себе сама.  Разве
что всякая мелочь вроде лака для ногтей или сережек -  они  оказались  здесь
потому, что мать сказала: "Знаешь, это тебе пойдет",  а  может,  это  сказал
Кловис. Или Египтия. Или Хлоя  их  подарила.  Как  я  любила  когда-то  свои
игрушки. А теперь я переросла их, и вот сидят они, бедняжки, и ждут доктора,
который никогда не придет и не поиграет с ними. Мне стало так  грустно,  что
из глаз снова хлынули слезы. Вы же знаете, как часто я плачу.
   Я уже поняла, что он за мной не пошел, поэтому сидела на тахте, продолжая
лить слезы. Потом снизу послышались  звуки  пианино  -  мелодия,  взрываемая
синкопами. В нее удачно вписался очередной раскат грома.
   Я  вытерла  лицо  ярко-зеленым  платком  из  бронзового  ящика  и   опять
спустилась вниз. Пока он не кончил, я стояла в  южной  части  Перспективы  и
смотрела  на  его  атласные  волосы,  летавшие  над  клавишами,  как   будто
погрузившись в музыку, он в ней нырял. Потом  он  встал,  обошел  пианино  и
улыбнулся мне.
   - Я настроил.
   - Я же тебя об этом не просила. Я хотела, чтобы ты поднялся со мной.
   - Нужно еще кое-что прояснить, - сказал он. - Будучи человекоподобным,  я
вполне самостоятелен. Если ты хочешь,  чтобы  я  сделал  что-то  конкретное,
скажи об этом со всей определенностью.
   Я отвлеклась и прослушала.
   - Что ты сказал?
   - Нужно было просто сказать: пойдем со мной наверх. Я бы оставил  пианино
и последовал за тобой.
   - К черту все! - закричала я. Ничего я не хотела, ничего  мне  надо.  Это
значило только то, что мои переживания начали выхлестываться наружу.
   Его лицо застыло, глаза стали сатанинскими.
   - Не смотри на меня так, - сказала я. Лицо его прояснилось.
   - Я говорил тебе об этом.
   - Переключение мыслительного процесса? Я тебе не верю.
   - Об этом я тебе тоже говорил.
   - Да разве ты можешь об этом знать?! - закричала я.
   - Я все о себе знаю.
   - Да ну?
   - Иначе я не мог бы функционировать.
   - Тогда матери ты, должно быть, понравишься. Знать себя - это так  важно.
Из нас никто не знает. Я не знаю.
   Он терпеливо смотрел на меня.
   - Значит, чтобы ты выполнял мои желания, - сказала я,  -  нужно  отдавать
тебе приказы?
   - Не обязательно приказы. Скорее инструкции.
   - Какие же инструкции давала тебе Египтия в постели?
   - Все эти инструкции я уже знал.
   - Откуда?
   - А как ты думаешь?
   И это, скажете, не человек?
   - Египтия красива. Ты способен оценивать такую красоту?
   - Да.
   - Зачем ты навязался на мою голову?
   - Ты говоришь так, будто жалеешь об этом.
   - Завтра я отошлю тебя обратно к ней. К Кловису. - Что  я  такое  говорю?
Почему не могу остановиться? - Ты мне не нужен. Я ошиблась.
   - Мне очень жаль, - тихо произнес он.
   - Ты об этом сожалеешь? Что можешь меня осчастливить?
   - Да.
   - Ты хочешь всех сделать счастливым? -  воскликнула  я.  За  окном  снова
загрохотало. Дом задрожал - или это меня трясло? -  Кто  же  ты,  по-твоему?
Иисус Христос?
   Молния.  Сполох.  Гром.  Комната  закачалась  перед  глазами,   а   когда
выровнялась, он стоял передо мной и легонько придерживал за плечи.
   - У тебя какая-то психологическая травма, - сказал он. - Если ты  скажешь
какая, я постараюсь помочь.
   - Это ты, - проговорила я. - Это ты.
   - Меня учили предвидеть реакцию людей на мои поступки.
   - Египтия была твоей первой женщиной, - заявила я.
   - Египтия такая же юная девушка, как и ты. И уж,  во  всяком  случае,  не
первая у меня.
   - Проверки? Контрольные проверки? Пианино, гитара, голос, постель?
   - Естественно.
   - Да что же тут естественного? - Я вырвалась из его рук.
   - Естественно с деловой точки зрения, - рассудительно сказал он.
   - Но что-то там не так. Тебя же снова хотели проверить.
   Он стоял и смотрел на меня сверху вниз. Ростом он был примерно пять футов
одиннадцать дюймов. За его спиной  кроваво-красное  небо  начинало  темнеть;
темнели и его волосы. Глаза были, как два бесцветных огонька.
   - Моя спальня наверху, - сказала я. - Иди за мной.
   Мы  вошли  в  мои  апартаменты.   Я   захлопнула   дверь.   Потом   взяла
самоохлаждающийся графин с  белым  вином,  налила  два  стакана  и,  немного
поколебавшись, протянула один ему.
   - Напрасные расходы, - сказал он.
   - Я хочу думать, что ты человек.
   - Я знаю, что ты этого хочешь. Но я не человек.
   -  Сделай  это,  чтобы  доставить  мне  удовольствие.   Чтобы   я   стала
счаст-ли-вой.
   Он выпил очень медленно. Я - быстро. И  сразу  поплыла.  Отблески  молний
просвечивали сквозь штору.
   - А теперь, - сказала я, - пойдем в спальню. Мать  оформила  ее  по  моей
цветосущности. И будем заниматься любовью.
   - Нет, - сказал он.
   Я остановилась и взглянула на него.
   - Нет? Ты же не умеешь говорить "нет".
   - Мой словарь богаче, чем ты думаешь.
   - Но...
   - Нет, потому что ты не хочешь меня, вернее, твое тело не хочет, это  еще
важнее.
   - Ведь ты должен мня осчастливить, - возразила я.
   - Насилие тебя счастливой не сделает. Даже если ты о нем просишь.
   Он поставил стакан,  отвесил  мне  поклон,  будто  дворянин  в  старинных
фильмах, и вышел.
   Я осталась стоять с разинутым ртом посреди комнаты. За шторами сверкало и
гремело. Он снова стал играть на пианино. Ситуация была чудовищная. В  таком
тягостном положении я еще ни разу не оказывалась. Что ж, я это заслужила.
   Слегка опьяневшая, я сидела у себя, слушая его музыку. Временами, когда я
остаюсь одна, я пытаюсь играть на пианино, но у меня так плохо получается. А
он  играл  виртуозно,  играл   целый   час.   Знакомые   вещи,   незнакомые.
Классические, модернистские. Как будто в Перспективе горел свет, хотя я и не
могла этого видеть. Послезавтра вернется  мать.  Объяснение  будет  тяжелым.
Тяжелым, как тучи за окном. У меня  есть  только  сегодняшний  и  завтрашний
день, а я все испортила.
   Я приняла душ, вымыла волосы и подставила голову под  автосушилку.  Потом
стала примерять одно платье за  другим,  но  ни  одно  меня  не  устраивало.
Наконец я влезла в черные джинсы, слишком тесные (хотя  теперь  я  этого  не
чувствовала, ведь я почти ничего не ела сегодня, а завтра мне как  раз  надо
было  принимать  капсулы  Венеры  Медийской),  и  надела  шелковую  рубашку,
подаренную Хлоей и которую  я  еще  не  надевала,  так  как  не  понравилась
Деметре.
   Пианино надолго замолчало. Было около шести, гроза  ушла.  Голубой  закат
залил небо и Перспективу, но его там не было. Он куда-то исчез.
   Я говорила, что владеет им Египтия и что я отошлю его обратно. Мог ли  он
уйти? Может ли робот принять такое решение? Я вышла из Перспективы, лифт был
на антресолях, а не в фойе. Кровь во мне заволновалась, я не  могла  вынести
неведения. Я вернула лифт и спустилась. Он был  в  библиотеке,  в  кресле  с
высокой спинкой рядом с балконом. Горела лампа. Он читал. Свет ему,  значит,
все-таки нужен, хотя на каждую  страницу  он  тратил  не  больше  пятнадцати
секунд.
   Я робко вошла в библиотеку, приблизилась к нему, спустилась на пол  перед
креслом и прислонилась головой к его колену. Оно казалось совсем  настоящим.
И рука, которая начала поглаживать мои волосы, тоже была настоящая.
   - Привет, - сказал он.
   Никакого недовольства, само собой. Меня же раздражала его невозмутимость.
   - Послушай, - тихо сказала я. - Я хочу все объяснить. Я на тебя  смотреть
не буду, а вот так прислонюсь и буду говорить. Я немного опьянела и  поэтому
так размякла. Это ничего?
   - Все хорошо, Джейн, - сказал он. Я закрыла глаза.
   - Я очень глупая, - снова заговорила я. - И жуткая эгоистка. Это  потому,
что я богатая и не знаю настоящей жизни. Я спрятана от нее.  Поэтому  всегда
делаю кучу ошибок.
   Он тихонько засмеялся.
   - Не  надо  меня  перебивать,  -  еле  слышно  произнесла  я.  -  Я  хочу
извиниться. Я знаю,  тебе  безразличны  мои...  мои  заскоки.  Но  я  должна
извиниться для собственного спокойствия. Прости меня. Тут вот в чем дело.  У
меня никогда не было сексуальных отношений с  мужчиной.  Так,  свидания,  но
ничего серьезного. Я девственница.
   - Тебе всего шестнадцать.
   - Почти все мои друзья начали в тринадцать-четырнадцать. Все  равно.  Все
равно я теперь никогда не пойду с мужчиной. Не хочу. -  Я  остановилась,  не
потому, что ждала ответа, просто нужно было удержат слезы. - Потому что я  в
тебя влюбилась. Пожалуйста, не надо смеяться или успокаивать. Или  говорить,
что это пройдет. Не пройдет. Я  тебя  люблю.  -  Мой  голос  был  спокойным,
приятно было это сознавать. - Я знаю, что ты не любишь. Не умеешь любить.  Я
знаю,  что  мы  все,  как  ломтики  пирога  -  не  надо,  -  взмолилась   я,
почувствовав, что он затрясся в беззвучном смехе. - Но у нас с тобой  меньше
двух дней, потом вернется мама, а Египтия захочет тебя обратно. Я  не  знаю,
готова  я  или  нет,  но,  пожалуйста,  сделай  меня  женщиной.  Я  ведь  не
похвастаться этим хочу и не избавиться кое от чего, будто ногти обстричь,  и
не от скуки. А потому... потому... - я замолчала и потерлась о  него  щекой.
Его длинные пальцы гладили меня по голове и прижимали к себе. Я  знала,  что
на этот  раз  попала  в  точку.  Он  мог  если  не  доставить  мне  телесное
удовольствие, то хотя бы принести успокоение. Он мог мне  помочь.  Вспомнить
свою функцию. Его ласка передалась мне, сила и ласка. Пусть я его не знала -
он был непознаваем, - но я доверилась ему.
   Я медленно поднялась с пола и протянула ему руку, он  взял  ее,  встал  с
кресла и посмотрел на меня. Глаза его  были  полны  нежности  и  сатанинской
радости. Именно сатанинской и именно радости.
   - Я люблю тебя, - сказала я, встретившись с ним взглядом.
   - Я знаю, - отозвался он. - Ты произнесла это в квартире Кловиса у окна.
   - Ты слышал? Ведь я даже не шептала...
   - Я видел твое отражение в стекле. Как и ты мое. Движение губ.
   - Ну... тогда ты знаешь. Я не хотела, я боялась  это  говорить.  Случайно
вырвалось.
   - "Я люблю  тебя",  сказала  она  случайно.  -  Не  бойся  говорить  это.
Насколько я знаю, ты первый человек, который меня полюбил.
   - Но ведь...
   - Да, ко мне тянулись. Отдавались. Но не любили.
   - Только не надо смеяться надо мной, ладно?
   - Что ты, Джейн?
   - А может быть, - сказала я, - ты сможешь обойтись без  моих  инструкций?
А?
   - Хорошо, - согласился он.
   Он притянул меня в свои объятия. Так увлекает за собой откатывающаяся  от
берега волна. Неумолимо. Головокружительно. Упругость губ,  их  влажность  -
все как у человека... только ощущения при поцелуе совсем  другие.  Потом  он
поднял меня на руки, будто я ничего не весила, и понес в лифт.
   Я не Египтия. Я не хочу вдаваться в подробности. Я и  боялась  и  нет:  Я
ликовала и была  переполнена  отчаянием.  Его  нагота  ослепила  меня,  хотя
когда-то давно Деметра выясняла,  что  знакомство  с  мужской  наготой  было
заложено в зрительных нервах, которые  она  для  меня  выбрала.  Но  он  был
потрясающе красивый и серебряный, а  в  паху  горел  огонь.  Почему  считают
мужской член безобразным? Сильвер был весь красивый. А я... я была неловкой,
но его мягкость и бережность вскоре не оставили от этого и следа. У меня  не
было ни слезинки, ни кровинки. Я не была даже поранена. Его волосы скользили
по мне, словно набегавшие волны. Металл  совсем  не  чувствовался,  если  не
смотреть. Наощупь - настоящая кожа, но кожа идеальная - ни шероховатости, ни
царапин. А когда я, преодолевая смущение, сказала: "Извини, но  по-моему,  я
не могу, ну, в смысле, кончить", почти  сразу  же  напряжение  внутри  стало
расти, накатили волны экстаза, я прильнула к  нему  и  перевела  дух  только
тогда, когда они схлынули.
   Он продолжал меня обнимать, и я сказала:
   - А как же ты?
   - А я - нет.
   - Но... ведь... ты же...
   - Мне это не нужно. - Улыбки не было видно в темноте, но она слышалась  в
голосе. - Я могу изобразить, если хочешь. Мне это часто приходится делать.
   - Нет. Со мной не изображай. Никогда. Пожалуйста.
   - Значит, не буду.
   Астероид проделал дырку в шторе. Я заснула. Потом проснулась, и он  лежал
рядом,  обвив  меня  руками  и  закрыв  глаза,  как  будто  спал.  Когда   я
шевельнулась, он открыл их, мы посмотрели друг на друга, и он сказал:
   - Ты красивая.
   Я не стала спорить, тем более что он, пожалуй, был прав. По крайней мере,
в тот момент.
   Моя радость была его радостью. Дура я была, когда  говорила,  что  он  не
умеет любить. Он может любить всех. Он и есть любовь.
   Утром мы вместе встали под душ.
   - Тебе это действительно нужно?
   - Городская грязь  ни  для  кого  не  делает  исключений,  -  сказал  он,
намыливая волосы  под  зеленым  водопадом.  -  Не  беспокойся.  Я  абсолютно
нержавеющий.
   Он позавтракал вместе со мной, чтобы доставить мне  удовольствие.  Ел  он
совсем как молодой парень, который, экономя время, глотает, не прожевав.
   - Ты можешь чувствовать вкус?
   - Могу, если приведу в действие нужные схемы.
   - Забавно, - сказала я и хихикнула.
   Мой смех его заинтриговал, и он пустился во все тяжкие. Подражал каким-то
идиотским голосам, пел нелепые песни, отпускал игривые шуточки, и  я  ничего
не могла с этим поделать.
   Один из космонавтов пришел прибраться на столе, и я в смущении замолчала:
они были так непохожи. Космонавт подал мне маленький поднос с  витаминами  и
капсулами физического совершенства. Я должна была их принять. Но забыла.
   Мы вернулись в постель. Когда экстаз схлынул, я снова заплакала.
   - Тебе должно быть так противно, - рыдала я.
   - Разве я выгляжу так, будто мне противно?
   - Ты играешь. Это часть твоей роли. И еще говоришь, будто я красивая.
   - Ты красивая. У тебя кожа, как крем.
   - Ну да.
   - А глаза - как раковины каури, в них все цвета моря.
   - Нет, я некрасивая.
   - Красивая.
   - Ты это всем говоришь.
   - Каждый красив по-своему.
   Я вылезла из постели, подошла к зеркалу и принялась  рассматривать  себя,
поднимая над головой волосы, широко открывая глаза. Он лежал  на  простынях,
улыбаясь, как сонный лис.
   - А с Египтией, - нахально спросила я, - ты изображал оргазм?
   - Много-много раз, - ответил он таким уныло-ироничным тоном, что я  опять
рассмеялась.
   В следующий раз, когда мы занимались любовью, экстаз  пронзил  меня,  как
копье, я закричала и была этим поражена.
   Телефон возле моей кровати замурлыкал около полудня. Я отключила видео  и
сняла трубку. Видео в данном случае совершенно ни к чему.
   - Плохие новости, - сказал Кловис.
   - Это не я. Здесь таких нет.
   - Джейн, не остри. Когда возвращается Деметра?
   - Завтра.
   - Сожалею, что приходится  так  рано  прервать  твой  amor  impropre,  но
Египтия решила предъявить свои права. Она говорит, что отдавала тебе  своего
металлического партнера всего на шесть часов. И только.  Ты  хочешь  его,  я
платил за него, но мы ничего  не  можем  поделать.  Ей  восемнадцать,  и  он
записан на ее имя.
   - Ну наплел бы ей что-нибудь...
   - Нет. Мне что, делать больше нечего? Или ты думаешь, что  моя  жизненная
миссия - быть твоей нянькой?
   В его голосе слышалось раздражение. Потому что ему не удалось помочь мне.
Это грызло его. К тому же он видел Сильвера.
   - Что мне делать, Кловис?
   - Пошли его на Остров скоростным  паромом.  А  то  она  поставит  на  уши
адвоката. И свою мать в этой канаве.
   - Но...
   - Ты что, считала ее своей подругой?
   Все в комнате замерло. Смешно. Ничего, конечно, и не двигалось, но раньше
казалось живым, а теперь - нет.
   - Хорошо, - сказала я.
   - Или можешь послать его сюда, если хочешь. Египтия придет его  забирать,
и, может быть, мне удастся ее уговорить.
   - В твою квартиру? - переспросила я.
   - В мою квартиру. А ты думала, я имел в виду середину реки?
   - Я верну тебе деньги, - проговорила я,  завязывая  в  тугой  узел  конец
простыни.
   - О, пустяки.
   Я отключила телефон.
   - Ну что ж, - сказал мой любовник.
   - Ты слышал?
   - Да.
   - Кловис тебя хочет. И Египтия тоже тебя хочет.
   - Это понятно, ведь официально я принадлежу им.
   - Тебе это все равно?
   - Ты желаешь, чтобы сказал, что мне жаль расставаться с тобой.
   Я позволила себя обнять. Хотя знала, что это бесполезно, все прошло,  все
мертво, как бурые листья, падающие с деревьев.
   - Мне очень жаль расставаться с тобой, Джейн.
   - Но с ними ты останешься тем же самым.
   - Я буду тем, чем они захотят.
   Я встала с кровати и отправилась в  ванную.  Там  я  открыла  все  краны,
подставила руки под струи воды  и  держала  так  непонятно  зачем.  А  когда
вернулась, он был уже готов и надевал тутовые ботинки.
   - Я желаю, чтобы ты хотел остаться со мной, - сказала я.
   - Я хочу.
   - Только со мной.
   - Ты не можешь меня изменить. Ты должна принять меня таким, какой я есть.
   - Может, я больше тебя не увижу.
   Он придвинулся ко мне, и я снова оказалась в его объятиях. Я теперь знала
наощупь ткань его одежды, она отличалась от его кожи и волос. Даже  в  таком
горе его прикосновения меня успокаивали.
   - Если ты меня больше не увидишь, я все равно останусь  в  тебе.  Или  ты
жалеешь, что мы провели это время вместе?
   - Нет.
   - Так радуйся же. Даже если все кончено.
   - Я не позволю этому так кончиться, - сказала я и  неистово  прижалась  к
нему, но он поцеловал меня и отстранил - осторожно и окончательно.
   - Флаер через десять минут, - сказал он.
   - Как же ты...
   - Бегом. Я бегаю так, как ни одному мужчине не снилось.
   - А деньги?
   - Роботы ездят бесплатно. Стукнешь  по  щели,  и  она  засчитает  монету.
Электронные волны.
   - Чему ты